Loe raamatut: «Пять жизней на двоих, с надеждой на продолжение», lehekülg 2

От детства до наследства

И начнем ее описание. Естественно, с самого рождения. Его родители, гражданский инженер Лоуренс Сэмюель Даррелл и Луиза Флоренс Даррелл (урожденная Дикси), и родились, и всю жизнь провели в Индии. Раз в два года имели возможность отлучаться со службы у раджи на каникулы в Англию.

В 38 лет (1925 г.) Луиза Даррелл родила пятого ребенка – Джеральда Малькольма (иногда пишут Малколма) 7 января стал праздничным днем в доме Дарреллов в Джамшедпуре (провинция Бихар, теперь г. Татанагар) – все индийские слуги пришли с поздравлениями, в один голос уверяя мэм-сахиб, что мальчик родился необычный, вырастет счастливчиком, все желания которого в жизни будут исполняться.

Откуда это взяли слуги и Джеральд, отметивший этот факт (да еще добавив и наличие серебряной ложки в собственном рту) в своих неопубликованных воспоминаниях о детстве? Естественно, только из рассказов матери (вряд ли местные слуги могли знать это типично английское выражение про ложку). Но что и кем тут придумано – не важно. Потому что все так реально и случилось.

Его отец умер неожиданно в достаточно молодом возрасте (43 года) от кровоизлияния в мозг. И все проблемы под общим названием «как жить дальше» обрушились на плечи его мамы, совершенно не подготовленной к самостоятельному существованию.

Луиза Даррелл была очаровательной женщиной, застенчивой, скромной, обладающей замечательным чувством юмора. Миниатюрная, любопытная и порой странная, она и выглядела, и мыслила как жительница Востока. Ее старший сын, Лоренс, описывал мать как прирожденную буддистку, к тому же еще и убежденно верящую в существование духов и привидений (они ее иногда посещали и в Индии, и в Англии).

Но на проблемах своего внутреннего мира она не сильно зацикливалась. Вся ее жизнь была полностью посвящена заботам о детях и муже. Без малейших жалоб Луиза в окружении детишек сопровождала его во всех перемещениях по этой огромной и такой разной стране. Но в каждом регионе находила время часами и с удовольствием пропадать на кухне, постигая секреты местных мастериц (такое у нее было хобби, чрезвычайно редкое для женщин из британских семей в Индии). В результате чего сама стала талантливой кулинаркой, способной приготовить настоящее карри во всех его разновидностях.

Была убежденной домоседкой, предпочитая побыть с детьми дома вместо посещения всевозможных праздников и приемов, довольно частых и почти обязательных в британском сообществе. Потеряв второго ребенка (Марджерит Рут умерла от дифтерии), она все время боялась за здоровье остальных, тем более что Ларри (Лоренс) и Лесли (старшие братья Джерри) постоянно чем-то болели. В общем, была практически образцовая мать.

Правда, любила по вечерам приложиться к бутылочке джина, а во время беременности всем напиткам предпочитала шампанское, но… у каждого свои привычки. И пока муж был жив и рядом, а забот с детьми всегда было выше крыши даже с целой свитой нянек и слуг, потенциальный алкоголизм Луизы таковым и оставался.

Считается, что именно от матери дети унаследовали пристрастие к спиртным напиткам. А Джеральд и Ларри – еще и грубоватый, но искрометный ирландский юмор. Отец же наградил всех сыновей яркими голубыми глазами и светлыми прямыми волосами.

Когда Джеральд сильно поправился, он решил, что и тучность тоже получил в наследство от отца. Но на самом деле это было не так. Стройный и подтянутый путешественник, он быстро набрал вес и округлился в лице вследствие перехода к неумеренному потреблению пива «Гиннесс». (Как только перешел на этот напиток и стал выпивать по ящику в день вместо обычных двух-трех бутылок других сортов ранее.) Вот сразу и начал поправляться, объясняя, что увеличил свою норму вынужденно, исключительно в лечебных целях (борясь с анемией) для восполнения нехватки железа в организме. Нахватался в Африке инфекционных болезней, вот и расплата. А куда податься, если доктор так прописал?

