Loe raamatut: «Самозванка»
Дзонь!
Сколько же лет мне тогда было, когда мама отдала меня первой встречной на улице? Может, года два.
Первой встречной оказалась пятнадцатилетняя Аришшия. Мама просто подошла к девушке, сунула меня ей в руки, добавила кошелёк с деньгами и коротко пояснила-приказала:
– Возьми малышку. Завтра за ней придут и ещё тебе заплатят.
И ушла.
Я была ещё слишком мала и, конечно, уже не помню ни ту женщину, что так просто отдала меня совсем чужому человеку, ни сам момент передачи с рук на руки. И знаю о случившемся только со слов Аришши.
Не думаю, что она сочинила эту историю. Уж мне-то известно – настолько доброго и невероятно честного человека как Аришшия ещё стоит поискать.
Это ж только подумать! Даже сейчас, спустя шесть лет, девушка убеждена, что тогда произошло какое-то непредвиденное событие, которое помешало тем неизвестным людям явиться за мной на следующий день… и на следующий… и через день… и через неделю…
Мало того. Она свято уверена, что они меня до сих пор ищут!
А тогда Аришшия, нечаянно заполучив на руки обузу, послушно поселилась в одном из лучших трактиров городка. И каждый день после завтрака исправно носила меня на ту маленькую площадь перед ратушей, на которой случился факт передачи, и тщетно высматривала тех, кто должен был явиться за мной.
На площади мы проводили целый день, но не скучали. Кормили птиц или возились с камешками у стен ратуши. А то играли в прятки возле чахлого куста, притулившегося у соседнего здания.
Местные быстро привыкли к девушке с маленьким ребёнком. Вели мы себя достаточно скромно, сильно не шумели. Да и трудно кого-то заинтересовать пришлыми людьми пусть и в маленьком городке, но расположенном возле самой столицы. Там таких пришлых столько на дню перебывает, сколько в самом городке жителей не живёт.
Только монеты даже из большого кошеля в хорошем, а значит, и дорогом трактире довольно быстро заканчиваются. И вскоре Аришша перебралась со мной в трактир подешевле. А чуть позже ей пришлось искать другое жильё. Говорят, что девушке с ребёнком жить в трактирах неприлично. Тем более дешёвых.
Но и в самом дешёвом жилье долго не протянешь, тем более и кушать что-то нужно каждый день. А потому Аришшия стала искать работу. Бросить меня или где-то оставить ей даже в голову не пришло. Только кто и на какую работу возьмёт зелёную девчонку с маленьким ребёнком в довеске?
Нет, куда-то и Аришшу соглашались взять. В пригородах столицы полно трактиров и всяких магазинчиков. Любому найдётся занятие по его умению. Да хоть полы мыть! Работодателей останавливало наличие ребёнка. Все дружно советовали Аришше избавиться от меня. Например, сдать в приют … как раз один такой в соседнем городке имеется.
Какое-то время Аришша решительно отказывалась следовать «добрым» советам и продолжала искать работу. Но деньги, как их не экономь, заканчивались, а на работу устроиться не удавалось. И нам всё-таки пришлось отправиться в соседний Синезёрск на розыски благотворительного заведения.
Позже Аришшия никак не могла определиться, из какого же городка мы прибрели в Синезёрск. Где случилась то самое событие, в результате которого ей отдали меня с наказом дожидаться неведомо кого? Из соседнего…
В пригороде столицы оказалось столько таких городков, что все соседние казались похожими друг на друга как горошины в стручке. В любом из этих поселений обязательно была площадь с ратушей, лучший трактир, почти как две капли воды похожий на такой же в соседнем поселении.
Как потом выяснилось, ратуши во всех городках возводились по одному, утверждённому герцогом Озёрного Края, проекту. И все лучшие трактиры в пригороде столицы принадлежали одному владельцу, который устраивал свои заведения по одному и тому же подобию. И эти трактиры обязательно располагались в каждом сколько-нибудь значимом городке. А уж в самой столице их столько было!
