Скрип несмазанных роликов железных ворот приятно ласкал слух, будучи самым желанным звуком во Вселенной. Тем более сегодня, в день моего освобождения, в день, когда обратный отсчёт пяти грёбаных лет за то, в чём был невиноват, достиг нуля, и я мог сделать вдох полной грудью, в которой вместо сердца теплился обугленный комок плоти.

Мои лёгкие, кажется, состояли из никотиновых смол, а жизнь текла своим чередом, проходя мимо меня. Кто-то жил за меня, и этот человек, которому я искренне желал смерти и вечно гореть в адском котле – Аарон Хилл. Правду говорят, что предают не враги, а те, кого ты считал самым близким.

За пять лет заключения в окружной тюрьме города Балтимор вместо того, чтобы исправляться и становиться ещё более сознательным членом общества порядочных граждан, я лишь оброс большим количеством криминальных знакомств, большим количеством мышц и большим количеством узоров на своём израненном во всех смыслах теле. Новый Майкл Тёрнер – это бесчувственный и жестокий, озлобленный одиночка с разбитым сердцем, потерявший веру в людей, как биологический вид.

Часы, проведённые в камере за чтением книг или же бесцельным вглядыванием в покрытый жёлто-коричневыми разводами потолок, научили меня смирению и тихому ожиданию. Первые полгода моя вспыльчивость и грозный внешний вид сыграли мне на руку: я зубами вырывал своё место под солнцем среди убийц и жестоких ублюдков, заставляя запомнить моё имя, как Библию. Через шесть ёбаных месяцев все знали и обходили Майкла-мать-его-Тёрнера стороной. Я был чем-то вроде священной коровы, которая могла втоптать своими мощными ногами лицо любого косо смотрящего отморозка в бетонный пол общего зала.

Смешно становилось от мысли о том, что я рассчитывал и даже наивно поверил в то, что у такого, как я, может что-то получиться в этой жизни: любимая женщина, новый город, тонна бабла и жизнь с ебучим белым забором вокруг небольшого дома и барбекю по воскресеньям.

Ничто не разбивается так, как сердце и надежды на светлое будущее. Разве что лицо какого-нибудь идиота, посмевшего неудачно пошутить насчёт моего шрама на лице. Да, определённо, зубы и лица разбивались эффектнее. Обустроившись в этом аквариуме с пираньями, я был акулой, которую если не уважали, то нихреново боялись, что меня вполне устраивало.

И если первые несколько месяцев я был частым гостем в одиночных камерах, то после я просто жил по расписанию каждый долбанный день, выжигая из памяти образ девушки, которая не давала мне покоя – Сара О’Нил – как яд просачивалась и текла по венам, отравляя рассудок. Каждый мой день превращался в войну с самим собой, где я ставил на холодный рассудок, а побеждало тупое сердце.

За все пять лет я не получил от неё ни единого намёка о том, что всё произошедшее между нами было всерьёз. Со временем эти отношения длиной в год стали выцветать, словно старая потрёпанная фотография, воспоминания стирались, а ощущения от пережитого притуплялись, превращаясь в ноющую болезненность где-то за грудиной. Я прошёл все стадии от злости до смирения и теперь мог со спокойной душой сказать, что не чувствовал к ней ровным счётом ничего. Но она настойчиво являлась ко мне каждую ночь сизым привидением во снах, от которых я вскакивал и просыпался в ледяном поту.

Я шёл по белому коридору в сопровождении конвоя, провожавшего меня на долгожданную свободу. Справа, сквозь решетки, ко мне тянулась вереница рук моих закадычных приятелей, мотавших сроки от десяти лет до нескольких пожизненных. Эти парни с дурными помыслами, плохими зубами и отвратительным прошлым выкрикивали моё имя, скандируя его, будто я в президенты баллотировался, а не откидывался, отсидев своё от звонка до звонка.

Звук перешёл в гомон, чем вызывал негодование охраны, и по рукам стали заходить резиновые дубинки, будто бы они могли хоть кого-то успокоить. Этим головорезам за решёткой было плевать, и они лишь ещё больше скалились, брызжа слюной и заходясь в этой секундной коллективной истерике, выкрикивая имя Майкла-мать-его-Тёрнера.

