Tobeus

Жизнь же по нашу сторону гор была чуть спокойней, потому что ходил слух о страшной армии Мусаева, которая на западной стороне России, то и дело вырезала и расстреливала европейских солдат, как правило ночью, не оставляя в живых никого и никого не брала в плен. На самом деле предатели находились и здесь, сбегая из армии, так же грабя местное население, насилуя, убивая, дезертиры подкашивали веру людей в то, что безопасность есть хотя бы где-то. Для местного населения такая апатия Мусаева, что по отношению к европейцам, что по отношению к своим предателям оптимизма не добавляла, как и народной любви. Даже у нас в деревне ходил слушок, о том, что откололась крупная часть русских солдат, которая сформировала чуть ли не вторую армию, и теперь охраняет обычных людей от бандитов, или от того, что вдруг могут неожиданно явиться европейцы. При этом сама действует чуть ли не хуже бандитов. Короче говоря, это было просто объедение мародёров. Я в это не верил тогда, потому что плести можно всякое, откуда мол тут знать таким же отрубленным от мира как я, что там снаружи происходит.

Зато вот настоящей правдой было то, что сама Россия стала делиться по-новому, почти что на другие государства, которые пытались создать свою армию защитить себя от захватчиков, некоторые из таких «государств» даже набирали рабов, обычно это были пришлые европейцы, особенно если по-русски они не понимали, детям ещё могло повезти, а вот мужчин как правило выбор не особо мучил: тут либо работать в поле под автоматом, либо сейчас этот автомат продемонстрирует на вашем теле, что умеет.

Тогда в тринадцать лет, я не знал ничего из сказанного выше, думая, как и в первый день в России, что здесь неделимое и единое государство, а нас готовят к тому, чтобы сделать профессиональными солдатами, которые быстро разберутся с многочисленными врагами. Правда думать тогда мне особенно было некогда, мы вставали в пять утра и начиналось обучение, на котором нас учили управлять автомобилями, а потом и другой техникой, смотря кто куда хотел и какие в ком видели способности офицеры. Мне суждено, видимо, стать водителем, так как с машиной получалось почти всё с первого раза, когда остальные еле сдвигались с места, я без проблем ехал, носился на скорости, офицеры смеялись, показывая меня как экспонат и прося что-нибудь исполнить на автомобиле.

После обучения, в которое так же входили математика, история, русский язык и программирование нас ждало обучение бою. Это была не просто драка, как в деревне, это был рукопашный бой, до смешного доходило из-за того, что мы все понимали какие ошибки делали раньше и как легко было бы победить в той или иной ситуации, знали бы мы эти приёмы. Вот тут правда уже мои способности подводили, я не был самым слабым, но всегда был на своём стабильно низком уровне. Такой же уровень я поддерживал и в русском языке, математика и программирование у меня получались хорошо, без особенных усилий, а вот настоящей страстью стала история. В нашем городке, Нариманове, который действительно был на юге России, правда погода оказалась не такой южной, как я рассчитывал, была библиотека, в которой можно проводить все свободные часы вычитывая про древних людей и первые цивилизации, про викингов и индейцев, в голове рисовались прекрасные картины их жизни, пейзажи, некоторые офицеры, зная про эту мою страсть могли, например, за что-нибудь, отпустить меня туда на пару часов раньше. И в общем-то всё было бы ничего, но всё заметней подросткам в голову били гормоны, которые могли полностью изменить того, кто ещё вчера был совсем неплохим парнем.

Здесь у нас учились и девочки, их было намного меньше. Стригли их тоже коротко, конечно не на лысо как нас, но длины их волос не хватало даже, чтобы закрыть уши, например, разве что сверху им разрешалось оставлять немного длиннее. Они жили отдельно от парней, но иногда наши миры пересекались и юные самцы, старались показать им свою силу, показывали они конечно же на тех, кто послабее, обзывая, начиная драки. Перепадало и мне, правда мне всегда было плевать на размеры обидчика, и я бросался как бешеный, на него, но худоба и не самый большой рост давали о себе знать – на следующие несколько недель у меня был естественный макияж на глазах, постепенно меняющий цвет с фиолетового на желтый.

