Нейрофизиология для чайников. Лечение неполных травм при инсультах, ДЦП, рассеянном склерозе, спинальных травмах. Теория делинизации

Но так или иначе понимания проблемы и её глубины у меня тогда не было никакого. Да и откуда ему взяться у ребёнка в возрасте шести лет. Я просто считал, что я ещё маленький, дети в моем классе были на год меня старше. И я просто думал, что мне надо больше тренироваться, и все получится. И в целом я был прав, эта симптоматика довольно часто пропадала, и я мог двигаться приставным шагом полноценно как с одной, так и с другой ведущей ногой.

*****

Дальнейшие странности своих движений я ассоциирую с сенокосом. Происходило это немного позже, в возрасте семи-восьми лет. Как Вы уже догадались, мои дорогие читатели, моё детство пришлось на 90-е годы, период развала СССР. Период разрухи в экономике и политике, гиперинфляции, полугодовых задержек в заработной плате, нищеты и развалов госпредприятий, массовой безработицы и даже продуктовых талонов. Люди тогда выживали как могли. А тот посёлок, в котором жила моя семья, он как раз и стал одним из тех тысяч населённых пунктов, что были нерентабельны для экономики. Находится он на Севере, в тайге, рядом с рекой. Основан был политзаключенными, и в дальнейшем многие люди мигрировали сюда за лёгкими деньгами – северными. Занимался весь посёлок в основном лесозаготовками. Одно из моих воспоминаний – это как по реке плывёт очень большая куча брёвен – сплавляют лес. В селе также была построена довольно крупная пилорама, и в целом до 90-х люди жили, работали, надеялись, были работягами.

Где-то в начале 90-х пилораму закрыли, а лес сплавлять в таких больших количествах перестали. Мой отец потерял работу, у матери тем не менее работа бухгалтером в сельсовете осталась. Денег в семье не хватало, ещё к тому же двое детей, которых надо обуть, одеть, накормить да и к школе подготовить. Прибавьте сюда значительную инфляцию и задолженности по заработной плате.

Как выход из ситуации мои родители решили держать подсобное хозяйство, свиней, кур и затем коров. Место, где все это разместить, у нас было – тот участок с баней и летней кухней. И если, скажем, свиньям и курам надо не так и много, то коровам нужна трава, море травы.

В определённые периоды времени тогда наше небольшое хозяйство доходило до четырех голов крупного рогатого скота. Прокормить такое уже не так и просто, нужны поля, техника, время и, конечно же, рабочая сила. Т.е. содержать скот в летний период не так и сложно: утром выгнал на луга – и готово, вечером они сами вернутся. Но что делать в период зимы? В период, когда травы нет и кругом лишь один снег? Да и не забывайте про Север, про то, что тут снег лежит девять месяцев в году. А делать придётся вот что – заготавливать сено, причём очень много сена.

Это забавно, как порой жизнь тасует колоду: где-то там, в тёплой стране, мальчик семи лет плачет, потому что мама не подарила ему ту игрушку, которую он хотел. А тут, в России, я каждый день в течение целого месяца вместе с семьёй хожу по восемнадцать километров в день на поле (туда и обратно), где мы косим траву. Причём не просто хожу, а считаю это обычным делом. Как оказалось на практике, содержать коров не так и легко, сена надо много, а все ближние поля в переделах пяти километров находятся у колхоза. Дальше идут поля частников, и где-то там, в самом конце этого списка, мы. Наши луга находились за девять километров от нашего дома, рядом с рекой, и как Вы уже догадались, добраться туда можно было либо пешком, либо на тракторе, либо на лодке.

Забавно и то, что я бы ни на что не променял эти воспоминания, эту жару, это лето, эту реку, эту рыбалку и эти купания. И даже больше, те люди, которые не знают такой дикой жизни с ночёвками, кострами, ухой из свежей рыбы, они очень многое потеряли. И я бы ни за что не променял бы эти моменты на те, что есть у нынешнего поколения. Айфоны, андроиды, сотовые телефоны, компьютеры и бесконечные электронные игры – они, конечно, тоже интересны, но это даже и близко не то. Нет потому что эффекта участия, не способны современные технологии вызвать столь сильных и ярких эмоций.

