Судьба и Служба. Тюркские контуры России

Восприятие тюрок. Татары и Тартар

Рассказ о бескрайнем начну с одной частной гипотезы. Отчего на Западе так любят эту игру слов: Тартар (Ад) и Татария – что увековечили её на географических картах? В чем корни столь давней ненависти/страха?

Ярость бессилия? Батый-хан преследуя половецкую орду хана Котяна прошел Венгрию, Чехию, Моравию, Польшу, Хорватию, Северную Италию даже быстрее, чем Россию. Польско-немецкая армия была разгромлена при Лигнице, венгерско-хорватская – при Шайо. Венгры убили принятого ранее Котяна, но это их не спасло, так как прежде они убили монгольских послов, а Чингисова Яса в этом случае была беспощадна.

Непобедимые татаро-монголы воспринимались уже не только как военный соперник. Интеллектуалы той эпохи листали Библию, выискивая объяснение «Божьей кары». И… вот момент главной обиды – почти трагикомедия: вскоре выяснилось, что Европу прошел как нож сквозь масло отдельный монгольский корпус, имевший третьестепенную задачу! В то время шло куда более важное для монголов допокорение Китая, Персии, и только один пункт какой-то там Ясы требовал привлечения, сбора в империю всех тюрков. Уклонение половцев рассматривается как дезертирство и одному из корпусов, одного из Улусов (Джучиеву) приказывается поймать половцев. Те бегут на Русь, принимаются там: значит, громится Русь, в Европу – значит, и Европа.

Все европейские (и русские) дела, планы, рейтинги могущества вдруг сметены напрочь. Папа Иннокентий IV бежал из Рима в Лион, выпустив анафему на хана Батыя. Правда, бежал он при угрозе со стороны императора Фридриха II, вступившего в соглашение с татаро-монголами. Батый требовал покорности, Фридрих не рискнул отказать. В письме, настоящем шедевре ловкости, император пишет: «Да, я готов служить в свите Батый-хана… например, как знаток соколиной охоты – сокольничим».

Но на императорское счастье подтвердилось, что половцы до Германии не добежали и его страна сразу потеряла для монголов всякое значение (по-своему, даже оскорбительно).

Так одна, общая папская анафема накрыла Фридриха с Батыем.

Но эти подробности евроразгрома вовсе не повод нам кичиться – картина полного разгрома, сепаратных переговоров с татарами на Руси в тот момент точно такая же. Все глобальные, исторические отличия будут дальше…

Дойдя до североитальянского Удине, куда бежали остатки венгров с уже остатками остатков куманов-половцев, татаро-монголы вдруг так же стремительно исчезли. И не потому, что вдруг обнаружили какое-то там европейское «движение Сопротивления», нет, произошло событие неизмеримо более важное: в далеком Каракоруме умер великий каан Угеде! А Яса требует присутствия на выборах нового каана всех монголов. И они исчезают, оставив смятение в умах. И запустив в европейских и русских умах весьма различную, разнонаправленную мозговую работу.

Словно, в уютной кухне папы Карло, за прорванной картинкой в очаге оказалась целая страна! Одни задумались об этой стране (и о неизмеримости мира Божьего, непостижимости путей Его), другие негодуют (и по-своему, справедливо!), что кухня стала менее уютной… Да, европеец готов был продираться сквозь неведомое, идти в ту же Азию. НО… он принципиально не готов – когда вдруг эта Азия сама приходит к нему. Все его величайшие экспедиции: плод ЕГО расчета, но когда появляется Нечто, сметающее все расчеты, – рациональная часть души его просто вопиет и лопается…

Страх и ненависть Европы с тех самых пор. Книга Дитера Гро, «Россия глазами Европы. 300 лет исторической перспективы», суммирует сотни геополитических пассажей вроде этого: «От польского короля ожидали, что он разотрет ногами всех московитов и татар».

Да, объединены мы были одним общим западным восприятием, но сам вектор этого восприятия менялся, часто в зависимости от политических нужд.

