Loe raamatut: «Изгнанник. Книга первая. Проснись, хранитель Юга, я с тобой»

Пролог

Спасибо тебе, мой Странник!

Если бы ты был другим, я бы не смогла…

Почаще приходи ко мне во сне…

Будь выше воды…

Сегодня я умер…

Меня зовут Юга. Такое имя дал мне наставник и мой верный друг (так мне казалось тогда: разве может быть друг неверным?), когда я был совсем ребенком. С давних времен я был темным хранителем. Именно владение темными силами и привело меня сегодня в эту хрустальную чашу со сверкающей чернильно-перламутровой жижей.

Никогда не думал, что смерть настолько примитивна и честна. В один миг ты жил – мучился, страдал и плакал, захлебывался кровью, пытаясь сделать хотя бы один глоток воздуха. И вдруг – полная тишина и покой накрывают твое тело…

Как и моему предшественнику, владеющему темными силами, мне суждено было быть изгоем (скорее в своих мыслях), но я не мог позволить себе любить и быть любимым в полной мере. Я смаковал свое жалкое существование и не позволял оспаривать свои притязания на темную силу. Я озлобился и закрылся.

Меня предавали трижды. Сначала отец: видя, что я наделен такой же силой, как и он, отец решил, что избавиться от меня будет гуманнее и для меня и семьи, в которой я родился. Он был напуган моей будущей мощью. С тьмой можно справиться только светом, но, когда за твоей спиной стоят те, кто нашептывает: «Он темный», «Он проклятый», «Он разрушит всё, что ты так долго строил», решение приходит само собой. Наверное, я даже понимаю его поступок, и давно простил его, ведь о мертвых не говорят плохо… Гума – повелительница загробного мира – давно приняла его в свои объятья, как и всю его семью, всех детей, которые так долго боялись и отвергали меня.

Потом – вторая семья, которая приняла меня после отречения родного отца. Сумман как главный хранитель силы научил меня управлять своей темной стороной, но под гнетом всех хранителей изгнал из семьи как самое страшное чудовище в этом мире. Его поступок я принять не смог.

И теперь ты! Ты бросила меня в самый сложный для меня момент. Когда я так нуждался в свете и не мог обуздать тьму, тебя рядом не оказалось. Ничего не объяснив, ты просто исчезла. Твое предательство оказалось самым болезненным, сильнее всего ударившим по моему существу.

Мне было больно каждый раз. Но я хочу сказать всем вам за это спасибо: я отрекся от мира, после того как мир отвернулся от меня! Когда ничего не ждешь – больно не бывает.

Это какое-то безумие… и ДА! Я безумен!

Наши дни. Куан и Светогор в пещере у Синклида. 950 год от создания мира Велина

Обычно собрания Общества Свободных проходили в рукотворном зале огромной пещеры. Несмотря на лютый холод за пределами стен, внутри всегда было влажно, и температура воздуха держалась одинаковая и летом, и зимой. Образовавшиеся за сотни лет сталагнаты стояли круглыми колоннами по периметру, поддерживая своды и предотвращая обрушение скалы. Свет от огня факелов мерцал, создавая причудливые тени на стенах, а звук падающей воды разбивался о своды и эхом разносился по тоннелям. Тут и там сновали монахи в коричневых рясах с большими свечами в руках. Они следили за работой каменщиков. Молоточки глухо постукивали по зубилам. Новая ветвь истории должна была быть отображена на четвертой колонне справа, принадлежавшей высшему советнику света и сыну Верховного магистра – Светогору.

От зала совещаний в разные стороны расходились тоннели. Центральный вход являл собой самый просторный коридор и был подведен к залу под наклоном, чтобы во время таяния снегов не произошло подтопления.

Звук шагов эхом разбивался о стены зала совещаний.

Куан стремительно приближался к высоким деревянным дверям, расположенным справа от трона, на котором обычно восседал магистр.

