Жизнь как на ладони. Книга 1

8

– Убили! Кирьку моего убили! – птицей кинулась к мальчонке тётка Маня. – Кто тебя истерзал?

– Лиса! Меня лиса покусала!

Ребёнок, задыхаясь, хватался за мать окровавленными руками и как будто оправдывался:

– Я её и не трогал вовсе. Она сама из-за куста как выскочит и ну кусать, ровно бешеная!

– Бешеная! – тётка Маня вздрогнула, внезапно обессилев от страшной мысли.

– Бешеная… – эхом подхватил Тимошка и с жалостью посмотрел на Кирьяна.

Он хорошо помнил, как прошлым летом от укуса бешеной лисы погиб деревенский печник дядя Сеня. Умирал он долго и мучительно. Мальчишки бегали к его избе, заглядывали в окна и с замиранием сердца смотрели, как добрый и безобидный дядя Сеня клубком катается по полу и бьётся головой о ножки стола. Мама говорила, что при этой болезни люди не могут пить, поэтому её ещё называют «водобоязнь».

– Смотрите, ребятишки, без спросу в лес ни шагу, – предупреждала она Тимошку, Кирьку и Катьку, – от этакой хворобы ни один лекарь не вылечит. Да крепко запомните: ежели лиса или собака сама на людей бросается – быть беде.

Тимошке стало так жалко Кирьяна, что из глаз сами собой побежали непрошенные слезы. Хоть и вредный парень Кирька, нравный да капризный, но всё ж таки братушка – родная кровь.

– Мальчика необходимо срочно отвезти в больницу на прививочную станцию и привить от бешенства, – решительно сказал Пётр Сергеевич. – Занесите ребенка в дом. Я его перевяжу, я врач. Да поторапливайтесь, – скомандовал он тётке Мане.

Баба опомнилась и перестала выть:

– Ты лекарь?

Она вцепилась в полу пиджака доктора и поволочилась за ним по пыльному крыльцу, стуча коленями о ступени:

– Не дам! Не дам тебе своего Кирьку! Пусть дома умрёт, а в больницу везти не дам! Вы его там докторскими ножами зарежете и ядовитыми зельями опоите!

Доктор отпихнул обезумевшую женщину, взял Кирьяна на руки и понёс в избу, не обращая внимания на то, что кровь пачкает светлый рукав его пиджака.

– Сообщи вознице, что едем в Петербург, я заплачу, – сказал он Тимошке через плечо и принялся за перевязку.

Мальчик со всех ног кинулся к экипажу.

«Только бы скорее добраться до этой прививочной станции, – думал он, – а там дядя Петя обязательно вылечит Кирьку, раз обещал».

Но кучер неожиданно для него наотрез отказался:

– Хоть убей, барчук, не поеду. У моей лошади копыто сбилось, не дойдёт она до Петербурга. – Он расстроенно махнул рукой и стыдливо отвёл глаза. – А другой лошадки у меня нет. Обезножит эта – хоть в петлю лезь. Чем детей кормить?

«Надо бежать к лавочнику, у него есть лошадь», – вспомнил Тимошка и понёсся по узкой деревенской улице, срезая углы и перемахивая через заборы.

– Тимка, Тимошка! Откуда ты взялся? – бежали за ним друзья-приятели, пытаясь остановить и расспросить поподробнее, что с ним приключилось.

Школьная подружка Лушка поймала его за курточку и стала обнимать.

– Потом, Лушка, недосуг мне, беда у нас, – вырвался он из цепких девичьих пальцев, оставив в её руках две пуговицы.

Лавочника, дядьку Ефима, Тимка увидел издалека. Слава Богу! Дядька Ефим, как всегда в это время дня, сидел на завалинке около покосившейся двери лавки и задумчиво плевал в кучу песка шелуху тыквенных семечек, одновременно отпихивая сапогом наглого петуха, норовившего вскочить хозяину на руки.

– Тю! Никак Тимка Петров! – хлопнул он ладонью по коленке. – А бабы говорили, что ты в лесу пропал. Вот сороки! Языки бы им поотрезать. Да нарядный какой! Разбогатела Манька, что ли? Надо с неё долг взыскать, а то она мне аж десять рублей задолжала.

– Дядька Ефим, дайте лошадь до Петербурга, Кирьку бешеная лиса укусила, – перебил Тимошка торговца, – доктор говорит, что его надо срочно везти в больницу на прививочную станцию.