Сравним, Лейбниц образца 1669 года, его книга-памфлет «Образец доказательств». По случаю выборов короля в Польше Лейбниц пишет, почему московский кандидат не должен быть избран:

«Москва… вторая Турция. Варварская страна. Московиты еще хуже турок! Ужасы лифляндской войны (Ливонская, Ивана Грозного. – И.Ш.) клятвенно подтверждались и ставят вопрос, можно ли вообще допустить, что подобные люди являются христианами. Горе нам, если мы откроем им путь в Европу, срыв наш форпост, Польшу! (…)»

Далее начинаются исторические преобразования Петра, крестьян, как известно, приписывают к заводам, людей тысячами швыряют со стройки на стройку.

А Лейбниц – горячий (и авторитетный в Европе) сторонник России:

«Наша обязанность и счастье состоят в том, чтобы, насколько это в нашей власти, способствовать царству Божьему, которое – у меня нет сомнений – заключается в широчайшем распространении настоящей добродетели и мудрости… Одному подобному человеку (речь о Петре. – И.Ш.) влить усердие к славе Божьей и совершенствованию людей значит больше, чем победа в сотне сражений… Европа находится сейчас в состоянии перемен и в таком кризисе, в котором она не была со времен империи Шарлемана (Шарлеман – брат и соперник императора Карла Великого. – И.Ш.)».

Это уже 1712 год. Отдадим должное интуиции Лейбница – феерический финиш XVIII века и крах феодальной Европы он предвидел раньше всех. Хотя сам Лейбниц в итоге в Россию не переехал, зато переехал Эйлер и еще десятки полезнейших людей, для которых мнение Лейбница много значило. Вместе с введением европейского образования и культуры в Россию у Лейбница появляется политическая задача: сохранить политическое равновесие, сбалансировать чрезмерное французское влияние немецко-русским союзом… «Царь должен основать русскую Академию». В октябре 1711-го они встречаются.

«Я ни в чем не испытывал такой нужды, как в великом человеке, который достаточно хотел бы приняться за такое дело… Ваше Царское Величество подобными героическими проектами принесете пользу и благодеяния несчетному числу не только современных, но будущих людей… Кажется особым промыслом Божьим, что науки обходят земной круг и вот теперь должны прийти в Скифию и что Ваше Высочество на этот раз избраны в качестве инструмента, ибо Вы, с одной стороны, из Европы, а, с другой, – из Китая берете себе наилучшее; и из того, что сделано обоими посредством хороших учреждений можете сделать еще лучше. В Вашей Империи большей частью еще все, относящееся к исследованию, внове и, так сказать, на белой бумаге, можно избежать бесчисленных ошибок, которые постепенно и незаметно укоренились в Европе. Известно, что дворец, возводимый совершенно заново, выходит лучше, чем если над ним работали многие столетия, возводя, улучшая и многое изменяя… Я считаю небо своим отечеством, а всех людей доброй воли его согражданами, поэтому мне лучше сделать много добрых дел у русских, чем мало у немцев или других европейцев (…)»

Благородные слова. А если использовать математический термин, симпатии Европы тогда определялись Градиентом Просвещения. То есть где уровень Просвещения рос быстрее, туда и устремлялись их надежды и усилия.

В разряде точных прогнозов – письмо о России: Губерт Лангет – лидеру гугенотов Кальвину: «Если какое-либо царство в Европе должно возрастать, так только это» (сентябрь 1558 г.).

О «рабском духе» и нашей «Свободе от «свобод» еще будет речь, а пока зафиксируем свободное от идеологических диверсий и пропаганды мнение Монтескье, который иллюстрирует свою теорию зависимости истории от географии российским примером: «Лишь деспотическое насилие соединяет сегодня вместе все эти обширные пространства». То есть не природное, «генетическое рабство», а следствие размеров государства.

Но самые громкие дебаты о России разгорелись с выходом к трибуне двух главных ораторов того (XVIII) века. Вольтер и Руссо. Краткий пунктир их спора.

Руссо. Русские никогда по-настоящему не будут цивилизованы просто потому, что они цивилизовались слишком рано. Петр обладал подражательным гением; у него не было того настоящего гения, который создает и творит все из ничего… Он видел, что у него народ варварский, но он совершенно не понял того, что этот народ не созрел для культуры; он захотел его цивилизовать, тогда как его следовало только закалять для войны… Он помешал своим подданным стать тем, кем они могли бы быть, убеждая их, что они таковы, какими не являются.

