Loe raamatut: «Вспомните, ребята!», lehekülg 17

Гранит науки

Учеба началась с конфуза. Однажды в аудитории появились две преподавательницы филологического факультета с предложением провести диктант по русскому языку. Итоги проверочной работы оказались печальными. Грамотешку 30-ти однокурсников оценили на «двойку». Я удержался на «трояке». Героинями грамотности с оценкой «отлично» стали Нина Рыженкова, москвичка, работавшая до поступления машинисткой-стенографисткой, и Лида Колесник – бывшая швея-мотористка ростовской швейной фабрики (напомню, обязательным условием поступления на юрфак в то время был двухлетний трудовой стаж). На подведении итогов филологи прочли короткую лекцию о способах самостоятельного устранения языковых пробелов и предупредили, что повторный диктант ожидается перед окончанием пятого курса. Вняв тогдашним призывам «филологинь», я взял за правило постоянно держать под рукой учебники русского языка. В дальнейшем это стало постоянной привычкой. А склонность замечать грамматические ошибки в текстах позволила в первые же месяцы следственной работы раскрыть обширную сеть изготовителей поддельных документов.

Думаю, провальные результаты диктанта отражали показатели грамотности не только на нашем курсе. Вскоре после нашего диктанта газета «Неделя» (приложение к «Известиям») опубликовала заметку под названием «Прашу дац». Автор сообщения цитировал заявление на получение стипендии, написанное студентом Первого московского медицинского института. Будущий медик прибыл в столицу из солнечной Грузии, сдал вступительные экзамены и выдержал немалый конкурс. Познания абитуриента в русском экзаменаторы оценили на «отлично». Главными достоинствами заявления этого «отличника» были краткость и интуитивная понятность. Привожу текст письменной просьбы дословно: «Прашу дац стипендю. Атец инжинер. Мац хазяка».

После этого можно было промокнуть лоб салфеткой. Нашим двоечникам до подобных перлов было далеко.

Набор начальных юридических дисциплин увлечения не вызывал. Это были теория и истории (отечественная и зарубежная) государства и права, римское право, организация суда и прокуратуры, политэкономия капитализма, логика и иностранный язык.

Восприятие перечисленных предметов окрашивалось личными качествами преподавателей. Знание материала, эрудиция, умение создать атмосферу уважительного делового общения и добрый юмор отличали наших обоих историков П. Н. Соловьева (фронтовика, летчика-истребителя) и К. Г. Ф. (фамилию не называю по причине, изложенной ниже). В одном ряду с ними находился Е. И. Филиппов – преподаватель римского права. Об особенностях характера Евгения Ивановича свидетельствовало поведение на лекциях. «Римлянин», потерявший на фронте ногу, вел двухчасовые занятия исключительно стоя, отставив костыли за кафедру.

Доходчиво и увлекательно проходили лекции пожилой преподавательницы логики (Мина Павловна, фамилию, к сожалению, забыл). Этим предметом я увлекся с первого занятия. Запомнился тезис вводной лекции о том, что задача формальной логики заключается систематизации и углублении представлений о логических конструкциях, которыми большинство людей интуитивно пользуются в повседневной жизни.

Усвоенные под руководством Мины Павловны способы анализа, оценки доказательств и опровержений в дальнейшем помогали разбираться в следственных и научных проблемах.

Убедительно излагал положения политической экономии капитализма проректор по научной работе Виктор Андреевич Тищенко, человек с припрятанным под напускной серьезностью чувством юмора. Однажды во время экзамена, проректор спросил у Володи Федоренко, читал ли тот первый том «Капитала», рекомендованный в качестве дополнительной литературы. Когда после некоторой заминки «отец Федор», основным занятием которого были баскетбольные игры и сборы, дал положительный ответ, проректор продолжил: «А как обстоят дела со вторым томом?». Володя, на лице которого явственно отразилось «где наше не пропадало?», решительно ответил: «Читал, но не до конца!». Следующий иезуитский ход экзаменатора поставил страдальца в тупик: «Что скажете о различии между этими работами? О несходстве, которое очевидно даже для человека, далекого от политэкономии?

(Последовала тягостная пауза).

Ну, смелее! – подбодрил звезду баскетбола В. А. Тищенко. – Какой из томов толще?».