Мужик перестал жевать и немигающе уставился на мальчика:

– Бешеная, говоришь? Беда! Помрёт Кирьян, хоть вези его на станцию, хоть не вези. От бешенства все помирают.

– Дядя Ефим! Дай лошадь Христа ради! – заревел Тимошка.

– Да нет у меня лошади, – пожал плечами Ефим, – на дальнее поле с сыновьями отправлена картоху сажать. Чай сам знаешь, земельный надел у нас немалый, работы много. – Он призадумался. – Хотя, постой, спроси у батюшки Василия. Вроде бы его попадья говорила, что они уже отсажались.

«Точно!» – обрадовался Тимошка. Как же он забыл про сельского священника отца Василия? У него ведь тоже лошадка имеется. Батюшка часто ездил на ней в дальние деревни навещать больных, совершать требы да и просто поддержать свою паству добрым словом и отеческим наставлением. Батюшка точно даст! Тимофей не раздумывая кинулся дальше: – Брысь, Буян! – крикнул он на ходу Ефимовой собаке, собирающейся любовно схватить его за штаны. – Видишь, какое горе у нас!

Батюшка жил на горе, возле старинной каменной церкви красного кирпича, утопавшей в зелени вишнёвого сада и кущах цветущей сирени. Духмяный воздух был такой густой, что у мальчика на мгновение закружилась голова.

– Отец Василий, отец Василий, – сухими от быстрого бега губами выдохнул Тимка, едва завидя невысокую батюшкину фигуру в холщовом подряснике, – отец Василий, лошадь бы нам. Кирьку в Петербург свезти, его бешеная лиса покусала.

– Тимошка, ты? – опешил батюшка. Но больше не стал ни о чем расспрашивать и без лишних разговоров вывел из конюшни свою каурую кобылу Диану и сказал: – Помоги запрячь.

Тимка пулей метнулся в сарай за сбруей и через несколько минут уже подъезжал с батюшкой к тёткиному дому. Пётр Сергеевич ждал его у изгороди. Он приветственно, как давнему знакомому, кивнул батюшке, взял у него из рук вожжи и крикнул в глубину дома:

– Несите мальчика.

Дверь приоткрылась, и Тимка увидел бледную тётку Маню с забинтованным чистыми тряпками Кирькой на руках. За ними тащилась испуганная Катька, а из кухни доносилась развесёлая песня пьяного дяди Васи, тёткиного мужа. Кирьян чуть всхлипывал и с опаской поглядывал на строгое лицо Петра Сергеевича.

– Благословите, батюшка, нас на успешное лечение, – склонил голову доктор перед отцом Василием.

Сельский батюшка уверенной рукой перекрестил его, приложил свой крест к губам Кирьяна, поцеловал в макушку Тимошку:

– Бог в помощь. Будем ждать вас назад с хорошими вестями.

Шарабан тронулся, тётка Маня взвыла белугой и кинулась вслед за повозкой:

– Доктор, слышь, доктор! Бери себе Тимошку-то! Всё бери, только спаси Кирьку, – ещё долго слышался её рыдающий голос.

9

– Маманя! К мамане хочу! – время от времени подвывал Кирька, удобно устроенный в экипаже на куче чуть подопревшего сена. – Отпусти меня, дядька! – опасливо косился он в сторону Петра Сергеевича.

Тимошка скатился поближе к брату и втянул ноздрями знакомый запах сухой травы. Сразу вспомнилось, как тёмными зимними вечерами ходил он вместе с мамой в хлев, чтоб подоить белолобую коровку Милку. Пока мама крестила углы хлева и зажигала закопчённый огарок свечки, Тимошка обмывал тёплой водой корове вымя. Это была его обязанность. Потом он подкладывал Милке сена, чтоб не отвлекалась по сторонам во время дойки, и слушал, как в подставленную кружку стучат тёплые струйки молока.

– Первое молочко да в роток любимой детушки, – приговаривала мама.

От этих воспоминаний на глаза навернулись слёзы. Он торопливо отвернулся, чтобы дядя Петя не подумал, что у него, как у девчонки, глаза на мокром месте. И так сегодня наревелся вволю, аж нос распух.

«Не повезло Кирьке, напоролся на бешеную лисицу», – подумал он.

– Что ты в лесу-то искал? – тронул Тимка брата за плечо.

Тот надулся и пробурчал что-то нечленораздельное.