И это не самые плохие люди, от этих прямолинейных и тупых я хотя бы знал, что ожидать. А вот от подлых, просто гнилых, которые делали что-то мерзкое кажется просто потому что могли, я не переносил на дух сам, то и дело попадая в передряги. Как-то раз меня избили только потому что один из таких подгнивших уродов придумал, что я оскорбляю всех, с кем учусь за их спинами, считаю себя самым сильным, и вообще мол я немец, а они все русские свиньи, тупые русские животные, которые мне противны. Думаю, бессмысленно говорить о том, что это было вранье, зачем он это сделал я не знаю. Но влетело мне нормально. Потом всё как-то забылось, а вот в пятнадцать лет начался ад.

Лицо этого выродка, было одарено типичными русскими чертами: большие голубые глаза, светло-русые волосы, бледная кожа, физиономия походила на ангельскую, если у нас что-то преподавали женщины, они всегда ему ставили оценки выше чем он заслуживал, вообще настолько тупых людей я не знал ни до школы, ни после. Он так же нравился и другим парням, за то, что всегда был готов изображать идиота, хотя он им и был, прислуживать, и делать комплименты местным силачам. И самое обидное, что сначала, когда его привели в наш класс, он был самый забитый и загноблённый, но почему-то прибился ко мне, а я не был из тех, кто сильно переживает из-за общественного мнения, стал с ним дружить. К тому же моё происхождение и так отталкивало от меня людей. Естественно от меня сторонились не открытую и не так уж часто, но моя национальность тут была чем-то вроде вшей или какой-то болезни: человек я нормальный, но дружить не стоит, чтобы не случилось чего-нибудь. Меня никто не бил и не оскорблял, но и с собой никогда никуда не звали и началось это вот всё как раз после лет тринадцати. В общем я был единственным, кто не пнул его хотя бы раз, не оскорбил. Со временем, конечно он влился в коллектив, а вот я попал в опалу. Это слово я как раз прочитал тогда в книге о средневековой Руси. Оно означает что-то вроде проклятия, только которое к тебе применяют в реальном времени и вполне физическими методами. Опала выражалась в том, что уже он, новенький, часто любил задеть меня, ради того, чтобы повеселить наших альфа-самцов, потом начались разные слухи, о том, что и про кого я говорю, меня, естественно не спрашивали правда ли это, а сразу били.

А своего пика травля достигла тогда, когда я нашёл на улице щенка. Он был белым, с чёрными пятнами, худой и дрожащий, и уже довольно подросший, зверёк лез мне под ноги, когда я шёл откуда-то в сумерках. На улице тогда моросил дождь, и не знаю, что случилось, я и раньше видел и котов, и собак, но жалости у меня они особенно не вызывали, а этот кобель вызвал, я взял его на руки и понёс в один из пустующих домов, держа на руках, я ждал пока он перестанет трястись и заснёт, после, в этом же здании нашёл каких-то тряпок, это не сложно, и сделал ему что-то напоминающее кровать, он спал, а я пошёл обратно к себе. На следующий день я уже принёс ему своей еды, что насобирал за день, и так будучи худым я рисковал истощиться совсем, но ради этой собаки мне было ничего не жалко. Я её подкармливал, она росла, прошёл где-то год и придя в школу я увидел на своём стуле картину, написанную с помощью синей ручки: там был плохо и примитивно изображен человек совокупляющийся с собакой, все будто следили за мной, чтобы я точно заметил рисунок, а когда это случилось стали бешено смеяться. Меня не сильно это расстроило, я подумал это одноразовая дурость. Однако дурости не прекращались. Потом и на парте, и в тетрадях мне писали: «Хватит трахать собак», мне в след свистели, и прицмокивали так, как когда зовут щенков. В комнате где я спал со всеми мою кровать просто отодвинули на самый край, подальше от всех. Время от времени я замечал, что по ней ходят в обуви, или вытирают свои ботинки моей простыней, мне стало влетать от офицеров за грязь на одежде, на которой тоже топтались или протирали свою обувь пока меня не было. А всё только из-за того, что этот гнилой ублюдок придумал историю о том, что я кормлю свою собаку не просто так, а за секс, не важно, что это даже физически не было возможным, когда большинство из наших одноклассников были тупыми, а ещё часть их жила, чтобы подчиняться и выслуживаться сильнейшим, то получилось, что получилось. И я дрался, уходил куда-нибудь, меня возвращали обратно офицеры, которым я не хотел ничего объяснять, считая всё это бредом, в который никто не поверит, да и жаловаться им было одним из самых больших позоров. Перед кем я боялся опозориться только, я не знаю.