Уже после написания этих строк я прочел мемуары бывшего преподавателя кафедры политэкономии Университета, редактора нашей многотиражки, В. И. Марцинкевича (впоследствии научного сотрудника ИМЭМО). В этих воспоминаниях, в противовес жестким оценкам, которые Марцинкевич дал ряду бывших коллег-преподавателей РГУ, автор характеризует В. А. Тищенко, как человека «интеллигентного, доброжелательного, уверенного в себе и слегка ироничного»²².

Занятия английским казались приятным отдыхом. Этот предмет преподавала близкая по возрасту И. Н. Николаева. После первых же занятий Ирина Николаевна разрешила мне использовать взамен обязательных учебных текстов детективы на английском языке из университетской библиотеки и газетные заметки на криминальные темы. Временами требовалось пересказывать содержание текстов на языке оригинала, акцентируя внимание на правовой терминологии англо-саксов.

В памяти по сей день сохранились виды дерзких «robbery» (разбой): вооруженный (armed robbery), банковский (bank robbery), на большой дороге (highway robbery) и намекающее созвучием на откровенное свинство «swindle» (мошенничество).

Пробуждал ассоциации с неведомым идейным течением британский «hooliganism» (хулиганство). В отличие от хамского рыла отечественного хулигана, внешность его английского побратима представлялась по-джентльменски облагороженной применением суффикса «ист», превращавшего асоциальную личность в некоего рафинированного «хулиганиста». Представлялось, что последний нарушал общественный порядок исключительно из-за оригинального направления мыслей и стиля поведения.

Надо сказать, прежние усилия в изучении английского дали мне фору перед однокурсниками, которые в течение 4-х лет тратили бо́льшую часть библиотечного времени на переводы «тысяч» из газетных текстов на иностранном языке.

Контрастом перечисленным «светлым личностям» были преподаватели «Теории государства и права» К. и» Организации суда и прокуратуры» Н. Оба читали скрипучими голосами лекции по конспектам, повторявшим содержание глав и параграфов соответствующих учебников. Оба требовали дословно конспектировать пересказ и ревниво следили за выполнением этого требования. Оба отличались неумением видеть смешное, в том числе в собственном поведении. К., например, требовал тщательного изучения единственного собственного труда – библиографического справочника с перечнем литературы по теории государства и права.

Нашему курсу запомнилась «шутка» Н. Суть ее заключалась в том, что лектор монотонно надиктовал содержание некоего определения объемом в две тетрадных страницы, затем спросил, все ли успели записать сказанное, а в завершение объявил, что вел речь об ошибочном мнении буржуазных ученых, которое опровергается отечественной наукой. Далее, не обращая внимания на гул недовольства, перешел к диктовке «правильного» текста. Кстати, у Н. я получил единственную в первую зимнюю сессию «четверку». Зеленую тоску нагнал Н. на предмет преподавания. Остальные экзамены прошли на «отлично».

Латинисты

Особняком в ряду наших наставников стояли «латинисты». Их было двое, по числу учебных групп курса.

«Латынщик» моей группы «А» – Константин Федорович Блохин – рослый, лет 30-ти, атлетического телосложения, работал в университете по совместительству. Основным местом преподавательской деятельности К. Ф. Блохина был романо-германский факультет педагогического института. Там он обучал будущих педагогов немецкому языку.

Нашу группу «Костя», как называли его между собой однокурсники, успел за отведенный один семестр ознакомить с базовыми правилами чтения, произношения и переводов несложных текстов со словарем. Следуя наставлениям «Кости», мы «зарубили на носу» предусмотренный программой набор латинских юридических терминов, дополненный крылатыми выражениями и пословицами. «Костя» был раскован на лекциях, прост в общении на переменах и за стенами Alma mater. После сдачи зачетов я встречался с ним при случайных обстоятельствах за пределами университета.

Латинистом группы «Б» был друг «Кости» Сергей Федорович Ширяев, человек разнонаправленных интересов и увлечений. Кроме нашего факультета, Сергей Федорович преподавал латынь филологам. О некоторых особенностях его характера и манере преподавания рассказывали однокурсники из параллельной группы. К тому же я мог систематически наблюдать манеру общения латиниста с окружающими на переменах.

Оба наставника демонстрировали познания в разнонаправленных областях, в том числе, не связанных с основной профессией. И того и другого природа наделила чувством юмора, способностью к розыгрышам и импровизации. Друзья увлекались спортом и были сильны физически. «Костя» серьезно занимался штангой. Иногда я виделся с ним в зале бокса на третьем этаже спортивной школы № 1, куда он приходил взвешиваться после тренировок (у штангистов весы сломались).