Но вернемся к Луизе, которой от природы была свойственна полная непрактичность.

– Когда умер мой отец, – вспоминал Джеральд. – Мама была так же подготовлена к реальной жизни, как только что вылупившийся птенец. Он единолично решал все деловые вопросы и полностью контролировал финансовую сторону нашей жизни. Моей матери не приходилось беспокоиться, где взять деньги. Она привыкла относиться к ним так, словно они растут на деревьях.

А тут сразу масса забот и тревог. Хотя после объявления нотариусом наследства стало понятно, что беспокоиться в общем-то не о чем. Поступающих доходов от вложений Лоуренса вполне должно было хватать на обеспеченную жизнь всего семейства. Но она просто не знала, что делать и как правильно распорядиться деньгами. Очень страдала из-за утраты любимого мужа и опоры семьи, чувствовала себя одинокой и беспомощной, настолько, что даже подумывала о самоубийстве, в чем призналась детям много лет спустя. И только мысль о маленьком Джерри, который целиком и полностью зависел от нее, помогла переломить ситуацию. И между ними с самого детства возникла сильная близость, продлившаяся всю жизнь.

– Я был счастливчиком, которому досталось все ее внимание, – вспоминал впоследствии Джеральд.

Я так подробно остановился на характеристике его мамы, являющейся своеобразным, но неисчерпаемым источником любви и доброты к своим детям, потому что уверен: если бы не ее безграничное терпение, включающее и режим вседозволенности для Джерри, из этого ребенка никогда бы не выросла такая неповторимая индивидуальность.

(И он очень любил свою мамочку и уже в 6 лет пообещал построить ей дом, причем непременно на территории своего собственного зоопарка, чтобы они там всегда жили вместе. И фактически не только предсказал будущее. Вот что значит целенаправленность и прямой, пусть и неосознанный контакт с высшими силами.)

Забежав немножко вперед, мы возвращаемся к первым годам жизни маленького Джерри в Индии. Времени он там провел всего ничего. Однако влияние этой страны на его личность оказалось весьма ощутимым. Он никогда не считал себя англичанином в отношении национальности, культуры и поведения, в чем брал пример со старшего брата Ларри.

Впоследствии самоуверенно утверждал, что помнит многое из происходившего с ним в первые три года. Мне это кажется надуманным, хотя он с самого раннего детства (как и его брат) обладал уникальной и многогранной, то есть не только фотографической, памятью. И, может быть, этой паре будущих писателей было доступно то, что простым смертным не дано и кажется невозможным.

В своих мемуарах он писал:

– Мои воспоминания того периода напоминают яркие, цветные картинки, наполненные звуками, вкусом и ароматами. Я помню ослепительные закаты, пронзительные крики павлинов, аромат кориандра и бананов, вкус риса различных сортов. Особенно запомнился мне вкус моего любимого завтрака, когда рис варили в буйволином молоке с сахаром.

И все-таки, даже если он сам в это искренне верил, во многом его воспоминания сформировались позже, под влиянием рассказов матери. Хотя, с другой стороны, только словами невозможно передать буйство красок тропической природы. И Джерри, возможно, прав, искренне веря, что ощущение цвета и индивидуальное восприятие этой уникальной тропической цветовой гаммы у него в мозгу зародилось именно тогда. А вот что абсолютно точно, в Индии (но уже в Лахоре, ныне Пакистан) мальчик впервые столкнулся с иными формами жизни, которые оказали на него глубочайшее влияние. Знаменитое воспоминание про улиток.

Случилось это так: он шел со своей айей (индийской няней) по краю дороги, вдоль которого тянулась канава, и увидел в ней двух больших улиток бледно-кофейного цвета с темными шоколадными полосками. Они медленно наползали друг на друга, словно в загадочном танце. Улитки были прекрасны. Джерри решил, что еще никогда в жизни не видел столь замечательных созданий. Конечно, айя, предчувствуя дальнейшее развитие событий, решительно потащила воспитанника подальше от канавы, причитая, что нельзя трогать этих чудищ руками, что они грязные, ужасные и т. д. и т. п.