Если со мной поступали мерзко, то я оказался ещё более мерзким, с начала я перестал кормить собаку, но через время она стала подходить сама, видимо выискивая меня, с меня конечно смеялись и в один из дней, как обычно услышав за спиной смех я пнул пса, чтобы показать им, что всё о чём они думают – вранье, что я жестокий и никакой привязанности не испытываю. Собака же заскулила и посмотрела на меня не понимая, что я делаю, а я сделал это ещё раз, и мой единственный настоящий друг, который так же думал и про меня, убежал. Правда через несколько дней вернулся снова, а я опять, чтобы доказать, что-то ублюдкам, размахнулся и ударил существо, которое бы и под пытками не сделало мне ничего плохого. Я смачно выругивался на бедного пса, а он скулил, но не убегал и тут я подобрал с земли палку и ударил рядом по земле, потом взял камень, бросил в него и попал куда-то по хребту, он тогда даже не дернулся, чтобы увернуться, просто не веря, что я способен на это. Но я был таким ублюдком, который способен. Собака заскулила и хромая, почти волоча по земле заднюю часть стала уползать, его скулёж как стрелами пронзил моё сердце. Я чувствовал себя так, будто грязнее и дерьмовее меня нет никого. В общем-то так и было. Но моей низости и слабости хватило на то, чтобы повернуться к остальным и что-то ещё пошутить про собаку. Показывая, как мне всё равно. Они же молча смотрели на меня.

Через несколько дней, я снова, уже не помню откуда, возвращался домой, а мой пёс выполз из каких-то кустов, измученный, неспособный ходить, он просто хотел, чтобы хотя бы сейчас я его погладил, но тупость и моё душевное уродство напели мне другие мысли: идти дальше, вдруг кто-то видит, ещё подумают что-нибудь, и я пошёл, будто бы не замечая собаки. Ещё через пару дней я шёл и думал о том, что небо какое-то странно жёлтое, а на улице ужасно тихо, внутри было противно, так как был обычный день, в котором мне плевали на спину, пинали, называли сучкой, раз мой возлюбленный – кобель, и мол, я нашёл себе получше, аж этого замочил, в те дни я просто хотел подохнуть, я даже не знаю, как описать своё состояние, но это было худшее время в жизни. А тот день, наверное, худшим днём, и из такого желтого и низкого неба повалил снег, огромный и такой, что почти ничего не было видно, но я видел: увидел скрученный труп пса, животного которое любило меня, а я тепло относился к нему, но из-за своей зависимости от мнения и желания быть в стаде, довёл его до смерти, заставив мучиться физически и ещё больше душевно, постаравшись, чтобы он прочувствовал что такое предательство каждой клеткой тела, в прямом и переносном смысле. На этот раз я уже подошёл к нему, но что толку, когда он уже умер. Я стал плакать, теперь-то сознавая, каким ублюдком являюсь сам, какую боль испытало это животное, не имея никого кроме меня, заботливо накрывая лохмотьями это невинное существо, а я развернулся и хлюпая носом пошёл в школу, чтобы взять лопату.