Сергей Федорович Ширяев в прошлом добился весомых успехов в классической борьбе, занятия которой оставил из-за травмы позвоночника. Несколько раз С. Ф. появлялся в спортзале Университета с бывшими соратниками по ковру ростовскими Динамовцами Г. Ткаченко (серебряный призер первенства СССР 1951 г.), Г. Шатворяном (чемпион СССР 1952 г.) и В. Сташкевичем (серебряный призер чемпионата СССР 1954 года) на занятиях секции борьбы, организованной по инициативе латиниста. Там Сергей Федорович походя размахивал двухпудовой гирей. В отличие от рослого и чубатого «Кости» он был грузноват, приземист и редковолос.

За «Костей», как и за Сергеем Федоровичем, замечалась повадка придавать по ходу занятий акцентированно неприличное русское звучание латинским глаголам вроде mando (поручать, доверять), fuere (происходить), pependi (свешиваться, свисать).

В экстремальных ситуациях оба наставника не чурались применения физической силы. Однажды среди бела дня «Костя» непринужденным хлопком ладони уложил на асфальт налетевшего на него с кулаками здоровенного завсегдатая пивного киоска. Вместе с однокурсником Виктором Захарченко я видел эту картину с противоположной стороны улицы Энгельса. Заметив наше присутствие, педагог признался, что такого эффекта от «аплодисмента» вовсе не желал.

С Сергеем Федоровичем мое личное общение началось неформальной встречей во время учебы на первом курсе. Случай не имел отношения к латыни и требует отступления.

В середине первого учебного года декан факультета А. Т. Гужин порекомендовал ребятам нашего курса стать на выбор внештатными сотрудниками милиции или помощниками следователей прокуратуры. Вместе с однокурсниками Сашей Ивановым и Анатолием Сапиным я выбрал отделение уголовного розыска Кировского района. Там на общественных началах в течение 3-х лет мне довелось знакомился с буднями сыскарей, участвуя в оперативных мероприятиях в качестве напарника молодого опера Саши Смолы – ставшего впоследствии другом и свидетелем на нашей с Людмилой свадьбе.

В один из зимних вечеров, выйдя из кабинета отделения уголовного розыска Кировского РОМ, я случайно обратил внимание на толкотню в дежурной комнате Отдела. Увиденная картина походила на дурной сон. В «приемном покое» бушевал нетрезвый любимец студентов, преподаватель истории государства и права зарубежных стран Ф. Откуда и при каких обстоятельствах он попал в дежурку, не знаю по сей день. Этот всесторонне образованный, деликатный в повседневном общении человек, дополнявший лекции чтением вслух фрагментов из произведений мировой литературы и прослушиванием классической музыки (Ф. приносил в аудиторию собственный проигрыватель с пластинками) мало походил на себя. С залихватским гиканьем, из положения «раззудись плечо, размахнись рука» он пытался ударить портфелем в голову помощника дежурного, старшину Титова. Замах был изначально обречен на осечку. Перворазрядник по самбо Титов, намного превосходивший Ф. ростом и весом, с добродушной улыбкой, словно расшалившегося школьника, усадил историка на садовую скамью у «обезьянника». Дежурный по отделу капитан Моисеев, наблюдавший происходящее не оставляя пульта, откровенно смеялся. Этот смех, уязвил Ф. больше, чем борцовские объятия Титова, и перевел ход баталии в новое русло. «Капитан, – закричал историк, – Я поставлю тебе двойку на экзамене!».

«Ха! – ответчал студент-заочник Моисеев, не прекращая смеха. – Не выйдет! Экзамен я уже сдал!».

Оценив обстановку, я попросил Моисеева «отдать» мне историка под обещание доставить буяна домой. Дежурный не возражал, однако отрядить для этой цели машину отказался.

Ф. был отвезен домой на такси. В пути он успел дважды предупредить меня о том, что двойку на предстоящем экзамене вместо капитана-дежурного получу я. На обратном пути армянин таксист сочувственно произнес: «Зря ты его поил. Все равно он тебе двойку поставит».

На следующий день перед началом занятий ко мне подошел С. Ф. Ширяев и доверительно попросил сохранить вчерашний случай с Ф. в тайне. Я обещал, пояснив, что намерений делиться с кем-либо информацией о происшедшем, не имел изначально.