В этом эпизоде я его прекрасно понимаю. Когда уже в достаточно зрелом возрасте впервые увидел подобных красавиц на Маврикии, то тоже впал в ступор и долго ими любовался. Ничего общего с нашими маленькими и серенькими улитами. Ужасно хотел прихватить парочку в Москву. Но не дали (вернее, я бы обязательно с улитками попробовал попутешествовать, но супруга умоляла этого не делать: «Вдруг обнаружат и нас больше сюда не пустят?»): в стране действует полный запрет на вывоз любого живого существа (более того, в него включены даже кусочки коралла или мертвые раковины, поднятые со дна моря). На все нужно получать специальное разрешение. А это такая морока и время!

А то бы у меня дома не только улитки, но и местные гекконы с хамелеонами по террариумам ползали. Зато, пока мы в Маэбурге жили, они (увы, только улитки) обитали у нас на подоконнике в банке, затянутой марлей, и с удовольствием поедали всякую зелень, иногда занимаясь, к огромному удивлению Мариши, гермафродитными совокуплениями. Время от времени я любовался на них, а индийские хозяева смотрели на меня как на ненормального. Домашние гекконы, скорее всего, тоже так меня расценивали (и, наверное, исключительно от удивления по ночам с потолка падали прямо на нас). А мотив у комментариев маврикийских индийцев был очень знакомый – зачем тащить в дом такую гадость? Брр!

А вскоре маленький Джеральд впервые посетил зоопарк. Так они встретились (главная его мечта и он) и жизнь его изменилась навсегда. Приведу вам авторское описание этого эпохального события:

– От клеток с тиграми и леопардами исходил густой аммиачный запах, со стороны обезьянника раздавались громкие крики и визг, мелкие птички мелодично щебетали повсюду. Все это покорило меня с первой же минуты. Помню очаровательные черные пятнышки на шкуре леопарда. Помню роскошного тигра, который напомнил мне волнующееся золотое море. Зоопарк был очень маленьким, количество клеток с животными сведено к минимуму. Похоже, их никогда не чистили. Если бы я увидел такой зоопарк сегодня, то немедленно потребовал бы его закрытия.

Но тогда для него это место стало магическим магнитом. На вопрос, куда он хочет сегодня пойти, он тут же отвечал: «В зоопарк и больше никуда!» И если айя не хотела это делать, вопил нечеловеческим голосом и закатывал скандал. И куда бедной няньке было деваться?

А однажды, заболев, Джерри физически не смог отправиться по знакомому маршруту. Чтобы заполнить вакуум созданием хотя бы подобия зоопарка на дому, был немедленно привлечен слуга, который под руководством и по заказу мальчика налепил тому из глины фигурки различных зверей. Получился Зоо на дому.

Мои сравнительные воспоминания

И тут я тоже вспомнил свое детство. Оставаясь в комнате один во время частых болезней, я тоже пытался делать фигурки зверей (из пластилина и палочек от спичек, серные головки которых родители отрезали). Но в зоопарк не играл, потому что пока видел его только на картинках. В основном, разыгрывал сцены из своей любимой «Книги джунглей» и даже придумывал новые приключения Маугли и его серых братьев.

А вот чуть позднее, где-то в 6–7 лет, после поездки в Москву, так же, как и Джерри, начал грезить зоопарком.

В Ярославле его не было вообще. Но однажды родители на свою голову сводили меня в Московский. И все, я пропал и потерял покой. Папа тогда учился в столичной аспирантуре, и мама, когда ездила его навещать, как-то попробовала и меня взять с собой. Из Ярославля поезд уходил утром и возвращался вечером, в нашем распоряжении в Москве было больше шести часов. А если еще и иметь знакомую проводницу – получается экскурсия в столицу почти даром.

