Без семьи и наследников

Глава 3

Утро следующего дня было таким же солнечным и душным. Пиджак старшего следователя городской прокуратуры Гарольда Рустемовича Сергоева висел на спинке стула. Его голубая рубашка с закатанными по локоть рукавами прилипла к спине, а узел галстука был наполовину спущен. Сергоеву очень хотелось открыть бутылку «Боржоми» и выпить целый стакан, но при посетительнице делать это было неловко. Угощать её тоже, вроде, было не положено.

Сергоев приглаживал пышную шевелюру, щурил на молодую женщину карие глаза. А сам с явным нетерпением ожидал конца допроса, хоть и сохранял доброжелательный тон, который делал его низкий голос особенно приятным.

Посетительница же, наоборот, была заплаканная, чем-то сильно напуганная. Круглые светлые её глаза, обведённые тенями различных цветов, смотрели на Сергоева с немой надеждой. Она то и дело доставала из сумочки расчёску, проводила зубцами по короткой, почти мальчишеской стрижке. Потом, спохватившись, прятала расчёску в кармашек розового полупрозрачного платья с рукавами-фонариками и поджимала под стул ноги в белых туфлях. Пальцы с длинными, перламутровыми ногтями выкручивали цепочку ридикюля.

– Татьяна Евгеньевна, значит, вы квартиру купили за валюту? Сколько времени ждали подходящий вариант?

– Четыре месяца. В контору мы обратились ещё зимой.

– У вас до этого была жилплощадь?

Таня немного помялась, потом ответила:

– Мы вынуждены были снимать квартиру. Со свекровью что за жизнь? С Новосибирской улицы, от мужа, переехали на Торжковскую. Теперь вот на проспект Луначарского перебрались.

– У вас есть дети? – мягко спросил Сергоев.

– Алёна, ей два года почти.

– Так-так-так… Хорошо. А что за контора?

– Частная, посредническая. Мы подали заявку, заплатили взнос и стали ждать. Около двух недель назад нам позвонили и сказали, что квартира освободилась.

– А до этого никаких предложений не было? – поинтересовался Сергоев.

– Были. Игорь, мой муж, туда ходил или ездил, смотрел варианты. Ему ничего не нравилось, а здесь подошло. Мы сначала так решили…

– А каким образом освободилась квартира? – продолжал Сергоев.

Он установил вентилятор так, чтобы струя воздуха попадала и на него, и на Таню.

– Четвёртого июня скончалась хозяйка. Она упала с лестницы и ударилась головой. Её соседка потом говорила, что старушка жаловалась на плохое самочувствие. Они с сыном в тот день как раз на озеро шли и её встретили…

– И вам предложили её квартиру? – догадался Гарольд Рустемович.

Он закашлялся и поднёс ко рту кулак, а сам остановившимися глазами смотрел на громоздкий сейф в углу кабинета.

– У неё никого не было – ни семьи, ни родственников. Одна на всём свете. Её квартира перешла в собственность правления, а у той фирмы есть договора с кооперативами на поиск покупателей. Квартиры могут реализовывать и вот так, через контору, или выставлять на аукцион.

Сергоев вскинулся, пытаясь уловить мысль, которая ускользала, как ящерица. Что-то жуткое почудилось ему в словах Татьяны Клещ, вернее, в их смысле. Следователь замер, не отнимая руки ото рта. Таня тоже окаменела, даже перестала мучить сумку. Под окнами прокуратуры протарахтел мотоцикл, а потом натужно взвыл тягач. Сергоев поморщился, потому что от любого звука догадка могла окончательно исчезнуть. Но она удержалась, и Сергоев облегчённо вздохнул.

– Татьяна Евгеньевна, выходит, если умирает одинокой пожилой человек, это выгодно и кооперативу, и конторе, и покупателям?

– До, похоже. – Таня снова начала поправлять волосы.

– А почему вы обратились в следственные органы? Вам что-то показалось странным?

Гарольд даже не ожидал, что глаза молодой женщины моментально наполнятся тяжелыми, как ртуть, слезами. Она достала из сумочки платок, обернула им указательный палец и осторожно, чтобы не размазать тушь, промокнула нижние веки.