Это обещание было выполнено. О случае в дежурке Кировского РОМ до сих пор не знали ни друзья, ни однокурсники. Рассказать о происшедшем теперь считаю возможным, поскольку ни Ф., ни С. Ф. Ширяева давно нет среди нас. Кроме того, описанный эпизод скорее придаст дополнительный колорит, чем нанесет ущерб доброй памяти Ф. в глазах бывших студентов и близких людей.

Лично Ф. по поводу описанного события со мной не разговаривал. Во время случайных встреч на протяжении последующих лет учебы отводил глаза в сторону. На двух экзаменах держался официально. В обоих случаях без дополнительных вопросов поставил «хорошо». Спрашивать Ф., по каким критериям ответы не дотягивают до оценки «отлично», я не стал. Последующие случаи моего общения с Сергеем Федоровичем также не имели отношения к учебному процессу. Связаны они были с необычным увлечением, если не сказать страстью, латиниста. Но, обо всем по порядку.

Сергей Федорович был фигурой, весьма известной в Ростове. Этому способствовали некоторые экстравагантные поступки, наклонности и отличительные черты характера латиниста, а также его обширные знакомства с представителями разительно несходных между собой кругов горожан.

Нынешний Интернет содержит проникнутые глубокой приязнью к наставнику воспоминания близко знавших его выпускников филологического факультета РГУ: писателя И. Бондаре́нко²³, главного редактора журнала «Знамя» С. Чупринина²⁴, поэта, переводчика французской прозы и армянской поэзии Леонида Григоряна²⁵.

Правда, при чтении этих записок возникает впечатление, что каждый из авторов знал «своего» С. Ф. Ширяева, портрет которого не совпадал и даже противоречил описаниям героя в других мемуарах.

Вероятно, причина этих расхождений кроется в многогранной личности Мэтра (полушутливое прозвище Сергея Федоровича, обнародованное Л. Григоряном), из-за чего каждый мемуарист видел черты, близкие ему самому. Без сомнения, свой вклад в разнобой внесло предрасположение самого Мэтра к мистификациям и театральным эффектам.

В воспоминаниях И. Бондаренко С. Ф. эрудит, прекрасный знаток истории, полиглот, эстет, бонвиан, меломан, сидевший на концертах С. Рихтера в первых рядах, правда, в сандалиях на босу ногу.

С. Чупринин намекает читателям на диссиденство Мэтра, украсившего квартиру портретами Пастернака и Солженицына.

А в памяти Л. Григоряна Мэтр предстает носителем набора иных, порой взаимоисключающих качеств. Судите сами: «Великий эрудит – напыщенный шарлатан, редкий остроумец – хулиганствующий матерщинник, умница – шизофреник, стыдливый романтик – законченный циник, личность трагическая – профессиональный лицедей; участник грандиозных попоек в компании профессиональных борцов, ловко маскирующийся сексот, наконец, человек глубоко порядочный».

Далее автор, признанный знаток иностранных языков, сообщает, что Мэтр не был полиглотом, однако для поддержания легенды о собственных языковых способностях постоянно носил с собой книги иностранных авторов в подлиннике. В музыке при полном отсутствии слуха «не понимал ни уха ни рыла», но «подвергал себя пытке» посещения концертов филармонии. Расцветал в присутствии многочисленных зрителей, слушателей, еще лучше – толпы. Стремился увлечь окружающих неординарностью мышления и совершаемых поступков. Не гнушался использовать в полемике сочиненные на ходу цитаты из классиков.

В годы учебы Л. Григорян в отместку за деспотические придирки С. Ф. Ширяева написал стихотворный памфлет, в котором преподаватель именовался «старым мерзавцем с кровавой рукой». Инвектива дошла до латиниста и, кажется, доставила ему удовольствие. Сергей Федорович соглашался быть объектом внимания в любом качестве.

Показательно, что несколькими годами позже при рассмотрении вопроса о назначении самого Л. Григоряна на должность преподавателя латинского языка (позже Л. Г. стал заведующим кафедрой латыни в Ростовском мединституте) Сергей Федорович без просьбы и ведома кандидата представил по месту предполагаемой работы блестящую, но целиком вымышленную характеристику. В оправдание Мэтра следует отметить, что документ этот предназначался для тех, кто способен различать слабо замаскированные элементы иронии и мистификацию. Привожу содержание отзыва дословно.