– Не трогай его, Тимоша, – обернулся с облучка Пётр Сергеевич, – он устал от боли, нанервничался. Ну да ничего, через пару часов приедем в Петербург, сразу же отправимся в больницу и начнём делать уколы от бешенства.

– Как это уколы? – зашмыгал носом Кирьян. – Шилом, что ли, колоть будут?

– Зачем шилом? – засмеялся доктор. – Специальным прибором, шприц называется. Это такая стеклянная трубочка с иголкой.

– Господи, помилуй, какие ужасы, – окончательно приуныл Кирьян.

– Ничего не ужасы, – строго остановил его Пётр Сергеевич, – это совершенно не больно. Зато скоро будешь здоров, как бычок.

– Вот ещё скажешь, барин, как бычок, – чуток повеселел мальчик и повернулся к Тимошке. – Спрашивал, почто я в лес ходил? Тебя высматривал. Вдруг, думаю, Тимка не сгинул без вести, а к разбойникам прибился или ещё куда. Люди говорили, будто видели тебя на старом покосе – как ты вместе с русалками в озере купаешься. А старуха Мирониха мамане баяла, что тебя цыгане к себе в табор забрали и пристроили медведя водить.

Тимошке так приятно стало, что Кирька не забыл о нём, как будто кто его тёплой рукой по спине погладил. Мальчик придвинулся поближе к Кирьяну и достал из изрядно перепачканного кармана петушка на палочке. Отколупал пальцем прилипшие крошки и протянул брату:

– На, возьми, это мне тётя Сима дала.

Он украдкой посмотрел на Петра Сергеевича, опасаясь, что доктор заставит выбросить вредную сладость, но доктор ничего не сказал, а только хмыкнул:

– Ну, Серафима, будет тебе на орехи, узнаешь, как мальчишке зубы портить.

Некоторое время ехали молча. Путь лежал через незнакомые деревни. Раз остановились у придорожного колодца, и Пётр Сергеевич налил лошади полное ведро воды.

«Эх, был бы у меня сейчас свой конь в шарабане, – подумал Тимошка, вспомнив свой выигрыш в лотерею и глядя на батюшкину лошадь, которая с пофыркиванием пила воду, – ехали бы с ветерком да посмеивались».

Но тут же остановил себя: бедной вдове лошадь была куда нужнее, чем ему, сытому и присмотренному мальчику, почти законному сыну доктора Мокеева.

«Интересно, сколько домов в Санкт-Петербурге? – гадал Тимка, глядя на проплывающие над ними облака. – Наверное, много. Как в трёх, или нет, в пяти сёлах».

Отец рассказывал, что в Питере есть настоящий зверинец, где народу показывают полосатую лошадь, а на каждой улице продают мороженое. Мысль о мороженом привела его в превосходное настроение. Сам он попробовал его совсем недавно, когда тётя Сима зазвала в дом незнакомого мужика в белом фартуке и с ящиком, поставленным на голову.

– Сахарно морожено, кушай не зевай, шире рот раскрывай! – подмигнул мужик Тимошке, открыл ящик и наскоблил оттуда на блюдечко круглые белые шарики.

Шарики были холодные, маслянистые, и Тимка сперва даже опасался их пробовать. А ну, как какая-нибудь гадость!

– Ешь, не бойся, – засмеялась тётя Сима, – потом спасибо скажешь.

Тимошка вспомнил, как волшебное мороженое растеклось на языке холодной сладостью, и наморщил от удовольствия нос.

– Дядя Петя, ты купишь Кирьке мороженое, когда он выздоровеет?

Пётр Сергеевич кивнул головой и озабоченно нахмурился:

– Куплю обязательно, только нам пока не до мороженого, каждая минута на счету.

Его тон так не понравился Тимошке, что мальчик забеспокоился: вдруг что-то идёт неправильно и на самом деле Кирьку не так-то просто вылечить? Он приподнялся на коленках и переполз на облучок. Рядом с доктором он чувствовал себя гораздо увереннее.

Пётр Сергеевич подвинулся.

– Видишь ли, Тимофей, – серьёзно объяснил он мальчику на ухо, – болезнь «бешенство, или водобоязнь» ещё не изучена до конца. Совсем недавно от неё не было никакого спасения, и любой человек, получивший смертельный укус, обязательно погибал. Лишь несколько лет назад французский учёный Луи Пастер смог получить исцеляющую вакцину.