Зато детских приютов в столице было всего два. Да два в пригороде: один на юге, другой на севере. Вот наш и был северным. А с Синезёрском соседствовали три других городка, различающиеся между собой разве что названиями да относительным расположением. Да разве ж девушка, озабоченная проблемами, запомнит с какого направления она пришла?
Когда Аришша добралась до цели, ей с трудом удалось уговорить почтенного господина Гильдиша, заведовавшего приютом, принять меня. И неудивительно, что с трудом – в приютах мест всегда не хватает. Не трактиры, чай…
Заведующего Аришша уговорила, а всё ж медлила уходить, цеплялась за меня и заливалась слезами, не желая расставаться. Привязалась за то время, что мыкалась со мной.
Господин Гильдиш подумал-подумал и предложил ей работу в приюте, благо, наставниц для детей не хватало. Конечно, пятнадцатилетняя Аришшия по годам в наставницы не подходила, но в помощницы вполне годилась. Было в девушке что-то такое… порядочное и уже взрослое.
Поразмыслив, опытный руководитель рискнул и не прогадал. Девушка с радостью согласилась на почти бесплатную работу в приюте. Она ни на минуту не задумалась о размере платы и горячо благодарила почтенного Гильдиша, что позволил ей не разлучаться со мной.
Думаю, со временем господин тоже возблагодарил Сияющих Сестёр, что привели нас на порог его заведения. Девушка оказалась доброй и прилежной, не чуралась лишней работы, не скандалила из-за оплаты как другие. Потому вскоре Аришшия стала буквально незаменимой. А в последний год, несмотря на молодость, её назначили старшей наставницей.
Порою я думаю о том, кем была та женщина, что так легко отдала меня? Действительно ли она была моей мамой? Почему она это сделала? Вот так просто взяла и отдала маленькую девочку первому встречному человеку. Что такое могло случиться в её жизни? Почему за мной не пришли? И кто те люди, так и не разыскавшие меня? Может, я оказалась лишней в чьей-то жизни?
Иногда похожим образом бедняки избавлялись от лишнего рта. Не всучивали, конечно, прохожим своих детей, приплачивая деньгами, но часто оставляли малышей просто на улице. У нас в приюте каждого второго ребёнка таким образом нашли. А совсем маленьких, бывает, прямо на крыльце приюта оставляют.
Но так поступают бедные люди и нищие. Я же никак не могла быть отпрыском бедных родителей.
Бедняки не могут себе позволить одеть ребёнка в роскошное бархатное платьице с дорогущими кружевами, кружевные же панталончики и расшитые башмачки из мягкой кожи, а сверху укутать в большую шаль из шерсти эльфийских коз. Одна эта шаль отвергала любые мысли о родителях-бедняках.
А что уж говорить об украшении?! На бархатном платьишке среди кружев сверкала дорогущая брошка, переливаясь блестящими камнями.
Эту драгоценность Ришша отцепила с бархата и спрятала в свой карман уже на второй день нашего с ней знакомства. А как иначе? Ей пришлось так поступить, потому что какой-то пьянчуга заинтересовался ярким сиянием камней. Что пьяному, но сильному мужчине слабая девушка и маленький ребёнок? Отобрал бы без труда и лишних усилий. Но, к счастью, случился рядом благородный человек. Заступился. Потому Аришшия не стала рисковать, припрятала драгоценность.
Думаю, эта самая брошь окончательно убедила в своё время господина Гильдиша в правдивости рассказа девушки. Наверно, он как и Аришшия поверил, что за мной, такой богатой, обязательно кто-то явится. Может, и на награду рассчитывал. Не знаю… Главное, нашёл мне место в приюте. Не отказал.
Сама Аришша иной раз фантазировала и представляла брошку артефактом, по которому неизвестные обязательно разыщут меня. Наталкивала её на эту фантазию игра камней, что прихотливо меняли цвет. Стоило мне только взять драгоценность в руки, прозрачные густо-зелёные камни неожиданно вспыхивали алым огнём. А если брошь брал в руки совсем другой человек, опять становились зелёными.