Вольтер. Поразительные успехи императрицы Екатерины и всей русской нации являются достаточно сильным доказательством того, что Петр Великий строил на прочном и долговременном основании.

Демократ Руссо видит народ, естественное развитие которого перечеркнул Петр.

Собеседник монархов Вольтер видит (на месте руссова народа) материал для планов просвещенного властителя.

Руссо. Царь помешал русским стать тем, чем они могли бы быть.

Вольтер. Военные успехи русских просто поразительны.

И так века, вплоть до наших «классиков, основоположников». Лондон… Карл Маркс на митинге, посвящённом 4-й годовщине Польского восстания: «Снова польский народ, этот бессмертный рыцарь Европы, заставил монгола (курсив мой. – И.Ш.) отступить». Это 1867 год, слово-оскорбление (как полагал Маркс, приложив его к Российской империи) взято с самого дна евросундука.

На пути в Каракорум. Видение и Выбор

Тяжело начинался XIII век для России. 1204 год. Четвертый крестовый поход, вдруг весьма неожиданно развернулся в сторону нашей «духовной метрополии». Захвачен Константинополь. 1240-е, начались Крестовые походы на Русь. Уникальный момент, ранее как-то не отмечаемый. Мусульманам по всем крестоносным планам грозило лишь отнятие Иерусалима, Святой Земли!.. Не планировалось идти дальше, например, уничтожать Мекку, Медину, Дамаск, окатоличивать арабов! А православие по римским планам должно быть уничтожено полностью. Тут Крестовые походы шли не за овладение одним, а по всему фронту: от Новгорода до Константинополя.

Русь середины XIII века – данница Батыевой Орды. Орда – в Улусе Джучиевом. Улус – в империи Чингисидов, верховный хан (каан) которой сидит где-то в Каракоруме, почти на другой планете. Еще далее, по слухам, – какой-то Китай, Улус Чингисида Хубилая.

Папа Иннокентий IV присылал к Александру двух кардиналов. Его булла предлагала, говоря в современно-кратком стиле («нефть в обмен на продовольствие»): военная помощь в обмен на католичество. Летописи хранят гордый ответ Невского: «Сия вся съведаем добре, а от вас учения не приимаем»…

За Александром – слава военных побед, то, что в Орде чтут более всего. Батый отправил Александра к великому хану в Монголию. Гордится своим приемным сыном, побратимом родного сына Сартака. Для Александра это тяжелое двухлетнее путешествие из Батыева Сарая, до которого и так путь неблизкий – вовсе на край света через всю Евразию. Отправиться, оставив свои Переславль, Москву в такие тревожные времена.

И Александр едет из маленькой, на самом краю татаро-монгольского континента скорчившейся Руси, цепляющейся за жизнь от набега до набега. Через Поволжье, Южно-Уральские степи. Пересекает Иртыш, Обь. Минует Алтай, Монголию… Едет в этот невероятный Каракорум. Гадает – как его встретит великий хан – господин его господина…

И, допустим, где-то между Обью и Енисеем князь вдруг духовным взором видит всю эту великую, на два года пути, диковинную страну своей, Русской империей! Видит, что Русь «освободится от Орды» – вместе с Ордой (в придачу).

Князь Александр видит своих потомков, рассылающих из Москвы – воевод на Волгу, на Урал, на Иртыш, на Енисей. Потом, из Санкт-Петербурга, отправляющих губернаторов еще дальше. Видит и других своих, еще более дальних потомков, соотечественников, для которых эта земля, через которую он сейчас едет к «господину своего господина», станет главной опорой, защитой и кормилицей…

Основание для подобной гипотетической «сцены-видения»? Князь Александр был «канонизирован в лике благоверных при митрополите Макарии на Московском Соборе 1547 года». И если понимать это не просто как «награждение посмертно», «присвоение почетного звания», а признание каких-то особых… не заслуг (это, повторю – не награда!), а особых свойств человека, признанного святым, то, возможно, было подобное Александрово видение. Значит, он мог не только мысленно прочертить на чудском льду стрелки сражения, за несколько часов до самого сражения, как «просто великий полководец», но как святой мог заглянуть духовным взором и гораздо далее… Вплоть, наверно, до… 2013 года.