Безмолвно подтверждая своим присутствием на посту, что Верховный на месте, по обе стороны от дверей возвышались два лира. Стража, самые преданные и приближенные к советникам и магистру Общества Неверующих. Рассветный лир, приспешник Высшего советника света, и Сумрачный, служивший советнику тьмы, стояли изваяниями и смотрели строго вперед. Их броня, мерцающая от света факелов, отливала яркими всполохами соответствующего сияния. Светлый лир был облачен в серебро, а темный – в карбидную сталь.

Тяжелые двери, словно нехотя, медленно отворились, отчего посетителю пришлось затормозить свой шаг и остановиться. Дыхание сбилось.

– Магистр, тайна Вечных раскрыта! Свободные снова смогут вылезти из своих нор, – в зал (это помещение можно было бы назвать кабинетом, но размеры не позволяли оценить его как что-то ограниченное стенами) ворвался взволнованный мужчина, облаченный в темную мантию, что вилась вокруг его ног, словно ночное небо, сверкая россыпью драгоценных камней, мерцающих подобно звездам. Рукава шли рябью от перевозбуждения дрожащих рук. Красивое лицо преобразилось от еле сдерживаемого детского предвкушения (в зале магистра не полагалось так рьяно проявлять эмоции, и по статусу были разрешены только покой и равновесие). Будучи Высшим советником тьмы, он мог свободно перемещаться по замку магистрата и вторгаться в покои магистра без приглашения.

– Присядь, Куан, – обратился к прибывшему подчиненному магистр. Он равнодушно окинул того взглядом, указывая рукой на свободное кресло перед массивным столом, на котором были сложены две ровные стопки документов: белые листы с одной стороны и сизые – с другой. – Мы с твоим братом… – он обозначил взглядом сидящего перед ним Высшего советника света, которого не было видно за высокой спинкой кресла. На подлокотник опустилась татуированная белой вязью спиралей рука, и пальцы отбили дробь, подтверждая слова магистра. – Как раз обсуждали проблему затянувшегося сопротивления. Пора переходить к действиям.

– Светогор, – почтенно произнес темный, опускаясь на свободное кресло. Будоражащая нутро дрожь от добытых новостей будоражила разум. Хотелось вывалить эту весть на идеально отполированный стол, прямо перед магистром и братом, как всегда высокомерно взирающим на него свысока, хотя тот и был порядком ниже ростом. Но Куан сдержался из последних сил, дабы показать уважение и смирение перед вышестоящим – так положено вести себя в магистериуме. Ждать назначенного тебе времени, когда сможешь высказаться и показать свое недовольство ожиданием. Брат, в свою очередь, лишь качнул головой, явно давая понять, что Куан прервал важный разговор своим нежелательным появлением.

– Итак, дети мои, что вы можете предложить мне? – Синклид, магистр, высший судья, законодатель и правитель свободных, был весьма почтенного возраста. Его намеренная медлительность выводила из себя. Всем видом он указывал на свое беспрекословное верховенство. Редкие седые волосы, убранные в низкий хвост, гладко выбритое лицо, отекшая старческая кожа с темными пятнами на щеках и шее, опущенные уголки тонких бледных губ, тусклые серые глаза, познавшие всю мудрость мира – все в его облике говорило об усталости и потерянном интересе к жизни в целом. За спиной поговаривали, что старику пора найти преемника и оставить пост верховного, но время шло, а вопрос о преемнике так и не поднимался.

– Позволите мне высказаться? – Куан с силой сжимал пальцами гобеленовый подлокотник, чтобы сдержать порыв и остаться, хотя бы внешне, бесстрастным. После минутного раздумья сведенные густые седые брови старика расслабились, и глубокая морщина распрямилась. Он вяло кивнул и устало откинулся на спинку кресла. Темный судорожно вздохнул. Оказывается, всё это время он задерживал дыхание, боясь услышать отказ. – Среди хранителей существует поверье, что силы их питают друг друга. И даже самый слабый и незначимый дар не может существовать без другого. Все одиннадцать хранителей рассредоточены по миру и собираются все вместе два раза в год для восстановления затраченных на поддержание порядка сил.