– Во-первых, там невозможно жить… По ночам снятся кошмары. Кто-то до утра ходит, вздыхает, стонет женским голосом, плачет на кухне. Там тарелки звенят, ложки-вилки падают на пол. Вещи двигаются, домашние тапки. И, самое главное, ребёнок не спит, ревёт каждую ночь…

– Успокойтесь, Танечка, успокойтесь. – Сергоев позволил себе обратиться к ней так. – Ничего страшного. Вы, наверное, очень впечатлительны, и только. Узнали, что здесь недавно умер человек, и теперь нервничаете. А ребёнок всегда чутко улавливает настроение матери. Естественно, что он тоже капризничает. Такое бывает.

– Да вы не представляете, как это ужасно!

Таня стала белой, как стена. Губы её дрожали, им речь получалась невнятной.

– Один раз… поздно вечером… Я подошла к зеркалу и увидела там… Не могу говорить!.. Короче, как бы сзади меня там стояла маленькая старушка с седыми пушистыми волосами. Очень хорошо просматривалось её лицо, и в то же время она была как бы нарисована на воздухе. Я так заорала, что Игорь прибежал. Я упала к нему на руки, а потом еле пришла в себя. Алёну напугала до истерики. Ведь сказать ному – не поверят. В дурдом свезут.

– Ну-у, милая моя, этим действительно должен заниматься врач.

Сергоев, тем не менее, решил выяснить и другие причины Таниного страха.

– А потом ещё… Маклер как будто заранее знал, что старушка умрёт. Он очень уверенно пообещал Игорю квартиру третьего июня, понимаете? А её четвёртого не стало! Там после Латынцевой, бывшей хозяйки, вещи остались. И кошка – мы её себе взяли.

– Вы не знаете, она перед этим болела? – Сергоев сам не хотел верить в свою догадку.

– Не знаю точно. Но ведь возраст, всё может быть. Но я боюсь там жить. Не могу! Душа не упокоенная стонет. Так не бывает, когда смерть естественная.

– Выпейте вот водички и постарайтесь перестать плакать. Я понял, о чём вы говорите.

Гарольд Рустемович открыл бутылку «Боржоми» и наполнил два тонких стеклянных стакана. После того, как выпил, ему полегчало. Таня же еле глотала воду, стараясь не поперхнуться.

Сергоев придвинул к себе телефонный аппарат, набрал номер. Трубку взяла Алёшина, судмедэксперт из Калининского района.

– Виктория Матвеевна? Да, это Сергоев, доброе утро. Нет, со мной всё в порядке, спасибо. Я вот что звоню. У вас там четвёртого июня было возбуждено дело. Сейчас скажу… Латынцева Антонина Фёдоровна, двадцатого года рождения. Припоминаете? Мне нужно, причём как можно быстрее, получить копию заключения судебно-медицинской экспертизы по результатам осмотра тела Латынцевой. Будет? Нет, пока ничего, но хотелось бы иметь на всякий случай. Обещаете? Спасибо вам огромное, Виктория Матвеевна. Всего доброго.

– Старухи там, во дворе, ещё поражались, – вдруг сказала Таня, едва следователь положил трубку и вытер потный лоб. – Она и не падала никогда, даже зимой. Очень осторожная была, в дом никого не пускала. Я потом рассмотрела то место – там очень сложно споткнуться. Латынцева эта уже два этажа прошла, и тут… Может быть, ей действительно от духоты худо стало? Но почему она тогда лифта не дождалась? Говорят, в тот день никаких поломок не было.

– Надо изучить всё документы, Татьяна Евгеньевна, – опять официально обратился к ней Сергоев. – Обстоятельства проверить, что совсем не просто. Он взял у посетительницы пустой стакан и поставил его на стеклянный поднос. – Потом будем разбираться дальше. Вы пока свободны, и прошу никому не рассказывать о нашем разговоре. Всего хорошего.

Таня встала, тихо попрощалась и поспешно, стуча каблучками, удалилась. Из-за сквозняка дверь сильно и громко хлопнула. Гарольд Рустемович достал из ящика стола кривую трубку и стал набивать её табаком.

