Мечи свою молнию даже в смерть

– Вот ведь че творят, че творят-то! Средь бела дня… воруют, памашь, частное трудовое достояние. Надо бы звякнуть, кому следует.

– Перестаньте, – брезгливо оборвала его женщина. – Это моя квартира. Люди работают. Щели заделывают. Энергетические.

– Щели? – поразился старичок. – Куды щели?

– В параллельный мир! – брякнула Агния Андреевна то, что сама слышала от Алексея.

Старичок нахмурился и потащил из кармана очки в роговой оправе.

– А там, между прочим, – с обидой сказал он, – в ентом мире, и моя квартира имеется… Заслуженная! Потому я, памашь, со всем пристрастием…

Старичком был не кто иной, как дед Клава. С того времени, как он сдал свою жилплощадь странной троице, душа у него была не на месте. Количество зеленых бумажек под матрацем немного уменьшилось, и это точило мозг: деду Клаве хотелось, чтобы бумажки не убывали, но в то же время колбаса в холодильнике не переводилась. Поэтому, промаявшись всю ночь, он не выдержал, надел свой пиджак с колодками, новые «треники» и поехал к квартирантам, втайне надеясь выскрести у них под каким-нибудь предлогом еще немного зеленых бумажек. Возня на стене дома, над окнами его квартиры, деда Клаву порядком озадачила.

А четверка на стене продолжала делать свое дело. Виталик и его помощник меланхолично мазали мастикой «трещины», нарисованные накануне черным маркером. Над ними синело небо, белели новостройки, ветерок трепал лацканы старых стройотрядовских курток, действительно, заляпанных краской всех цветов. Оглядевшись на тихий двор, Алексей повернулся к Майе и, закрыв баночку с мастикой, кивнул ей: мол, спускаемся. Сам взялся за переключатель ролика и легко поехал вниз.

Им с девушкой достались три окна: кухня и две комнаты. Сам Алексей первым делом оказался у кухни, вгляделся в темное стекло. Ничего особенного. Жалкая кухонька с белеными стенами дышала неуютом, желтоватые шторы и налет на стекле говорил о том, что тут много и часто курят. На подоконнике даже виднелись пепельница и пустая пачка из-под дамских тоненьких сигарилл. Марка обычная, пафосная – из бара стандартного ночного клуба. Единственное, что поразило Алексея, – это большой, явно старинный медный таз, стоявший у стены в углу. Он мерцал, как закатное солнце.

– Переходим… – скомандовал он девушке и, справившись с регулятором, слегка отталкиваясь от стены подошвами кожаных сандалий, начал передвигаться вбок. Хитрая система талей вверху облегчала их передвижение.

Тем временем внизу дед Клава нацепил на сухой нос очки, сфокусировал зрение и тут же увидел нечто непотребное.

– Да она ж ГОЛАЯ!!! – завизжал он истошно.

Крик этот прорезал двор, как свист летящей мины. Мамаши, выгуливавшие детей в песочницах, сначала пригнулись, потом заинтересованно задрали головы; пара тинэйджеров, попиравших скамейку в углу двора и пивших пиво, тоже посмотрели вверх и прокомментировали увиденное в нецензурных, но радостных выражениях. Агния Андреевна тоже посмотрела наверх и только тут поняла, что снизу повисшая на тросах девчонка действительно кажется совсем голой. Именно в таком купальнике, сливающемся с телом, Майя делала при ней асаны.

Но вопль деда Клавы сделал свое дело. Теперь он притопывал на месте и подпрыгивал, как кавалерийский конь, первый раз выведенный на плац после долгого стояния в конюшне.

– Успокойтесь, – процедила сквозь золотые зубы женщина. – Это купальник такой. Сама ими торговала.

Однако было поздно. Группка из молодежи росла. Бабушки встали и начали методичное оцепление двора, вытягивая морщинистые шеи.

Наверху всего этого не было ни видно, ни слышно. Алексей перебрался к окну большой комнаты; Майя, азартно шурша голыми пятками по бетону, переместилась к крайнему окну, наглухо занавешенному зеленой шторой, – вдруг есть щелочка.