– Все знают эту сказку, – огрызнулся Светогор. Он осекся и метнул взгляд на магистра, когда тот с шипением втянул ноздрями воздух. Его недовольство питалось неуважением братьев друг к другу. Перебив темного, светлый нарушил равновесие и вызвал волнение магистра. Куан же с ехидной улыбкой продолжил:

– Да, возможно. Но известно ли Вам, что одна хранительница сбежала много сотен лет назад? – он поднял горящие глаза на магистра, но тот не повел и бровью. То ли знал, то ли ждал продолжения, не торопя рассказчика. Светогор же подался вперед, заинтересованный услышанным. – И полное восполнение сил хранителей невозможно, – Куан снова сделала паузу. Все его вибрации волнения растворились в теле, он завладел вниманием присутствующих, и даже равнодушие верховного не скрыло от него звенящей напряженности, витающей в зале. Он расслабленно закинул ногу на ногу и увлекся изучением своих ногтей. – Они тайно ищут ее, бросая на поиски все силы. Если мы сможем опередить хранителей, то разрушим их дом изнутри. Смерть хотя бы одного вечного ослабит всех – это ли не шанс на свободу?

Светогор выдохнул и качнулся назад, словно потерял все силы, сосредоточенно слушая брата. Он растерянно смотрел по сторонам, обдумывая услышанное. Магистр внимательно наблюдал за Куаном.

– Ты принес добрые вести, сын мой, – прошла, кажется, целая вечность, прежде чем верховный изрек свою похвалу.

После аудиенции Верховного магистра Куан шел по длинному коридору. То, что он рассказал отцу и брату, было лишь частью великой тайны хранителей. Ту энергию, которая хранится в доме старшего хранителя, мог почувствовать только настоящий потомок дара. А если учесть, что Светогор просто не осмелится ступить на земли Суммана, самые обширные земельные угодья Машистого континента, то и тайне быть тайной вечно.

Это предательство своей любви Куан никогда себе не простит. Но и ничего не сказать Синклиду он не мог. Слишком подозрительно было бы отойти от дел, да и вести двойную жизнь, не привлекая внимание верховных, достаточно сложно.

– Куан, погоди, – вырвал его из раздумий голос брата. Светогор догнал и резко развернул Темного. Полы меховой накидки, абсолютно не хранящей тепло, а лишь создающей иллюзию богатства и статуса, разлетелись в разные стороны.

– Чего тебе, брат? – Куан нарочно сделал ударение на последнем слове и сверкнул глазами. В светлом его раздражало всё: от плавных движений, как у хищника, до всепоглощающей любви отца.

– Откуда ты узнал про распределение дара между хранителями? Вряд ли в тавернах обсуждают способности высших, – Светогор усмехнулся своей догадке, когда Куан напрягся и слегка прищурился.

– Это так важно? Синклид всегда говорил, что результат куда больше имеет значение, чем процесс… Тебе ли не знать, – так темный указал на неуместность применения пыток в любой ситуации. Допросы, с превышением обязанностей и пристрастием брата к насилию, чаще всего заканчивались смертью допрашиваемых одаренных.

– Ну что ж… – Светогор замялся и, опустив голову, мыском ноги стал ковырять отполированный пол.

– Это всё? Могу я продолжить свой путь? – Куан спешил. Назначенная встреча должна была принести немало новых эмоций, и пропустить ее он был не готов.

– Да, – сухо ответил брат. Когда Куан развернулся и готов был сделать шаг, Светогор с силой схватил его за плечо, чтобы остановить. – Но помни, что я слежу за тобой, брат.

Последнее слово резануло Куану ухо. Не поворачиваясь, тот кивнул и ушел.

Я со стыда никогда не прятал своего лица, ведь я – сын своего Отца!

И, если я сказал – я пойду до конца, ведь я – сын своего Отца!

Кто прав, кто виноват – рассудят небеса.

Это – моя судьба, ведь я – сын своего Отца!

Мама, прости, но ты знаешь всё сама

Ведь я – сын своего Отца!

Джо Кокер

Куану 9 лет. 201 год от создания мира Велина

Куан, напуганный огромными тенями, бежал по заснеженной тропинке вдоль широкой улицы между низкими ветхими домами, когда в его голове разнесся подобный грому голос отца.

