Loe raamatut: «История одной жизни»

Игорь Васильевич Серебряков

Font:

Игорь Васильевич Серебряков
История одной жизни

Санкт-Петербург : СУПЕР Издательство, 2025.

ISBN 978-5-9965-3254-4

www.superizdatelstvo.ru

Часть 1
Детство

Посвящается моему родному брату…

Глава 1

Пронзающий жгучим холодом ветер с пургой бессильно бился в окна городского роддома. Страна Советов беспокоилась о своих гражданах на столько, что только вата кусками, натыканная в зияющие щели оконных рам и заклеенная бумагой обильно смазанная сваренным собственными руками клейстером, не давал опустится температуре в палатах роддома до критической. Но шум вьюги и холод стен роддома, нарушали новые и новые крики. Крики новых жизней. На кушетке в родильном зале лежала уставшая женщина. Борьба за маленькую жизнь, которую несколько месяцев она носила под своим сердцем была отчаянной. Только несколько минут назад малыш родился. С начало он не издавал не звука. Лёгкий хлопок по крошечной попке не дал результата. Врач, принимавший роды посмотрел на медсестру и нахмурил брови. Секунды напряжения повисли в комнате. Женщина открыла уставшие глаза и с мольбой во взгляде посмотрела на медсестру с малышом.

– Ну же, давай, дыши! – с ноткой отчаяния и мольбой произнесли слипшиеся губы

Но малыш не хотел делать первый вздох.

Врач одним длинным шагом оказался рядом с медсестрой. Аккуратно взял съежившийся комок в свои руки. Посмотрев на ребёнка, он уже посильнее шлёпнул малыша по попке. Роженица и медсестра не спускали тревожные взгляды с младенца.

И, вот, сквозь короткую паузу тишины длинной в вечность, стены роддома огласил крик младенца. Крик был не сильным, и был скорее похож на всхлип с какой–то ноткой обиды, но благодаря ему в маленькие лёгкие начал поступать кислород и питать маленькое тельце, в котором едва теплилась новая жизнь.

Так родился я. Вениамин Васильевич Золотов. На дворе стоял поздний ноябрь 1978 года. Сибирский городок принял в свои объятья нового человека. Борьба за мою жизнь продлится ещё несколько месяцев. Моя мама перенесёт сепсис. Я буду лежать в реанимации питаясь через какие–то известные только врачам трубочки, но первых вздох был сделан, и моя жизнь началась.

В марте 1979 года к отделению роддома подкатило такси. Из машины желтого цвета с чёрными шашечками вышел мой папа. Напряжённым шагом он вскочил на крыльцо роддома, сильной рукой открыл двери и уже не уверенно и робко вошёл в помещение. Не много щурясь от полумрака, папа наконец то увидел меня на руках у мамы. Конечно, я не помню этот момент, но мне кажется, что это было именно так… Напряженные месяцы, прошедшие в переживаниях за мою жизнь и жизнь моей мамы, были закончены и моя семья воссоединилась. С этого момента произойдёт много событий и о многом я расскажу вам ниже. Но именно момент, когда мы впервые встретились вместе очень важен.

Маленькая кроватка в небольшой двухкомнатной квартирке обрела своего хозяина. Молока у мамы не было и по этому папе приходилось перед работой бежать на молочную кухню, которая находилась в нескольких кварталах от нашего дома. Выстоять очередь из таких же слегка нервных и торопящихся папаш и с заветной детской смесью и нестись обратно, чтобы накормить сына и при этом не опоздать на работу. Так проходил день за днём. Ночь за ночью. Постепенно мой организм креп и опасения за мою жизнь оставались где–то позади. Ничего не предвещало никакой беды. Я уже во всю ползал, пытался вставать на ноги. Мне очень почему–то полюбился кефир, но давать мне его именно в чистом виде с крупицами сыворотки мама опасалась и давала мне его через марлю. Почему именно так, сейчас никто не скажет. Но это сыграло ещё одну важную роль в моей жизни.