Получив свои немногочисленные личные вещи пятилетней давности в пластиковом пакете, я направился к выходу, зарекаясь больше не переступать порог этого казённого дома. Мне бы всё-таки этого не хотелось.

Ставни ворот противно скрежетали, медленно раздвигаясь и прокладывая мне путь к моей новой жизни. Солнце было уже в зените, ослепляя своим светом, отчего я прикрыл ладонью глаза, словно козырьком, вглядываясь в мутную фигуру, стоящую недалеко от выхода. Чёрный силуэт приближался, расставляя худощавые руки для объятий, голубые глаза с лёгкими морщинками по углам всё так же озорно смотрели на меня, а кудрявые смольные волосы были аккуратно уложены назад.

– Вот ты и на свободе, старик! – Вишня вцепился в меня стальной хваткой, буквально запрыгнув на меня, повисая на моём теле, как маленькая обезьяна. – Ты такой огромный, Тёрнер, ты там чё жрал? Анаболики?

– У меня было много свободного времени и гантели, – я всё ещё ощущал цепкие пальцы на своей шее.

– Как же я рад тебя видеть, Майкл! – Вишня, наконец-то, оторвался от меня, поправляя свою причёску и одёргивая полы кожаной куртки.

– Взаимно, бро, – я потрепал его по волосам, смеясь, а тот замахал руками, пытаясь отбиться от меня и пригладить непослушные кудри. – Давно ты стал таким прилизанным?

– Ох, Тёрнер, нам есть, о чём поговорить, дружище, поехали, – Вишня кивком указал на машину, всё это время стоявшую позади нас. Вишнёвого цвета кабриолет, Rolls-Royce Corniche, отражал от бортов солнечные блики.

От удивления я присвистнул и поднял брови под довольную ухмылку старинного друга, который поднял руку в приглашающем жесте, как долбанный швейцар в гостинице.

– Мало того, что ты постарел за пять лет, так ещё и щёголем стал, – раскатисто рассмеявшись, я уселся на пассажирское, закинув вещи назад и вдыхая дневной прогретый воздух своей свободной осени. Мир вокруг, как и люди, которых знал, изменились за время, которое я провёл за решёткой, и мне нужно было как-то привыкнуть к простой мысли – всё не так, как раньше. Принять новые правила игры и снова попытаться встать на ноги, обретая почву под собой.

Перед тем, как отправиться в бар, Вишня силой запихнул меня в какой-то молл, под предлогом того, что ходить в казённых майке и штанах мне совершенно не идёт. И если в свои ботинки и джинсы я влез с лёгкостью, то футболка и толстовка буквально трещали по швам на массивных плечах и руках. А я-то думал, что раньше был качком.

Стоя в сортире автомобильной заправки, я смотрел на своё отражение в зеркале, на котором кляксами и белёсыми пятнами засохли брызги воды. С небритого подбородка ещё тонкими струйками стекала влага. Из мутного зеркала на меня смотрел грубого вида бугай, с грозно сдвинутыми бровями, отчего между них образовалась мимическая морщинка. Казалось, что в некогда ярких, изумрудных глазах будто выключили внутренний свет, и они потемнели, стали какими-то болотными. Я снова инстинктивно дотронулся до белого рубца, проходившего через бровь, продолжающегося под глазом и доходящего практически до щетинистой щеки.

Я отёр ладонями лицо, ополоснул шею и шумно выдохнул, не веря в то, что, наконец-то, свободен. Странное ощущение разрывало изнутри: я так мечтал и рвался из той клетки, но вот я здесь, волен делать всё, что захочу, но внутри пусто настолько, что нет даже мысли чего-то хотеть. Меня не тянуло домой в Сентфор, не тянуло уйти во все тяжкие и промотать всё, что осталось в загашнике. Я был растерян, одинок, опустошён и не знал, куда двигаться дальше.

Вишнёвый роллс-ройс привёз нас к какому-то бару, внешне напоминавшему «Адские ворота»: тот же красный кирпич, обвалившийся по углам на фасаде, массивная металлическая дверь и пара вышибал на входе. Я думал, что Балтимор – большой город, где всё иначе, нежели в Сентфоре, но сейчас это место давало ясно понять – меняются лишь декорации, внутри всё одинаково до злого веселья.