Теперь же о деле. Привёл я Вас сюда, чтобы показать один интересный факт. Как многие из Вас знают, одним из основных симптомов рассеянного склероза (именно так называется мой текущий диагноз) является быстрая утомляемость и хроническая усталость. Т.е., к примеру, вот идёт гипотетический человек с рассеянным склерозом. Справа от него идёт человек, имеющий парезы, спастику нижних конечностей и, скажем, диагноз ДЦП. А слева идет человек здоровый. Представим, что они идут так на дистанцию порядка двух-трех километров. Как думаете, что Вы увидите?

А увидите Вы примерно следующее: один хромающий и два здоровых человека в начале пути и два хромающих и один здоровый человек в конце пути. Т.е. технически при продолжительной нагрузке симптоматика, которая относится к рассеянному склерозу, она проявляется по какой-то причине более ярко. Т.е. складывается такое чувство, что изначально нейронные цепи могут генерировать импульсы достаточной силы, но так как они демиелинизированы, то те импульсы, которые они вынуждены генерировать, будут в разы сильнее, иначе через очаг демиелинизации не пробиться, в итоге они быстрее устают. Также Вы должны учесть и тот факт, что нейроны гибнут при демиелинизации, и, как следствие, мы и получаем не просто очаги, лишённые миелина, но и значительную добавку из мёртвых нейронов внутри очагов. Что приводит к тому, что куски нейронных сетей не будут обладать достаточной выносливостью, потому что не будут иметь достаточную плотность для постоянной генерации и обработки нейронного сигнала. Так?

А вот тут начинается самое интересное, если, по сути, разница между правильной и неправильной ходьбой заключается в каком-то процентном отношении здоровых и больных нейронов в самой функции движения, то не является ли эта разница прямым следствием включения и отключения этих самых процентов нейронов в функции движения? Понимаете, о чем я говорю? Нет? Тогда просто пометьте этот параграф красным карандашиком и, когда дочитаете книгу до конца, вернитесь к нему.

Также не забывайте, что, безусловно, очень многое в данном примере будет зависеть от тяжести ДЦП и степени повреждения ЦНС при рассеянном склерозе. И если вы захотите провести этот гипотетический тест в реальности, пациентов придётся подбирать исходя из тяжести симптомов.

Вот, теперь как пример человека по центру, с рассеянным склерозом, возьмём тогдашнего меня. Из симптоматики пока имеем лёгкий парез боковых мышц бедра. Проблемы с их использованием при значительной интенсивности упражнений. Вопрос: что будет, если дать продолжительную нагрузку? Ответ очевиден: мы увидим новые симптомы – значительная продолжительная нагрузка на повреждённые нейронные сети будет приводить к тому, что эти нейронные сети будут с нагрузкой не справляться, так как они демиелинизированы и частично уже потеряли в плотности. Следовательно, на тех восемнадцати километрах пути от дома до луга и от луга до дома я должен буду почувствовать новую симптоматику. И отгадайте что? На той дистанции я время от времени стал запинаться и падать. На девятикилометровой дистанции такое могло произойти со мной раза четыре. И я очень отчётливо помню эти моменты, потому что родственники в шутку начали играть в игру – угадай, сколько раз упадёт Илья сегодня. Разумеется, тяжести проблемы никто тогда не понимал, а то, что это приведёт к тяжёлой инвалидности, – это было не мыслимо.