Алексей уже осматривал большую комнату. Там было пустынно и затхло; от дверцы шкафа тянулась леска, на ней сушилось белье и, что интересно, белая больничная шапочка, которую носят медсестры. На столе куча недогоревших свечей из красного воска, такие же красные пятна на полу. Кусок мела. Странный треножник. Алексей прищурился, рассматривая что-то черное, лежащее у вазы с давно засохшим гладиолусом, и фыркнул от смеха.

В это время Майя уперлась ногами в стену и повисла прямо перед шторами. Ни щелочки. Ясно. Жаль!

И внезапно она что-то почувствовала. Очень остро и больно: что-то страшное поднялось на нее из-за этих штор. Сознание поплыло. Ей показалось, что эти шторы вдруг вспучились, вытянули сквозь стекло свои зеленые руки с кистями и вцепились ей в горло. В глазах полыхнула сиреневая молния, и девушка, потеряв равновесие, с визгом перевернулась вверх ногами и выпустила поддерживающий трос. Конечно, все наставления Виталика она тотчас забыла и начала молотить ногами, все больше запутываясь в веревках.

– Майя, что случилось?!

Двор ахнул.

– Падает! – заорал кто-то дурным голосом.

Мамы похватали малышей и бросились под защиту бетонных козырьков, бросая в песке совочки и формочки. Малыши отчаянно голосили, жалея свое имущество. А дед Клава вдруг тоже прозрел и заорал пронзительно:

– Ах, че творят, сучонки! Они в мою квартиру-то лезут! В мою квартиру-у-у!

Он пихнул Агнию Андреевну в бок так, что та едва устояла, и заметался по двору, истошно крича:

– Грабят! Средь бела дня! Грабят!!! Люди добрые!!! Спасите!!! Убивают!!! Пожар!!! Милиция!!! Караул!!!

Майя задыхалась. Мир перевернулся и болтался перед глазами многоэтажной бездной. В голове вспыхивали жгучие звезды, разламывая мозг. Алексей, побледнев, пытался подобраться к ней, но веревки, как назло, не хватало. Он крикнул Виталику «Помогай!» – и тот стал спускаться ниже. Они едва подхватили бьющуюся в конвульсиях девушку и стали ее переворачивать.

Тем временем дед Клава не выдержал. Он кинулся в подъезд, по пути подхватив детскую лопаточку, та в его руках сразу стала саперной – грозным оружием мотопехоты. Лифт елозил где-то между этажами, и дед Клава не стал его ждать. Богатырским здоровьем он не обладал, но сознание того, что под угрозой находится его собственная квартира, заработанная потом, кровью и чернилами доносов, удесятерило его силы. Старик понесся вверх, как молодой, перепрыгивая через ступени. Его алые кеды наливались кровью обреченных на гибель врагов.

Много чего дурного сделал в своей жизни Клавдий Павлович Саватеев, много… Но никогда он не совершал явной глупости. Даже когда в пятнадцать лет он настучал на одноклассницу Тоньку Снегиреву, заучку и зануду, что ее отец привез с войны трофейные пластинки с похабными американскими песнями и, вообще, разлагается, как последняя гнида, вместе с дочерью, он и то поступил умно: спрятался в сортире, наблюдая, как в школьный двор заехала черная «эмка». Двое мужчин в одинаковых костюмах потащили было к ней Тоньку, голенастую сволочь, но та вырвалась и побежала – знала, наверно, чем это все кончается. Да только упала она, разбив коленку, а когда ее подняли, начала кусаться. Тут у одного из энкаведешников нервы не выдержали, и он ударил ее по лицу – расшиб очки, и стекло распороло щеку девчонки, залив ему руки клюквенным цветом. Энкаведешники, матерясь, все-таки затолкали девочку в машину, а Клава стоял за пыльным стеклом и, млея, рассматривал оставшиеся на асфальте окровавленную оправу с одним целым стеклом, осколки и порванную туфлю на ремешке – сорвали, пока запихивали.

Не-ет, умный был парнишка – Клашка-какашка!

А вот сейчас он сделал явную глупость. Потому что с разгону залетел в дверь своей квартиры, даже не успев удивиться, что дверь ее, обитая черным дерматином, была распахнута. Дед остановился в прихожей.