Иго термина «Иго»…

…закончилось в 2013 году. Заменено в учебниках на вполне объективное «татаро-монгольское владычество».

Буря, поднятая по этому поводу в СМИ, известна – скучно возражать, даже воспроизводить. Приведу несколько собственных кратких тезисов.

1) «Импортное» происхождение термина «иго» подтвердят филологи. Ведь для этого элемента упряжи всегда были известны, употребимы русские обозначения: ярмо, хомут!

Но вдруг – «иго» (от латинского iugum). Кто именно желал показать максимально обидный характер «подчинения Руси – Орде» – видно как раз из подобранного и привнесенного ими термина «иго». Это известные наши «польские друзья».

Ян Длугош в районе 1479 года и краковский профессор Матвей Меховский, чуть позже сформулировавший: «iugum barbarum» (иго варваров), «jugo Tartarico» (иго тех самых Тартар). Характерно, что в русских летописях «иго» не встречается.

2) Авторы и покорные юзеры термина «иго» и всей сопутствующей обличительной программы два века то механически, то сладострастно ябедничали: «А русские князья целовали сапог татарского хана!»

Наивно (?) умалчивая, что те же сапоги ханов целовали и монгольские нойоны. Особенность этикета, символ субординации.

А если б кто вдруг стал в ответ ниспровергать польское католичество – на основании точно того же известного ритуала: целование туфли римского папы («А еще они платили церковную дань папе… – римское иго»!) – тут бы евразийцы опустились до польского передергивания.

Но что-то не припомнить таковых открытий, про «римское иго и целование папской туфли». Видно, примитивное научно-историческое подзуживание – монопольный метод Запада, «сочувствующего горю россиян под игом».

Впрочем, известный казанский ученый, религиовед Айрат Равильевич Бахтияров, один из участников диспутов в главе 8 «Татарстан вокруг и рядом», делает ещё один шаг в прослеживании траектории «ига». Мне вполне хватало его прослеживания до Польши: их пропаганда! А исследования Бахтиярова если и не опровергают, то, во всяком случае, сильно усложняют мою картину. Но и пропустить их нельзя:

1) Есть древнетюркское слов игү – управляемое воздействие, возделывание, употребление власти. Например, иген игү: возделывание (игү) хлеба (иген) – хлебопашество. Возделывание игү предполагает: применение труда, силы, знаний и бережное отношение к возделываемому. Иген җире – земля для возделывания. По отношению к ничьей или невозделываемой земле термин игү не употребляется.

Потому монгол татарлары игүе (иго татаро-монголов) означает лишь констатацию факта власти монгольских татар в пределах единой страны. Без обидной подоплеки. По отношению к внешней или вассальной территории это понятие не употребляется. Если бы некий приезжий спросил любого жителя Орды того времени: «Сез кем игүендә (вы под чьей властью)?», ответ был бы «Монгол татарлары игүендә (под властью татаро-монголов)».

2) А латинское слово iugum заимствовано (скорее всего от тюрков Бактрии) от тюркского jugu-jigu—җигү (запрягание). В известном стихотворении у Габдуллы Тукая: җиктереп пар ат… (запрягши пару лошадей…). От этого же слова образовано jugæn – йөгән-җөгән (узда, поводок). Но, слова jugu-jigu – җигү и игү, несмотря на общий корень «иг», имеют разный смысл. Пример других тюркских слов, содержащих корень иг: игелек (приблизительно: благодеяние, добро. Например: Игелек кылмаган, игелек күрмәс – Кто не будет творить благодеяния, сам их не увидит).

Поэтому понятие «ярмо» еще с натяжкой можно притянуть к латинскому iugum, но к игү – никак. Для «ярма» использовали латинское iugum – заимствованное, как говорилось, от тюрков Бактрии: jugun – йөгән – җөгән – узда, поводок.