Земля промёрзла, но я долбил её, слёзы текли по носу и капали с кончика на землю, рукавом я вытирал сопли и слюни, и одновременно выл, не знаю от чего больше: что сам такой урод или что заставил кого-то принять такие страдания, не то что без повода, а за то, что он ко мне привязался. Отрыв яму, я похоронил друга. И поплёлся домой.

Одетый я рухнул в свою кровать со следами от ботинок, сегодня я даже не вытряхивал её, я пытался сдерживать слёзы, чтобы никто не видел, но не получалось, я плакал и хлюпал ртом, пока не заснул. А на следующее утро будто мир перевернулся: я шёл по школе и мне никто ничего не говорил, целый день никто не издевался надо мной, меня будто просто не замечали, я даже не верил в это, думая, что вот-вот начнётся то, что длилось целый год, кто-то посвистит в след, в меня что-то бросят и скажут апорт, или тряпкой накинут как бы ошейник и будут таскать, смеясь и давая команды как собаке, но ничего не происходило, до восьмого января.

К этому времени, недели за три я превратился во что-то, что больше похоже на призрака или зомби, я плохо спал и плохо ел, оценки и наказания мне стали безразличны, а в душе нарастала злоба, не направленная ни на кого, я просто ощущал, как внутри будто физически растёт ком ярости, или ещё точней сказать, газ, который не находил выхода, и только и ждал момента взорваться сам по себе, но восьмого января один из идиотов поднёс спичку, повернувшись резко ко мне, когда мы шли в столовую и сказал:

– Чего ты туда идёшь, там собачью еду не дают, – засмеялся и в поисках одобрения посмотрел на людей вокруг, кто-то хихикнул.

А вот у меня в груди будто произошёл ядерный взрыв, который разлил по венам жгучее тепло, оно больно выжигало во мне остатки разума. Мгновение и я набросился на него, хоть последние недели я почти и не ел сил во мне было полно, он упал на спину и стал кричать чтобы меня убрали, но нас заключили в плотное кольцо, да и офицеров не было поблизости, я душил его, но не получалось, тогда я поднял его голову от земли и ударил об пол, удар мне показался до смешного слабым, а этот урод, кажется стал просить меня успокоиться, я стал смеяться как сумасшедший, но тогда рассудок видимо и правда оставил меня, я это не сильно помню, мне рассказали позже. Я стал бить его в лицо, из его носа потекла кровь и это ничуть меня не останавливало, я смеялся и орал, в секунду меняя своё «настроение», потом он ослабел, и перестал сопротивляться, но я как кот, который продолжает мучать мёртвую мышь, пытался поднять своего врага, чтобы продолжить избивать, поднял и бросил его обмякшее тело на батареи, которые только начинали греть, не на шутку перепугав наблюдавших за моим безумием, я разогнался и ударил ногой по его лицу. И каждый раз мне казалось, что я не могу ударить как следует, я орал, и повторял удары куда попало снова и снова, а потом прибежали офицеры, и стали заламывать меня, а я вырывался так, будто меня ведут убивать, говорят я даже укусил одного из них до крови, только вот про собаку уже никто не пошутил. Им все же удалось заломать мне руки и когда меня уводили с того коридора, я кажется пришёл в себя, потому что до сих пор помню перепуганное лицо того, урода из моего класса, который положил начало всему этому, думаю мой взгляд давал ясно ему понять, кто следующий меня интересует.

Меня бросили во что-то вроде изолятора, где солдат-охранник среди ночи, в которую я не мог заснуть, потому что на деревянной койке это было крайне неудобно, обратился ко мне с неожиданным предложением:

– Я попрошу за тебя, если ты мне кое-что пообещаешь, после школы, в следующем году. Говорят, ты нормально там подрался, тот малой скорей всего инвалид теперь, а ты мудохал его всего минут десять. Короче есть к тебе разговор.