Однажды мама как обычно закрутив кефир в марлю дала его мне, и я спокойно и со вкусом посасывал своеобразную соску. Раздался звонок в дверь, мама посадила меня в кроватку и пошла открывать. Вернулся с работы папа. Сняв верхнею одежду и помыв руки, по традиции папа пошёл к моей кроватке и тут видя на происходящею картину он едва сдержал крик.

– Что это!? Что случилось?! – произнёс он

На возглас прибежала мама и увидела вот такую картину. Я, находясь в кроватке всё так же посасывал кефир через марлю, но всё моё лицо было в крови. Не сразу поняв в чём дело, мама выдернула марлю из моих рук, я завопил от обиды и, наверное, уже от подступившей боли. Папа взял меня на руки, а мама развернула марлю. В марле было битое стекло. Бутылка с кефиром, как оказалось была бракованная и внутри её было битое стекло. Страшно представить, что было бы если бы не марля, в которой стекло завязло. И что бы было если бы мама или папа выпили бы стакан вот с таким советским кефиром. Вот так я впервые познакомился со вкусом собственной крови, и Бог в очередной раз уберёг меня от смерти ….

Глава 2

Моё младенчество быстро закончилось. Время скоротечно. Не успеваешь встать на ноги и тебя уже ждёт детский сад. Так случалось почти с каждым в Советском Союзе, не минула эта чаша и меня. И тут моё повествование переходит из фазы бессознательного восприятия мира в фазу сознательного. Наверное, каждый человек живущий в сибирских городах того времени и ходящий в садик помнит с чего начиналось утро. Раннее пробуждение, завтрак, приготовленный на скорую руку, снующие второпях туда, сюда и обратно, родители, а ты вечно попадаешь им то под руку, то под ногу. И хорошо если за окном теплая погода. Натянули на тебя какую–то майку, шорты, схватили в охапку, и ты уже семенишь, позёвывая на ходу по всё ещё темным улочкам города в сторону того самого заведения под названием детский сад. А если на улице зима?! Тогда задача собирания в садик усложняется на порядок. Что бы не заморозить любимого ребенка родители обычно укутывали его всем тем, что удалось купить на прилавках советских магазинов. Самой важной частью одежды оставались колготки и не важно мальчик ты или девочка. Колготки, валенки, сверху штаны с начёсом, какие–то кофты, затем варежки на резинках, которые почему- то у меня постоянно путались правая с левой и наоборот, дальше шло пальто с надежно завязанным шарфом, который прикрывал ни только шею, но и рот с носом и апогеем всего этого шла шапка, из непонятного зверька. В моей памяти осталось восприятие от этой шапки такое, как будто взяли плюшевого мишку сняли с него кожу оставив внутренности из ваты и ещё чего–то и сделали для меня шапку. Спасибо этому мишке, он правда защищал от холода и на моей памяти у меня ни разу не замёрзла голова. Дальше тебя ворчавшего усаживали на личную карету в виде санок и что бы не потерять тебя в спешке по дороге и в вечном цейтноте времени, обвязывали к санкам. Мне почему–то очень хорошо запомнилась одна именно такая дорога, шёл лёгкий снежок, на улице очень темно и видна только мамина спина и заснеженная дорога, протоптанная с утра сотнями такими же как мы людьми.

С начало мне везло. Мама у меня оказалась воспитательницей в детском саду. Драмы расставания по утру меня первое время обходили стороной. Но вот незадача, мама вдруг решила получить высшее образование и тут я впервые встретился с тем, что значит быть без родителей рядом. Как сейчас помню этот шок. Как обычно заскочив на бегу с мороза в теплую светлую раздевалку садика, меня освободили от зимней одежды, натянули майку, шорты, носки, застегнули сандалики и тут, ко мне подкрался вопрос, который с начало ввел меня в недоумение, а затем перерос в паническое состояние.