«Л. Григорян знает классическую латынь с отроческого возраста. Ещё до поступления в госуниверситет он проштудировал тексты Тацита, Тита Ливия, Саллюстия, Корнелия Непота и Цицерона. Впоследствии самостоятельно изучил древнегреческий язык и прочитал в оригинале Гомера, Геродота, Менандра и Плутарха. Обучаясь в университете, Л. Григорян написал под моим руководством ценную работу «Оксюморон у Архилоха и Сафо». Профессора-классики Радциг, Варнеке, Тронский и Ярхо высоко оценили этот труд…».

Кстати, склонностью развлекаться писанием «документов», подобных процитированной выше характеристике, отличался и друживший с Л. Григоряном «Костя» Блохин. Об этом последний обмолвился при мне во время трепа на перемене.

Однажды, зайдя в деканат, я стал свидетелем того, как заместитель декана И. А. Андрианов оглашал присутствующим преподавателям извлеченное из почтового конверта заявление. Письменная просьба поступила после объявленного в СМИ конкурса на замещение должности доцента кафедры гражданского права. «Автор» документа сообщала, что работает на «железной-тире-дорогИ по выправке пути с отсыпкой балластной призмы», поощрялась за трудовые успехи. Теперь же, ознакомившись с объявлением о конкурсе, просит принять «учиться на доцента», т. к. стремилась к этому с детства. Заявление завершалось обещанием упорной учебы прилежного поведения. Думаю, то была одна из шуток Мэтра или «Кости».

Обычно же мистификации латиниста, по его признанию, облекались в форму назидательных посланий в научные организации и литературно-публицистические издания и предназначались «дураковатым», по выражению Л. Григоряна, адресатам.

Такое послание, адресованное радио Свобода, я обнаружил в закромах Интернета. В рубрике «Россия вчера, сегодня, завтра» 6 февраля 1998 года его огласил разоблачитель родимых пятен советской и нынешней России Анатолий Стреляный. Во времена СССР этот персонаж служил корреспондентом центральных партийных газет, но в начале девяностых съехал на Запад.

Не берусь судить о степени «дураковатости» этого обозревателя, решившего обнародовать манифест «Кости». Возможно, причина поступка заключалась в нехватке посланий с бывшей Родины, и текст использовался для заполнения информационного вакуума. Так или иначе, «говорящая (но не шибко думающая) голова» не уловила признаков розыгрыша в том, что сочинение нашего наставника, пеняющее российской редакции «Свободы» за неуместное употребление иностранных слов и выражений, содержит 22 листа текста на латыни, английском и немецком языках.

Прочтите и судите сами.

«Из Ростова-на-Дону прислал письмо Константин Федорович Блохин. Вернее, два письма – 13 страниц на русском языке и 22 – на английском с латинскими и немецкими вкраплениями. У него нет ни телевизора, ни телефона («разумеется, нет» – так сказано об этом), только книги и приемник, чтобы слушать радио «Свобода». Слушает нас господин Блохин постоянно, исключительно внимательно. Пишет: «Я часто слышу слова менталитет, консенсус, ипостась, контрпродуктивно, теперь вот шот-лист и подобные им. Мне сразу становится грустно, и я уже не хочу прислушиваться к тому, что говорит этот человек. Ипостась как богословское понятие вообще не стоило бы употреблять для описания часто пошлых ситуаций, а шот-лист даже противно писать по-русски».

В оправдание А. Стреляный заверяет «Костю», что произносит упомянутые выше слова не от себя, а лишь в тех случаях, когда они попадаются в письмах.²⁶

Но вернемся к Мэтру. При всей глубине анализа характера и поступков С. Ф. Ширяева, Л. Григорян упустил из виду странное для латиниста призвание. Не берусь утверждать, что это влечение было главным, но следовал ему Мэтр истово, не напоказ, выявляя некие стержневые качества характера.

Речь идет о борьбе или, точнее сказать, войне Сергея Федоровича с карманными ворами. Что лежало в ее истоках, сказать не могу. Возможно, жертвой карманников в прошлом стали сам Мэтр или его близкие. Может быть, запалом послужила подлая кража у какого-либо «трудяги» месячного заработка или иной суммы, тяжко накопленной для заветной покупки. Не исключаю присутствия и чисто спортивного азарта.