Квартира сначала оглушила его нехорошей тишиной.

– А-а… – проблеял дед Клава.

И она взорвалась! Огромный, выше его, клубок извивающихся змей с черными, масляно блестящими телами выкатился на деда Клаву. Из середины клубка на него смотрел ужасный глаз размером в человеческий рост, немигающий и желтоватый, а по краям ощерились клыки. Глаз приблизился к нему, дохнул чем-то смрадным, жженой серой и копотью, и уши деду раздробил замогильный хохот.

Сознание лопнуло, как пузырь.

– Аааааааааааааа!!! – с этим криком дед Клава понесся, размахивая лопаткой, вниз по лестнице – прочь.

* * *

В это время на крыше Алексей, удерживая на руках задыхавшуюся, посиневшую девочку, названивал в «Скорую». Ему повезло: диспетчер ответила сразу.

Через минуту реанимобиль «Скорой», следовавший по Октябрьскому мосту и как раз приближавшийся к улице Лескова, получил сообщение диспетчера. Водитель, молодой большеносый парень, врубил сирену с маячками, и желтенький «уазик», сверкая, понесся прямо по разделительной полосе. На переднем сиденье усталая сорокалетняя женщина-врач зевнула и профессионально спокойно отреагировала на вызов:

– Судороги, задыхается… тепловой удар, наверно. Жара такая, понятно.

Потом посмотрела на адрес:

– Лескова, сорок четыре? Это же Ольгин дом, она там квартиру с кем-то снимает… Слушай, а чего она сегодня подменилась?

– На отдыхаловку поехала, – сообщил водитель. – С парнями.

– Везет же некоторым, – завистливо пробормотала врач. – А тут пашешь, как лошадь, и все равно денег нету… Вон, первый поворот, направо.

…Агния Андреевна уже поняла, что вляпалась, причем конкретно. Последний раз так было, когда на барахолке она обсчитала пузатого мужика в гражданском, а тот возьми да окажись майором ОБЭПа. Девушка, которую поднимали, голосила; орали дети да и из подъезда донесся какой-то жуткий, леденящий душу вопль. Женщина, пошатываясь, стала отступать в кусты.

В этот момент во двор, взревывая, влетела «Скорая».

– Точно ее дом! – проговорила врач, выходя. – Че, не к ней ли, а?

Внезапно дверь подъезда отлетела на петлях. Что-то невообразимое вырвалось оттуда: орущее, разлохмаченное остатками волос, разодранное чуть ли не по диагонали.

Это был дед Клава. Невероятно жуткая картина все еще стояла у него перед глазами, и, когда он увидел перед собой двух Серых, с непонятными масками на лицах, он понял: это за ним.

– Уаоооо-ааа!

Хрясь! И один Серый с воплем схватился за нос: детская лопаточка в руках старика обрубила его крохотный кончик, кровь фонтаном брызнула на серые комбинезоны нового образца.

Хрясь!!! Лопатка страшным ударом врубилась в боковое стекло, отчего сидящий внутри другой Серый с криком забился в глубь салона. Но тут уже силы были неравны, да лопатка застряла в стекле. Дед Клава головой боднул третьего Серого в живот, свалив того на асфальт, и побежал дальше, вопя нечеловеческим голосом.

– Психбригаду вызывайте! Срочно! На Лескова! Нападение! – орал в машине в рацию обезумевший фельдшер. Ему повезло, в то время как водитель сидел у колеса, безуспешно зажимая окровавленный нос.

* * *

Всего этого Алексей не слышал, и был он уже не на крыше. Как только послышался звук сирены, Виталик позеленел от злости.

– Ну, черт… сейчас начнется!

– Виталь, ты уходи, – жалко попросил Алексей. – Я сам ее… стащу.

Виталий не стал себя уговаривать. Бросил напарнику:

– Быстро крепеж снимай, хрен с ними, с веревками. Через крайний выход, в другой подъезд, понял?