Необычно. И поневоле всякие домыслы в голову лезут.
Только я не верю. Уж, была бы брошь артефактом, меня давным-давно разыскали, а так… шесть лет прошло, а никто так и не объявился.
На всякий случай Аришша отдала драгоценность на хранение господину Гильдишу. А то и в приюте кто-никто может позариться на дорогое украшение. Сопру… украдут, и концов не найдёшь. Даже наивная девушка это понимала.
Только этой зимой господин Гильдиш оставил приют. Он давно грозился уйти. Жаловался, что старый стал, работать ему трудно.
Вот ещё! Что для него той работы было? Сидел целыми днями в кабинете, в бумажках копался, наставницами да их помощницами командовал. Ещё лекарь, кастелянша да кухарка чего-то спрашивали. Вот и вся его работа. Другим-то уж побольше забот доставалось.
В приюте дети рано начинают работать. Даже малыши во дворе прутиками вроде как подметают. Больше играют, конечно…
А чуть старше становятся, так начинается – постели заправить, пыль вымести, грядки с зеленью в саду полить. И по мере взросления работа только добавлялась – полы вымыть, матрасы на просушку вытащить, за малышами присмотреть, носы им вытереть. Старшие стиркой занимаются. Мальчишки дрова для печей пилят и колют. Девочки одежду латают.
Но самая желанная обязанность для всех, когда посылают на кухню. И там работы столько, что успевай поворачиваться. А всё ж, чем бы ни был занят на кухне, но лишний кусочек от кухарки перепадёт.
В приюте работников всегда не хватает. Мало кто соглашается работать почти бесплатно, фактически только за кров и еду. Таких как Аришшия ещё поискать. Другие же, как кастелянша, я даже не знаю, что делают в приюте. Потому детям и приходится всё самим для себя делать.
Вот мы действительно уставали! А Гильдиш говорит, что устал
Ну, вот… ушёл.
Новым управляющим стал господин Флош – супруг кастелянши приюта. Она давно за него хлопотала. Теперь они всей семьёй в приюте обустроились. И дочка их тут жила. Не с детьми, конечно, в отдельных комнатах вместе с родителями…
После смены руководства Аришшия заволновалась о сохранности броши, бегала к этому господину Флошу. Вроде, заручилась его обещанием, успокоилась.
Я и брошь-то эту уже совсем смутно помню. С тех пор, как шесть лет назад Аришша отдала драгоценность господину Гильдишу, она сама её редко видела.
Я, когда на платье бархатное с панталонами смотрю, и то иной раз не верю, что эти мои вещи. Настолько они отличаются от той одежды, в которой мне сейчас приходится ходить. Только как не поверить Аришше, когда она в который раз с упоением рассказывает, как я попала к ней?
Верю-то верю… вот они доказательства – чудесное бархатное платье, нисколько не тронутое временем и молью, и смешные штанишки из плотного кружева. Да. Если б Аришша не рассказывала, какая я была замечательно красивая.
Чудесные мягкие кудри нежного орехового цвета, пухлые губки, розовые щёчки с ямочками и зелёные блестящие глаза в обрамлении густых ресниц.
Вот такая я была по её словам!
Послушаешь… будто куклу описывает. Ту самую, с которой дочка Флошев играет. Только глаза у Флошевой куклы синие, а так один в один описание игрушки.
Но когда я заглядываю в бочку с дождевой водой, стоящую в саду нашего приюта, то вижу пугало, а не куклу.
В воде отражается жуткая уродина, которой только людей пугать.