– Остановись и встреть своего врага лицом к лицу, темная погань!

Мальчик задержался в аллее кипарисов, где было легче всего концентрироваться на своей темной силе во время занятий. Спохватившись и осознав, что солнце давно село и тьма накрыла деревню, он стремглав бросился к дому. Родитель наверняка будет в ярости из-за того, что Куан не успел к ужину, как обещал. Отец находился в доме с матерью и старшим братом, когда, приблизившись к жилищу, из стены внезапно вырвался темный туман и полетел в сторону спешащего к родным мальчика. В ужасе тот сорвался с места и бросился бежать в противоположную спасительной обители сторону. Лунный свет дарил надежду, указывая путь и навлекая на беглеца еще больший ужас вычурными кривыми линиями теней, таящихся за сугробами и сараями. Он все бежал и бежал. Мимо проносились постройки, мелькая то тут, то там, и создавая в детской фантазии еще более устрашающие образы.

Спасительный свет нагнал его возле самой кромки леса и заключил в сферу, отгораживая от стремящихся разорвать детское тельце своими корявыми щупальцами теней.

Сгустки темной силы яростно корчились, пытаясь прорваться сквозь края шара, и, шипя, таяли и рассыпались в воздухе.

Ноги подогнулись, и Куан упал на колени, проваливаясь в снег. Всхлип застрял у него в горле в трепетном ожидании того, кто двигался к нему. Если отец снизошел и решил сам прийти на помощь мальчику, то всё закончится поркой и зверским наказанием: придется стоять напротив своих страхов и бороться с ними, чтобы остаться в живых. Если это всё же брат Светогор, не менее жестокий, чем отец, но более сдержанный по отношению к Куану, то есть вероятность, что Куан вернется домой в целости. И уже дома, без свидетелей, сможет получить свою порцию унижений от отца.

Время шло мучительно долго, размеренное приближение человека к световому шару накрывало ужасом от неизвестности. Размазанные очертания растекались, от света жгло глаза и катились слезы. Это оказался брат. Осознание пришло, когда свет стал меркнуть, а не просто погас, привлекая тени обратно. В паре шагов остановился светловолосый мальчик немного старше Куана. Светло-голубые блеклые глаза с любопытством уставились на брата, брови были сведены, губы поджаты. Куан с надеждой посмотрел на Светогора и сглотнул. Тело трясло от пережитого наяву кошмара, и хотелось спрятаться под одеялом.

– Ну и наворотил ты, братец, – наконец, промолвил Светогор. – Отец в ярости. Ты переполошил всю деревню. Чужие голоса слышны даже в доме.

– Мне жаль, – проронил Куан, понимая, что наказания не избежать и нет смысла таиться и выжидать, что отец остынет за время его отсутствия. Даже мать не могла спасти его от гнева родителя.

– Да, я знаю, – вздохнул Светогор и понимающе кивнул. Он стоял не шелохнувшись в ожидании, когда дрожь брата прекратится и Куан сможет подняться на ноги, чтобы двинуться в сторону дома. Только сейчас темный заметил, что световой купол все еще парил над его головой. – Мой тебе совет, братец: скорее учись сдерживать свою тьму. Ты упростишь жизнь всем.

Последние слова больно ранили Куана, но он и так всё это знал. Отец сильно злился на младшего сына за то, что тот родился темным и не способным контролировать свой дар. Да и даром-то это не назовешь – скорее проклятием.

От всплесков эмоций (любых: неважно, радостных или горьких) из Куана вырывались темные силы, создавая осязаемых чудищ – вытянутые тощие тени, которые разрушали всё на своем пути, пока не доберутся до Куана и не завладеют его душой. Так говорил отец.

Когда братья медленно приблизились к отчему дому, отец, грозно взирая сверху вниз, стоял у порога, скрестив руки на груди.

– Ты не справился, Куан, – прогремело в голове мальчика. Темный сжался под яростным взором отца.