Алексей с трудом стащил девушку вниз по лестнице и стал спускаться – лифт, как назло, застрял где-то. Между двенадцатым и четырнадцатым этажами он наткнулся на древнюю бабушку с клюкой, которая, охая, поднималась наверх. Глаза у бабульки были синие-синие, добрые и, видимо, совсем слепые. Голые ступни Майи толкнули ее, Алексей извинился, а бабулька заморгала синими глазами и прошамкала:

– Да ниче, соколик, уродилась картошка, тока гнилая нынче вся…

И пошаркала дальше.

Алексей донес девушку до площадки седьмого этажа, и тут где-то наверху бабахнуло, будто с размаху разбили об стенку электрическую лампочку. И тотчас же Майя, которая до того действительно задыхалась, вдруг порозовела. В ту же секунду она соскочила с рук Алексея, как ни в чем не бывало.

– Ты что? Ты куда меня тащишь?! – взвизгнула она.

Ошеломленный Алексей развел руки:

– Но ты же…

Тут Майя со всей силы внезапно влепила ему пощечину – звонкую, как удар гонга. Алексей отпрянул и, потирая щеку, пролепетал:

– Ты что?

– А ты что?! Да как ты мог… такое!!! Со мной! – Она снова задыхалась, но только уже от гнева.

– Ладно, – проговорил молодой человек, тряхнув головой, – дома разберемся. Если ты оклемалась, быстрей пойдем отсюда. Мы тут, кажется, неслабую кашу заварили…

Майя вырвала руку, когда он прикоснулся к ней, и пошла сама вниз. Тут до них донесся странный звук: что-то падало со ступенек, катилось, гремя, и через пару секунд таки выкатилось им под ноги на лестничную площадку.

Алексей пригляделся и ахнул: это был искусственный глаз. Стеклянный. Со зрачком изумительного ярко-синего цвета.

Внизу дед Клава бегал по двору, почти сорвав с себя всю одежду: она отчего-то вдруг стала душить его, жечь. Он кидался песком и камнями, хулил страшными словами пытавшихся поймать его санитаров из психбригады, иногда падал на четвереньки и начинал яростно рвать остатками зубов сухую траву. Наконец забрался в переплетения детского турника-глобуса да застрял ногой; тут его и скрутили санитары.

В этой дикой суматохе и истерии Алексею с Майей удалось выскользнуть из подъезда, обежать дом, прыгая по битым кирпичам, и забраться в свою «сузуки». Молодой человек завел мотор, машина рванула с места. Они пронеслись мимо какой-то полной женщины, которая брела по дорожке от дома, алчно поедая мороженое и размахивая туфлями в руке – теми самыми, с грубыми квадратными каблуками. Ее лицо светилось неописуемым счастьем.

– Гос-споди! – поразилась Майя, еще не отошедшая от случившегося. – Да это же Агния Андреевна! С ней-то что случилось?

Новости

«…Сибирь становится популярным местом туристических поездок для экстравагантных европейцев. С детства убежденные в том, что в этом крае двенадцать месяцев лежит снег, скрипя под лапами огромных косматых медведей, путешественники с изумлением обнаруживают широкие улицы сибирской столицы, чистые тротуары, обаятельных юных леди и веселых молодых людей… К традиционному посещению Алтая, этой „Сибирской Швейцарии“, предлагается эксклюзивная программа, разработанная и проводимая ранее неизвестным молодежным объединением „БиЗ-НЕ-СИМОРОН“, которая предлагает чопорному британцу или робкому бельгийцу совершить ряд вдохновенных глупостей: прогуляться босиком по оживленной русской улице, облиться водой и промокнуть до нитки у памятника самому главному большевику, походить с завязанными глазами по ужасным русским буреломам в пригородах. Как уверяют те, кто уже успел побывать в таком путешествии, это необыкновенно захватывающее мероприятие, в полной мере украшенное раскомлексованностью их новых российских друзей: девушки не стесняются своих грязных пяток во время прогулок по главной улице, а юноши – своих атлетически сложенных нагих тел, отдыхающих на нудистском пляже… Известно, что направление „Сибирских Приключений“ в Лондоне активно лоббирует известная светская хулиганка леди Сара Фергюссон…»

Люсе Фершоу. «Новый отдых для новой Европы»

Die Welt, Берлин, Германия

Лабораторная работа-1
Новосибирск. Площадь Ленина
«БиЗ». Комсомольский субботник

Не зря знающие люди говорят, что кладбище лечит. Оно действительно излечивает от суетливого поиска истины и мыслей о немедленной расправе. За его воротами кажется – все, ну перегорела еще одна вольфрамовая нитка жизни. Чего уж тут… Кому нужно что-то доказывать? И наплывает странная апатия, и вместе с шуршанием комьев глины на крышке гроба накатывает волнами ощущение вечности – не хочется… ничего не хочется.