Спотыкания как симптом испытывали очень многие больные рассеянным склерозом. Это происходит, потому что мышцы голени слабнут и голеностоп начинает слегка подвисать. Есть даже специальное название такому симптому, его называют foot drop, или же конская походка. Справиться с ним, если он даже чрезмерно развился, можно с помощью небольших, еле заметных ортезов. В остальных случаях, когда Вы не испытываете сильных параличей в данной области или же сильной необходимости, усталости, предполагаемых больших нагрузок в течение ближайших часов, я бы не рекомендовал использовать ортезы. Потому что они значительно снизят степень нагрузки на мышечные ткани, что приведёт к гораздо более быстрой прогрессии инвалидности в случаях рассеянного склероза.

Также в моем случае речь не шла только о спотыкании, речь шла о спотыкании и падении. Т.е. нормальные люди довольно часто запинаются, и в этом нет ничего такого. Они после этого не падают, а лишь рефлекторно подставляют другую ногу. В моем же случае выходило кое-что другое: при продолжительной нагрузке я начинал время от времени спотыкаться, а когда я спотыкался, я довольно часто терял равновесие и падал. Т.е. речь не идёт уже только о небольшой проблеме нейронов, отвечающих за мышечный контроль голени, речь идёт о нейронах, отвечающих за баланс и равновесие тела. Сейчас, смотря в прошлое, я понимаю весь тот спектр проблем, который стал вырисовываться, но тогда я не понимал ничего. Родственники посмеивались, я тоже не думал, что все окажется столь серьёзным. Спотыкался и спотыкался, падал и падал. Ну с кем такого не бывает, лес ведь, дорога неровная, все куда-то несутся, я самый младший, да и дистанция марафонская.

В дальнейшем симптоматика стала развиваться. К восьми-девяти годам я также время от времени спотыкался и падал, мне порой было сложно использовать боковые мышцы бедра при большой интенсивности движения. Но в целом это не то чтобы доставляло столько хлопот, как следующие появившееся два симптома.

Первый – это покачивание тела при ходьбе. Как я впервые понял, что меня качает? Мне не доверяли носить суп в школьной столовой, когда я был дежурным, потому что я его разливал. Я легко мог носить вторые блюда, но не суп. Технически со стороны сознания я до сих пор не понимаю, что меня качает. Иной раз я смотрю на видеозаписи, где я хожу, и понимаю, что меня в возрасте 29 лет качало при ходьбе чуть ли не в диапазоне под 40—60 градусов. Но я как сознание, смотря через свои глаза, я этого при движении нисколько не замечаю.

Второй появившийся симптом тогда был куда интереснее. При резких и сильных нагрузках после их продолжительного отсутствия у меня начинало сводить ноги. Например, проснулся утром, оделся, позавтракал, бегом собрался в школу, выбежал на улицу, побежал в школу и постепенно начинаю это чувствовать, странное ощущение начинается с кончиков пальцев и ползёт вверх до бёдер. Двигаться в момент, когда это чувство достигает пика силы, невозможно. Чувствуется оно довольно интересно: лёгкая потеря чувствительности, мышечные ткани слегка спазмируются, довольно сильные болевые ощущения, и такое чувство, что в ноги заливают металл, он холодный и не жжёт, но он настолько нереально тяжёлый, что двигаться невозможно. Сам приступ продолжается около минуты и уходит, бегать после приступа могу очень быстро, легко и сколько вздумается. Повторный приступ будет лишь в случае низких физических нагрузок продолжительное время. Приступ происходит лишь во время сильных пиковых нагрузок, т.е. в большинстве я почувствую его, возможно, раз в день, с утра или на физкультуре.

Где-то там же, в районе восьми-девяти лет, 96—97-й год, мне и всем окружающим меня людям становится понятно, со мной что-то не так. Затем делают первое поспешное обследование, вроде бы ограничиваются рентгеном позвоночника и приходят к выводу – у меня искривление позвоночника, отсюда, вероятно, и такая симптоматика: шаткость, небольшая нелепость движений. Там же впервые дают группу инвалидности, ну т.е. детям группы инвалидности тогда не давали, написали просто: ребенок-инвалид с нарушениями опорно-двигательного аппарата.