– Какой? – спросил я, с настоящей заинтересованностью, да и остаться тут неизвестно на сколько не хотелось, а раз он может помочь, то чего бы и нет.

– Все уйдут сейчас, – сказал он мне негромко, – и я расскажу.

Глава 22

Была глубокая ночь. В том помещении, что я находился, импровизированной тюрьме, недвижимым туманом стоял сигаретный дым, испущенный одним единственным солдатом, который охранял меня и всё никак не начинал рассказывать, о том секретном деле. Не сказать, чтобы мне было очень интересно, да и рука которая к этому времени начала сильно болеть, неплохо меня отвлекала.

Думаю, стоит описать мою «тюрьму»: это была обычная квартира, одна комната была большая, относительно второй комнатки, в которой я и находился, дверь между помещениями заменена на сваренные друг с другом трубы в виде решетки, и в моей комнате, и в комнате с солдатом на черном проводе болталось по одной лампочке, я лежал на разбросанном тряпье и смотрел в окно, в котором отражалось сегодняшнее жилище. Тишину нарушили шорохи, я повернул голову в сторону дверей, возле них стоял тот самый солдат, просунув сквозь прутья руку с сигаретой на мою территорию.

– Любишь людей побить значит? – ухмыльнувшись спросил меня он, но видимо ответа не ожидал и продолжил, – Ты куда хочешь отправиться после школы? Ты ж заканчиваешь в следующем году получается.

– Да в этом скорее, – нехотя ответил я, – поеду обратно на север.

Я думал, что отправлюсь к Максиму, хоть за эти годы ни разу его не видел, но был уверен, что он жив и мне без проблем помогут его найти, хотя всё, что я знал – его имя. Ну и конечно же год и день, когда он командовал в Печоре.

– А что на севере? – затянувшись сигаретой снова спросил солдат.

– А что такое? – спросил я, не желая отвечать на вопросы.

– Ничего, просто интересно, все едут обычно на юг, а ты вон зачем-то хочешь на север, – он снова улыбнулся, но это не вызывало доверия, – ладно, я тебе немного не это хотел предложить. Есть, так сказать, работка, ничего сложного, но иногда надо помахаться, как ты любишь.

– Я не люблю.

– Подумай, ты как бы и армии поможешь и предателей накажешь, дело конечно твоё, но отказываться, – он помедлил затянувшись, – зря.

– Я даже не понимаю, что нужно делать, – раздраженно ответил я, – поехать убивать европейскую армию в твоём отряде или что?

Я подумал, что он мне предлагает учавствовать в чём-то, что делал Максим, маленькими группами нападать на такие же группы или побольше, наших врагов, отбирать оружие и так далее.

– Ну можно и так сказать, ты если согласен, так говори, мне надо будет предупредить людей о тебе, мы действуем немного в тайне от офицеров, хотя нами командует тоже офицер, так что ты не переживай, найдёшь себе ещё и крышу заодно, на экзаменах весной поможет тебе, один плюсы.

– Если одни плюсы, то что ты так долго меня уговариваешь, – уже усмехнулся я, – у вас так круто и нет людей?

– Много, просто таких шизиков видишь не каждый день.

– Мне всё равно не надо, – пожав плечами сказал я.

Солдат поднял брови и посмотрел на меня будто я идиот, отказавшийся от рая на земле, потом вздохнул и сказал:

– На всё-таки адрес, – он достал из кармана листок бумаги, – скажешь, что ты от Андрея, если когда-нибудь сообразишь прийти.