– Отец, Куан не смог бы справиться с таким полчищем тьмы… – встал было Светогор на защиту брата, поняв, что отец давит на Куана морально.

– Ну ты же смог, Свет, – ласково обратился к сыну мужчина. Возразить было нечего. Светлая сила старшего брата действительно рассеяла темных монстров во всей деревне, выплескиваясь волнами и озаряя всё вокруг теплом.

Глава 1 Юга. Детство. Детство Тота

Рождение ребенка – это самый долгожданный момент в семье. Но никто поныне даже не задумывался, что означает этот дар судьбы. Когда новый человек появляется в мир Велина – он чист. В чреве матери он находится между миром живых и мертвых. А дети, наделенные даром, с миром мертвых не расстаются, а крадут оттуда часть магии. Чаще всего мать такого дитя погибает во время родов – такова плата за содеянное ребенком. Дар может быть как светлым, так и темным. Если выбор младенца пал на добрую, чистую силу, плату за переход в мир Велина вносить приходится сразу. И, если ребенок прихватит с собой темную силу, провожая дар в мир живых, он становится сильнее во много крат. Темные дети, чей дар до поры до времени сокрыт от мира, живут среди обычных людей, не привлекая к себе внимания и находясь в полном неведении о своей особенности. Чаще темная сила растворяется за ненадобностью, не проявляясь никогда. Но, если все же темнота вываливается наружу внезапным взрывом, это происходит в отрочестве или во взрослом возрасте, когда человек в состоянии справиться и принять себя нового. И, чем сильнее тьма, тем раньше, накопленная во внутреннем резерве с самого рождения, она дает о себе знать.

330 год от создания мира Велина

Восточный Машистый континент – самый большой из существующих континентов. Южная часть суши – это жаркие пустыни, плавно уходящие в прибрежные воды морей. Большую часть пустыни населяют кочевые племена. Оазисов не так много, и маленькие города, выросшие возле такой ценной пресной воды, вынуждены платить деньги наемникам или вооруженным группировкам за спокойное существование на безжалостных песчаных землях.

В центре песчаных дюн самой засушливой части пустыни – ее еще называли песочницей Яра – в небольшом городе под названием СабКуа, который кольцом возвышался вокруг иссыхающего оазиса Феды, появился на свет мальчик. Рождение восьмого ребенка в семье, которая владела небольшой фермой коз и тюранов^[1], стало сильным ударом по финансовому благополучию. Старший сын Бон – ему исполнилось тогда пятнадцать лет – уже работал и помогал родителям воспитывать младших братьев и сестер. Младшего назвали Тот. Нежеланный докучливый сверток из пеленок быстро запомнил, что надрываться, привлекая внимание старших, не имеет смысла, и просто ждал, когда к нему подойдут и покормят или поменяют пеленки. Молча он смотрел на неровный потолок глиняной лачуги на окраине города.

Когда Тоту исполнилось три года, старший брат женился и привел в дом еще одного члена семьи. Наина – юная девушка с густыми темными волосами (она постоянно заплетала их в тугие косы, и пара коротких вьющихся прядей выпадала на высокий лоб, обрамляя круглое личико и придавая ему наивности и открытости), раскосыми черными, как ониксы, глазами, большим широким с горбинкой носом и тонкими губами. Она была самой доброй по отношению к Тоту. Наина приносила ему первый стакан парного молока, когда с утра доила коз. Обнимала, прижимая к груди после работы вечером, и улыбалась, обнажая десны и ряд мелких зубов. Никогда не ругала и не повышала голос.

Чувствуя, что старшие не вступятся за младшего, братья и сестры обижали, шпыняли и толкали его. На его коленках каждый день появлялись новые ссадины. Но Наина каждый вечер протирала раны и залечивала их травяными припарками из своей походной сумки. Она была врачевательницей. Еще юная, но одаренная ученица школы врачевателей СабКуа, она закончила свое обучение раньше положенного срока и теперь помогала при храме Яра – бога света. Люди верили в свет солнца, который мог поглотить все зло и насытить человеческое тело и духовную часть силой.