Потом мама рассказывала, что после первого визита в Зоо меня было совершенно бесполезно спрашивать, куда бы нам днем сходить в следующую поездку. Запрос был всегда один. Я не вопил и не скандалил, но слезно и нудно просил: «Ну только доведите меня до входа в зоопарк и там оставьте, а потом, перед поездом, заберете в условленном месте. И я никому не буду мешать, и всем будет хорошо.» Но, конечно, такого варианта никто даже рассматривать не хотел.

Только еще один раз меня пожалели и все-таки туда сводили, я четыре часа пребывания выторговал! И, на удивление родителей, застрял в отделе земноводных. И очень расстраивался, ну почему у входа в Зоо в киоске нельзя купить изображения его обитателей? Потом бы перебирали с бабушкой эти картинки, и было бы и мне что вспомнить, и нам о ком поговорить.

И чтобы больше не слышать моего нытья, мама меня оставляла дома. Я тоже был в основном маменькиным сынком и мамочку любил. Но бабушку Лиду, наверное, любил тогда больше. И, обиженный на родителей, обещал ей, что, когда выросту, обязательно ее заберу к себе и мы будем жить только вдвоем в маленьком бревенчатом домике в дремучем лесу. С теплой печкой, как у нас в комнате, но обязательно оборудованной лежанкой. Рядом огород, пасека. Сад с малинником и яблонями. Я стану работать лесником, следить за плотинами бобров. А охраной нашего домашнего хозяйства займутся ручная рысь и собака лайка (отголоски прочитанных мне книг). Кота тогда в мечтах еще не было, от мышей и змей должны были нас спасать ежи и семейство ласок.

Сплошные детские, но специфические фантазии – не хотел быть ни пожарником, ни милиционером, ни военным, а мечтал жить так, чтобы общение с животными, с природой продолжалось ежедневно. Но вот – совсем не сложилось.

В отличие от Джерри, у которого на Корфу свой природный рай оказался прямо за дверью дома, а еще там же поджидали наставник-энциклопедист и неплохая библиотека брата Ларри (жившего по соседству), у меня не было ни того, ни другого, ни третьего. И только после переезда, начиная с четвертого класса, я дорвался и до соседнего прудика, и до библиотеки. И началось мое самостоятельное погружение в подводный мир и жизнь его обитателей. А параллельно изучение существующих в читальном зале пособий, предназначенных юным натуралистам, и проглатывание всевозможных путешествий, как географических, так и натуралистических. И книг с историями про животных.

Я искал свою мечту в книжках (причем читал с упоением не только интересно написанные, типа «Дерсу Узала» Арсеньева, но и достаточно сухие дневники путешествий Козлова, Пржевальского, Обухова или Грум-Гржимайло, которые обычно большим спросом не пользовались). А лучшее в книгах о животных, например, некоторые рассказы Сетон-Томпсона, перечитывал много раз, практически выучивая наизусть.

В детстве действительно мы с Джерри были очень похожи в проявлении своих стремлений. А потом? А потом, как уже отмечал, жизнь развела нас по разным дорожкам. Но все равно, когда я писал и многократно переписывал главы этой книги, связанные с собственной жизнью, то все время подсознательно оглядывался на Джеральда Даррелла. Интересно, что бы с ним стало в городской унылой Англии, если бы не Корфу? Ограничился бы изучением соседних садиков и прудиков? Что, впрочем, он и так делал, но мой опыт показывает, что надолго только этого занятия для подростка не хватит.

Это был, с одной стороны, человек-скала, стократно целеустремленнее меня. Не представлял в своей жизни ничего иного, кроме занятий, обеспечивающих ему возможность постоянного общения с этим многогранным и неповторимым животным миром, пусть даже на самой низкой должности в зоопарке. С детства жизнь животных затянула его в свою сферу и не отпускала. Пройдя через разные этапы представлений о собственном предназначении, до самой смерти он оставался верным рыцарем и защитником всех живых существ (ну, если не считать ошибок молодости, когда ловил некоторых из них для продажи).