3) Отвергая импортное «иго», не стоит бросаться и в национальную крайность, доказывать, что «монголо-татары – это славяно-скифы или русы-арии… в общем, европеоиды, а не монголоиды»…

Даже если Чингисхан действительно был светлоглаз^[22], светловолос – это всё малозначимо для понимания евразийской цивилизации.

Ключевое слово

А что значимо? В действительности есть «кодовые слова», из которых, как из скрученных пружинками молекул ДНК… неудержимо развернется вся евразийская программа. Эту мощную «пружинную» раскрываемость некоторых слов остро подметил, выхватил один весьма умный, наблюдательный, долго проработавший в Москве иностранец. Совершенно недружественный (слово «враждебный» все ж не употреблю) к России, но зоркий наблюдатель.

Чарльз Кловер, многолетний шеф бюро газеты Financial Times в Москве. О его книге «Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи» я опубликовал статью в литературном приложении к «Российской газете» и, несмотря на весьма ироничный её тон, был приглашен в Сахаровский центр на некие «литературные проводы» Кловера, получившего до выхода книги новое назначение: в Пекин, также главой представительства Financial Times.

Книга Кловера – о возрождении евразийства. А уже в Пекине он вспомнил и давнее московское мероприятие, где он впервые зафиксировал произнесение Первым лицом государства «ключевого слова». Подробно процитирую картинное воспоминание Кловера:

«Ежегодное обращение Владимира Путина к Федеральному собранию в Георгиевском зале Кремля представляет собой фестиваль сверкающей хрустальной роскоши в прямом эфире. Более 600 должностных лиц заполняют зал шиком своих костюмов: модные дизайнерские костюмы, головные уборы национальных меньшинств, похожие на башни прически, платья от Шанель, рясы, тюрбаны, погоны и галуны, а также нелепо высокие форменные фуражки. Неуклюже сидя на белых стульях с жесткими спинками, чиновники знают, что собрались на изнурительный трехчасовой урок ораторского искусства.

Тщательно отобранные представители российской элиты знают, что их положение, состояние, собственность и будущее зависят от этого человека. Они знают, что предстоящая речь будет содержать важные намеки на то, какую форму примет их будущее.

В декабре 2012 года все следили, как Путин, выглядевший нездоровым, справится со своей речью, но никто не обратил внимания на самое важное в том выступлении: мимолетное упоминание латинского термина в русской форме, прозвучавшее примерно на пятой минуте выступления.

«При этом хочу, чтобы все мы отчётливо понимали: ближайшие годы будут решающими, – сказал Путин, привычно намекая на грядущие катаклизмы. – Кто вырвется вперёд, а кто останется аутсайдером и неизбежно потеряет свою самостоятельность, будет зависеть не только от экономического потенциала, но прежде всего от воли каждой нации, от её внутренней энергии; как говорил Лев Гумилёв, от пассионарности, от способности к движению вперёд и к переменам».

Упоминание в речи Путина историка Льва Гумилева и странного слова «пассионарность» мало что значит для непосвященных, но тем, кто знаком с консервативными националистическими теориями, пробившимися в российскую политику после окончания холодной войны, оно сказало очень многое. Это был классический кремлевский сигнал того типа, который в США называют «собачий свисток», то есть посыл, который использован для обращения к определенной группе, и кроме нее, никто не поймет его истинное значение. Путин дал понять, что некоторые круги могут опереться на его понимание и поддержку, причем, не имея возможности сделать такое заявление открыто, он сделал это в двусмысленной форме.

Слово «пассионарность» не поддается простому переводу, но те немногие, кто знал его происхождение, немедленно обратили на это внимание. Через семь месяцев после возвращения на пост президента Путин послал элите тонкий сигнал о том, что с ним в Кремль прибыли новые идеи. Идеи, которые всего несколько лет назад казались маргинальными или безумными, неожиданно проявились в самой важной речи Путина в том году. Вместо мягкого, гражданского патриотизма двух предшествующих десятилетий, Путин стал продвигать бьющий себя в грудь национализм с воинственными ценностями в виде жертвенности, дисциплины, преданности и бесстрашия.