– Французский? – ахнул мальчик. – Значит, нам надо ехать не в Петербург, а во Францию?

– Слава Господу и принцу Ольденбургскому, что теперь не надо ехать за вакциной в другое государство. Принц на свои деньги посылал к месье Пастеру наших гатчинских докторов, и они научились сами делать лекарство – вакцину от бешенства. Вот к ним в больницу мы сейчас и едем.

Доктор тревожно оглянулся на Кирьяна и дёрнул поводья:

– Но, Диана, не подведи нас, поспеши и получишь целый мешок отборного зерна.

Кобыла как будто поняла всю важность своей задачи и прибавила ходу. Скоро издалека показались высокие заводские трубы, потом деревянные домишки сменились на высокие каменные дома, и вскоре экипаж остановился около красного кирпичного здания больницы.

– Тимофей, не отставай, – скомандовал Пётр Сергеевич и вытащил из экипажа сомлевшего за дальнюю дорогу Кирьяна, – нам туда.

Он показал подбородком на самый отдалённый корпус, около которого стояла сестра милосердия в белой косынке, украшенной красным крестиком. Кирьян с испугом огляделся вокруг и снова начал плакать.

– Не пугайся, Кирюша, – доктор покачал его на руках, совсем как маленького. – Сейчас тебе сделаем первый укол, наложим свежую повязку, и будешь спокойно отдыхать до завтрашнего дня. И Тимофей пока с тобой побудет.

Тимошка согласно поддакнул и подумал, что дядя Петя очень правильно рассудил. Вдвоём-то оно, конечно, веселей. Пётр Сергеевич отстегнул от цепочки на жилете большие часы-луковицу, протянул их Тимошке и велел ждать на лавочке возле двери.

«Часы – это хорошо», – обрадовался мальчик.

Пётр Сергеевич уже давал их Тимошке, и тот прекрасно усвоил, как пользоваться такой замечательной вещью. Он с трепетом нажал на кнопочку, и крышка часов плавно поднялась вверх, открывая белый циферблат.

«Маленькая стрелка показывает часы, а большая – минуты, – повторил про себя Тимошка, – а самая тоненькая, вечно бегущая стрелочка, отсчитывает секунды, по которым доктор проверяет пульс у больного».

Тимошка на всякий случай потрогал свой пульс, а потом проверил время. Стрелки показывали семь часов вечера. Тимошка сидел как вкопанный, изредка поглядывая на хронометр, пока не заметил за углом, в куще сирени, какое-то странное шевеление. Он привстал и вытянул шею. Но с этого места ничего не было видно.

«Ничего страшного не случится, если я отойду на пару шагов», – подумал он и на цыпочках, чтоб не спугнуть обитателя кустов, двинулся в нужном направлении.

10

Шаг. Ещё шаг. Тимошка остановился и прислушался. Существо в кустах затаилось.

«Небось, приблудная собака», – решил мальчик и хотел было повернуть назад к скамейке, но любопытство пересилило. Очень уж странным ему показалось мелодичное пощёлкивание в кустах. Точно кто-то орехи колол. Ну не собака же орехи колет?!

Почти не дыша, он подкрался к зарослям сирени, постоял. Ни звука. Тогда Тимка решительно раздвинул руками упругие ветки и отпрянул: на него смотрел стеклянный глаз диковинной птицы. То, что птица ненастоящая, Тимка понял сразу: очень уж неестественно топорщились ярко-жёлтые перья и посверкивал похожий на пуговицу красный глаз. Он наклонился, чтобы рассмотреть диковинку поближе, но птица вдруг качнулась, подпрыгнула и поползла в сторону. Потом она приподнялась, и под ней обнаружилась маленькая старушка с жидкими спутанными волосами и в подпоясанном верёвкой засусленном синем зипуне. Тимошка прямо рот разинул от удивления. Он понял, что птаха была прикреплена к потёртой фетровой шляпке, и фыркнул: попробовала бы его мама или тётка Маня надеть подобный наряд в хлев или на сенокос! Всё село бы смеялось да пальцами у виска крутило.

Старушка обидчиво наклонила голову и показала Тимошке язык. Он возмутился. Мало того, что бабулька шастает по кустам в немыслимой шапке, так ещё и дразнится!

– Ты кто? – пытливо посмотрел он на бабку и хотел потрогать руками чудную птицу, но бабка вдруг пронзительно завизжала, завертелась колесом и выхватила у него из рук часы Петра Сергеевича.