Листок я взял и положил в свои штаны, он пошёл на своё место, а я заснул, на следующий день меня выпустили. Если бы тот, кого я избил остался в сознании, он бы сидел здесь же, только драться бы нам уже не хотелось – офицеры гоняют провинившихся до такой степени, что потом хочется только лежать. А вчера мне наказание почему-то отсрочили, значит всё веселье перенеслось на сегодняшний день. Мне предстояло бегать и отжиматься, получать удары за то, что я с чем-то не справляюсь, а чем дальше, тем больше я не справлялся, к вечеру того дня, изрядно побитый я вошёл в свой дом, где были ещё человек десять. Никто не обращал на меня внимания, будто я вышел пять минут назад, и вот вернулся, я видел, что изредка на меня поглядывают, но никто не шептался, и не посмеивался, если бы я был немного уверенней в себе, то я бы подумал, что они меня даже боятся. Я в общем-то так и подумал, но меньше чем за мгновение отмёл от себя эту мысль.

Со мной неожиданно стали здороваться в школе, звать куда-то с собой, как будто раньше ничего не было, будто мне вообще снилось, что последние два года меня тут не принимали, а потом и вообще откровенно стали травить, я всё никак не мог привыкнуть к этому, думал, что это какая-то временная акция. Но к лету уже обзавёлся друзьями, конечно же не из своего класса, но тем не менее, раньше я не мог и мечтать о таком, желая либо сбежать, либо поскорей закончить школу и отправиться хоть обратно на север, хоть в любую сторону света лишь бы быть подальше от этих людей.

Прошли осень и зима, изредка я видел того солдата, который охранял меня во время ареста. Он мог то толкнуть меня в плечо, то крикнуть что-нибудь неприятное, но как бы по-дружески, но меньше от этого меня такое поведение не бесило. И вроде бы это был апрель, когда мы после школы находились на улице, а он подошёл ко мне и моим друзьям, начал рассказывать какие-то истории, предлагать сигареты, шутить над людьми, они смеялись, но я понимал, как он их напрягает.

– Пошли отойдём, – внезапно сказал он, только что пошутив по поводу чьего-то лица.

– Да говори тут, – вроде бы дружелюбно сказал я.

– Пошли, – совсем не дружелюбно повторил он, – я тебя тут уговаривать должен ещё что ли?

И я пошёл. Оказалось, нужно было поагитировать меня снова, хотя за всё это время я не дрался ни разу, да и были другие люди, которые влетали за это постоянно, но он прилип почему-то именно ко мне.

– Тебе надоело, что с тобой говорят нормально? – спросил он, – ты хочешь опять пёсиком стать? Я это могу устроить, ты если не понял, так в тот день это я поболтал с пацанами у тебя дома и сказал, что если тебя кто тронет, то я приду ещё раз. Наш офицер считает тебя подходящим на все сто для нашего дела, только поэтому тебя ещё не затравили по второму кругу, потому что он охраняет тебя. Всё ждёт, что ты явишься к нам.

– Ты даже нормально не можешь сказать, что делать нужно, а я не буду соглашаться на неизвестно что, – разозлившись и почти крикнув, я привлёк внимание к нам, – что за офицер, может это вообще проверка на что-нибудь, соглашусь сейчас, а меня выкинут потом или убьют, за то, что я не верный армии.

– Рассказать может только офицер, – сказал солдат оглядываясь, и явно заволновавшись от того, что услышали другие, – но ты же, придурок не приходишь.

– Ну так и не пойду.

Солдат ничего не ответил, а просто развернулся и ушёл. Я уже ждал, что на следующее утро на меня польётся поток дерьма, причём с многократно увеличенной силой, ведь меня не трогали и не обзывали только из-за страха, а теперь, наверное, врата, закрытые тем солдатом или офицером, распахнутся вновь.

Однако ничего не произошло, а почему – меня уже не интересовало.