Одним словом, Тот любил Наину больше всех в семье. Он благодарил Яра за такой подарок и с нетерпением ждал, когда Наина вернется поздно вечером с работы и улыбнется ему. Звал он ее Нана. Бон не одобрял поведение жены и не чурался рукоприкладства, когда видел, что супруга утайкой прячет в карман лепешку или сыр и угощает Тота со взрослого стола после ужина.

Еды было мало, и Тоту доставались самые объедки со стола старших детей. По правилам сначала как добытчики ели родители: им нужны силы, чтобы кормить детей и заботиться о семье. Затем ели старшие дети: им нужна была еда, чтобы быстрее вырасти и начать помогать взрослым. Последними ели самые младшие дети и старики. Именно поэтому на базарах три раза в неделю, когда на развалах раскладывали горы сухофруктов, специй, тканей в рулонах из тончайшего шелка и муслина и бутыли с вином, многие дети выискивали самые незащищенные отдаленные прилавки или, наоборот, самые многолюдные места, где можно было что-нибудь украсть и поесть.

Впервые Тота поймали на воровстве, когда он, изможденный жарой, жаждой и голодом в рваной, поношенной рубахе старшей сестры протянул свою тоненькую ручку к горе чернослива. Маслянистый, блестящий на солнце и источающий сладкий аромат на весь базар черный сухофрукт заставлял затравленного ребенка сглатывать густую вязкую слюну.

– Поганец, куда тянешь свои грязные козьи ручищи? – маленькую ручку схватил огромный потный небритый мужик. От него пахло кислятиной и грязной одеждой. Он тряхнул ее так, что в детском плече хрустнул сустав. Поморщившись, Тот обессилено свалился на землю от толчка хозяина прилавка. Пыль взвилась вокруг ребенка, оседая на лице. На зубах захрустел песок.

– А ну пошел вон, оборванец!

Так и оставшись голодным, Тот двинулся в сторону дома. Никто его там не ждал и не беспокоился, что солнце почти спряталось за барханами, измазав небосвод яркими сполохами малиновых тонов, а он так еще и не вернулся на свою лежанку в углу детской спальни.

Сегодня Наина задержалась на ночь в храме – денег катастрофически не хватало. Засушливое лето сказалось на цене на корма для скота. А выпасать тюранов и пустынных коз на открытой местности пустыни, где росли съедобные колючки, стало рискованно. Набеги кочевников были обычным делом, и, если вечером после подсчета количества скота не досчитывались пары голов, их не бежали искать в голой пустыне. Да и не стоил времени и сил подобный выгул. Несколько раз в неделю родители отправляли троих младших детей – тех, что старше Тота – на поиски колючек. Снаряженные большими плетеными коробами за плечами и рукавицами из выдолбленной кожи, дети блуждали по пустыне и возвращались поздно вечером, чтобы скотина могла пережить голод еще пару дней.

По дому разносился смех родни. Бон, Сквал – следующий по старшинству брат – и Сенира – старшая и самая красивая сестра – о чем-то оживленно рассказывали за общим столом. На удивление родители тоже находились в комнате, где обычно по очереди ела семья. Тот заглянул в удлиненное отверстие шириной в пару ладоней, служившее окном, и подтянулся на руках, чтобы рассмотреть, что происходит в доме. Бон хохотал, запрокинув голову и схватившись за живот:

– Я думал, ему руку отсекут, но Сурел только пихнул его на дорогу. Понял, что он твой сын, Син. Ты бы видел выражение испуганного лица.

Сином звали отца Тота. Он нахмурился и встретился взглядом с Тисой – так звали его жену и мать Тота. Она закусила губу и нахмурилась: почему-то она не веселилась со всеми. Сурел и Син состояли в хороших отношениях. Они были соседями, обменивались товаром и поддерживали друг друга в трудные времена. Когда нужно – едой, когда необходимо – деньгами.

– Хм, он ничего мне не говорил, – Син потер бородатый подбородок и откинулся на спинку старого скрипучего стула.