«Да, на что-то похоже, – думал он, пуская кольца дыма в открытое окно. – Если смерть молодого человека ещё чем-то может насторожить, то старикам, как говорится, туда и дорога. Никто и внимания не обратит…»

Сергоев, посасывая трубку, кинул взгляд на стенные часы. Больше всего на свете ему сейчас хотелось получить акт экспертизы по Латынцевой.

* * *

Андрей Озирский, в эластичных брюках, голый до пояса и босой, стоял посередине спортзала. Из окон, расположенных под самым потолком, на него падали пыльные солнечные лучи. Пятеро здоровенных мужиков, кто такой же полураздетый, кто в чёрных майках, в том числе и Володов, по приказу Андрея окружили его и стали медленно сжимать кольцо.

Озирский велел им представить себя одной бандитской шайкой, которая вечером встретилась с одиноким прохожим в тёмном переулке. Хулиганы, по легенде, были уверены в успехе и желали не только ограбить и избить жертву, но ещё и потешиться над ней.

Войдя в роль уличных разбойников, ребята действительно почувствовали кураж. Они догадывались, что Озирский сейчас продемонстрирует им очередную «коронку», которыми он был напичкан. Чисто профессиональный интерес заставлял их максимально приближать обстановку к боевой.

Озирский как бы не замечал надвигающейся опасности, но это особенно никого не удивляло. Гуру всегда учил их до последнего сохранять безмятежное выражение лица. Но с каждой секундой в них нарастало внутреннее напряжение. Оперативники, будто под гипнозом, заводились до самого высокого градуса и сами удивлялись этому. Бешенство жаркой волной ударило в голову сначала одному, потом – другому.

В итоге они, не понимая, что происходит, ринулись в бой. У Ростислава начисто исчезло недавнее благоговение перед знаменитостью. Осталось лишь одно желание – разрушить тишину, взорвать ситуацию, заставить Озирского исказить лицо страхом или злобой.

А тот, так и оставаясь невозмутимым, развернулся и плавно повёл руками туда-сюда. Нападающие, повинуясь инстинкту, влекомые неведомой силой, сшиблись один с другим. Они были не в состоянии остановиться, и на одно мгновение оказались беззащитными.

Тотчас же на них, странным образом зафиксированных на полу, в неудобнейших позах, посыпались резкие, короткие и чрезвычайно болезненные удары. Андрей бил шутя, но ребята достаточно полно вообразили, что было с ними, если бы Озирский ударил в полную силу. А ведь собравшиеся были бойцами-рукопашниками, боксёрами, греко-римскими борцами.

Увидев растерянность на их лицах, Андрей отпустил всех и упал на маты, наваленные под брусьями. Ребята с трудом вставали, переглядываясь и пожимая плечами. Озирский, лёжа на спине, торжествующе их оглядывал.

– Как, братцы-разбойники, пропала охота гулять по ночам?

– Слушай, это что? Новая восточная методика? Я о такой ничего не слышал.

Ростислав присел рядом с Андреем, потирая ушибленные места. Остальные, устраиваясь на матах вокруг блаженно валяющегося мэтра, загомонили и потребовали объяснений.

– Вы никогда не слышали такое слово – Хора? – спросил Озирский, прикрывая глаза.

Но тон его был строгий, как у учителя, стоящего перед почтительно притихшим классом.

– Что-то слышал, – признался Гагик Гамбарян, массируя свою волосатую шею и курчавую голову. – Атаян ведёт, да?

– Да, он занимается с экспериментальной группой.

Андрей с хрустом потянулся на матах. Он глубоко дышал и расслаблялся, сочетая теоретическую подготовку личного состава с необходимым отдыхом.

– Но вы явно довольствуетесь слухами. Как нам всем известно, преступный мир очень быстро берёт на вооружение всякие новые приёмчики. Так, во Всеволожском районе один из бензиновых воров приёмом Хора уложил у трубопровода четырёх охранников и смылся. А ведь его, козла, три недели выслеживали. Он, вроде, даже испугался, стал поднимать руки. А потом сделал то, что я сейчас с вами. Поэтому я и решил показать вам Хору, дабы вы потом не попались на эту удочку. Да и сами научились применять её – всегда пригодится.

– Андрей, хоть вкратце-то расскажи!