И похоже я бы так спокойно и закончил школу и скорей всего даже отправился на север или туда где был бы Максим, если бы в тёплый майский день, к нам не ворвалась пулей новость о том, что Мусаев мёртв, и теперь кто-то должен быть новым командующим русской армией, его сыну сейчас было лет двадцать, и я даже слышал, как кто-то говорил о том, что именно сын унаследует армию, а потом я узнал, что его сына никто не может найти, и ещё несколько сотен солдат в одной из частей просто пропали к утру. Тогда-то и заговорили о том, что Мусаева убили, а потом устранили его сына и всяких приближенных, позже, конечно, стало ясно, что вместе с сыном Мусаева пропали шестнадцатилетние парни и девушки, которые в силу возраста не могли быть приближены к командованию. Однако никто никогда и не пытался их искать, что-то не важное куда-то запропастилось, ну и ладно. Такое складывалось ощущение со слов наших офицеров.

Смерть Мусаева словно невидимый ураган смела половину порядка в нашей школе, престали выставляться отряды из разведчиков, которые постоянно, каждую день и ночь отходили километров на десять от нашего местоположения, и ждали пока их сменят, чтобы следить за окрестностями и дать нам знать о появлении врагов, нам же в свою очередь надо было успеть скрыться в лесах.

Половина наших офицеров уехала в ставку Мусаева, их туда для чего-то вызвали, вторая половина просто не успевала командовать нами, школу отменили и так, последние дни всё равно, а экзамены перенесли на неопределённый срок. Мы слонялись, ожидая сами не зная чего, но тут смысл жить появился сам собой, кто-то заметил в нескольких километрах от лагеря небольшой отряд европейской армии. И те парни, что были в лесу уверяли, что они идут в нашу сторону, вооруженные, но без машин. Это значило то, что они осели где-то здесь за те дни, пока никто не следил за местностью вокруг, а теперь рыскают по лесам то ли охотясь на зверей, то ли в надежде найти деревню, а лучше городок, в котором можно будет грабить или сделать ещё что-нибудь такое.

Выходило, что остались считанные часы, а может быть и меньше, до того, как европейцы нас обнаружат, бежать было бессмысленно, нужно оборонять наш лагерь, а потом уже можно думать над побегом. Ближайшему крупному отряду солдат до нас часов пять быстрой езды, конечно можно было попытаться и самим рвануть туда, но офицеры решили по-другому. Приказы обсуждаются только после выполнения, поэтому я лежал на крыше с автоматом, в линии со своими одногодками и ждал пока мне разрешат открыть огонь. Вглядывался в густой лес за полем, на крыше, где мы и разместились воняло тающим от жары рубероидом, этот запах приятно въедался в ноздри, почти заставлял концентрироваться, однако в прицеле никто не появлялся.

– Скорей всего они уже смотрят на нас, – сказал лежащий рядом офицер, – ждите пацаны, ждите.

Через какое-то время всё же появилось шевеление среди деревьев, я напрягся ещё сильней, пытаясь заметить чёрную форму на фоне такого же чёрного леса и даже показалось, что что-то увидел, как тут прозвучал крик, что они справа, резко повернув автомат туда я увидел человек десять, которые пригнувшись шли по высокой траве. Нам дали команду стрелять, и мы начали. В той десятке получилось уничтожить несколько человек, остальные залегли так, что их стало не видно, и больше не шевелились. Эти солдаты вообще оказались не такими как были в Печоре, сейчас работали профессионалы, они окружили нас, это мы поняли только по звукам выстрелов на противоположной стороне нашего городка, офицер взял меня и ещё несколько завтрашних солдат с собой, и мы побежали на звук, и чем ближе подходили, тем медленней пробирались, внимательно осматривая каждый последующий метр своего пути. Всё же заглянув за угол очередного дома, я буквально в метрах десяти от себя увидел двоих солдат, которые не успели ничего и подумать, как я прострелил их головы, не то что бы я такой собранный и готовый убивать, мне просто было до того страшно, что я даже сам не понимал, что делал, увидел и выстрелил, может быть если бы там стояли русские мой палец дёрнулся бы точно так же, потому что сказать, о том, что мне было страшно это не сказать ничего.