– Мама почему ты не раздеваешься?! – промямлил я

– Сынок, сегодня у тебя будет другая вос- пи- та- те–ль- ни- ца – последнее слово я слышал на распев, так как осознание того, что мама сейчас уйдёт и я останусь без её тёплых рук и заботливого голоса ввели в меня в настоящую истерику. Я рыдал, рыдал на взрыд. На моё представление сбежались все обитатели группы. Прибежала нянечка и моя воспитательница, с кабинета рядом пришла методист садика. А мне было всё это без разницы. Мой мир рухнул. Методист тихонько отвела маму в сторону и сказала шепотом:

– Идите, мы справимся.

Что творилось на душе у мамы я не знаю. Но зная её, могу легко сейчас это себе представить. И вот, дверь моей группы закрылась, мамы уже не было рядом и я, не помня себя от отчаяния происходящего побежал к окну по пути вытирая и размазывая слёзы и сопли по своему лицу. Окна в раздевалке моего детского садика были в высоту человеческого роста и для меня они казались огромными, как и тот мир, который так вероломно забрал от меня маму. Вытянувшись во весь свой маленький рост и не прекращая рыдать, я всматривался в темноту улицы и различил только тень уходящей мамы. На секунду эта тень остановилась и помахав мне рукой исчезла в темноте. Я ощутил на себе тёплые руки моей воспитательницы

– Ну, что ты, Веня, прекрати! Мама скоро придёт!

И это скоро «придёт» вызвало новый приступ слёз и горечи

– Ну посмотри никто не плачет из деток

Меня всегда поражало, то, что, когда кто–то хочет успокоить ребёнка, пытается показать тебе пример кого–то другого. Откуда кто–то другой может чувствовать тоже что и я?! Догадываться может, но никак не чувствовать тоже самое. Именно в тот момент я маленький рыдающий у окна мальчик понял одну важную вещь, конечно, в будущем я делал ошибки и переступал, через то, что я понял. Но, именно тогда во мне родилось осознание, что любой человек, даже самый самый маленький – это уже личность. Многие учёные и философы оспорят моё осознание, но это осознание моё и поэтому по большому счёту мне до них нет дела, пусть их выводы и воззрения буду с ними.

Сколько я простоял, смакуя собственные слёзы я не знаю. Но спас ситуацию, как не странно не воспитатель или методист, а обычный мальчик. Звали его Вова, фамилию я его не помню. Он просто подошёл ко мне и сказал:

– а хочешь я анекдот расскажу?!

– расскажешь че че го? – вытирая сопли и слёзы с лица спросил я

– анекдот! – не принуждённо и не обращая внимания на мой зарёванный вид сказал Вова

Слово то какое–то странное и незнакомое. А ведь всё странное и незнакомое почему–то жутко интересное

– Ну давай – ответил я

– Ну тогда пошли в группу – приобняв меня за плечи ответил Вова – Так вот идёт Василий Иванович с Петькой по болоту

– Кто идёт? – спросил я

– Ну Чапаев

– А – вырвалось у меня, хотя я понятия не имел кто такой Чапаев и зачем он ходит с каким–то Петькой по болоту.

– Не перебивай дальше самое интересно – с серьёзным видом сказал Вова – так вот идут они идут и раздвигаю кусты, а там белые и командир белых командует – Раз, два рота пись пись в болото!

И вот это наивное и детское пись пись в болото сняло с меня всё напряжение того утра, и я рассмеялся, смеялся и Вова, начали смеется и остальные дети, которые и не слышали анекдот.

– Ну вот другое дело – сказала вышедшая навстречу нам нянечка – пойдём, умоемся – и она утянула смеющегося меня к умывальнику.