У родителей, конечно, отлегло, искривление позвоночника – пф-ф. Стали ставить меня к стенке каждый день и следили за осанкой. Симптомы не развивались, обострений резких я не испытывал, слегка покачивало, и редко сводило ноги.

*****

В третьем классе школы мне дали первую путёвку в санаторий. Т.е. по российскому законодательству должны выдавать санаторно-курортные за счёт государства раз в год на реабилитацию и укрепление здоровья. Мою первую путёвку мне дали в возрасте восьми-девяти лет зимой. Путёвка была в санаторий «Лозым», довольно неплохой детский оздоровительный санаторий, и находился он от нас не так и далеко.

Воспоминаний у меня об этом санатории очень много, и все они довольно красочные. В будущем я ещё не раз там побываю. Еловый бор, большие корпуса, много детей, лечебные процедуры, спортивный ангар, рядом небольшая река, аниматоры и развлечения, кинозалы. Палаты по пять человек, безудержное веселье и постоянная занятость. Разбудят утром – и понеслось: зубы чисти, зарядку делай, на завтрак иди, затем процедуры, развлечения и т. д. Каждый день был расписан, и качество сервиса – оно действительно чувствовалось. И особенно оно чувствовалось в 90-х, когда я был мальчиком из семьи не слишком обеспеченной, которая столкнулась с развалом и разрухой в повседневной жизни.

Хорошая кормёжка и персонал, специально подобранный для работы с детьми. Уборщицы, воспитатели, медперсонал – в основном, конечно же, все были женщины. В особенности помню и одно имя, Вера Алексеевна. Она была воспитателем во втором корпусе. В корпусе, куда меня постоянно определяли и который специализировался на лечении опорно-двигательного аппарата.

Запомнил я это имя, потому что Вера Алексеевна довольно интересно относилась даже к самым младшим. Она не пыталась нас как-то возглавить или управлять, сколько она просто относилась ко всем как к равным себе. И не столь важно, сколько лет было ребёнку, девять или пятнадцать, этот подход почти всегда работал и позволял ей войти в доверие даже к самым недоверчивым. И даже больше, иной раз у меня складывалось такое чувство, что Вера Алексеевна была довольно опытным психологом и на подсознательном уровне понимала то, как можно управлять гиперактивным и непослушным чадом. Нет, не путём запретов или разрешений, сколько путём понимая и доверия, путём формирования у этого чада самосознания и самоконтроля.

В этом санатории была одна интересная штука, из-за которой я, в общем-то, сейчас Вам все это и рассказываю и на которую я не раз обращу Ваше внимание – заасфальтированное кольцо вокруг всех зданий санатория общей длиной порядка 500—750 метров. Сделано оно было, как Вы уже догадались, для прогулок и проходило непосредственно через еловый бор. Моё первое воспоминание о нем тоже довольно интересно. В те года, когда я впервые поехал в санаторий, моя инвалидность была почти не видна. Я время от времени спотыкался и падал, а также у меня были приступы, сводило ноги два-три раза в день, в момент когда я давал резкую высокотемповую нагрузку без предварительного разогрева.

И вот, представьте картину: первый день, вечерняя прогулка после ужина, кольцо, всем, кто хочет, разрешили срезать и отправиться в корпус с того места, где к кольцу примыкала дорога, одна из дорог. Так как кольцо шло вокруг всего санатория, мест таких было много, но в том месте, где кольцо уходило в еловый бор, такое место было лишь одно – примерно на полпути кольца через еловый бор. Я помню, как мы подошли к этом месту, ещё я помню, как все побежали, а я ничего не понял. Это был мой первый день здесь, я почти ничего не знал, ни расположения корпусов, ни размеров санатория. Я побежал за остальными детьми, и в этот момент у меня случился именно он, приступ, стало сводить ноги. Я стал замедляться, потом перешёл на шаг, в момент пика силы приступа я упал на колени, и эта картинка, убегающие дети, я её помню. Потом прошло секунд двадцать, всё восстановилось, и я пошёл вслед за всеми. Но это ведь был мой первый день в совершенно незнакомом мне месте, и, как Вы поняли, мой дорогой читатель, я потерялся.