А с другой стороны, не знающий никаких запретов Джеральд сам поворачивал жизненную ситуацию так, как ему на данный момент хотелось. Вот не понравилось ему учиться в школе – и он сделал все, чтобы его посчитали слишком чувствительным для этого. Боюсь даже представить, что бы его ждало у нас в стране согласно закону об обязательном образовании. Школа для слабоумных детей?

А тут, поскольку он категорически отказывался туда ходить, а будучи насильно доставленным – учиться, мама просто забрала его на свободное воспитание (как самого тупого ребенка в классе – так Джерри себя сам характеризует с удовлетворением.) И чтобы сын не сильно грустил в одиночестве – разрешила ему купить себе щенка. А про воспитание и обучение просто забыла.

Но тут я, как обычно, забежал вперед. Это случилось уже значительно позже того, как они приехали из Индии.

Первый английский период

Сначала, оставшись без супружеской опоры, мама вообще не хотела уезжать из страны, в которой многое было почти родным и знакомым. Она очень боялась нового и неведомого. Но у нее не было выбора. Детям нужно было дать правильное образование. С точки зрения британского индийского общества, сделать это здесь было невозможно, английские дети должны были обязательно ехать учиться в Англию. Исключений не могло быть. (А как в свое время бунтовал и протестовал против этого Ларри. Всю жизнь потом не мог матери простить, что его отправили к этим островным «дикарям», сразу покусившимся на его индивидуальность. Но для него, в отличие от Джерри, ситуация сложилась безвыходная. Строгий отец так решил – и все, а добрая мама была слишком беспомощна и далека, чтобы реагировать на его стенания.)

Утрата главы семьи оказала глубокое воздействие на всех детей Дарреллов. Рано лишившись отца, они выросли своевольными, привыкшими все делать, как им захочется. Заранее уверенными, что мама все простит и, более того, в итоге со всем согласится и одобрит. А бедная одинокая мама в Англии чувствовала себя очень плохо и неуютно. Дом, ранее купленный мужем, им не подошел. После нескольких малоосмысленных переездов в Лондоне, где ей все не нравилось, они осели в Борнмуте, тихом курортном городке. Там жило немало индийских британцев, вернувшихся домой, и даже некоторые старые знакомые Луизы, что сделало ее жизнь чуть покомфортней.

Дом непрактичной хозяйкой был приобретен слишком большой, с огромным садом. Когда ее спрашивали, не великовато ли поместье для вдовствующей леди с шестилетним мальчиком (старшие дети учились в пансионатах и жили в других местах), она всегда отвечала, что ей скоро будут нужны комнаты для приема друзей ее детей. Смотрела в будущее, забывая о настоящем.

По случаю переезда купила Джеральду кокер-спаниеля, получившего кличку Саймон. И, конечно, очень скоро собака стала самым близким другом мальчика. У этой пары, в отличие от мамы, не было проблем с одиночеством. А у нее были, и немалые. Вот как потом описывает этот период Джерри:

– Жизнь в огромном, гулком, пустом доме с маленьким мальчиком стала тягостно действовать на мамину нервную систему. Днем она постоянно пыталась себя занять, что-то готовила, учила готовить меня, работала в саду, где насадила целую кучу растений. Но потом приходил вечер, и вместе с ним – одиночество. И мама пыталась заглушить боль, причиненную ей смертью моего отца, при помощи горячительных напитков. В конце концов ситуация стала критической. И врачи вынуждены были поместить ее в больницу, чтобы вылечить «нервный срыв».

А вы можете представить его жизнь вдвоем со спивающейся матерью? К которой он даже приходил ночевать, чтобы не разрушать их единство. Мне кажется, Джеральда спасала только его способность большую часть времени существовать в своем собственном изолированном мире, который основывался на постоянном общении с Саймоном.