Как прошёл тот день дальше, я не помню. Помню лишь о том, что кто то, что–то рассказывал о жвачках с вкладышами, что такое вкладыш я не понимал и поэтому представил себе, что эта такая жвачка, а внутри её варенье или мёд, и это и есть вкладыш. Вечером меня с садика забрал папа и я всю дорогу с садика увлечённо рассказывал ему о жвачках с вкладышами из варенья, сгущенного молока или мёда. Папа слегка поддакивал и было видно, что он сам мало что знает о столь загадочных вкладышах, а самих жвачек не приветствует. Больше у меня истерик не было, или я просто о них не помню, но в садике уже в подготовительной группе со мной случилось одно событие, которое научило меня ещё одной важной вещи….

Глава 3

Кто из нас не помнит занятие физкультурой в детском садике?! Если кто – то забыл, то я напомню. Почему–то это всё происходило утром. Ты ещё толком не проснулся, слегка позевываешь, но уже облачён почему–то именно белую майку, темные шорты с обязательным атрибутом от которого сходили с ума все мамы Советского Союза, а именно в белых носках и хорошо если педагог скажет одеть чешки… А если чешки не надеты, то после занятия белые носки превращались в комочки грязи и пыли и никакая термоядерная белизна, и ручная стирка не могли их спасти. Так вот заходишь ты в спортзал и тут начинается, хождение на пяточках и носочках, гусиный шаг, выпрыгивания и приседания. Вот на таком обычном занятии, я совершил свой первый мерзкий поступок в жизни…

Дело было так. Как обычно я, ещё не проснувшись от прохлады спортивного зала я зашёл в него. Занятие было не обычным потому что помимо моей группы была ещё одна группа. И вот один из мальчиков из этой группы был в очках. Ну очки и очки вроде, что тут такого?! Но дело в том, что мне до этого не встречались люди в очках, ну так просто получилось. Я с удивлением смотрел на этого мальчика и тут случилось то, за то, что мне до сих пор стыдно. Ребята с моей группы начали дразнит мальчика:

– у кого четыре глаза тот похож на водолаза!!! – смех и тыканье пальца в мальчугана нарастали и я подхватил вместе со всеми

– у кого четыре глаза тот похож на водолаза! – начал кричать я и тыкать в пацана пальцем.

Мальчик с начало ни как не реагировал, а потом вдруг расплакался и выбежал из спортивного зала. Дети продолжали смеяться и зал всё больше и больше наполнялся дразнилкой:

– у кого четыре глаза тот похож на водолаза!!! – эхо спортзала разносило обидные и не справедливые слова и даже сейчас спустя много лет мне слышится это эхо и мне жаль, что я был участником этой ситуации. Но какой же урок я вынес из этого?! Всё очень просто у меня у самого начало садится зрение. Во втором классе я даже начал носить на уроках очки и сам стал похож на водолаза. Удивительно, но я осознал, что причина моего слабого зрения кроется именно в той детской дразнилки в спортзале детского сада. Вскоре моё зрение пришло в порядок, но урок, который я получил остаётся до сих пор вместе со мной. Как говорится кто как обзывается тот так и называется…