Тенгиз Дханинджия, высокий, тонкий и элегантный в чёрном с цветной вышивкой спортивном костюме, поджал под себя ноги. Ещё с десяток парней из других подразделений легли полукругом на маты.

– У меня сейчас мало времени. Мы этим займёмся послезавтра. – Озирский всё поглядывал на Володова, с которым хотел обсудить интересующую их тему.

– Сейчас объясню самую суть. Хора – это не определённый стиль с конкретными приёмами. – Это – понимание борьбы как формы самовыражения личности. Включает две формы, которые я продемонстрировал. Мягкую – изменение координации движений противника и направление его усилий в нужную сторону. Жёсткая – серия точных парализующих ударов. Хора не имеет установленных приёмов и правил. Преподаются общие принципы ведения боя, а затем уже каждый человек трактует их по-своему. Заученными движениями в бою не пользуются, а просто действуют в соответствии с ситуацией.

Валерка Телешов, долговязый пышноволосый блондин из отдела по охране метрополитена, недавно отличившийся при задержании на станции «Чёрная речка», поднял руку. Он практически в одиночку сумел задержать маньяка, который толкал людей с платформы на рельсы.

– Так ты считаешь, что Хора может быть более полезна для нас, чем восточные школы?

– Понимаешь, – Андрей жевал незажжённую сигарету, так как курить в спортзале было запрещено, – в боевых искусствах всё очень сложно. Сразу всем вам рекомендовать какую-то одну школу я никак не могу. Почему? Разным людям нравятся и идут на пользу разные школы и стили. Существует «сань-да», азы которой я вам преподаю, – это спорт. «Кетч» – это шоу, нам оно ни к чему. Рукопашный бой – это, в принципе, именно то, что безоговорочно требуется в нашей работе. Но одно могу сказать, позанимавшись и карате, и тхэквондо, и всеми прочими такими вещами…

Озирский завёл глаза под потолок, явно наслаждаясь прикованным к нему вниманием. В зале стояла редкая тишина, и слышался лишь свист стрижей. Где-то рядом, невидимый, шумел Литейный проспект.

– Многие из их обязательных постулатов не приемлемы для нас. Да и просто… Взять хотя бы правило сидеть в позе лотоса. На Востоке это нормально, а для наших людей, и для меня тоже – мука мученическая. И так во всём. «Где родился, там и пригодился» – слышали такую пословицу? Так вот, школы, основанные в Азии, прочно связаны с жизнью тех народов – их обычаями, привычками и так далее. Там они могут дать много. Но у нас, когда человек даже нужную позу принять не в состоянии, какой может быть толк? Будучи инструктором, я сначала заблуждался. Хотел, чтобы наши парни овладели карате, хотя бы отдельными приёмами, а то и целиком. А потом пришёл к выводу, чтобы даже строение тела у людей различное. У представителей трёх рас – разные способности и возможности. Например, как бы мы ни пытались, за неграми нам в беге не угнаться. А в карате – за корейцами и китайцами. Надо, братцы, быть умнее…

Озирский сел, обхватив руками колени, и Володов увидел на его левой лопатке бледную татуировку. Там было изображены губы с висящим на них замком, пятиконечной звездой и надписью «Свобода слова».

– Что же касается Хоры, то она совершенно свободна. Ею могут овладеть практически все, без ограничения по национальным и религиозным признакам. В ней каждый может полностью реализоваться. – Андрей взял с мата свои наручные часы. – Братцы, на работу! Кончай филонить! – скомандовал он, и все разом вскочили. – Теория закончена, начинается практика. Ростислав, останься, а то нам потом не дадут поговорить.

Ребята приступили к тренировкам. Послышались шлепки падающих на пол тел, топот ног и свистящее дыхание. Андрей некоторое время наблюдал за захватами и подсечками, болевыми приёмами и бросками; даже сделал несколько замечаний. Потом опять улёгся на маты, потянув за собой Володова.

– Я от тебя ничего таить не буду. – Озирский сдвинул изжёванную сигарету в угол рта. – История с квартирами, по-моему, обещает быть интересной. Я её не упущу, и потому мне нужен помощник.

– Что от меня потребуется? – спросил Володов, устраиваясь рядом с Андреем.