А вот когда маму увезли в больницу, жизнь его изменилась принципиально. Джерри очень сильно намучился со странной английской гувернанткой мисс Берроуз (которая была гораздо хуже фрекен Хильдур Бок у Малыша). Эта властная и неприятная особа. совершенно неадекватная, почему-то постоянно боялась, что мальчика украдут, и поэтому держала его взаперти. Ей так было спокойнее. И, что было для него смерти подобно, разрушало его личный мир, не давая вволю общаться с четвероногим другом в саду. Тем более брать грязную собаку на ночь в спальню.

А для качества приготовляемой ею еды после маминых-то деликатесов Джерри в воспоминаниях просто не мог подобрать соответствующего, самого-самого плохого определения. В общем, намучился он сильно. И когда мама вернулась, подлечившись, был неимоверно рад. Даже без возражений согласился ходить в детский сад под названием «Березки». Тем более, что теперь и сам остался одиноким. Саймон погиб под машиной, в панике вылетев из калитки на дорогу. Неожиданно в саду ему понравилось, он с удовольствием занимался рисованием, лепкой и поражал воспитательниц содержанием своих карманов, вечно набитых прудовой и садовой живностью. Для него там даже маленький аквариум оборудовали. Это был период, о котором потом написал приехавший погостить Лоренс:

– Парень сумасшедший! Таскает улиток в карманах!

Примерно в это время Джеральд впервые начал обстоятельно обсуждать с мамой свой собственный будущий зоопарк. Каких животных и в каких клетках он поселит и в каком специально построенном доме будет жить там же вместе с ней. Может, ему дали возможность заглянуть в будущее?

В 1932 г. мама наконец купила новый дом, гораздо более подходящий для нормальной жизни, и вознамерилась отправить Джеральда в школу. По его мнению, этим решением она совершила нечто настолько ужасное, что он просто лишился дара речи. Последнее было совсем не заметно, когда его тащили в школу, а он орал нечеловеческим голосом так, что температура поднималась. А когда, несмотря на все сопротивление, оказывался в классе, учиться не желал в принципе, и учителя считали его (и не без основания) настоящим тупицей.

Но я думаю, что если бы мама быстро не вернулась из больницы, а Джерри пожил бы подольше с гувернанткой, он бы и в школу с удовольствием начал ходить, как в садик. А так заявил маме, что ненавидит школу, и слабохарактерная Луиза забрала мальчика домой. А местный врач, пойдя маме навстречу, поставил Джеральду диагноз так называемой «школьной болезни», приписав ему психосоматическое заболевание, не позволяющее ребенку учиться, как все. Ему было всего девять лет. И что делает в этой ситуации его мама дальше?

Чтобы помочь сыночку побыстрее оправиться от пережитого стресса, обещает подарить ему собаку, которую он сам выберет. И, конечно, его выполняет. Так у него появился Роджер, которому было суждено стать псом, известным всему читающему человечеству, прославившись в роли верного спутника и непременного участника их совместных похождений на Корфу.

Я второй раз возвращаюсь к этой ситуации, ставшей ключевой в жизни Джеральда. И не могу сформулировать своего отношения к маминому поступку. Скорее всего, Луиза просто пожалела свою нервную систему и не захотела, чтобы еще один сын перестал ее любить, чувствуя свою псевдо вину перед Лоренсом. И Джерри своего добился. Ну как ему такой мамой можно было не восхищаться?

И в этом Джеральд был не одинок. Когда вокруг стола собиралась вся семья, да еще с друзьями, то восхитительные ароматы, распространявшиеся с кухни, бесконечное разнообразие вкуснейших блюд, энтузиазм, веселье и способности замечательной рассказчицы доставляли удовольствие всем собиравшимся за ее гостеприимным столом. Она была очень дружелюбной, к любому гостю могла найти подход и поговорить с каждым.

– Хотя никто из нас этого тогда не понимал, но мама позволяла нам жить, – вспоминал потом Джеральд. – Она беспокоилась о нас, она давала нам советы (когда мы их у нее спрашивали), которые всегда заканчивались словами: «Но в любом случае, милый, ты можешь поступать так, как считаешь нужным». Мне никогда не читали нравоучений, меня никогда не ругали.