За потерпевшими от карманного воровства далеко ходить нужды не было. Они встречались даже в коридорах факультета. Помню недоумение студента-заочника в новеньком прокурорском мундире с сиротливой (будто птичка капнула, по словам Саши Иванова) звездочкой младшего юриста на петлицах. Стоя у двери деканата в компании однокурсников, этот парень доставал зачетку из левого внутреннего кармана форменной одежды. Ощутив непонятные лохмотья, мл. юрист отвел полу мундира в сторону и взорам присутствовавших (я оказался рядом) предстал карман, рассеченный со стороны подкладки двумя ровными линиями, соединявшимися в виде перевернутой буквы «Т».

Зачетка осталась на месте по причине ширины, превышавшей размеры прорезанного отверстия. Обескураженный младший юрист не сразу понял причину хохота коллег и шутливых возгласов: «Совсем не уважают прокуроров! Портят скулу (внутренний карман) росписью (разрезом)!».

Из происходивших накануне событий пострадавший вспомнил только незначительное происшествие в переполненном троллейбусе: «случайный» толчок в спину и горячо извинявшегося за неловкость мужчину с перевязанным лбом.

Другие заочники из числа оперативников объяснили провинциальному следователю, что «мужик с бинтом на голове» попросту отвлек внимание от действий напарника по воровскому ремеслу. А броскую повязку на лбу, использованную как типичную помеху против запоминания других черт внешности, как пить дать, снял сразу после выхода из троллейбуса.

Мэтра применяемые ворами приемы маскировки в заблуждение не вводили. Карманников выдавали неконтролируемые движения глаз, типичная мимика и некоторые другие повадки. В войне с этим видом жулья Сергей Федорович действовал не в одиночку. Ежегодно он создавал и готовил для этих целей группу энтузиастов из числа первокурсников-юристов, постигавших под его руководством lingua Latina. В 1961–1962 гг. в ней состояли десять первокурсников юрфака из группы «Б». Стимулом для участия в мероприятиях служил обещанный преподавателем «зачет без проблем».

Теоретическая часть проводимых с группой С. Ф. Ширяева «антикарманных» занятий состояла в обучении методам выявления воров по особенностям поведения в местах вероятного совершения краж. В качестве вспомогательного средства использовался полученный в городском управлении милиции альбом фотографий ранее судимых специалистов «карманной тяги». Правда, Мэтр изменил бы собственной натуре, если бы не включал в этот комплект фото недругов из числа преподавателей университета и иных официальных лиц. В процессе обучения члены команды С. Ф. Ширяева рассматривали приемы увода ценностей из владения невнимательных граждан и действия по маскировке самого факта похищения или причастности к нему конкретного вора. Распределялись роли участников группы захвата и отрабатывались способы задержания карманников с поличным.

Предусматривалось силовое обеспечение «операции», в котором ведущую роль играл сам Мэтр. Двое девчат из группы иногда выступали в роли приманки «с оттопыренными карманами». Одна из них – Алла Дурниян, жаловалась мне на невозможность вволю поспать по воскресеньям. В выходные и праздничные дни группа во главе с Мэтром начинала действовать в 6 часов утра (вот так «бонвиан», «сибарит» и «эпикуреец») на Центральном рынке или на загруженных маршрутах общественного транспорта. «Пустых» рейдов, как правило, не было. По результативности этот коллектив лишь немного уступал специализированному отделению городского Управления по ловле карманных воров. Упомянутой милицейской единицей в то время руководил капитан Казначеев.

Пойманных воров доставляли в отдел милиции пешим ходом или привозили на милицейском транспорте, прибывавшим по звонку Мэтра из ближайшей будки телефона – автомата. Требования латиниста в подобных случаях выполнялись быстро и неукоснительно. Этому способствовали его связи с руководящим составом городского и областного управлений, часть которого прошла у Сергея Федоровича курс латыни на юридическом факультете РГУ.

Непринужденное общение Мэтра с милицейским начальством способствовало возникновению в воровской среде легенды о том, что и сам латинист тайно занимает высокую милицейскую должность. Позже, в период работы следователем милиции, я слышал подобные утверждения от некоторых обвиняемых. На этот миф клюнул и Л. Григорян, сославшийся в воспоминаниях на ходившие в интеллигентской среде смутные слухи о тайной связи С. Ф. Ширяева с «органами» и о том, что он «ловко маскирующийся сексот».