Через день после той самой ночевки в квартире Медного и после визита странного цыгана с лошадью на похоронах Валерки побывали Медный, Лис, Шкипер, непривычно тихая Камилла и рыжий Юра, которому покойный подарил однажды просто так роскошную камеру «Sony». Лес уже умирал; его было не обмануть потеющей мелким дождичком теплынью, комариными писками за ухом. Лес готовился умирать, и он знал, что делал. Багряный пал уже начал подниматься по кронам, и все плотней обхватывали ноги прелые лапы листьев. Из уважения к процессу похорон все обулись, даже Лис, которая ругалась вполголоса, спотыкаясь на каблуках. Шишки в хвойной наволочке стали уже твердыми, сухими – они отдали все, что можно, этой земле и высохли. Да, лес тоже умирал, и это как-то примиряло людей с потерей.

Да и достаточно было посмотреть на неестественно, непривычно парадный для нашего глаза катафалк похоронной конторы (если бы не тонированные стекла да серебряные вензеля – «Газель» как «Газель», ординарная маршрутка!); на приехавшую откуда-то их Казахстана мачеху Валерки, женщину дородную, крикливую и всем недовольную; на то, как она распоряжается, жадно мнет в руках сотенные купюры, как зыркает глазами… как тяжело бухают литавры оркестра, и у старичка с трубой тащится по мокрой земле выползший из штанин белый червячок тесемки ветхозаветных кальсон – достаточно было пропитаться этим кладбищем, чтобы почувствовать: не только похоронили человека обыденно-серо, но и все предшествующее было очень обыкновенно.

Лис путалась, рассказывая, отчего это ей показалось, что за ними следили в ту ночь. Путалась и несла околесицу, сама смущаясь: вроде того, что у торговки на углу она заприметила шесть пальцев, а через минуту уже положенные пять; что та нагло грызла свои же собственные семечки и курила свои же сигареты, чего не делает ни один порядочный боец уличного торгового фронта. В общем, почудилось Лис, и все. Но это было уже к делу не пришить – да и надо ли?

Странная история с фотоархивом тоже вроде как прояснилась быстро: в тот день Валеркина бабка решила, по доброте душевной, прибраться у внука да протереть эти симпатичные разноцветные кружочки от пыли, но сослепу схватила с полки какой-то необыкновенно едучий состав для сведения пятен – вот и свела почти двадцать гигабайт начисто. Невероятно, но факт. А потом, надышавшись этой гадостью, сама же и рухнула посреди кухни. Про сиреневый свет доходчиво пояснили знакомые, сообщив, что такое бывает, если берешь просроченные китайские батарейки, которые, прежде чем умереть до срока, шибают остатней энергией, как перебродившее вино. Одним словом, все было просто, и бритва Оккама отсекла от них Валерку со всеми пережитыми страхами и тревогами. Только Шкипер что-то недовольно бурчал про автобус, про улльру, но Медный перестал придавать этому значение и даже положил распечатки в кипу газет, приготовленных на растопку: оттуда он брал с собой сухую бумагу на розжиг костра. Тут уж не до мистических исканий – надо было готовить первое серьезное мероприятие «БиЗ». А БиЗ (как они уже поняли) – не Симорон, и поэтому хаосу тут места не было.

Медный, хорошо помнивший институтские вечера художественной самодеятельности, приказал каждому приготовить свой «номер» с соответствующим ритуалом. Таким образом, получалась вполне приличная ярмарка разнообразных Симорон-технологий. А Медный и Шкипер задумали замаскировать все это дело «комсомольским субботником» и провести мероприятие не где-нибудь, а в самом пафосном месте города – на площади лысого коммунистического вождя, у его памятника, перед мощным фасадом оперного театра.