Конечно, такой подход не всегда давал положительные результаты. Или вообще не давал? Ни Лесли, ни Марго (вскоре по примеру младшего братца тоже бросившая школу) ничего не достигли в жизни. Лоренс, повзрослевший раньше, советов у мамы никогда не спрашивал. Уже и сам с легкостью выдавал их семейству.

А вот с Джерри сложнее. Ему действительно ничего не запрещали, но помочь на выбранном пути мама ему просто не могла, не умела. И кроме создания душевной атмосферы в семье, в качестве плюса их тесного общения можно отметить только его превращение (с возрастом) в великолепного повара. Он реально унаследовал материнские кулинарные навыки и таланты (а многому еще и научился потом во Франции), потому что с детства рос настоящим гурманом и хотел сам себя угощать по высшему разряду.

А пока оставался верен себе: все достаточно большие емкости в доме, включая ванны, были забиты его тритонами, головастиками, а также им подобными созданиями из ближайшего пруда. И когда однажды Ларри всех их спустил в слив (видите ли, захотел принять ванну), Джерри, трясясь от негодования, долго искал, как бы обозвать брата пообиднее. И нашел:

– Ну ты, писатель! – выкрикнул он.

Не было у него пиетета к этой профессии с детства. Может, поэтому так потом и сам мучался, творя большинство своих книг?

И вот здесь надо отметить настойчивость и постоянные усилия Лоренса в попытках повлиять на развитие младшего брата. Неоднократно он повторял Джеральду:

– А попробуй что-нибудь написать.

Что-то он, наверное, предчувствовал. Над Лесли постоянно издевался – видимо, уже поставил на его перспективах крест, а вот Джерри для него пока представлял загадку. Ему было интересно – что же может вырасти из этого своеобразного и пока гадкого утенка?

И тот, откликнувшись на призывы, даже сочинил несколько стихотворений, к которым Ларри отнесся с неким удивлением и даже уважением. Сам перепечатал их, и именно тогда Джеральд впервые увидел свое имя на листе бумаги.

Лоренс вообще медленно, но верно начинал становиться главой этого безалаберного и разболтанного семейства. Но жизнь в Англии никогда ему не нравилась, особенно в такой дыре (по его мнению представителя лондонской творческой богемы), как Борнмут. И в конце 1934 г. у него начал созревать план побега с этого уныло-дождливого острова на другой, солнечный и теплый. Под влиянием писем друзей, уже переселившихся на Корфу, он тоже решил отправиться туда вдвоем со своей будущей супругой Нэнси. Пожить в свое удовольствие, занимаясь любовью и творя будущие шедевры.

Как я уже отмечал, Лоренса ничто не удерживало в Англии. Родился он не здесь, у него не было английских корней, этот образ жизни – «британский образ смерти», его совершенно не привлекал. Он возненавидел эту страну с самого первого дня, когда одиннадцатилетним мальчиком ступил на ее землю, покинув родную Индию, чтобы получить образование «дома». «Остров пудингов» – вот как называл он чужую для себя Британию.

– Этот подлый, потрепанный, маленький остров, – говорил он друзьям – выворачивает меня наизнанку. Он пытается истребить все уникальное и индивидуальное во мне.

Поскольку влияние Лоренса и его авторитет значили многое, ничего удивительного не было в том, что вскоре эта идея овладела умами всех членов семьи (тем более, как я уже отмечал, Марго тоже отказалась посещать школу, и ее ничто не связывало, а мнения Лесли никто и не спрашивал). И вот уже последнее сопротивление нерешительной и боявшейся всего нового и непонятного матери Луизы преодолено, сделан необратимый шаг: обстановка упакована и отправлена на Корфу. А Джеральд, скрипя сердцем, распределил среди соседей и знакомых своих домашних животных, кроме верного Роджера, которому сделали паспорт и взяли с собой. Без него он уезжать категорически отказывался.