Воры, знавшие С. Ф. Ширяева в лицо, старались выявить его появление в местах «работы» заранее. Поэтому Мэтр предпочитал руководить ребятами, используя методы изменения внешности. Благо, необходимые приемы эти детально описаны в учебнике 20-х годов, выдававшемся читателям университетской библиотеки. Свидетельствую, что содержавшиеся в пособии советы по гриму, изменению голоса, фигуры, походки и т. п. были остроумными, простыми и надежными.

Членов группы Мэтра карманникам запомнить было трудно, так как коллектив обновлялся ежегодно, с каждым новым набором первокурсников.

Моя вторая неформальная встреча с Сергеем Федоровичем произошла в отделении уголовного розыска Кировского РОМ весенним днем 1962 года. Его группа доставила в отдел очередного карманника. Для написания соответствующего документа начальник отделения уголовного розыска (ОУР) Г. К. Петровский поместил Мэтра за свободный стол в кабинете оперуполномоченного Валентина Васильева. Я зашел туда случайно. С. Ф. Ширяев еще не остыл от азарта задержания. Увидев меня, он заговорил о неожиданно наглом поведении задержанного, который в ответ на предложение выйти из троллейбуса «пригласил» Сергея Федоровича «на перпендикуляр». Этот врезавшийся в память термин, Мэтр сопроводил выразительным жестом. Поведение вора было опрометчивым и объяснялось неосведомленностью о личности визави.

«Из троллейбуса мы все-таки вышли, – продолжил Сергей Федорович – Потом я взял его на «мельницу» (бросок через плечо) и приложил спиной к тротуару. Может быть, жестковато. Звук раздался, будто ящик упал».

Оставив Мэтра за писаниной, я уехал вместе с А. Смолой на очередной вызов. По возвращении стало известно о случившемся в кабинете В. Васильева скандале. Суть его, рассказанная позже обеими сторонами конфликта, заключалась в следующем. Валентин, молодой опер, отличавшийся гонором и вздорным нравом, посчитал незнакомого ему С. Ф. Ширяева начинающим дружинником. Мэтр же вместо уважительного принятия советов «бывалого опера» по поводу составлявшегося заявления отнесся к ним пренебрежительно, и, по словам Валентина, вел себя в кабинете по-хозяйски.

Не придумав иного способа одернуть неучтивого гостя, Васильев сообщил, что должен уехать из отдела по службе и попросил Мэтра освободить кабинет. Сергей Федорович отвечал, что уйдет после того, как завершит писанину. Оставив продолжение диалога за скобками, перейдем к главному. Васильев исчез из отдела в неизвестном направлении вместе с ключом от кабинета, предварительно заперев Мэтра в служебном помещении.

Обнаружив этот факт, Сергей Федорович не стал утруждать жалобами Г. К. Петровского, а сообщил о своем незаконном задержании напрямую начальнику городского Управления охраны общественного порядка (тогдашнее название УВД) В. П. Космину. Благо служебный телефон Васильева стоял на столе.

Дальнейшие события разворачивались без задержки. Мэтра освободили, воспользовавшись запасным ключом. Служебное расследование в отношении Васильева было завершено в течение следующего дня. По итогам разбирательства «бывалый опер» получил от начальника Управления трое суток ареста без освобождения от исполнения служебных обязанностей. Наказание, за неимением гауптвахты, отбывал во внеслужебное время в пустующем общежитии рядового состава, располагавшемся на первом этаже райотдела. Там его навещали сочувствующие, в числе которых были Саша Иванов и я.

В записках Л. Григоряна мельком упоминается о странной погоне Сергея Федоровича по улице за карманным «воришкой». На самом деле то был лишь один из эпизодов фанатической борьбы Мэтра с представителями карманной специальности. Время окончания участия Сергея Федоровича в этом противоборстве мне неизвестно.

В последний раз я встретился с Мэтром в начале 1967 года, будучи следователем УООП Ростовского облисполкома по Пролетарскому району г. Ростова-на-Дону. В тот день группа Сергея Федоровича привела в наш отдел очередного пойманного вора.

Склонность Мэтра к перемене мест, помноженная на некоторый авантюризм в выборе направления и средств передвижения позволяли встретить его в непредсказуемых местах при необычных обстоятельствах. Оставляя в стороне описанные друзьями – биографами приключения Сергея Федоровича во время его поездок по достопримечательным местам области, сообщу о неожиданном (вероятно, и для самого Мэтра) посещении им столицы ныне иностранного государства Тбилиси в ночь на 5 ноября 1962 года.