Тот задумчиво крутил на пальце цепочку крестика.

– Слушай внимательно, чтобы потом не было претензий. Ты, я вижу, обо мне что-то слышал?

– Много всякого, но это больше похоже не сказки, – честно признался Володов.

– Нет, скорее всего, это правда.

Озирский никогда не страдал особой скромностью. И сейчас кошачьи его глаза мерцали в полумраке от удовольствия.

– Славик, работая со мной, ты в любой момент должен быть готов умереть, даже самой страшной смертью. Кроме того, вытерпеть изощрённые пытки, изменить любимой жене с нужной бабой, если от этого будет зависеть успех дела. Нужно стать артистом, чтобы при случае изобразить и ханыгу, и профессора. Слушай дальше…

Андрей приподнялся на локте, чтобы видеть, какое впечатление производят его слова.

– Также ты должен без угрызений совести ликвидировать любого человека, который угрожает тебе или твоим друзьям. А это значит, что можно попасть под суд, понимаешь? Раз ты служил в Афганистане, значит, или сам убивал, или видел, как это делают другие. Короче, относишься к таким вещам просто. Мораль, конечно, хороша, если она не делает тебя слюнявым интеллигентом. Будет нужда изображать, к примеру, рэкетира, надо быть готовым самому пытать и убивать. Так что, Ростислав, если всего этого ты делать не сможешь, скажи сразу. Тогда Петренко переведёт тебя в другую группу, на более мелкие дела, где достаточно лишь драться и стрелять. Да, ещё могут шантажировать угрозами твоих родных, особенно жену. Детей нет, и это уже хорошо. Так что пока подумай…

Над их головами качались гимнастические кольца, неподалёку растопырили свои подпорки «козёл» и «конь». Ростиславу захотелось подпрыгнуть, ухватиться за кольца и несколько раз перевернуться через голову – охватившее его волнение требовало хоть какой-то разрядки.

В спортзал торопливо вошёл Мурзич, штатный инструктор по рукопашному бою – плотный, приземистый дядька со светлым ёжиком волос на голове, в расстёгнутой спортивной куртке. С правого плеча его свисало полотенце.

– Андрей! – крикнул он, а затем коротко свистнул, что его наверняка услышали.

Так поступали все, потому что в общем шуме терялся любой одинокий голос.

– Чего? – Озирский сел на мате и повернулся в ту сторону.

– Зайди в раздевалку – тебя к телефону.

– Кто? – Озирскому не хотелось сейчас отвлекаться.

– Мужик какой-то. Мне он не представился.

– Иду. – Андрей легко вскочил на ноги. – Славик, давай со мной.

– Зачем? – Володов обдумывал условия и потому сразу не среагировал.

– Раз зову, значит, надо, – буркнул Андрей, не оборачиваясь.

По узкой лестнице они поднялись на пол-этажа выше, и Озирский ногой распахнул дверь раздевалки. На стене висел чёрный, ещё с буквами, исцарапанный аппарат. Трубка его лежала на приколоченной внизу облупленной полочке.

– Слушаю.

Андрей никогда не представлялся по фамилии, даже когда был при исполнении. Он был уверен, что его должны узнавать и так.

– Привет тебе, доброе утро! – сказал голос в трубке.

Озирский вспыхнул радостной улыбкой:

– Цветочек! Вот не ждал! Ты ведь исчез куда-то, и Тенгиз ничего не знает. Что там у тебя новенького?

Володов, тоже босой, уселся на скамейку и вытянул вперёд ноги. Решив, что Андрей называет по кличке кого-то из знакомых уголовников, он пожалел о забытых в сумке сигаретах.

– Как жизнь, бродяга? – всё так же ласково, участливо спрашивал Андрей. – Всё гуляешь по ночам? Гипс-то скоро снимут?

– Пока гуляю, но вскоре придётся завязывать. – Флориан Стенкулеску сейчас звонил не из Молдавии, а всего лишь с Петроградки. – С улицы Дундича каждый раз в центр не поедешь.

– Дундича? Это в Купчино? Действительно, далековато, – согласился Андрей. – Что, можно поздравить? Нашёл квартиру?

– Да, двухкомнатную. Мы с Лейлой решили взять её на двоих. Пятый этаж, дом с лоджией, лифтом и мусоропроводом.