Моё пребывание в детском саде подходило к концу. На улице началась весна и скоро моя группа станет уже не детсадовцами. Конечно, каждый из нас уже предвкушал занятие в школе, уроки, звонки, перемены. И я, смотря со своим крестным хоккей по телевизору внезапно почувствовал жуткую боль в животе. Я очень любил смотреть спорт и, по–моему, играла наша сборная с извечными соперниками канадцами. Крестный даже называл фамилию знаменитого канадца Гретцки…, но в тот момент мне стало не до хоккея. Мама была дома. Она померила температуру, которая была повышена. Мне дали какую–то таблетку. Меня вырвало. И мама решила вызвать скорую. Меня осмотрели, сказали про какой–то вирус и уехали. Что бы мне не давали боль в животе не проходила. Промучившись всю ночь от боли, я начал слабнуть. Есть совершенно не хотелось. Хотелось, чтобы хоть на минуту эта боль ушла…, но она только усиливалась. Тогда мама решила меня везти в больницу. В санпропускнике меня осмотрели, взяли анализы крови и поставили диагноз – ОРВИ выпроводили восвояси. Папа, видя, что я очень слаб, решил меня порадовать и повел в ресторан. Как сейчас я помню обстановку ресторана, вальяжные официанты, живая музыка, какая–то вкуснота перед мной на тарелках, но я не могу есть. Взяв пару ложек чего–то, я попросился домой. Попытки накормить меня ещё были, папа даже сварил из сухофруктов мой любимый кисель, но я уже ничего не ел и становился каким–то инертным. На следующее утро температура выросла до сорока, я лежал на спине и смотрел в потолок. Голова моя кружилась и мне казалось, что сверху на меня всё падает: шкаф, ковёр, телевизор, всё на свете. Мне не было страшно. Было всё безразлично. Мама, не выдержав этой картины вызвала скорую, осмотрев в очередной раз врачи опять поставили диагноз ОРВИ и уже собирались уходить, и тут мама приняла решение, которое спасло мою жизнь, она потребовала везти меня в больницу. С начало врачи не хотели этого делать, но мама умела настоять на своём. И вот я лежу на кушетке в санпропускнике у меня берут кровь с пальца, вены, мне уже всё равно, слабость и апатия. И вдруг в комнатку заходит целая делегация врачей. Во главе её маленький старичок, как потом оказалось профессор. Взглянув на меня из под очков и слегка нажав на мой живот, он со злостью повернулся к другим врачам и сказал:

– срочно в операционную!

Меня тут же положили на каталку вставили клизму и после промывки моих кишков отправили в операционную.

Как сейчас я помню как медсестра открывает окошко, а анестезиолог надевает на меня маску с наркозом.

– я не задохнусь в ней? – спросил я слабым голосом

– тут воздуха больше, чем на улице – улыбнувшись ответил мне врач.

Сделав два или три вздоха я провалился в пропасть забытья…..

Глава 4

Сознание ко мне приходило постепенно. Жутко хотелось пить, губы всё пересохли, а веки казались тяжелее кованого железа. Вокруг была какая–то суета и гомон. Кое как раскрыв глаза я посмотрел по сторонам. Сил поднять голову или подняться самому не было. Моя кровать стояла у стенки палаты и я разглядел двух девочек, одна была примерно моего возраста и тоже лежала, рядом с ней на кровати сидела девочка лет десяти.

– ура он очнулся! – защебетала девочка по старше

«Он очнулся», вата в голове не позволяла мне сообразить, что речь идёт про меня. И тут, как гром среди ясного неба пришло осознание того, что я лежу голый, хоть и укрытый, а в палате вместе со мной девчонки! Краска нахлынула на моё лицо, но ощущение жажды и дикая усталость отбросили возникшую проблему на второй план.

– пить – прошептал я

– тебе нельзя пить! Медсестра строго на строго запретила нам тебя поить – сказала старшая девочка и выпорхнула из палаты.

– пить – повторил я и погрузился в беспокойный сон. Находясь во сне, кто то смачивал мне губы и становилось чуть чуть полегче.