Внутри помещение оказалось более приятным на вид: по стенам висела атрибутика бейсбольных болельщиков – флаги, фотографии, биты и мячи за стеклянными витринами. В воздухе пахло влажным деревом, табачный дым даже в столь ранний час наполнявший бар, создавал плотную дымовую завесу, сквозь которую прорывались лучи дневного света. Официантка – женщина средних лет, устало держа между зубами сигарету, опускала деревянные стулья со столов. Худой морщинистый бармен невидящим взором уставился в телевизор, вещавший дневные новости, замерев на месте, стоя с высоким бокалом в одной руке и белой салфеткой в другой.

– Эй, босс, одну кровавую Мэри, а вот этому милому красавчику, – Вишня указал большим пальцем на меня, усаживаясь на высокий барный стул. – Что ты пьёшь вообще сейчас?

– Просто томатный сок подойдёт, – я плюхнулся рядом, опираясь руками о полированную столешницу.

– Сок? Ты вот сейчас серьёзно? – Вишня бросил на меня удивлённый взгляд голубых глаз.

– Абсолютно. Больше не пью алкоголь с Драконами, бро, – я по-дружески пнул брюнета в плечо кулаком.

– Я тут как твой друг, а не член банды, говнюк, – Вишня прекрасно понял мою горькую шутку, сделав вид, что тоже посмеялся.

Когда наши напитки были готовы и выставлены на стойку, разговор сам собой потёк в расслабленном и тёплом ключе, будто бы мы и не расставались на пять долгих лет. За то время, пока в моей жизни не происходило ровным счётом ничего, Вишня успел жениться на Стэф, и они ждали появления на свет своего первенца зимой. Никогда бы не подумал, что этот раздолбай сможет запрыгнуть на одну-единственную женщину и не слезать с неё всю свою жизнь добровольно, но друг сумел приятно удивить.

– Мы перебрались в Балтимор, я периодически мотаюсь в Сентфор по некоторым поручениям, – он на секунду замялся, словно не решаясь произносить имя этого подонка вслух. – Главного. Я открыл своё казино здесь, так что на него уходит практически всё время и силы.

– Ах, вот, откуда такая тачка, босс, – я сделал акцент на последнем слове, от души порадовавшись тому, как складывается жизнь этого обаятельного парня.

– Если нужна работа, ты всегда можешь на меня рассчитывать, бро.

– Боюсь, я больше не хочу иметь дел с околозаконными предприятиями. Хочу просто жить, работать, зарабатывать на мраморный камень на кладбище.

– Как-то не слишком радужно, не находишь? – Вишня отпил из стакана и посмотрел на меня встревожено. – Всё это время она не писала тебе?

Вишня знал меня слишком хорошо, не произнося её имени вслух. Чувство жгучей несправедливости и обиды вытеснили светлый образ Сары О’Нил из моего сознания и сердца, а я в свою очередь делал всё, чтобы стереть её из памяти навсегда.

– Нет. Не хочу об этом.

На несколько минут воцарилась достаточно комфортная тишина, прерываемая голосом диктора прогноза погоды на фоне. Достав из кармана смятую пачку сигарет, подкурил и облегчённо выдохнул всё то дерьмо, что годами копилось в груди. Затяжка освобождения. Я горько улыбнулся этой своей мысли, но внутри стало гораздо спокойнее.

– Мне нужно домой, чтобы собрать все вещи, оставшиеся бабки и, наверно, перебраться сюда, – задумавшись и глядя на тлеющую сигарету, произнёс куда-то в воздух.

– Я отвезу тебя, сделаем это вместе, потом решим вопрос с жильём тут.

– Спасибо тебе, друг.

– За твоё новое начало, Тёрнер, – мы отрывисто чокнулись стаканами и, улыбнувшись, опустошили их.