– Через «деловой брак»? – усмехнулся Андрей.

Цветочек, видимо, позабыл Ливию быстрее, чем сам Озирский.

– Да уж какой деловой? Остаётся только штамп поставить, – честно признался Флориан. – Ты же понимаешь – я здесь под своей фамилией долго оставаться не могу. Меня, в конце концов, найдут, а фальшивые документы тоже не хочется делать. Лейла, как ты знаешь, стюардесса на международных линиях. Никто не удивится, что она вышла за иностранца. Только вот регистрацию придётся ждать больше, чем обычно. Ну, ничего, потерпим. А гипс пока не сняли, к сожалению. Когда Лейла в рейсе, как сейчас, мне очень неудобно себя обслуживать.

– Хочешь фамилию сменить? Разумно, – одобрил Андрей. – Ради Бога, не думай, что я лезу в твои дела. Совет вам да любовь! – поспешил заверить он. – Так зачем ты мне звонишь? Хочешь поделиться радостью?

– Понимаешь, в той, новой квартире раньше жил одинокий пенсионер, вдовец с восемьдесят седьмого года. У него вообще никого не осталось, так что сложностей не будет. Но мне позвонил его старый друг, который хочет забрать кое-какие вещи. А остальные, включая обстановку, оценят, и я за них заплачу, как полагается. Лейла уже видела квартиру, а я – ещё нет. Так что давай-ка, съездим туда вместе с Толкачёвым. Это тот самый старинный друг…

– А как фамилия умершего?

Андрей вспомнил рассказ Володова. Ростислав лежал на низкой скамейке и дремал. Внизу уже слышался галдёж – скоро сюда ввалятся мужики, и нужно заканчивать беседу.

– Пономарёв, – сразу же ответил Флориан. – Ты понимаешь, в каком я виде. Толкачёв сам уже машину не водит. Ты бы не мог подвезти нас до того дома?

– Конечно, подвезу!

Озирский облился нетерпеливым жаром. Пономарёв! Значит, тот самый. О квартирном деле не забыть – так или иначе, но оно постоянно всплывает на горизонте.

– Мы приедем ещё с одним парнем, так что не удивляйся. Куда заруливать, на улицу Яблочкова?

– Да, пожалуй. Часов в пять сможешь там быть? А потом нужно завернуть за Толкачёвым. Он живёт на проспекте Стачек, свой адрес мне дал. Значит, договорились? Не будет никаких накладок?

Мужики уже топали, горланя, по узкой лестнице. Озирский заторопился.

– Откуда я знаю, что там в пять часов будет? Но ради тебя обещаю твёрдо. – Андрей ударил кулаком по стене, и Володов. Моргая, сел на скамейке. – Жди, приедем в пять. Пока, Цветочек!

* * *

Июньское солнце добела раскалило питерские улицы. Но особенный тяжёлый, каменный жар изводил у Петропавловки, на улице Яблочкова. Несмотря на близость Невы, здесь было буквально нечем дышать. Как раз в пять часов народ заполнил центр города. Общественный транспорт шёл по проспекту Максима Горького набитый под завязку. Двери закрывались с трудом, вдавливая прицепившихся к поручням людей внутрь салонов. Сквер около Зоопарка давно не убирали, мусор гнил на жаре. Снаружи свинячили торговцы, а из-за ограды пахло зверями.

Андрей сидел за рулём своей машины в зеркальных очках, потому что у него с некоторых пор стали слезиться глаза. Севыч страдал тем же самым, и Лилька считала, что это – от плохого питания и нервного перенапряжения. Озирского же пожалеть было некому. Мать с детьми уже три недели жила в Левашово – комнату сняли у сорокапятилетней вдовы и её юной дочери.

Они взяли, по нынешним меркам, недорого, и Андрей вздохнул с облегчением. Дети не болтаются в центре, во дворе-колодце, откуда в любой момент могут убежать на набережную Фонтанки и угодить там под колёса. Арина с Катькой, которой уже исполнилось полтора месяца, уехала на 63-й километр, за Зеленогорск. Там её отец имел небольшой домик, доставшийся по наследству, из окон которого открывался вид на Финский залив.