Офицер произнёс что-то о моей меткости, я даже не понял, что именно, и мы продолжили продвигаться, спрашивать где наша конечная точка сейчас было не время, мне так казалось, хотя это довольно глупо: если бы офицер погиб – нам оставалось только бежать в противоположную сторону. Однако в моменты страха за свою жизнь мозг работает немного не так – ты просто делаешь вещи, чтобы выжить, какими бы дурацкими они не казались.

Очередной заворот за дом и наш офицер убит, тогда-то я уже перестал соображать окончательно, и просто рванул оттуда, ещё и выбросив автомат, кажется тогда я поставил пару рекордов по скорости, я бежал пока не увидел своего знакомого солдата-охранника. Он садился в машину, как-то необычно спокойно, будто вокруг не разрывают уши звуки выстрелов:

– Стой, – крикнул я ему не своим голосом, – стой!

Он спокойно повернулся, смотря на меня, сел в машину, завёл её и не захлопывая дверь рванул вперёд, я в этот момент осыпал его всеми проклятиями, которыми успел в то мгновение, однако он резко развернул машину и поехал в мою сторону, я и на этот раз не подумал ничего хорошего, решив, что он хочет меня сбить, но прямо перед моим, готовым принять смерть телом, он немного вильнул в сторону, остановившись поднял пыль, а я тут же открыл дверь и запрыгнул внутрь. Мотор заревел, а мы помчались куда-то, в неизвестном мне направлении.

– Сука, – орал солдат, – все офицеры убиты, сука, – он ещё повторял и повторял матерные слова, изредка вставляя между ними обычные, – второй раз уже спасаю твою жопу, тупорылое ты говно.

По дороге мы подобрали ещё пару парней разного возраста, я оказался здесь самый старший и какое-то время мчались на всей скорости в сторону ближайшей военной части, как позже нам объяснил солдат, у всех были автоматы кроме меня, это я заметил только когда мы приехали на место, но больше меня стало волновать, что случилось с теми, кто не попал на нашу спасательную шлюпку. Скорей всего большая часть будет мертва, кто-то может успел так же сесть на машину и уехать.

Если бы всё шло нормально, то нам оставалось подождать всего-то несколько дней, и мы бы разъехались по нашим распределительным местам. А получилось так, что сейчас нас распределит полковник Случайность.

Глава 23

На большой скорости мы неслись к ближайшей военной базе русских, по крайней мере каждый из нас был уверен, что мы едем именно туда, да и сам водитель сказал что-то похожее на наши догадки, к тому же на горизонте начали казаться соответствующие здания.

– Уже приехали? – спросил я солдата.

– Да нет, ещё где-то только половина.

– Так вот же часть, – я показал рукой вперёд, – мы же сюда?

– Я не говорил, что именно в эту часть, – пожал плечами солдат, – вы теперь поедете служить другому хозяину, не хотите – я вас повыкидываю где-нибудь, да и все дела.

–Какому другому? Европейской армии? – совсем не понял я.

–Ну ты странный, – он посмотрел на меня, – я бы от них тогда, наверное, не уезжал сейчас, если бы работал на них, вы ребятки там в своей школе пропускаете всё что в мире происходит. Раньше служили Мусаеву, а теперь Мусаева нет, никого нет, хотя вон добрые люди остались, раз вас, инвалидов, берут к себе.

Мы действительно не знали о многом, что происходило вне нашей деревни и то, что нас готовили как солдат для русской армии было не так уж точно, уже при жизни Мусаева. От его монолитной армии отваливались куски, а с его смертью вся эта глыба в одночасье раскололась окончательно.

На запад и к югу от уральских гор, в европейской части России уже образовалось несколько государств, у одной столица была в Казани, это государство контролировалось европейской армией, хотя государствами я это называю только для удобства, это была просто огромная тюрьма с рабами, причём национальность их была не только русской, туда попадали как гражданские, те кто бежал от радиации из Беларуси, Украины и самой Европы, так и солдаты европейской армии за какие-нибудь проступки.