***

Спустя неделю я перебрался в Балтимор и снял квартиру в рабочем квартале, неподалёку от металлургического завода Спэрроуз Пойнт. Дыра ещё та, но я был не в том положении, чтобы выбирать: впервые увидев меня на пороге, хозяйка – сухощавая старушка лет ста на вид, потянулась за дверной косяк, где хранила бейсбольную биту. Мне пришлось врубить оставшееся обаяние на полную мощность, чтобы объяснить, что я пришёл не вычищать её жильё, а заплатить ей денег и обзавестись своим углом в этом городе.

Оставалось решить вопрос с работой, потому что возвращаться в Драконы не было ни малейшего желания. Об этом времени в моей жизни чёрной печатью напоминал оскалившийся китайский дракон на всю спину и чёрная потёртая куртка с вышитым чешуйчатым змеем. Накинув её на спинку стула, я уселся на бежевый мягкий диван посреди комнаты, откупоривая банку с ледяным пивом и глядя на мудрое и могущественное существо на вышивке. Отпив из банки, я прислонился лопатками к мягкому изголовью, пытаясь собрать мысли в кучу. Пару минут просидев так с закрытыми глазами, я вырубился и проснулся лишь тогда, когда что-то холодное полилось по щиколотке. Чертыхнувшись и резко встав с дивана, я схватил банку и поставил её на кухонный стол. Не удивительно, почему мой организм решил отключить меня от реальности. Слишком много мыслей и событий окружали и не давали продыху ежедневно.

Прошедшая неделя была безумной: мой недолгий визит в Сентфор, встреча с мамой, которая заметно постарела, выглядела несчастной и потерянной, из-за того, что все её дети покинули отчий дом. Но пока я пролёживал бока на нарах, Бобс благополучно учился в Калифорнийском на политтехнолога. Всегда думал, что этот интеллигентного вида очкарик подастся в Масоны и будет управлять массовым сознанием. Он приезжал ко мне раз в месяц и каждый раз удивлял своими метаморфозами: Бобби становился моей умной копией в выглаженных рубашке и брюках, спорт плавно вошёл в его жизнь, как и секс, я полагаю, потому что он выглядел роскошно. Будь я девчонкой, как минимум, засмотрелся бы.

На его фоне я выглядел тупым громилой, чьё тело было покрыто разноцветными татуировками от самых кистей до шеи, и чей внешний вид внушал благоговейный ужас, нежели желание девушки запрыгнуть в койку.

Поднявшись в свою комнату, я окинул взглядом чёрный интерьер и улыбнулся. Мама ничего не трогала и ничего не меняла, словно я ушёл из дома буквально на пару часов. На письменном столе аккуратной стопкой были сложены мои ежедневники, в которых я записывал какие-то номера телефонов, имена должников и прочую хрень.

Открыв первый из стопки на сильно проглаженном сгибе листов, я сразу же поспешно его закрыл, понимая, что к горлу подступает ком и непрошенные, спрятанные под коркой льда чувства. Внутри лежала полароидная фотография, на которой застыли в моменте смеющиеся я, Сара, Вишня и Стэф в наш последний день в доме у озера.

Я хотел стереть из памяти её образ, словно застарелую тату шершавым кирпичом, оставляя саднящий шрам, как напоминание о том, что любви не существует, а ты, дурак, поверил в неё.

Закрыв глаза, пару раз глубоко вздохнул и прошёл к кровати, извлекая из-под застарелых скрипучих половиц пару чёрных спортивных сумок, набитых наличкой. Этого пока должно было хватить на то, чтобы обосноваться в Балтиморе первое время и начать уже с чистого листа.

***

Моё утро понедельника, как и каждое утро до этого, вот уже месяц, теперь начиналось в автомастерской «у Тони». Непритязательное название, но приемлемые цены и сервис для клиентов всех уровней, а также лояльность руководства к наличию судимости делали это место идеальным для меня. Физическая работа, близость к машинам и байкам, постоянный поток работы и хорошие чаевые от слишком довольных клиенток при приемке – кажется, я нашёл то, что мне по душе. Я делал то, что умел, при этом, не размазывая лица людей по асфальту и получая белую зарплату, бонусом шли восхищённо-похотливые взгляды клиенток, стоило мне только вылезти из смотровой ямы без футболки. Обычно, эти знакомства заканчивались в ближайшем баре после моей смены и быстрым сексом в туалете. Всех устраивал такой расклад, а Тони радовался увеличивающемуся потоку постоянных клиентов.