Путинское определение «пассионарности» (термин образован от латинского слова passio) носило отчасти научный характер. «Способность к движению вперед и к переменам» – это один из путей объяснить то, что имел в виду Гумилев, хотя правильно также сказать «способность терпеть страдания». Это была аллюзия на Новый Завет и распятие Христа, о которых грезил Гумилев во время 14-летнего заключения в сибирском лагере. Работая на прокладке Беломорканала в 1939 году, где заключенные массово погибали от переохлаждения и истощения, Гумилев изобрел термин «пассионарность». Как он объяснил в своей книге «Этногенез и биосфера Земли», написанной в 1979 году и ходившей в Самиздате до 1989 года, главным признаком величия служит самопожертвование.

Видя заключенных, вынужденных жить, как звери, чтобы выжить, он пришел к выводу, что моральные принципы, дружба и братство служат не признаком человеческого прогресса, а представляют собой инстинктивное побуждение, во все времена отличавшее людей от животных».

Здесь буквальную цитату продолжу кратким, но точным (что легко проверяемо) пересказом. Кловер пишет: «Гумилев заметил, как заключенные, вынужденные жить, как звери… проявляли высочайшую взаимовыручку, жертвовали собой ради товарищей, что и показывало их человеческую суть и… пассионарность».

И снова Кловер дословно:

«Гумилев приобрел известность как специалист по кочевым народам степей Евразии: скифам, хунну, гуннам, тюркам, киданям, тангутам и монголам. Их история представляет собой не прогресс просвещения и благоразумия, а бесконечный круг миграции, завоевания и геноцида. Каждые несколько веков кочевники вылетали из степей, разрушали процветающие страны Европы, Ближнего Востока и Азии, после чего растворялись в тумане истории так же быстро, как и появлялись на исторической сцене. Из борьбы выходили победителями не те общества, кто лидировал по богатству, технологиям или просвещенности. Нет, победители отличались чем-то вроде virtù, описанного Макиавелли, боевого духа или воинственности. Арабский средневековый философ Ибн Хальдун называл племенную солидарность кочевников, грабивших цивилизованные города, термином «асабия». Гумилев предложил «пассионарность».

Тоска по родине, травма от большевистской революции привели в 1920-е годы русских эмигрантов к отрицанию возможности превращения России в западную, буржуазную страну. Они считали, что Просвещение, как форма европейских социальных теорий, принесло России только геноцид и разрушение, тогда как в дикой жизни гуннов, тюрков и монголов была гармония. Степи и леса внутренних районов континента традиционно стремились собраться под одним знанием имперского завоевания. Они – и Гумилев – считали русских последним воплощением этого континентального единства, существующего вечно…»

Я умышленно оставляю кловеровское определение «пассионарности». Устойчивому термину не может повредить его произнесение, объяснение сторонним человеком. Кловер здесь вполне добросовестная интерпретация, хотя здесь и стоит за ним весь «собирательный Запад», удивленный, негодующий: «Мы упускаем Россию! Из-за какого-то… евразийства. Из-за этой… м-м… пассионарности!»

В нескольких СМИ мне довелось вести многолетнюю полемику с коллегами Кловера, а возглас «Мы упускаем Россию!», вынесенный в заголовки ведущих западных газет, повторенный на разные лады, вы можете и сами отыскать в архивах сайта «Иносми» и других…

Но следующие положения евразийства, того, что объединяет русских и татар (в самом широком, от Москвы, Татарстана до Татарского пролива, значении), я приведу в собственном понимании.

Судьба Льва Гумилева – прекрасный повод задуматься о Судьбе вообще. Не знаю, примелькались ли на этих страницах частые упоминания Судьбы – Кысмета – но вот пример их действия, невидимой работы, в итоге сказавшейся так зримо. В Казахстане стоит памятник Льву Гумилеву, с надписью: «Русскому человеку, всю жизнь защищавшему татар от клеветы». В магазинах – километры полок его книг. А в странах Евразии – миллионы евразийцев (уже не только в географическом значении слова). Кто сдвинул эту тектоническую плиту? (Голая физика, механика предполагает за огромными событиями столь же огромные, сравнимые причины.) Мощная партия, влиятельные «уверовавшие» академики, политики? Нет! Один несчастный, бесправный зэк, заброшенный на самую окраину жизни, сын расстрелянного поэта и опальной, бездомной поэтессы…