Памятник этот воздвигли тут в семидесятом году по проекту скульптора Бродского, верноподданного однофамильца поэта-диссидента. Вождь стоял, как ему и положено, наклонив лобастую голову, одной рукой придерживал себя за что-то пониже спины, а вторую руку протягивал вперед, но не твердо, а как-то смущенно, в полудвижении, словно решил было повести народ к сияющим высотам коммунизма да потом передумал: мол, подите вы все. И вообще, вождь напоминал печального Моисея, с тоской смотревшего на волочащееся за ним по пустыне племя Израилево и уже сожалеющего, что ввязался в такую скользкую историю. Не зря, наверно, именно под вождем снимался голый сэр Реджи, уловив в нем эту каменную обреченность.

А остальные фигуры шутники уже давно обсмеяли в постперестроечные годы: девушка, например, стояла с протянутой рукой у ресторана, живописуя собой известные строки: «Я стою у ресторана – замуж поздно, сдохнуть рано!»; а рабочий, колхозник и красноармеец наставляли свои винтовки прямо на красное здание областного отделения федерального казначейства, недвусмысленно призывая граждан снова все у всех отнять и поделить среди своих.

Но как бы то ни было, а Ленин возвышался над площадью на двухметровом постаменте, и было в этой громаде еще шесть метров чистого роста. «Тарзанку», конечно, с него спустить не представлялось возможным, но идея подняться на верхотуру выглядела заманчиво. Поэтому Медный и Шкипер облачились в робу, напоминавшую зелено-оранжевое оперение дорожных рабочих, взяли веселенькой расцветки ведра и швабры и, укрепив на каменной башке хитрую систему талей, начали поднимать туда ведра с водой и орудовать швабрами – якобы мыть статую. На самом деле через одного они поднимали на талях визжащих девчонок, гогочущих парней и публику постарше – тех, кто посмелее. На верхотуре Шкипер делал снимки цифровым фотоаппаратом: это называлось «экологическим озеЛЕНИНием чакр» и должно было сосредоточить общую гармонию в зоне сердца. В принципе, у Медного была «отмазка» – заявку на проведение такой акции силами патриотически настроенной молодежи они подавали, но воспользоваться ею не хотелось бы. Тогда бы получилось как-то казенно, а не по-симороновски.

Су Ян ходила по площади с плошкой риса и предлагала всем «наРИСовать хорошее настроение». А поскольку кореянка одета была в белоснежное кимоно и трогательно семенила успевшими загореть босыми ножками (ее комплексы растаяли, как прошлогодний снег), то ей верили. Первым, кому она наРИСовала хорошее настроение, был массивный мужчина с задумчивым и скорбным лицом Платона. Он торопился в мэрию, расположенную в ста метрах от каменных идолов. Девушка загородила ему дорогу, защебетала, и через полминуты он уже причастился ее рисом, неуклюже орудуя палочками. А когда она своим тонким пальчиком нарисовала на его потном лбу «иероглиф счастья», тот устало улыбнулся, пошел было вперед, но через три метра вдруг хлопнул себя по этой самой части черепа: «Ах, блин! У Шкирдяева же банкет с коньяком!» – просиял и резво понесся в противоположную от мэрии сторону. Су Ян вообще пользовалась страшной популярностью. Несколько бабушек даже жалостливо поинтересовались, не из Хиросимы ли она. Подвыпивший молодой человек назвал ее «Чио-Чио-сан»; средних лет дама озорно пропела пару строк песни «Девушка из Нагасаки», подражая Высоцкому; а двое молодых спортивного вида парней сравнили ее с «короллой»-трехлеткой и попытались увести в ресторан: кореянка не далась. Как бы то ни было, а «вREDных» людей она отлавливала отменно и возвращала им хорошее настроение. Самой вредной оказалась начальница районной СЭС, шедшая на совещание в мэрию. Начала она с крика о немытых палочках в частности (хотя у Су Ян имелось около сотни комплектов) и туберкулезных палочках вообще, а закончила, мило щебеча и записывая у Су Ян рецепт приготовления «настоящей» острой корейской моркови.