Я занимался очередным автомобилем, скручивая болты защиты, когда услышал приближающийся голос Адама – сына босса, главного менеджера по совместительству.

– Тёрнер, мне нужны твои золотые руки, приятель, – он присел на корточки и, глядя в просвет ямы, продолжил. – Шевроле Камарро, чувак, – он улыбнулся во все свои тридцать два белоснежных зуба. – Нужно, чтобы летала быстрее пули, посмотришь?

Я вытер перепачканные машинным маслом ладони серо-чёрной тряпкой и уже было собирался вылезать, чтобы осмотреть новый заказ, как на уровне моих глаз возникла пара стройных щиколоток, обутых в красные туфли на шпильке. На изящном подъеме ножки красовалась небольшая, но заметная татуировка с изображением чёрного дракона. В точности, как у меня на спине.

– Сара, твоя малышка попадёт в самые заботливые руки, поверь мне, милая, – Адам хищно оглядел стройные ноги, уходя взглядом вверх и поглаживая одной рукой девушку под коленом.

Сердце пропустило удар, а в голове каруселью понеслись мысли: «Нет, это не может быть ОНА».

Запах моря

Я никогда не забывала то чувство абсолютного и тотального опустошения, стоя на вокзале Сентфора, в ожидании того, кого, тогда казалось, я любила до забытья. Пока я заламывала руки, кусала губы и пыталась сдержать дикий вопль, раздирающий грудную клетку, жизнь другого человека неслась под откос с астрономической скоростью.

Моя же жизнь разделилась на «до» и «после» за тот злосчастный год, проведённый в захолустном городишке в компании весёлых подростков и грозных мужчин. И как бы я ни хотела избавиться ото всех воспоминаний о последнем годе в школе, обрывки памяти преследовали меня, влачась бестелесными призраками и проникая в мою жизнь.

Первое время в Балтиморе я страдала и каждый божий день умывалась собственными слезами, давясь истерикой и не находя себе места в новом и таком желанном городе. Моя жизнь, казалось, рухнула, когда я узнала о том, как сложилась судьба Тёрнера.

Но рядом оказался отец, которому, в отличие от матери, было не всё равно на меня и мою дальнейшую судьбу. Он был единственным человеком, поддержавшим меня тогда, когда я переставала существовать. Удерживая мою юношескую спесь, папа направил моё горе в иное русло, заставляя поверить, что жизнь без «уголовника» подарит мне гораздо большие перспективы. И если мой мозг был полностью согласен со всеми доводами о том, что я не обязана ломать свою жизнь, которая, по сути, только началась, то внутри всё пылало. Я теряла свою душу, тлеющую и умирающую от нестерпимой боли. Мне было безумно страшно. Пять лет были для меня запредельным сроком, и я не была к такому готова.

Каждую ночь, зарываясь в подушку и заливая её своими слезами, я прокручивала в голове возможные сценарии, как я могу вернуться к Майклу, но всё разбивалось в прах при осознании того, что всё безнадежно потеряно. Мы потеряны. Наша любовь потеряна и погребена в окружной тюрьме штата Мэриленд на пять долбанных лет.

Папа не знал об этом, но, когда прошло шесть месяцев с момента, как Майкла посадили, я приезжала к зданию тюрьмы. Я глушила мотор доджа и стояла на парковке, закуривая одну сигарету за другой, выдыхая дым в золотистый рассветный воздух, так и не находя в себе смелости зайти внутрь и поговорить с ним. Моё сердце рыдало, руки тряслись, обжигаясь о тлеющий фильтр, а тело парализовывали ужас и страх. Как я должна всё это пережить? Что нам делать? Пять лет – это долгий срок, мучительный и пугающий молодую студентку колледжа. В свой последний приезд туда я решила больше не мучить себя и быть честной – я не готова к такой жизни в ожидании. И самое сложное, что мне предстояло – попытаться простить себя за этот тяжёлый, невыносимый выбор. В тот вечер я долго кружила по городу, бесцельно сжигая бензин, пока машина не остановилась возле тату-салона. Недолго думая, я решила оставить частичку той наивной и слишком сильно любившей Сары, оставляя своего Дракона навсегда в своём сердце. Спустя два часа я выходила из одноэтажного кирпичного здания с неоновыми вывесками, а на подъёме стопы был приклеен пластырь, закрывавший оскалившегося грозного дракона, разинувшего пасть в атакующем рыке. Когда я села в машину, то слёзы снова застилали мои глаза, даже не собираясь останавливаться. Это была панихида по нашей любви и нашему будущему с Майклом Тёрнером.