– Син, ты не слушаешь, – взвилась Сенира, опустив свою руку с длинными пальцами на огромную ладонь отца, –он чуть не плакал от страха. Он бросился бежать. Сандалии чуть не потерял по дороге.

– Отец, твой сын – вор! – Сквал вдруг стал серьезен. Его сощуренные глаза сверлили лицо отца. Он перевел взгляд на окно, в которое заглядывало лицо напуганного Тота, ехидно усмехнулся и снова вернулся глазами к отцу. Все в комнате затихли в ожидании реакции взрослых.

– Что ж, – только и сказал глава семьи. Он встал и направился к выходу из комнаты.

Всю ночь Тот ждал, что отец придет в их спальню и выпорет его. Или накажет и заставит ходить за колючками каждый день. Или лишит еды и воды на два, а может, и на три дня. Каждый шорох и скрип казалсь ему шагами отца. Куст тамариса, который рос у самой стены дома, раскачивался на ветру, и яркий лунный свет создавал причудливые тени на полу комнаты. Эти тени казались мальчику чудовищами, тянущими свои страшные тонкие руки к его телу. Тот устал вздрагивать и сжиматься, и вскоре его сморил сон.

Огромные волосатые мужские ручищи тянулись к Тоту, толстые пальцы тут и там хватали его за руки и ноги, чтобы дернуть в сторону или толкнуть на пыльную дорогу. От многократного падения колени жгло, ладони саднило и пекло, горькие слезы текли по пыльным щекам, оставляя на них грязные дорожки. Он размазывал по лицу сопли и слезы, и всхлипы разносились эхом, словно он плачет в храме Яра с высокими потолками и отполированными стенами, на которых выгравированы умелыми мастерами молельницы и плакальщицы с вознесенными к небу руками в блеске славы.

Тот огляделся. Он действительно стоял посередине огромного зала для молитв. На постаменте, где обычно возвышался служитель и проповедовал веру Света, возведя руки к небесам, на коленях стояла Наина. Она плакала и звала Тота. Он бросился к девушке, но остановился, как вкопанный: возле жены встал Бон. Он замахнулся и наотмашь ударил Наину. Тот перестал плакать, хотя слезы все еще текли по его щекам. Он не мог рассмотреть, кто еще взошел на постамент. Грубый резкий смех разнесся по храму, и руки снова начали хватать Тота за плечи. Они тянули его за рубаху, не позволяя идти вперед. Тот сопротивлялся и рвался к Наине. Бон хищно улыбнулся и снова ударил ее. Она повалилась, распластавшись на каменном полу, усыпанном песком.

– Беги, Тотти, беги, маленький, – шептала разбитыми губами Наина. Она тянула к нему руку, и по ее лицу тоже текли слезы.

Смех нарастал, давя на уши. Он не позволит обижать Нану! Нана добрая, ей нужно помочь! Тот разозлился так, что стены храма затряслись, а из образовавшихся на стенах трещин посыпалась штукатурка. Трещина росла и бежала вверх к потолку. Когда с потолка посыпался песок, Тот закрыл голову руками. Пыль оседала на каменный пол и взвивалась выше человеческого роста.

Ярость вперемешку со страхом вырвалась из маленького тела ослепляющей черной волной и затопила своды храма темнотой, пенной мглой закручиваясь вдоль стен.

Вопль ужаса разбудил Тота. Он распахнул глаза. Щеки были мокрые, все тело била дрожь. Руки тряслись, и из-под ногтей выплескивалось что-то мутное и темное. Ночью толком ничего не разглядеть и даже лунного света недостаточно, чтобы увидеть, что не так. Тот напугался еще больше и решил, что кара Яра настигла его за украденные раньше фрукты и лепешки.

– Тиса, – вопила что есть мочи Анила, самая младшая сестра. Она стояла возле настила Тота. Тьма, которая лилась из пальцев мальчика, касалась ее рубашки и, словно вода, оттягивала подол к полу.

– Тиса, Тиса, Тиса! Тиса, Тот темный! Он проклят Яром! Тиса!

Ужас сковал маленькое тельце мальчика. Глаза в страхе расширились, он боялся даже вдохнуть. Все дети проснулись и уставились на него, будто ожидая чего-то.