Лис, для такого случая специально сшившая себе разноцветные шаровары (одна штанина желтая, другая – черная), нацепила на щиколотки браслеты с колокольчиками и ходила по площади, притопывая голыми пятками. Колокольцы звенели, в ее длинных руках грохотал маленький бубен, в роскошных волосах сверкала фальшивая диадема… А ногти на ногах она вообще покрасила десятью разными цветами лака, распотрошив все свои залежи косметики. Девушка цЭлинаправленно охотилась за хмурыми молодыми людьми. Завидев таких, подходила и, коварно сверкая зелеными глазами, предлагала «поГАДать на счастье». Молодые люди, сидевшие с ногами на скамейках и мрачно потягивавшие пиво, нехотя соглашались. Тогда Лис распахивала что-то наподобие батника, в который была наряжена сверху, и демонстрировала молодым людям свою роскошную грудь в очень символическом бикини: в знакомой всем мужчинам ложбинке уютно лежал ужик, совсем как настоящий. То ли от созерцания этого секретного оружия, то ли от явления ГАДа молодые люди валились со скамеек, иногда вместе с пивом, но, узнав, что ужик резиновый и сшит на самом деле из искусственного фаллоса, хохотали, как безумные, катаясь по траве. Самые отчаянные пытались уволочь Лис в кусты, но девушка тогда нажимала ужику на хвост, и тот возился, издавая шипение, чего было достаточно, чтобы обратить в бегство даже самого нахального кавалера.

Иван продавал приворотное зелье. В гавайской рубахе и необъятных «бермудах» он сидел на скамье у самого входа в сквер, у станции метро, под самодельным плакатом: «ПРИВОРОТНОЕ ЗЕЛЬЕ. ПРИВОРАЧИВАЕТ, ОТВОРАЧИВАЕТ, КРЕПИТ». Сидел же он, надвинув на глаза панаму, с таким же выражением, с каким в Сочи сидят у своих напольных весов граждане неразличимой местной национальности – скучающе. Именно это и срабатывало. Каждая третья задумчивая девушка останавливалась и начинала сварливо выяснять, что это и как. Иван долго выпытывал у барышень всяческие подробности: кого они хотят «приворотить», надолго ли, действительно ли им это надо… А когда торг оказывался неуместен, меланхолично сдергивал тряпку с края скамейки: под ней красовались тиски с зажатым в них фаллосом из секс-шопа, родным братом лисиного лже-ужика. Сдергивал и лениво говорил:

– Ну что ж, приворачивайте…

Барышни смеялись, сначала нервно, а потом уже весело. А две из них стали так увлеченно крутить тиски, что чуть было не сплющили в стальных губках ценный реквизит. Иван еле успел его спасти, пояснив, в чем состояла суть метафоры. Девушки долго смеялись, а потом пообещали как-нибудь принести настоящий.

Данила, устроившись на противоположном конце парка, занимался совершенно мужским делом – «качал бизнес-пресс». Для этого он позаботился о доставке на зеленую траву газона настоящего тренажера Kettler – с хромированными штангами и желто-черной резиной. Более того, тренажер оказался соединен шлангом с хитроумным устройством. Этот аттракцион пользовался особой популярностью среди юношей. Они нависали над тренажером, потея, сбросив кроссовки и расстегнув рубахи, а «пресс» вдыхал еще глоток воздуха в поднимающуюся сбоку резиновую руку с надписью: «Наш бизнес». Рука вставала в положение ОК. Для того, чтобы все было действительно ОК, требовался не один десяток отжиманий. Но дело того стоило: мастерам спортивного качания «бизнес-пресса» Данила вручал сертификат с золотым обрезом и печатью, удостоверяющий, что предъявитель сего имеет безусловную карму успеха в бизнесе и так далее. Но народ шел отнюдь не могучий, а истерзанный ночными клубами и чатами: за полтора часа Данила вручил только два таких сертификата. Иногда он и сам, сняв белоснежную майку с устрашающей надписью: «ПЛОХОЕ НАСТРОЕНИЕ? ЩАС ЗАТРАЛИМ РЫБКУ!», брался за штанги, и тренажер стонал и пел под его огромным мускулистым телом.