Тимошка застыл от неожиданности, его прямо в жар бросило:

– Отдай!

Старуха снова показала ему язык, повернулась и живо засеменила к распахнутым воротам больницы.

– Бабуля, отдай часы! Это не мои! – побежал за ней Тимка.

Бабка припустила что есть мочи, да так быстро, что мальчику было за ней не угнаться. Время от времени она подпрыгивала и выкрикивала что-то вроде «Юх! Юх!»

Тимошка на мгновение оглянулся, чтобы посмотреть, не вышел ли на крыльцо кирпичного корпуса Пётр Сергеевич, и этого оказалось достаточно, чтобы прыткая старуха совершенно исчезла из виду. Как испарилась. Тимошка подбежал к тому месту, где только что стояла нищенка, и лихорадочно заметался по сторонам.

«Часы, часы, она украла дяди Петины часы, – в отчаянии повторял он. – Что мне скажет дядя Петя? Он ведь велел мне не отлучаться со скамейки, даже свои часы не пожалел, чтобы мне не было скучно. Что теперь делать?»

Тимошка обессилено опустился на придорожный камень и обхватил голову руками. Как теперь показаться на глаза Петру Сергеевичу, он не знал. Неподалёку раздался еле слышный шорох и уже знакомое пришёптывание: «Юх! Юх!» Мальчик встрепенулся и повернул голову в направлении звука: на соседней улице, огибающей высокий жёлтый дом, мелькнула знакомая птица. Бабка! Тимка вскочил, как настёганный, и кинулся вслед за воровкой. За углом никого не было. Только рядом с ним чуть скрипнула тяжёлая крашеная дверь. Старуха там! Тимошка всем телом навалился на неподатливую дверь, она распахнулась, и паренёк вывалился на красивую набережную незнакомой узкой речки.

«Как же так? – не понял он, – разве может быть дверь с улицы на реку?»

Тимошке на миг показалось, что он сошёл с ума, но вдали снова раздалось знакомое «Юх!» и он, забыв обо всём на свете, кроме украденных часов, помчался вдоль по вымощенному гранитом берегу.

Похитительница легко взбежала на изогнутый мостик с витыми перильцами и красивыми фонарями по обеим сторонам и призывно помахала Тимошке рукой.

«Заманивает к себе, – понял он, – сейчас я её догоню. Не может быть, чтобы старуха проворней меня оказалась. Я в деревне быстрее всех ребят бегал».

Но как только паренёк приблизился к мостику, бабка подобрала полы своего зипуна и поскакала на другую сторону так шустро, что птица на её шляпе запорхала вверх-вниз, точно живая.

– Стой, я тебя не обижу, только часы отдай! – с надеждой крикнул ей в спину Тимошка, когда увидел, что бабуля протискивается в какую-то узкую щель в стене.

Он рванулся следом, продрался сквозь обвалившуюся каменную кладку и оказался в узком дворике, сплошь заваленном дровами. Вокруг не было ни одного человека, только на крыше истошно драли глотки подгулявшие коты да в трубах завывал ветер с Финского залива. Тимошка обречённо обвёл глазами замкнутое пространство и подумал, что прав был его дед Илья, когда говорил, что пустое любопытство – большая глупость. Не пойди Тимошка заглядывать в этот проклятый куст, сидел бы сейчас на скамеечке да поджидал доктора с Кирькой.

Мысль о Петре Сергеевиче заставила его охнуть и ещё раз осмотреться вокруг. Где он и как теперь попадёт в больницу? Обратный путь Тимошка совершенно не помнил. Мальчик посмотрел на большую изрубленную плаху посредине двора, на которой, похоже, кололи дрова. В центре её сверкало что-то круглое. Он сделал шаг вперёд, и его сердце затрепыхалось, как овечий хвост: в ярких лучах вечернего северного солнца лежал дяди Петин хронометр.

Тимошка мгновенно схватил дорогую пропажу и крепко зажал в кулаке. Теперь эти часы не вырвут из его рук даже сто разбойников вместе взятые. Он ужом скользнул в знакомый проём между домами и выбрался к мостику.