В комнату ворвались полусонные Тиса и Син. В руках отца Тот заметил изогнутый кинжал и плеть для выпаса скота. Увидев родителей, он сильнее вжался в стену и попытался загородиться руками от неизбежного наказания. К тому времени, как родители примчались на зов детей, Тот перестал извергать тьму, темнота рассеялась, и из узких окон комнату озарил лунный свет. Син окинул детей сердитым взглядом, Тиса стояла за спиной мужа и озиралась по сторонам, не понимая, что могло так напугать ее детей.

– Всем спать, – скомандовал Син, хмуря брови. – А ты, – он кивнул на Тота, – идешь со мной.

Тот поднялся на трясущихся ногах. Все тело колотило мелкой дрожью не то от страха, не то от полной потери сил. Ноги казались каменными, переставлять их приходилось непомерным для маленького ребенка усилием воли. Вся спина взмокла от пота, в голове шумело, и во рту было сухо так, что язык прилипал к небу. Син остановился посередине придомовой территории. Плотно утрамбованный песок хрустел от его шагов, и редко посаженные кусты шелестели на легком прохладном ветру. Где-то стрекотали цикады и кричали дикие птицы, но Тот будто не слышал посторонних шумов. Он сосредоточился на фигуре отца, который стоял, не двигаясь, и глубоко дышал, переводя дух.

– Что там произошло? – напряженно спросил Син. Он не поворачивался и все смотрел вдаль. Руки он завел за спину и сцепил в замок. Тот понимал, что отец еле сдерживается, чтобы не накричать или не ударить его.

– Я.… – голос мальчика пропал. Его рот открывался, но звук не выходил из него. Мальчик откашлялся. – Я не знаю. Я проснулся, когда Анила зак’ичала, – он старался говорить так, чтобы голос не дрожал. Иначе отец мог разозлиться и наказать его.

– Что могло ее напугать? – тем же сдержанным голосом поинтересовался отец. Тот видел, как желваки играют на скулах отца в свете луны. «Нельзя бояться, – думал он, – отец этого не любит. Нужно отвечать. Но что ответить?».

– Я не знаю, – прошептал Тот.

– Я не слышу! – прикрикнул Син, резко повернувшись. Тот вздрогнул и непроизвольно сжался, приложив ладонь к груди. Пальцы тряслись и отбивали дробь на грубой рубашке. Глаза Сина как-то неестественно светились в темноте ночи. Они искрили красными всполохами и тут же гасли, словно догоравшие угольки. Син гулко выдохнул. – Ответь как следует.

– П’ости, Син. Я не знаю, что п’оизошло в спальне, и не знаю, что могло напугать сест’у.

– Иди спать, Тот, – Син так и не повернулся. Его спина была напряжена, а кулаки сжимались и разжимались. Тот не стал ждать, развернулся и помчался в спальню, где остальные дети, притихнув, лежали в кроватях. Никто не спал.

Тот старался не издать ни звука. Он забрался на лежанку, забился в угол и, обхватив колени, стал ждать, когда же его начнут бить братья и сестры, которые, словно дикие собаки, смотрели на него со своих коек. Когда первые лучи солнца вырвались на безоблачную гладь небосвода, Тот уснул.

– Не смей прикасаться к этому уроду! – где-то на задворках сознания послышался голос Бона. Тот разлепил глаза и проморгался, чтобы скинуть с себя дремоту. – Я сказал тебе…

– Не смей так разговаривать со мной! Я твоя жена, а не прислуга, – этот голос принадлежал Наине. Обычно она не осмеливалась разговаривать с членами семьи Сина в таком тоне и особенно была смирной с Боном. Но сегодня что-то переменилось, и она больше не сдерживалась. – Он еще совсем малютка! Он ребенок! Не может ребенок быть проклятым или… одаренным, как ты сказал. Он еще слишком мал. Даже если он и владеем даром, то сила не должна проявиться так рано. Нет! Я не верю в это. Бон, ты слышишь? Это неправда!