Андрей, поглядывая в проём улицы, откуда должен был появиться Флориан, думал, что с Ариной теперь забот больше, чем с ребёнком. Не успела она выйти из клиники, как опять поднялась температура – пришлось снова класть под капельницу. Катькиной бабуле пришлось в пожарном порядке оформлять себе пенсию, чтобы быть с внучкой. Потом, дождавшись с работы мужа, она бежала к Арине в больницу.

Что касается старшей дочери, то Андрей не имел желания звонить ей без веской причины. Сведения о Клавдии он получал теперь через Сашку Минца, который ещё в апреле прыгнул к вакханке в постель. Это случилось сразу после выписки из больницы, где Сашка заседал денно и нощно с самого февраля. Андрей, узнав об их связи, взял дружка за грудки и приказал жениться. Сашка промямлил что-то про Инессу Шейхтдинову, но Андрей ещё крепче сжал в кулаках его щёгольскую кремовую рубашку с многочисленными карманами.

– Я с Инкой целую ночь в одном купе ехал, и перед тем почти сутки мы были вместе. Ты меня знаешь, надеюсь. Так вот, мне ничего такого даже в голову не пришло, понимаешь? И не потому, что я – импотент, а она – уродина. Не все бабы одинаковы, пойми ты это. Кроме того, лично ты нужен ей, как пятая нога собаке. Мне нет смысла врать и ревновать, так что прислушайся, намотай на ус. Инесса будет только рада, если ты оставишь её в покое.

– Не может быть. Она просто скрывает свои чувства. Хочет, чтобы я её завоевал.

Минц говорил с такой непоколебимой уверенностью, что Озирский вскинулся до потолка.

– И Петренко свои чувства к тебе скрывает, и Инесса – ну прямо все сердца зажёг любовью! Она нам с Турчиным все уши прожужжала, чтобы мы тебе о ней ничего не говорили. Даже если ты её и добьёшься, у вас ничего путного не получится – помяни моё слово. Такая голова, как у неё, не для тебя, Сашок. Тебе ведь что нужно? С бабы не слезать и горячие обеды кушать. Всё это Клавка обеспечит в лучшем виде. Шлюха? Отлично. Ты тоже кобель. Спаритесь, так, может, на других вас и не потянет. Я ей отец, понял? И просто так трахаться, с кем попало, не позволю.

– С Шерешетским дал, чуть её не угробил. А со мной… – печально и страстно сказал Сашок и прикусил губу.

Он всё переживал свой вынужденный уход из отдела, когда Петренко на прощание наговорил ему гадостей. Заявил, что презирает тех, кто работает дома, да ещё по ночам, а не укладывается в отведённые для этого часы. Мол, одно дело – форс-мажор, чрезвычайная ситуация. А другое – бумажки, с которыми можно справиться шутя. Далее подполковник заявил, что теперь понял, из-за чего Минц тычется, как сонная муха, во все углы по утрам. Ложится в четыре, встаёт в семь – не оперативник, а мешок с дерьмом. Короче, досталось Сашку под первый номер – после славы и почёта при Горбовском.

– С Шерешетским для дела надо было, а с тобой для чего? Хватит ждать принцессу, Сашок, делай Клавке предложение, или знать тебя не желаю!

Минц осипшим голосом пообещал, и Андрей остался доволен. Сашка ему перечить не станет. Пристроить бы Клавку, выполнить свой отцовский долг и забыть о ней с чистой совестью…

– Это он? – спросил Ростислав вполголоса, отвлекая Андрея от невесёлых мыслей.

Трамвайные пути переходил высокий мужчина в голубом костюме, теперь коротко стриженый, со смоляными усами. Флориан тоже надел солнцезащитные очки, и Андрей узнал его лишь по загипсованным рукам.

– Он! Сильно изменился, но узнать можно. – Озирский тихонько свистнул.

Стенкулеску оглянулся, заметил их и не спеша направился к машине. После представления Володову он с трудом забрался в салон. Трудно было вообразить, что совсем недавно он воевал, как Терминатор. Андрей предвидел трудности, и потому попросил Володова сесть назад. Сейчас он протянул руку и помог Флориану устроиться рядом с собой.