«Надо перейти на другую сторону, вспомнил он, – потом пройти вдоль речки, а потом зайти в какую-то дверь…»

Дверей в домах на набережной было не перечесть. Почти на каждом фасаде красовались две, а то и три двери. Тимошка заглянул в одну, дёрнул другую, третью, но все они были заперты. Наконец, десятая по счёту дверь призывно распахнулась. Тимошка прошёл по длинному коридору, открыл ещё одну дверь и оказался в малюсенькой тесной комнатёнке, где, повалившись головой на стол, богатырским сном спал громадный мужик в белом фартуке.

Осторожно, чтобы не разбудить хозяина, Тимка развернулся, чтобы выйти, но не успел сделать и шага, как крепкая рука схватила его за шиворот и основательно тряхнула:

– Так вот кто тут по квартирам шарит! Я тебя, шпана уличная, давно караулю! Признавайся, сколько домов успел обчистить?

Мужик швырнул мальчика на стул и взял верёвку:

– В полицию я тебя сдавать не буду, а на первый раз сам проучу. Вздую так, что неделю сесть не сможешь.

– Пустите, дяденька, – взмолился Тимошка, – ей Богу, это не я! Я сегодня первый раз в жизни в Петербург приехал, из деревни я, сирота.

– Из деревни, говоришь? А костюмчик-то на тебе барский. Говори, у кого украл!

Незнакомец с силой разжал судорожно стиснутые Тимошкины пальцы и вытащил часы Петра Сергеевича.

– Понятно… – протянул он, – часы у барина стибрил.

Он сунул часы себе в карман и намотал на кулак концы верёвки:

– Скидовай штаны!

«Ничего говорить не буду, – обречённо решил Тимошка, – всё равно не поверит. И дядя Петя меня теперь не дождётся. Да и без часов я к нему вернуться не могу. Остаётся мне скитаться по улицам, как той бабульке, что часы у меня вырвала».

Он зажмурился в ожидании порки, перекрестился:

– Хочешь верь, дяденька, хочешь не верь, но суд ты чинишь над невиновным. Сирота я из села Соколовка, меня доктор усыновил. Это его часы.

Мужчина опустил поднятую было руку и кинул верёвку на пол:

– Соколовка, говоришь? Ну и чей ты сын?

– Тимка я. Николая Петрова сын.

– Кольки Петрова? – обрадовался дядька. – А не врёшь?

– С чего мне врать, – насупился Тимошка. – Померли по осени мои мама с батей и дед. Только я из всей семьи и выжил.

Он уже понял, что порки не будет, и несмело взглянул в лицо незнакомцу:

– А ты знал моих родичей, дяденька?

– Как не знать! Я с Колькой Петровым почитай всё детство на кулачках дрался. Девчонку делили. Только она мне отказала и за Кольку замуж пошла. Значит, ты есть ихний сынок Тимошка?

Тимка кивнул.

– Ну а меня Иваном звать. Иван Лукин. Наш дом в Соколовке у старого колодца. Слыхал, небось? А здесь я старшим дворником работаю.

– Знамо дело, слыхал, – сказал Тимошка. – Я деда Луку хорошо помню. Он мне один раз рогатку подарил.

– Это он любил мастерить, – расплылся в улыбке Иван. – Эх, землячок! Славно, что ты ко мне попал. Сейчас чайку попьём, самоварчик поставим. Хочешь, у меня оставайся, пристрою тебя к генеральше мальчишкой на побегушках. Свой кусок хлеба всегда заработаешь.

– Мне в больницу надо, – жалобно сказал Тимошка, – меня там дядя Петя, мой названный отец, ждёт. Братца моего Кирьку бешеная лиса укусила. Мы его в больницу привезли, а я потерялся.

– Жаль, что остаться не можешь, – Иван так хлопнул Тимку по плечу, что тот присел. – Ну да ладно. Пойдём, доведу тебя до больницы. Односельчанину грех не помочь. Только обещай, что будет время – забежишь ко мне проведать.

Тимошка облегчённо вздохнул:

– Спаси тебя, Господи, дяденька Иван.

Иван протянул Тимошке часы Петра Сергеевича, надел форменный картуз, на околыше которого был жетон с номером дома, и вывел его на улицу:

– Давай сюда.

Он провёл Тимку через длинный арочный двор, свернул за угол и показал пальцем налево:

– Вот она, больница.

Тимошка взглянул на часы. Они показывали восемь часов. Значит, он пробегал за бабкой целый час. Ждёт ли его Пётр Сергеевич? С замирающим сердцем мальчик подошёл к знакомому корпусу прививочной станции и опустился на лавочку.