Как оказалось потом операция за мою жизнь шла двенадцать часов. У меня оказался гангренозный аппендицит с перитонитом. От смерти, как мне потом сказали меня отделяли считаные часы. Но испытание мои и моей семьи на этом не кончились… Во время операции мне внесли не качественно обработанным инструментом, синегнойную палочку. В следующий раз я пришёл в сознание в уже в отдельном боксе. Меня поместили под карантин. Состояние моё было слабым, в животе образовывался гной, но делать повторную операцию было нельзя, я слишком долго был под наркозом. Врачи собирали вокруг меня целые советы, но мне было всё равно, была апатия и я очень скучал по маме. Мама в это же время оббивала пороги начальства больницы требую положить её вместе со мной. Одним из козырей её было то, что хирург, женщина, которая меня оперировала осматривала меня в санпропускнике в тот первый раз и не обнаружила ни каких признаков аппендицита. Доводы врачей тоже были железные, во–первых, я инфицирован, а во–вторых аппендицит из–за особенности строения моего организма, был как бы спрятан за кишками и поэтому, пока не начался перитонит обнаружить его было очень сложно. Но мама была бы не мама если бы она не добилась своего! Нет, её не положили со мной в палату, но она устроилась нянечкой на ночные дежурства в хирургию. Вот так проводя ночь моя полы и вытаскивая утки, она хоть как–то проводила время со мной, а с утра ехала на работу. Как она выдерживала всё это у меня нет слов. Дней через пять, под вечер за мной прикатила кушетка. Заботливые медсестры переложили меня на неё и повезли в операционную. Наркоз мне давать было нельзя, был огромный риск, что я не выйду из медикаментозного сна, но и гной из брюшной полости необходимо было выводить. На грудь ко мне поставили ширму, и я видел только лампочки операционной и глаза доктора. Врач перед тем как одеть маску на лицо с усами, почему то мне запомнились его усы, а не само лицо, улыбнулся мне и сказал:

– ну что солдат, приступим, потерпи не много

Я кивнул головой и не понимал, что же меня ждёт этим вечером. Внезапно я почувствовал несколько уколов в живот. По сути это было не сильно больно, я не много скривился, но не заплакал

– молодец – сказал доктор и начал расспрашивать меня всякую всячину, а сам шурудил где то в низу моего тела. Я отвечал невпопад, голос и дружелюбие врача меня успокоили. Сколько прошло время я не знаю. Помню что сам хирург отвёз меня на кушетки в бокс, где меня ждала мама.

– теперь ты можешь поспать, сказал врач и вышел вместе с мамой из палаты. И я тут же провалился в сон. Только когда я вырос, я понял почему доктор разговаривал со мной, мне нельзя было спать во время видения дренажа в мой шов, по сути мне сделали операцию на живую.

Проснулся я где то ближе к обеду и в первые за многие дни я захотел кушать. Это было началом моего выздоровления. На много позже я узнал ещё одну вещь. Моя семья была не верующей семьёй. Мама была крещена, но естественно в советское время в церковь не ходила, а папа был вообще атеистических взглядов. Но болезнь сына подтолкнула их к первым шагам к Богу. Папа, как то договорился с настоятелем единственной тогда в городе церкви покрестить его и крестили папу в тот момент, когда в мой шов вставляли трубки.

.. Сам вид трубок меня не много пугал, было видно, как из твоего нутра в баночку стекает жидкость красно жёлтого цвета, но. человек ко всему привыкает. В больнице я провёл долгих тридцать дней. И вот солнечным майским днём я, держа папу и маму за руку вышел из её стен. Шов побаливал и ещё два месяца я буду ездить на перевязки, но это уже не страшно. Смерть в этот раз прошла мимо меня.

Ещё одно испытание ждало меня в моём детсадовском возрасте. На выпускной в садике я пришёл, но был там не долго, слабость ещё была в моём теле. На стол перед всеми ребятами поставили огромный шоколадный пирог с начинкой из повидла. Наш повар очень старался, выпекая его. Кстати несколько слов хочу сказать и о нашем поваре. Эта женщина любила в жизни только две вещи: свою работу и детей. Даже будучи взрослым я вспоминал её картофельный пирог с начинкой из фарша. Нянечка, которая помогала накрывать на стол в нашей группе знала мою любовь к этому блюду и всегда, даже не спрашивая меня давала мне добавку. И вот сказочный пирог стоял перед всеми детишками, а мне его есть было нельзя. Мужественно пережив это испытания и отдав свою долю кому то из ребят, я

и с подарками к школе от детского сада, покинул его стены. На общей фотографии выпускников, моя фотография была вклеена позже, но всё же она была вклеена туда, с взъерошенными как всегда волосами с натянутой улыбкой и в любимой рубашки с цветными кружочками, а не в памятник на одном из городских кладбищ…