– Поехали за Толкачёвым. Вот его адрес. – Стенкулеску протянул Озирскому вырванный из блокнота листок в клетку. – Я, конечно, плохо представляю себе, где это. Но ты должен знать.

– Я всё всем должен, – по-доброму усмехнулся Озирский. – Но тебе – первому. Как теперь будет твоя фамилия?

– Харбедия. Лейла родилась в Батуми, но сама наполовину абхазка. Семья её под Сухуми сейчас живёт. Кроме того, это – фамилия её первого мужа.

– Так ты под грузина будешь теперь работать? Или под абхаза? Между прочим, похож. Как, по-твоему, Славик?

– Вылитый! – сказал Володов, мечтая о том, чтобы никто из членов семьи не увидел его в этой машине.

Вчера мать каким-то образом, из окна проезжавшего по Литейному трамвая, заметила старшего сына, который выходил из подъезда «Большого Дома». А потом пристала с ножом к горлу, выясняя, что он делал в Главке. Правду знала только Кристина, а мать не могла рассчитывать на откровенность.

Любой намёк на изменения в карьере без предварительного совета с ней воспринимала крайне болезненно. А уж об ОРБ нельзя было и заикнуться. Тамара Андреевна всегда блажила, что не для того без мужа подняла детей, чтобы они потом погибли. Родив и воспитав двух сыновей и дочь, она должна быть уверена, в старости ей подадут стакан воды…

И вообще, никуда ехать в такой компании не хотелось. Ростислав давно знал, что Андрей имеет широкие связи в преступном мире. Но воспринимал это скорее абстрактно, не вдумываясь в смысл. А сейчас, глядя на Неву, по-южному рябившую бликами за Стрелкой, он думал, что Озирский в спортзале не предупредил о самом главном.

Его помощник, оказывается, должен общаться со всякой шантрапой и ничем не выдавать своего к ней отношения. На другие условия Ростислав был согласен, но дружить с всякими подозрительными личностями, которые берут фамилии жён, чтобы скрыться от преследования, старший лейтенант милиции Володов не собирался.

С малых лет он испытывал отвращение ко всяким дельцам с тихими голосами и утончёнными манерами. Тогда они ездили на «Волгах» и «Жигулях», а сейчас – на иномарках с тонированными стёклами. Ростислав не знал, как воспитывали Андрея, но ему отец и мать внушили определённое отношение к спекулянтам. И теперь никакая демпресса не могла Володова переубедить, доказать, что всякие теневики и фарцовщики на самом деле – опора страны.

Ростислав уже догадался сам – обоих одиноких пенсионеров убили, чтобы завладеть квартирами. А затем продать их таким вот воротилам, как этот Цветочек. Может быть, он член агентуры, работает на Андрея, даёт ценные сведения. Но всё равно Ростислав при виде Цветочка ощущал физическую тошноту.

Почему Андрей не высказывает свои предположения первым? Ждёт, что новичок проявит себя? Проверяет, каков он по характеру – лезет ли поперёд батьки в пекло? Чужая душа – потёмки, но во всех случаях при Цветочке раскрывать рот нельзя.

Где ему руки поломали, интересно? Дань, что ли, не хотел платить? Или гипс – плод очередной разборки? Слишком сладко жили бы эти торгаши, не будь вокруг рэкетиров и других бандитов. Ростиславу даже не хотелось ловить вымогателей – всё равно деловые люди в минусе не останутся. Заплатят дань, а потом с честных людей сдерут три шкуры…

– Почему ты так вскинулся? – тихо спросил Флориан у Андрея. Они как раз свернули с проспекта Майорова на Садовую улицу. – Только не темни. Я ведь, неверное, чем-то помочь могу?

– Григорий Тимофеевич Пономарёв числится у нас как жертва необычного убийства. – Андрей говорил так же тихо. – Шестого июня его отравили, предположительно кониином. Может быть, чем-то похожим. Он скончался прямо в автобусе, неподалёку от своего дома.

– Мама мия! – Флориан тихонько свистнул. – А его приятель, думаешь, знает?

– Сейчас осторожненько спросим. Он не может вообще ни о чём не догадываться. Ведь кто-то Пономарёва хоронил, раз нет семьи?