Я училась заново дышать, заново жить без Майкла-мать- его-Тёрнера.

Жизнь в колледже захлестнула бушующей волной, унося меня с головой в учёбу. Решив, что это лучший выход из состояния, граничащего с помешательством и нервным срывом, я уделяла своему образованию максимально возможное время, игнорируя личную жизнь. Меня скорее можно было встретить на дополнительных лекциях или библиотеке, нежели на университетских тусовках.

Сара О’Нил старательно грызла гранит науки, пока всё веселье проходило мимо. Каждый раз, когда соседка по комнате в общежитии возвращалась с рассветом, еле волоча ноги и заполняя пространство вокруг ядовитым перегаром, я ловила себя на мысли, что всё это мне было не нужно. Очень многое стало не нужно без любимого человека, который каждую ночь снился мне. Каждый раз, во сне, мы были в доме у озера, на пирсе, и Майкл держал меня за руку, крепко сжимая её и притягивая к себе, целуя в макушку и шепча, что мы будем вместе, и всё наладится. Наступающее утро разбивало мою хрупкую иллюзию на миллион осколков, раня каждый раз, как в первый.

За упорство и жажду знаний я достаточно быстро прослыла любимицей преподавателей, а будучи на третьем курсе и любовницей одного из них. Мистер Стоун, преподаватель социологии, молодой специалист в своей области, красивый и статный мужчина тридцати лет, а также женатый подонок, вравший мне на протяжении двух лет. Мои вторые серьёзные отношения в жизни закончились болезненным разрывом и полным разочарованием в мужчинах. Конечно, напившись до чёртиков после получения диплома бакалавра, я снова переспала с этим козлом прямо в аудитории для лекций, но этот раз был последним для нас обоих.

В свои двадцать три года я была дипломированным магистром в области маркетинга, работала в крупной компании по производству металла, снимала квартиру в центре Балтимора и участвовала в ночных гонках на своем Шевроле Камаро. Вот, что я имела в виду, когда говорила о призраках прошлого: жажда скорости и желание почувствовать себя свободной хоть на доли секунд, пока нога жала на педаль газа, делали меня живой. Я вспоминала свой единственный вечер на байкерских гонках: как блестели борта байков, отражая горевший в высоких баках огонь, как в воздухе пахло бензином и грёбаным морем, которого мне не хватало до боли в сердце.

Мне потребовалась вся сила воли, чтобы заглушить в себе эти чувства, которые всё равно, даже спустя пять лет, тлели где-то глубоко внутри и согревали одинокими вечерами. Тачки стали моей слабостью и отдушиной. Все заработанные деньги я вкладывала в запчасти и всевозможные улучшения своей малышки, доводя её до совершенства. С появлением такого неженского хобби, по мнению моего отца, личная жизнь тоже перестала быть серой и мрачной. Я познакомилась с Адамом – обаятельным брюнетом с лёгкой небритостью, спортивным телом и абсолютно обезоруживающим мастерством гонщика. Его отчим владел сетью автомастерских, что было мне более чем выгодно.

Одна ночь, проведённая вместе после очередного заезда, где он пришёл первым, обогнав меня, плавно переросла в недо-роман без обязательств, и это устраивало нас обоих. Мы периодически встречались, утоляя физиологические потребности друг друга, и так же спокойно разбегались каждый по своим делам. Периодически, после секса, Адам загонял мой Шеви в мастерскую, экономя мне тонну денег. Наши отношения можно было назвать взаимовыгодным сотрудничеством, скреплённым качественным трахом раз в два дня.