А в самой середине парка, куда неизменно отправляли своих «затраленных» и Лис, и Су Ян, и Иван, и Данила, творилось нечто и вовсе сумасшедшее. На центральной аллее приплясывала корова с художественно разлетавшимся хвостом, с головой из папье-маше и четырьмя ногами. То, что эти ноги – босые, девичьи и весьма изящные, можно было разглядеть только очень вблизи, ибо они были покрыты, для сходства с настоящими коровьими копытами, от ступни до колен черной краской – той самой, которую когда-то использовала Лис в своем историческом походе за фруктами. Потому этим «копытам» были нипочем и бычки, и плевки, и битое стекло – все то, чего до смерти боится каждая здравомыслящая горожанка. Корова азартно приплясывала на асфальте центральной аллеи, распевая частушки и одаривая пришедших молоком. Для этого дежурившая у коровы Олеся подставляла под «брюхо» эмалированную кружку, в которую била тугая струя настоящего свежего молочка.

– За вредность! – поясняла девушка. – Чтоб не вредничать…

Народ понимающе смеялся, на глазах излечиваясь от своего плохого настроения и загруженности, с которыми вышел из дома.

А у коровы внутри ругались:

– Милка, балда, ты мне опять всю задницу залила! – шипела Ирка, забыв про весь политес. – Не можешь аккуратней из бутылки прыскать, а?!

Принцесса в долгу не осталась:

– А ты зад не отклячивай, корова такая! И ты меня уже два раза пнула, осторожнее ногами махай!

Впрочем, эти ругалки не портили настроения Ирке и Людмиле, которые потели под тяжелой попоной «коровы». Там было неимоверно жарко, поэтому девушки отплясывали в одних трусиках, и их движениям ничего не мешало.

Одним словом, акция «Молоко за вредность» шла полным ходом. Камилла и Олеся, дежурившие у коровы, иногда бегали в соседний магазин за молоком. Они напоили народ уже тремя литрами, что несомненно являлось хорошим показателем надоев в «Лаборатории ANдреналин».

Все это безобразие, творившееся в летнем парке в самом центре города, на главной его площади, растиражированной на открытках, на его пасторальной визитке – катилось само собой, вскипало фонтанами смеха, звенело азартными девичьими голосами и не напрягало никого. Никого, кроме двух милиционеров, несших в этом районе нелегкое бремя патрульно-постовой службы: молоденького с редкими бровями и пожилого, животастого и рыжеусого, похожего на громадную серую грушу. Они уже пережили некогда момент шока, задерживая под памятником фотографировавшегося голым иностранца, и теперь нутром чуяли: чудачества этой странной молодежи добром не кончатся.

Первым делом они наткнулись на Су Ян. Кореянка доверчиво протянула милиционерам плошку с рисом и новые комплекты палочек доброго букового цвета. Она кратко объяснила, зачем нужен рис, и как она будет РИСовать: без спроса тянуть руки ко лбам представителей власти она не решилась – и правильно.

– А че, ничего видно не будет? – спросил молоденький, с готовностью снял кепи, обнажив потный лоб, и руками полез в плошку с рисом.

– А разрешение на торговлю-то есть? – насупился рыжеусый, забирая оба комплекта палочек.

Су Ян, робея, вывела на милицейский коже иероглиф счастья, объяснила, что угощение не продает, а так… бесплатно…

– Уматный рис, Иваныч! – воскликнул молоденький, облизывая пальцы. – С медком!

Старший хмыкнул, еще раз обозрел хрупкую фигуру девушки, особенно оранжевый лак на пальчиках ее ног, и пробурчал:

– Вы эта… с медком! Все равно, не очень тут! Рисуйте! Вон, мел купите и дома идите себе рисуйте… Пойдем, Коля!

Следующим испытанием для милицейских нервов стала Лис. Девушка благоразумно хотела было уже избавить сотрудников правоохранительных органов от своего аттракциона, но не получилось. Молоденький первый обратил внимание на нее: