Loe raamatut: «Зима и незима», lehekülg 7

Павел

Известие о гибели лодки потрясло весь городок. Не было человека, который не бросился бы на телеграф сообщать своим родным, что с ним всё в порядке и что утонула лодка не из их базы. Своих родственников они успокаивали, понимая, что для родных тех, кто погиб в этой аварии, покоя не будет уже никогда, и никогда уже не покинет их боль утраты. Они переживали и сочувствовали, они были душой рядом с теми, кого настигла эта беда. Они хотели бы помочь, но помочь им не мог никто. Трагедия случилась, и их объединяла общая боль.

Люди повторяли имена погибших. У многих были знакомые, и даже друзья на этом корабле. Кто-то был знаком по училищу, кто-то вместе служил. И оттого, что они знали многих из них, боль становилась ещё сильнее и глубже. Люди молчали, говорили, вспоминали. Рассказывали об офицере, переведённом против своей воли на новое формирование перед самым выходом в море и потому счастливо избежавшем гибели, и о другом, ушедшем в плавание в последний момент вместо кого-то заболевшего. Сожалели о молоденьком матросе, так радовавшемся, что попал служить на суперсовременный атомоход, и не вернувшемся из своего первого похода. Совсем немногим повезло выжить в этом аду.

И долго ещё будут люди говорить о гибели лодки, искать виноватых, разбирать ошибки, удивляться, что утонула спасательная камера, и сожалеть о перевернувшихся и унесённых плотах. А те, кто остался жить, будут часто вспоминать, как выходили они на носовую надстройку горевшей лодки, бессильные помочь тем, кто остался внизу в пылающих отсеках; как сбрасывали плоты и прыгали за ними в ледяную воду; как лишь немногим удалось ухватиться за один из перевёрнутых плотов. У них хватило сил запеть, когда уходил в пучину когда-то могучий корабль, погружаясь в последний раз, чтобы уже никогда не всплыть.

Они пели, не обращая внимания на мокрые лица, то ли от морской воды, то ли от слёз, и замолкая лишь в те моменты, когда у кого-то вдруг не хватало больше сил держаться за плот, разжимались уже мёртвые пальцы, и следующий товарищ навсегда исчезал в глубине. И они снова пели. Над ними кружили самолёты, пилоты сбрасывали какие-то спасательные средства. Но эта помощь была уже бесполезна, так как все они быстро уносились течением и ни у кого из ещё державшихся на воде моряков не было сил плыть за ними. Прихода спасателей дождались немногие. Да и тем, кому довелось быть поднятыми ещё живыми на борт подоспевшего корабля, не всем удалось добраться живыми до берега. Часть из них погибла от сильного переохлаждения.

Эта трагедия с лодкой стала первой, о которой не умолчали ни газеты, ни телевидение, о которой заговорила вся страна, и вся страна впервые вместе с Северным Флотом склонила головы в скорбной минуте молчания.

* * *

В городке, где жил Павел, стали собирать средства в помощь семьям погибших. В день похорон туда отправилась делегация из их базы. Павел оказался среди тех, кому предстояло отвезти деньги и присутствовать на похоронах. Он и раньше бывал в этом городе. Лодки часто заходили сюда выгружать торпеды. Городок был небольшой, но достаточно оживлённый. У Павла жило здесь много знакомых, и ему всегда было с кем пообщаться. Сейчас здесь всё, словно, замерло. Люди почти не разговаривали, и на лицах каждого можно было прочитать невыразимое горе, растерянность и непреходящую боль.

Весь городок собрался у Дома Офицеров попрощаться с погибшими товарищами. Просторная площадь едва вмещала всех собравшихся. Мрачные сопки, низкое серое небо – всё это, словно, дополняло чёрные одежды людей и, казалось, сама природа горевала вместе с ними.

Стоя в этой траурной толпе, Павел смотрел на рыдавших над гробами женщин. Стон, повисший над площадью, заглушал звуки играющего оркестра. Люди то и дело теряли сознание, кто-то бился в истерике, кто-то застыл не в силах пошевелиться от охватившего всех горя.

Он смотрел на потерянные лица и чувствовал, как по его собственному лицу текут слёзы, а руки судорожно сжимаются в кулаки. Его взгляд остановился на маленькой чёрной фигурке, рядом с которой жались двое мальчишек и крошечная девчушка. К женщине подходили люди и что-то говорили ей. Она смотрела на них безжизненным застывшим взглядом. Её длинные пушистые ресницы отбрасывали тень на почерневшее лицо. Это лицо показалось ему таким прекрасным и таким дорогим, когда он понял, что это была она. Марина. Навсегда потерянная для него первая жена. Единственная любимая женщина в его незадавшейся жизни.

Сейчас она была так близко и так далеко. Охваченная своим горем она смотрела прямо на него, но он понимал, что она не видит его и не узнаёт. Его не было больше в её жизни, и сейчас от неё уходил и тот другой, шедший с ней рядом все эти годы. Он перевёл взгляд на её детей.

«Двое мальчишек. Один, наверное, тот, приёмыш. А другой и девочка – её дети от нового мужа», – думал он. «Так вот за кого она вышла замуж. Столько лет жила так близко, а я даже не догадывался об этом. Сколько раз я бывал в этом городе и ни разу не встретил её. И вот теперь… Надо узнать её нынешнюю фамилию, где живёт. Я найду их потом. Теперь я не потеряю тебя. Я буду рядом. Я буду помогать тебе, даже если мне никогда больше не удастся войти в твою жизнь. Я буду твоим другом, твоим хранителем и защитником. Я стану опорой твоим детям даже, если ты не захочешь принять мою помощь».

Эта клятва, данная самому себе в час скорби и покаяния, наполнила отныне его жизнь новым смыслом.

Как ни странно, но эта трагедия принесла ему, Павлу, новую надежду и возродила его прежнюю потерянную любовь.

До конца похорон он старался быть поближе к Марине и, когда она потеряла сознание, был одним из тех, кто подхватил её и бережно поддерживая, вёл за уплывающим дорогим ей гробом. Он помогал довести её домой, подбадривал ревущую детвору, и до самого своего отъезда оставался рядом в её квартире, помогая всем, чем только мог. Марина иногда приходила в себя, но он старался не попадаться ей на глаза, чтобы не растревожить её ещё больше в такой момент. Она так и не поняла, кто был рядом с ней.

Поздно вечером Павел уехал, оставаясь мыслями рядом с Мариной, и увозя с собой тревогу о ней и её ребятишках.

* * *

В конце мая ему удалось снова побывать в их базе. Его корабль зашёл сюда всего на несколько часов, и он, выкроив свободное время, бросился в городок к её дому. Он не знал, что скажет ей, что может сказать ему она, и потому не решился подняться в её квартиру. Он остановился у подъезда в раздумье. Ему повезло. К дому подошёл младший из её сыновей, видно, возвращавшийся из школы. Павел окликнул мальчика, спросил, как у них дела, как чувствует себя мама, и протянул ему конверт.

– Это вам от друзей, – сказал он, быстро развернулся и поспешил назад на корабль. Он не вкладывал в конверт ни письма, ни записки, положил только деньги.

– Ей с тремя детьми такая помощь будет сейчас просто необходима, – говорил он себе. – И зачем ей знать, от кого она.

* * *

Летом он остался один. Лариса укатила к своим родственникам, прихватив дочку, а Павел, как всегда не вылезал из морей, забывая о сне и отдыхе. Его поддерживали только мысли о дорогих ему людях. Теперь у него была не одна дочь. В его жизнь снова вошла Марина. Марина со своими детьми и своей болью. И ему хотелось освободить её от этой боли, переложить её на свои плечи. Он не знал, какой будет его жизнь дальше, что ждёт его завтра, но понимал, что теперь эта жизнь не была бессмысленной и у него есть настоящая цель. Конечно, впереди ещё ждут горечи и потери, но он верил – то, что он приобрёл так неожиданно, поможет ему справиться со всеми будущими бедами. Вот только такой страшной беды он не ждал.

* * *

Из летнего отпуска Лариса вернулась чуть посвежевшая, но, как всегда, злая и недовольная. Катюшка простыла в дороге и капризничала, от чего мать только больше раздражалась. Павел снова погрузился в свой семейный ад. Радость ему доставляли лишь вечера, когда жена задерживалась где-нибудь в гостях, а он оставался вдвоём с дочкой, играл с ней, учил читать слова, рассказывал смешные истории. В такие моменты они оба чувствовали себя счастливыми.

Жена снова начала выпивать и всё чаще появлялась дома навеселе. Это беспокоило Павла. Особенно, когда ему приходилось уходить из дома на длительный срок. Экипаж готовился в очередное плавание, и он боялся за дочку. Перед уходом в море Павел обошёл всех знакомых, и те пообещали ему следить за ребёнком, урезонивать Ларису, и если что, не оставлять его Катюшку в беде. На дорогу Лариса пожелала ему никогда не возвращаться. Это было слишком даже для неё, и Павел решил после окончания похода наконец-то заняться разводом. Лариса совсем скатывалась в пропасть, и удержать её от этого падения он не мог. Оставалось только спасать ребёнка. С такими невесёлыми мыслями да ещё с тревогой за Марину и ушёл он в своё очередное плаванье.

Перед самым уходом в море встретил он старого заместителя из своего прежнего экипажа, который ехал по делам в городок, где жила Марина. Его и попросил Павел передать ей очередной конверт с деньгами.

– Скажите, что от друзей и всё. Да узнайте, как у них дела. Когда вернусь, расскажете, – попросил он. Николай Сергеевич согласился, взял деньги и, как только выдалось свободное время, пошёл к Марине.

Дверь ему открыла молодая женщина с огромными печальными глазами.

«А вот и таинственная незнакомка», – подумал он, вспоминая лицо с когда-то увиденной фотографии.

Поручение он выполнил. Деньги передал, умудрившись не сказать от кого. Расспросил про жизнь, про детей. Оставленный гостеприимной хозяйкой на ужин, он починил ей кое-какие мелочи, которые теперь чинить в этом доме было некому. Николай Сергеевич удивился тому, что Марина не спешила уезжать из городка.

Семьям погибших моряков давали квартиры на Большой земле. Оказалось, что и их ждала новая квартира, но Марина никак не могла бросить обжитое место, не могла уехать от ставших такими родными друзей, оставить этот дом, где всё было сделано руками мужа, дышало им и напоминало о когда-то счастливой жизни. Её держали здесь и школа, и сопки, и полярная ночь, и бесконечная зима. Ей казалось, что только здесь сможет она возродиться к новой жизни, сможет поднять своих детей. Это и сказала она своему неожиданному гостю, и тот понял её, сумел найти нужные слова поддержки и одобрения.

Вернувшемуся из похода Павлу он подробно рассказал о своём визите, следя за выражением его лица, и отметив радостное оживление в его глазах и вздох облегчения, вырвавшийся у него после этого рассказа.

* * *

Мысли Павла теперь постоянно были заняты Мариной, вот только её фотографии у него больше не было. Однажды он забыл оставить её в каюте и случайно принёс домой. Лариса, любившая пошарить в его карманах, нашла карточку и порвала её в мелкие клочья. Но подлая женщина не выбросила её всю, ссыпала половину клочков назад в его карман. Представляла себе, как найдёт он фотографию, как начнёт собирать оставшиеся кусочки. Злорадствовала, увидев какой болью исказилось его лицо. И кусала от досады губы, ещё раз убедившись, что не забыл Павел своей бывшей жены. Не забыл и не разлюбил.

Лариса

Всё чаще размышляла Лариса над своей жизнью. Ей было давно за тридцать. Семейная жизнь не удалась. Богатств не нажила. Работы и той нет. Да и как найдёшь работу в таком маленьком городишке? Две школы переполнены детьми и учителями, третью всё никак не достроят. Да и не хотелось ей возвращаться в школу. Не любила она это нервное и неблагодарное занятие, не оставляющее времени на личную жизнь. Опять же и репутация у неё была не для школы.

Но место найти стоило. Чувствовала, что не долго ещё будет ей по пути с Павлом, и он вот-вот подаст на развод. Надо было как-то определяться.

– Дочку ему, конечно, не отдам. Пусть пострадает. Да и не его это дочка, – говорила она себе со злобной ухмылкой.

Хотя со временем девочка становилась для неё всё большей обузой, Лариса решила не оставлять ребёнка мужу, понимая, каким это будет страданием для него. Ей даже не приходило в голову, что и её дочка будет страдать. Об этом она не думала. Куда важнее была месть. Всё, чего хотела для Павла эта озлобленная женщина – только посильнее ему досадить, да побольнее ударить. Ненависть в её душе разрослась и теперь уже совсем не знала границ. Теперь даже при дочери она не стеснялась говорить гадости о муже.

Девочка обожала отца и потому, слыша грубую брань матери, начинала кукситься и сердито повторяла:

– Не ругай папу. Он хороший.

Это злило Ларису ещё сильнее, она принималась кричать уже на дочку, чем ещё больше доводила ребёнка до слёз. В раздражении могла и отшлёпать испуганную малышку. Катюшка стала нервной и плаксивой, по ночам вздрагивала, металась в своей кроватке, а Лариса обращала на неё всё меньше и меньше внимания и всё чаще оставляла девочку одну то дома, то на улице, занимаясь лишь собой.

* * *

Да, ей нужно было искать работу. Потому-то Лариса и обрадовалась, когда знакомые сообщили ей о подходящем местечке на воинских складах. Работа была не тяжёлая, к тому же поближе к материальным ценностям, и она согласилась. Пристроив девочку к няне, она вышла на службу. На новом месте быстро освоилась, обзавелась полезными знакомствами и, найдя новый интерес в жизни, несколько успокоилась и стала поменьше досаждать Павлу.

Виделись они всё реже, заботы о дочери Ларису не обременяли. По вечерам она уходила то в гости, то в ресторан с подругами, забывая иной раз покормить ребёнка и уложить спать. Муж, возвращаясь со службы, часто заставал испуганную девочку, сидящую в темноте на диване, заплаканную и голодную. Катюшка бросалась к нему на шею и не отходила от отца, пока он кормил её, умывал и укладывал спать. Он убаюкивал девочку на руках, клал в кроватку и ещё долго сидел рядом, грустно размышляя о том, как помочь ей, как забрать у матери при разводе. Павел пытался образумить жену, но та лишь равнодушно отмахивалась.

Каждый выход в море становился для Павла всё тревожнее. Беспокойство за дочь возрастало. А Лариса жила в своё удовольствие, ни о чём не думая и не волнуясь.

Павел

Вернувшись из похода, Павел не забыл о своём решении оформить развод и потому стал заниматься им в редкие свободные от службы часы. А старпомовские обязанности оставляли ему таких часов очень мало. На службе Павла ценили за ответственность и знание своего дела и уже поговаривали о его назначении должность командира лодки.

Было воскресенье, но с утра его вызвали на корабль из-за усилившегося ветра, и ему пришлось забыть про выходной. После обеда ветер стал стихать, и Павел отправился домой.

В марте солнце чаще пробивалось сквозь тучи, и светлый день был значительно длиннее, чем в феврале. Разгулявшийся ветер расчистил небо, лёгкий морозец заставлял скрипеть снег под ногами, верхушки сопок розовели от ярких солнечных лучей, но ставший таким приятным день почему-то навевал лёгкую грусть и тревогу.

Подходя к дому, Павел увидел странную шумную толпу возле озера. Народ волновался, рядом стояла «скорая помощь», и кого-то укладывали на носилки. Павла, как ветром сорвало, и он бросился к машине. Мельком ему удалось увидеть, что человек на носилках был слишком маленьким и похожим на разноцветный мокрый мешок. В толпе мальчик лет десяти в расстёгнутой курточке уже, видимо, в который раз повторял окружавшим его людям:

– Я видел, как она с горки на санках съехала. А там под снегом вода. А она не видела. Ну и съехала. А там вода. Ну, я вижу, она не вылезает, я и побежал позвать кого-нибудь. А она, эта девчонка, часто одна гуляет. За ней мамка не смотрит. Вот она и провалилась. А я побежал.

Дальше Павел уже не слушал. Он рванулся к отъезжавшей машине и почти на ходу вскочил внутрь. Врач, склонившийся над тельцем, поднял голову:

– Поздно. Слишком долго пробыла в воде. Уже поздно.

Павел видел перед собой только мокрый куль одежды и безжизненное посиневшее детское личико с прилипшими ко лбу светлыми кудряшками. На лице застыло выражение испуга. Он завыл. Дико. Совсем по звериному:

– Катюшка! Катька! Катенька! Нет, не отдам.

* * *

На похоронах Лариса то истерично визжала, то лежала молча почти без чувств, безумно вращая помутневшими глазами. За столом она напилась и уснула одетая, на полу у дочкиной кроватки. Павлу было не до сна. За эти несколько дней он так был растерзан своим горем, что уже больше не мог оставаться в этой квартире рядом с полубезумной пьяной женщиной. Он достал чемодан и начал укладывать вещи.

– Пока поживу в казарме, а там устроюсь как-нибудь, – решил он. На глаза ему попалась любимая Катюшкина кукла, он подержал её в руках и бережно положил в чемодан поверх вещей.

Жена пришла в себя, уселась в кресло и стала наблюдать за сборами Павла. Волосы её растрепались, краска на ресницах расплылась, глаза покраснели и опухли. Она поискала взглядом бутылку и, пошатываясь, пошла к столу. Павел едва взглянул на неё, продолжая свои сборы, и это, видимо, окончательно вывело Ларису из себя. Она встала, опираясь на стол, со стаканом в руке, и он услышал не то голос, не то шипение разъярённой кошки. Он знал, что сейчас пойдут старые ругательства и обвинения, и приготовился не обращать на них внимания, но то, что выкрикивала Лариса сейчас, ошеломило его и заставило застыть и слушать её жуткий бессмысленный рассказ, пересыпанный бранью и проклятиями.

– Что? Уходишь? Давно пора. А куклу оставь, не трогай. Это не твоей дочери. Это моей дочери. Моей. И ты не имеешь на неё никакого права. Ты ей не отец. И не был никогда. Я её от другого мужика родила. Как я тебя ненавижу! Это ты сломал мне жизнь. Из-за тебя всё у меня не так. А знаешь, за что я тебя ненавижу? Не знаешь. Не помнишь. А я всё помню и никогда не прощу. До самой смерти. Только я тебе уже отомстила. Страшно отомстила. Я уже отняла у тебя сына. Давно отняла. А ты даже не знал. Ты меня не помнишь. А ведь мы с тобой не в гостинице познакомились, а раньше. Гораздо раньше. На свадьбе у твоего дружка. А где провёл ночь после свадьбы, помнишь? Кого обнимал и целовал, а на утро сбежал, как собака. А я на вокзал бежала за ним. Дура! А он отвернулся, узнавать не захотел. А потом женился. На своей Мариночке женился. Думаешь, я не знала твою любимую жёнушку? Ещё как знала. В одной комнате два года жили. Ненавижу её. А знаешь, что я сделала с твоим сыночком, которым ты меня наградил? Знаешь? Жёнушке твоей дорогой подбросила и даже записала его на твоё имя. Она даже не заметила, как я её паспорт выкрала. Дурочка добрая. А ты таким мерзавцем оказался, что и собственную жену с собственным сыночком бросил. Вот я тебе и отомстила. Ты не своего сыночка растил, а мою доченьку нянчил. Мою нянчил. Вот только некого больше нянчить, некого, – и она повалилась на пол в пьяной истерике.

Застыв от изумления, Павел тупо смотрел на катающуюся по полу женщину, а в ушах всё ещё отзывались эхом её слова:

– Жёнушке твоей дорогой подбросила, подбросила, подбросила…

* * *

Их развели через месяц. Быстро и без лишних вопросов. Судье и так всё стало ясно, когда она увидела Ларису, явившуюся на суд с новым ухажёром, раскрашенную и слегка навеселе, и когда она взглянула в грустные глаза высокому молчаливому мужчине. Выходя из зала суда, Лариса по своему обыкновению послала Павлу несколько ругательств и пожелала никогда больше с ним не видеться. На том и разошлись.

* * *

После обеда во время адмиральского часа, Павел лежал в своей каюте и думал, думал, думал. Он вспомнил ту далёкую свадьбу и давно забытую незнакомку, и понял, наконец, почему ему всегда казалось, что знал он Ларису когда-то раньше. Оказывается, действительно, знал. И понятной стала ему вечная ненависть в её глазах. Значит, и перед нею он тоже виноват. Виноват в своём легкомыслии и безразличии к судьбам других людей. Теперь-то он хорошо представлял, что это значит, отвечать за других. Жизнь многому научила его, но, как жаль, что это умение пришло слишком поздно.

А ведь тогда он даже не придал значения тому, как ему казалось, небольшому приключению. Девушка всё время вилась вокруг него, словно предлагая себя. Он и сам не заметил, как оказался в роли провожающего. А в дом к ней вошёл лишь потому, что здорово замёрз. Он даже не запомнил её имени, и лицо девушки тоже сразу уплыло из его памяти. Тогда ему всего лишь захотелось погусарить. Да и почему бы не взять то, что было так доступно.

Потом его сморил сон, но под утро, словно, что-то толкнуло, он открыл глаза, осмотрелся в незнакомой комнате и осторожно, не включая свет, чтобы не разбудить спавшую рядом женщину, выбрался из постели, оделся и вышел на улицу. Дождь кончился, было свежо, сон скоро прошёл, и он быстрыми шагами направился к себе домой.

Об этой женщине думать не хотелось, словно, ничего и не было. Он не помнил, чтобы она приходила на вокзал. Может, и была, может, он действительно отвернулся, но не для того, чтобы обидеть её, а просто ничего она для него не значила. Не значила на столько, что уже утром он не мог представить её лица и даже её фигуры. Мало ли какие женщины приходят на вокзал, ведь совсем не обязательно рассматривать их и узнавать в них случайных знакомых.

Каким же легкомысленным он был тогда! Павел ещё не знал, что в жизни всё значимо и важно и, что порою незаметные мелочи способны перевернуть и разрушить человеческую жизнь. Вот так и случилось с ним, с Ларисой, с Мариной. Теперь-то он понимал, что за безразличие, трусость, подлость и глупость рано или поздно приходится платить. А жизнь иногда выставляет непосильные счета.

Вспоминал Павел и свой последний разговор с Мариной, краснея вновь от стыда за все безумные слова, сказанные им когда-то. Перед глазами возник образ мальчика, увиденного им на похоронах. Значит, это был его сын. Его сын. Сын, о котором он никогда не знал, но который мог бы на самом деле быть рядом с ним все эти годы. Мог бы. Но он, Павел сделал всё, чтобы потерять их: и жену, и сына. Но всё же в мире было какое-то равновесие. Не стало его любимой дочери, но оказалось, что у него есть сын. И сын жил все эти годы совсем недалеко от него. И совсем недалеко жила любимая женщина. И какими бы разными ни были их дороги, они всё же пересеклись. Может быть, для того, чтобы слиться, наконец, в одну общую для них дорогу.

«Я должен поговорить с Мариной. Я должен. Я знаю, что это принесёт ей новую боль. Но это мой сын. И я в ответе за этого мальчика. Я должен хотя бы иногда видеться с ним. А, если Марина знала, что этот ребёнок был моим? Если Лариса сказала ей?» – эта мысль заставила его снова покраснеть и обрушить на себя новый поток упрёков.

Но решение он принял. И потому при первой же возможности отправился в городок, где жила Марина с детьми. Было начало июня и ему не повезло. Просто не повезло. Соседи сообщили, что Марина увезла детей на всё лето, и они появятся здесь только к осени. Разговор откладывался. Впереди его ждало море, сдача боевых задач и очередное плавание.

* * *

Несколько раз через знакомых он передавал им деньги, никогда не открывая своего имени, узнавал, как у них дела, но до самой следующей весны ему не удавалось попасть в их края.

На этот раз его лодка должна была простоять в их базе несколько дней. Времени для визита было достаточно и, собравшись с духом, Павел отправился на берег. Он выбрался из лодки и сошёл по трапу. У соседнего пирса толпилась шумная кучка детворы.

– Это что за нашествие? – спросил он.

– Школьников на экскурсию привели, – сообщил ему вахтенный, и Павел остановился посмотреть, как перебираются на борт ребятишки.

Девчонки шагали по качающемуся трапу, осторожно держась за поручни и тихонько повизгивая от страха. Мальчишки же, немного бравируя, почти взбегали по шатким ступенькам и бодро ступали на скользкую чёрную поверхность лодки. Кто-то развеселился не на шутку и начал толкать своих соседей. Ребята стали отвечать ему, и ситуация приняла опасный оборот. Павел уже собрался прикрикнуть на шалунов, когда один из мальчиков, стоявший ближе всех к краю, вдруг резко качнулся и, не удержавшись на ногах, полетел в воду. Мгновенно повисшая тишина прервалась громким всплеском и испуганными криками детворы. Павел не помнил, как на ходу сорвал с себя шинель и прыгнул вниз.

Сначала вода накрыла его с головой, но он быстро вынырнул и огляделся. Парня не было видно, и только рядом плавала его шапочка. Он опять нырнул, пытаясь разглядеть тело в темноте. Руки наткнулись на что-то большое и мягкое. Павел схватил его и вытолкнул наверх. Рядом уже плавали спасательные круги. Он подтянул к себе ближайший, протолкнул в него мальчика, быстро закрепил верёвку, перекинул её через себя и покрепче ухватился за круг. Матросы начали осторожно выбирать канат, подтягивая их к пирсу. Павел с усилием удерживал ребёнка. Перед глазами плыло личико дочери, в ушах звучали слова врача:

«Поздно, слишком поздно».

– Нет, нет. Здесь не будет поздно. Я не дам. Я не позволю.

Наконец их подняли. Павел попытался встать на ноги, но неожиданно упал и потерял сознание.

* * *

Очнулся он на больничной кровати и, повернув тяжёлую голову, увидел перед собой сначала белый халат, а потом улыбающееся лицо медсестры:

– Ну вот, наконец-то. Пришёл в себя, – сказала она и побежала за врачом.

Первое, о чём спросил Павел доктора, было жив ли мальчик.

– Жив. Жив, слава Богу. Лежит в соседней палате. Там мать с ним рядом. Всё будет хорошо.

Только теперь Павел с облегчением вздохнул, ещё раз ощутив на своих руках мокрый куль одежды и вспомнив тот первый раз, когда обнимал мёртвую девочку, и уже ничем не мог ей помочь.

– Успел. Успел, – сказал он себе и зажмурил глаза, чтобы не дать скатиться по щекам набежавшим слезинкам.

– Долго я пролежу здесь?

– Два дня точно, – ответил врач.

Два дня. Неужели ему снова не суждено увидеть Марину? Неужели он снова не сможет поговорить с нею? Павел уснул с этими мыслями и очнулся только, услышав рядом голос медсестры:

– Вот видите, он спит. Поблагодарите в другой раз.

Он открыл глаза и натолкнулся на удивлённо-испуганный, узнающий взгляд, устремлённый на него.

У кровати рядом с сестрой стояла Марина. Казалось, она совсем не изменилась. Лишь у глаз появилось несколько чуть заметных морщинок, разбегающихся в стороны ласковыми лучиками, а фигура, всё ещё по-девичьи хрупкая, обрела мягкую плавность. У него разом пересохло в горле, пальцы нервно сжали край одеяла.

Они молчали несколько долгих мгновений, не в силах отвести взгляды и произнести хотя бы слово. Потом Марина опустилась на стоявший рядом стул. Руки, лежавшие на коленях, комкали носовой платок, с ресниц скатывались крупные слезинки. Она вздохнула глубоко и, собравшись, наконец, с духом, выговорила:

– Спасибо. Спасибо, что спас сына.

Плечи её судорожно вздрогнули, она быстро вскочила и скрылась за дверью. Павел дёрнулся на кровати, пытаясь удержать её за руку, но не успел, и устало упал на подушку. Так, значит, вот чьего сына он спас. Какая коварная штука жизнь. Какие повороты и подвохи готовит она на пути. Он снова вернулся к своим невесёлым мыслям.

Да, мысли его были не веселы, но каковы были бы они, узнай он, что спасти ему довелось своего собственного сына, о чьём существовании он даже не подозревал.

Больше Марина не приходила, только медсестра принесла переданные ему фрукты. Поднявшись, Павел отправился в соседнюю палату, где лежал мальчик.

– Ну, здравствуй, крестник. Давай знакомиться, – сказал он, протягивая ему по-взрослому руку. Парнишка в ответ пожал его пальцы своей тонкой ручонкой и доверчиво глянул на него карими глазами. Они долго говорили о том, о сём. Павел рассказывал о море, о лодке; расспрашивал мальчугана о школе, о родных. Парнишка назвался Алёшей и Павел подумал о том, что вот сейчас он разговаривает с братом своего сынишки и с сыном любимой женщины. На душе сделалось тепло и почему-то очень спокойно. Под конец разговора Алёшка пообещал обязательно познакомить его с мамой, и они расстались до следующего утра. Когда Павел выходил из палаты, он услышал за своей спиной голос мальчика:

– А я Вас помню. Вы однажды приносили нам деньги от друзей. Ну, когда папа погиб.

– Спокойной ночи, – тихо сказал Павел и, еле сдерживая неожиданные слёзы, закрыл за собой дверь.