Иногда я сама удивлялась своему приобретённому панцирю и цинизму, но в голове прочно засела мысль о том, что больше никогда и никого не буду любить так сильно и так самоотверженно, как когда-то в тихом маленьком городке, забравшему всё, что у меня было. Любить больно, терять любовь – невыносимо. Я завязала с этим дерьмом, предпочитая холодный расчёт без эмоций.

***

Этим утром всё пошло настолько не по плану, насколько было возможно. Сначала я проспала на работу впервые за долгое время, судорожно носясь по квартире, впрыгивая в офисный наряд, состоящий из юбки-карандаш, белой блузки и пиджака. Уже спускаясь по ступенькам подъезда, впрыгивала в туфли на шпильке.

По пути на работу мой Шевроле стал барахлить, что вообще не входило в повестку дня, потому что на неделе намечался очередной заезд на новой трассе, и моя малышка должна была порвать там всех в пух и прах.

За эти пять лет мир так стремительно изменился, что я никак не могла привыкнуть к тому, что сотовый телефон всегда был под рукой и решал множество проблем.

Позвонив в офис, предупредила, что сегодня задержусь и, скорее всего, буду после обеда, затем набрала Адама – тот с похотливой интонацией оповестил, что я могу заехать в мастерскую прямо сейчас, пока там появился какой-то новый чудо-мастер.

Добравшись до гаража Тони, я заглушила двигатель, докуривая в салоне машины и допивая остывший кофе, ощущая вязкое молочное послевкусие во рту. Отчего-то сердце билось чаще, чем всегда, но я списала эту несвойственную мне тахикардию на утренний стресс. Поправляя макияж, я взглянула на себя в маленькое прямоугольное зеркальце в козырьке. Вот уже пять лет, как я была платиновой блондинкой с неизменно алыми губами – неуверенная в себе, депрессивная и зажатая ботаничка О’Нил была похоронена мною собственноручно сразу же после окончания вуза, и я не хотела больше её возвращения в свою жизнь.

Стать максимально непохожей на себя прежнюю, жить яркой и насыщенной жизнью, не изменяя себе и своим желаниям. Эгоцентризм стал моей новой религией.

Я бросила окурок в урну, стоявшую неподалёку от входа в мастерскую, слегка поёжившись от нервно пробежавших мурашек, хотя на улице было достаточно тепло и солнечно.

– Привет, красотка, – Адам почти вприпрыжку бежал ко мне, и как только мы оказались достаточно близко, он приобнял меня за талию. – Твой рыцарь в сияющих доспехах спешит тебе на помощь.

– Привет, Адам, – я буднично чмокнула его шершавую небритую щеку. – Сегодня весь день какая-то чертовщина творится.

– Я знаю, что поможет снять с тебя проклятье, принцесса, – он по-хозяйски схватился за мой зад, крепко сжимая ладонь, отчего я слегка возбудилась.

– Давай сначала разберёмся с машиной, и потом я уделю твоей волшебной палочке пару минут, – я с вызовом посмотрела в его карие глаза и закусила нижнюю губу, проведя указательным пальцем линию от его груди до края ремня на брюках.

– Я мигом, – он прикусил мочку моего уха, обжигая шею горячим дыханием.

Он отошёл куда-то в сторону смотровой ямы, разговаривая с возившимся там механиком. Я стояла, скрестив руки на груди, когда до моих ушей донеслась всего одна фраза, перевернувшая моё нутро: «Тёрнер, мне нужны твои золотые руки, приятель».

Сначала я решила, что у меня галлюцинации и пора начинать снова пить курс тех расслабляющих таблеток, которые мне выписал психотерапевт. Но затем я решила сама подойти ближе к смотровой яме, вслушиваясь в голоса, стараясь не упустить ни единого слова. Адам уже хищно гладил мою лодыжку, пока почва уходила из-под моих ног при виде мужчины, который взбирался наверх.

Мне показалось, что я разучилась дышать, и моё сердце остановилось, не желая больше перегонять кровь. Прямо на меня из-под насупленных бровей смотрели тёмно-изумрудные глаза, удивлённо и испытующе. В следующую секунду я почувствовала то, о чём забыла очень давно, но вспомнила в момент, теряясь и прикрывая глаза, – запах долбанного табака, бензина и моря. Запах Майкла-мать-его-Тёрнера.