Вероятно, это воспоминание забылось бы, как и тысячи других, если бы не одно но. То чувство отчаянья и страха, которое испытываешь, когда идёшь один по лесной дороге, по совершенно не знакомому месту, не зная куда, в возрасте восьми лет. Как я понял позже, это место было довольно небольшое по размерам, и потеряться там я бы никак не смог, но в ту ночь я ведь этого не знал. Я шёл по дороге и попутно заглядывал в здания в надежде увидеть что-то знакомое: лицо, скамейку, шкафчик. Потом я увидел взрослого человека и детей вокруг него, подошёл, сказал, что потерялся. Помню даже, как разревелся, и смех воспитательницы помню, мы стояли рядом со вторым корпусом, и это был мой воспитатель.

Интересно также и то, что дистанции, столь маленькие тогда, до шести-семи километров, не вызывали у меня никаких сложностей. А на дистанциях больше я просто начинал время от времени спотыкаться. Я буду возвращаться к этому кольцу ниже, чтобы просто показать Вам один занимательный факт, рост по шкале EDSS. Вы ведь помните, я уже говорил о том, что в этот санаторий я ездил далеко не один раз.

Теперь к вопросу, что такое EDSS и с чем его едят. Шкала EDSS даёт число от 0 до 10. Часть шкалы EDSS от 1.0 до 4.5 относится к людям, которые могут самостоятельно передвигаться и обслуживать себя. Результатам EDSS более 7.0 соответствует глубокая степень инвалидизации, невозможность стоять или даже сидеть.

Начальная оценка EDSS проводится исходя из возможности самостоятельного передвижения пациента на расстояния 500 метров и более без поддержки либо на расстояния 10—100 метров с поддержкой (трость, кресло). Затем проводится более точная оценка по баллам функциональных систем. Балл EDSS не может быть ниже баллов любой функциональной системы, за исключением зрения и тазовых органов.

1.0 – нет нарушений;

1.5 – нет нарушений;

2.0 – амбулаторный больной;

2.5 – амбулаторный больной;

3.0 – умеренные нарушения;

3.5 – умеренные нарушения, амбулаторный больной;

4.0 – больной себя обслуживает, может пройти без помощи и отдыха 500 м;

4.5 – требуется минимальная помощь, может работать полный день, пройти без помощи и отдыха 300 м;

5.0 – может пройти без помощи и отдыха 200 м, неполный рабочий день;

5.5 – может пройти без помощи и отдыха 100 м, неполный рабочий день;

6.0 – односторонняя поддержка при ходьбе на расстояние 100 м;

6.5 – постоянная поддержка с двух сторон для ходьбы на 20 м без отдыха;

7.0 – может передвигаться в кресле-коляске весь день;

7.5 – необходима помощь при передвижении в кресле-коляске, не может быть в ней весь день;

8.0 – как в DSS;

8.5 – эффективно использует руки, но трудности в самообслуживании;

9.0 – прикован к постели, возможны общение и еда;

9.5 – беспомощен, не может говорить, есть, глотать.

Интересно тут то, что в основном шкала EDSS построена на одном забавном моменте. Степени инвалидизации организма в зависимости от возможности полноценно стоять и передвигаться. Т.е. если сказать ещё проще, по возможности стоять и ходить можно в целом судить о том, насколько сильна инвалидность. Но насколько это разумно? Так, например, худые люди смогут пройти дальше при такой же степени травмированности мозга по сравнению с полными. Речь идёт именно об одинаковой травмированности, а не о таком же edss балле. И сделают они это не потому, что у них травма менее серьёзна, но потому что усилия, которые им надо прилагать для осуществления движений, они меньше. Как следствие, полные люди по умолчанию будут обладать большими баллами edss, но достигают ли они их за счёт травмированности мозга? Однозначно, нет.

Также у этой шкалы есть ещё один громадный недостаток, который является следствием полного непонимания того, как на самом деле функционирует мышечный контроль нашего тела, и того, как происходит нейронный рост и ремиелинизация. Но об этом чуть ниже. А пока позвольте Вас поинтриговать, попробуйте теперь ответить на вопрос, который я задал выше. В чем разница пациента с ДЦП, здорового человека и пациента с рассеянным склерозом и почему на дистанции мы видим просадку двигательных функций у пациента с РС? И в чем на самом деле выражается эта просадка?

*****

Наиболее частыми первыми симптомами рассеянного склероза являются:

– Снижение чувствительности;

– Неврит зрительного нерва;

– Слабость;

– Парестезия;

– Диплопия;

– Атаксия.

Из этих симптомов я к девяти годам имел уже тогда атаксию, слабость, потерю чувствительности и парестезию.

Атаксия – это нарушение согласованности движений различных мышц при условии отсутствия мышечной слабости; одно из часто наблюдаемых расстройств моторики. Это нервно-мышечное заболевание, которое может носить генетический характер, а также развивается при серьёзном гиповитаминозе витамина B12 и, как следствие, церебрального инсульта. Сила в конечностях может быть сохранена полностью, однако движения становятся неловкими, неточными, нарушается их преемственность и последовательность, равновесие при стоянии и ходьбе. И уже тогда, там, когда я давал продолжительную нагрузку на ноги, я начинал время от времени спотыкаться и падать, что и объяснялось наличием атаксии и начальных признаков развивающегося пареза стопы.

Слабость и потеря чувствительности у меня были очень яркие, и они приходили в момент резкой нагрузки с высоким темпом. Длились они порядка двух-трёх минут и затем пропадали. Парестезию я также ощущал в момент приступов. Парестезия – это один из видов расстройства чувствительности, характеризующийся ощущениями онемения, чувства покалывания, ползания мурашек. Т.е., как Вы уже читали ранее, в момент приступа я не просто терял чувствительность, но чувствительность значительно притуплялась и появлялось крайне странное чувство боли, холода и дрожания, и такое чувство, что в ноги заливают холодный металл. Я не знаю, как это описать иначе, я нигде ничего подобного не чувствовал.

Те симптомы, которые я имел уже там, в санатории, насторожили лечащих врачей. Они довольно много видели детей с искривлениями позвоночника, но, наверно, я был единственный со столь интересным и непонятным приступом. Как следствие, мне дали направление в детскую республиканскую больницу, где я затем провёл половину следующего лета. Случилось это по окончании третьего класса, девять-десять лет мне тогда было.

Вы даже не представляете, насколько сильно у меня ассоциируется отделение детской республиканской больницы для грудничков, куда меня тогда госпитализировали, со словами «никогда больше». Я никогда больше не желаю туда возвращаться. Я никогда больше не желаю столь безрассудно тратить своё время. И я никогда больше не желаю быть мышкой в чьём-то эксперименте. То лето, жару, людей и желание вырваться оттуда и забывать все как страшный сон я помню очень ярко.

Так как в отделении плановой хирургии ДРБ, куда меня должны были положить на обследование, проходил тогда ремонт, всех детей, которые поступали на госпитализацию, временно перевели в другое отделение, для грудничков. Находилось оно в другом корпусе, который соединялся проходом с ДРБ. Отделение было довольно небольших размеров, а может быть, это просто было его одно крыло. Особо много я не ходил по тому зданию, поэтому и не знаю.

Помню большое количество мамочек, помню десяток детей постарше, воспитателя помню, который несколько раз в неделю приходил к нам. Лечащего врача помню и медсестёр. Помню и телевизор, его даже время от времени разрешали включать. Отказников помню, они часто лежали в грязных пелёнках и орали на все отделение, но никто к ним особо-то и не спешил. Забавно, тех многих вещей, к которым самые обычные люди относятся как к само собой разумеющимся, у многих детей здесь с рождения нет. Нет ни здоровья, ни родителей, ни шанса на обычную жизнь. Эволюция и выживание наиболее сильного и приспособленного, показанные мне на практике тогда, в возрасте девяти лет, были первым, что я усвоил.

Изначально меня госпитализировали с целью обследования и понимания того, что со мной происходит. Весь процесс занял три недели и не то чтобы был сильно сложным. Скорее наоборот, уже тогда было очевидно, что возникают проблемы с ЦНС, а сам процесс обследования был довольно стандартен. И мало того что он был стандартен, он занял мало времени. Меня разок свозили на последний этаж здания ДРБ, где я прошёл ряд тестов, сделали анализы крови – и, в общем-то, все. МРТ, скорее всего, тогда я не проходил, заключений МРТ в выписках не нашёл.

Все эти обследования от силы заняли два дня. А все остальное время я ничего не делал, ходил взад-вперёд по отделению и смотрел в окна. И те люди, которые проходили лечение в российских госбольницах, они меня поймут. Потому что они знают, что такое, когда 90% медработников по-тихому уходит в 12 часов дня. Потому что развал и недофинансированность сферы здоровья и бесплатного здравоохранения просто огромны в России. Они знают, что такое очереди, волокита и медлительность нашей бесплатной медицины. И они знают, как это чувствуется, потраченное время.

Надо сказать, я довольно терпеливый человек, и провести три недели в больничной палате, не заполняясь слишком сильно грустью и печалью, я могу. Но то, что ждало меня дальше, было куда больше. Моей матери, когда она приехала меня забирать, предложили начать курс лечения. Т.е. вот в те три недели, когда я туда-сюда шатался по коридорам, начать курс лечения они не могли, потому что тогда меня «типа» обследовали. Но именно теперь, когда я уже вот-вот должен буду выписаться, мне надо срочно лечиться. И надо сказать, моя мать согласилась, оставив меня в этом отделении ещё на три недели.

К сожалению, то лечение, которое мне тогда делали, так же как и обследование, имело предлог «типа», т.е. «типа» лечение. Все те процедуры, через которые я проходил, можно было уложить в два часа/день. Это были капельница, массаж и барокамера. И после них, как и прежде, я снова весь день торчал в коридорах отделения. Ещё долгих три недели.

Также я отчётливо помню тот уровень негодования и возмущения, который я начал тогда испытывать. Он начал толкать меня на довольно интересные поступки. Например, нам запрещали выходить из отделения и шататься по больнице или же в её округе. Но вечером я и некоторые мои знакомые, сопалатники, мы начали нарушать этот запрет и стали выходить на улицу. Помню даже, как нас бранила за это медсестра, но блин, как… как можно было поступить иначе, когда на два месяца тебя запирают в одном здании, в одном коридоре, в одной палате в возрасте девяти лет. Ведь это фактически лишение свободы, т.е. наказание, чуть ли не уголовщина.

И ладно бы то обследование и то лечение, которое мне делали, были какими-то чрезмерно сложными, эффективными и требующими много времени. Но нет, все было полностью наоборот. Процедуры были просты и слабо эффективны. Они пытались лечить рассеянный склероз барокамерой, массажем и капельницей с витаминами. Эта идея изначально обречена на провал. И что ещё более дико, они изолировали меня и не давали мне полноценно двигаться, что чревато тяжёлыми последствиями для больного рассеянным склерозом. Низкая степень подвижности организма приведёт к более быстрой деградации ЦНС, так как тот уровень физической нагрузки, которую должна получать нейронная цепь для её роста, хотя бы начальных уровней, её не будет. Следовательно, я буду значительно хуже восстанавливаться после обострений.

Вот, но не поймите меня неправильно, я не хочу никого оскорбить или обидеть. Люди, посвятившие свою жизнь помощи другим, люди святые для меня, я никогда не стану их унижать. И дело, в общем-то, не в них, а в низкой степени финансирования системы здравоохранения, в низком качестве услуг системы бесплатного медобслуживания в России.

Как Вы уже догадались, к концу второго срока, срока лечения, это самое лечение совершенно не помогло. Ходил все так же, ноги при резкой нагрузке сводило все так же, и все так же время от времени спотыкался. После полутра месяцев больничного заключения со всем этим я был благополучно выписан.

О рассеянном склерозе я не помню, чтоб тогда упоминали, но понимание того, что у меня травма ЦНС, тогда уже было. Да и барокамеру, в принципе, назначают при травмах подобного рода с целью увеличить содержание кислорода в крови, усилить нейронные сети. Выписки того времени я не нашёл. У меня вообще очень много выписок, многие из них плохо читаемы, так как написаны от руки.

Следующая моя поездка на лечение состоялась несколькими месяцами позже. Вероятно, направление в неё мне и написали тогда именно там, в больнице. Направлялся я в санаторий-интернат для детей с нарушениями опорно-двигательного аппарата им. Морозова, Республика Коми. Рядом с развалившейся турбазой и рекой Лемью. Находился он не так далеко от нас. Но поездка обещала быть долгой – заезд в этот санаторий-интернат идёт либо на один учебный год зимой, либо на двадцать дней летом. Тогда я отправлялся в него зимой. Т.е. я должен был провести в нем весь свой четвертый класс, ребёнок десяти лет.

На зимние заезды в том санатории были более строгие ограничения, дети не должны быть старше четвертого класса. И это был последний год, когда я мог бы туда поехать зимой. Поэтому мои родители особо сильно и не думали, настояли на том, чтобы я ехал, и пообещали часто навещать. Благо этот санаторий-интернат был в полусотне километров от моего дома.

Изначально я ехать не хотел. Минувшие месяцы, проведённые в больнице, меня, прямо говоря, не радовали. Но на ознакомительную поездку и сдачу анализов я все же согласился. Если бы мне что-то не понравилось, я бы мог отказаться, и никто бы меня не заставил там остаться.

Вот, и в один из выходных мы собрались всей семьёй и поехали смотреть, что это за место. Сам санаторий представлял из себя бывшие советские правительственные дачи. Чувствовался дизайн, постройки из камня, заасфальтированные дорожки, еловый бор, теннисный корт, спуск к реке. Часть персонала жила непосредственно на территории санатория и турбазы, но большая часть приезжала из города на служебном автобусе каждый день. Водопровод, отопление, сауна, винтовые лестницы. Все это тогда казалось таким новым и величественным. И надо сказать, на момент 90-го года оно таким и было, я бы даже использовал слово «роскошь». Для мальчика, который привык гонять коров на луга за час до школы, жил в доме без водопровода, где электричество отключали на недели, все это было именно роскошным.

Как выяснилось по приезде, сегодня последний день заезда. И именно тогда снова, совершено не спрашивая моего мнения, меня запихнули в этот интернат. За что я, к слову, крайне благодарен. И если Вы думаете, что мои родители какие-то звери и я им совершенно был не нужен, то Вы крайне ошибаетесь. Самым лучшим подарком для Вашего несовершеннолетнего чада будут не роликовые коньки, и не xbox, и уж тем более не компьютер. Самым лучшим подарком для него из тех, которые Вы вообще способны ему дать, будут уроки самостоятельности и ответственности за свои действия и поступки. Сидя сегодня в кресле и работая над этой книгой, я понимаю то, почему обеспеченные люди отправляют своих детей жить и обучаться в интернаты. Это настолько сильно меняет людей, делает их более эффективными и крепкими, более сильными, более приспособленными. И я очень рад тому, что жизнь преподнесла мне такой урок.