Тонкая, словно бумага, тускло-серая кожа обтягивает кости черепа так плотно, что видны даже контуры дёсен, потому что молочные зубы выпали, а новые никак не росли. Из-за этого на щеках не ямочки, а целые ямы. Губы только по цвету угадать можно – иссиня-серому. А так рот похож на рыбью пасть. Глаза мутные и совершенно бесцветные с опухшими воспалёнными веками без ресниц. Бровей тоже нет. Вдобавок ко всему, волосы постоянно ломаются и осыпаются. Из-за этого кожа головы покрыта редким бесцветным пушком, что со стороны представляется лысиной. Сама башка болтается на тоненькой шейке.
Остальная несуразность, слава Сёстрам, спрятана под старой одеждой, доставшейся мне, как и другим младшим приютским от старших, выросших из тряпок, что иногда жертвуют приюту жители городка. Особенно я стараюсь прятать тёмное безобразное пятно на плече, которое постоянно чешется и шелушится противными ошмётками. Ф-фу!
В результате, вся эта «красота» едва ли равнялась ростом с шестилетним ребёнком, хотя мне было уж точно больше восьми.
Только Аришша упорно называет меня красавицей, будто не замечая чудовищного облика. Если б ещё никто её не слышал! Приютским только повод дай. Ох, как они веселятся и зубоскалят. Мне даже прозвище подходящее дали – Чукра. Ага, чудовищная красавица!
Ни одна приютская девчонка со мной играть не хочет. Фыркают, что я заразная. Это они ещё пятна на плече не видели. Хотя наш лекарь, исследовав плечо, сказал, что это не зараза, а особенность моего организма. Наверно…
Только мальчишкам плевать, как я выгляжу. Главное, бегаю быстро и по деревьям лазаю не хуже их.
Это да. И бегаю, и лазаю, даже дерусь иногда, если не болею.
Не заразно болею, конечно. Врут девчонки. Потому что никто в приюте так не болеет, кроме меня. И даже приютский лекарь господин Крытис не может определить мою болезнь. А я называю её: «Дзонь». Именно с этого звонкого звука начинался каждый приступ.
Дзон-нь!
Как будто где-то разбилось что-то стеклянное. Правда, кроме меня этот звук почему-то никто не слышит. А мои слова списывают на воспалённое болезнью воображение.
Но и перед следующим приступом опять отчётливо слышу: «Дзон-нь!»
Ещё звенит эхо стеклянного звона, а из меня нечто злое начинает тянуть что-то очень важное. Я не вижу и не понимаю, что это, но хорошо чувствую, как зло тянется ко мне. Сразу же накатывает неимоверная слабость, которая буквально валит с ног. Выкручивает мучительной судорогой мышцы, и почему-то мои рёбра сами собой сжимаются изнутри, не давая вздохнуть. А самое противное, когда накрывает беспамятство.
Нет ничего хуже, чем на потеху приютским валяться тряпкой где попало. Приступ ведь не спрашивает, валит с ног там, где застанет – на полу посреди коридора с веником в обнимку или во время еды, сунув носом в тарелку с жидким супом.
Рассказывают, когда я впервые стала падать от приступов, дети очень пугались. Да и взрослые ужасались. Аришшия от беспокойства за меня с ума так сходила, что весь приют на ноги поднимала. А я того уже и не помню. Вся память о том, что было раньше, затёрлась болью.
Теперь-то мои приступы только Аришшу по-прежнему пугают да господину Крытису добавляют забот. А остальные… Ладно, если мимо равнодушно пройдут, а то, как некоторые, насмешничать примутся.
Один раз свалилась я так вот во время уборки комнаты у малышей. Только полы домыть успела, перенесла ведро с грязной водой через порог, разогнулась… и вот оно – дзон-нь! Где встала, там и шлёпнулась, перевернув ведро. Так в луже грязной воды и плюхалась, сучила ногами от боли, что закручивала тело судорогами. И в беспамятство не впала как назло, потому всё происходящее и запомнила.
Запомнила, как старшие девчонки мне по ромашке засунули в каждую ноздрю и стояли рядом, ногами подпиннывали, рожи кривили да дёргались, передразнивая мои корчи. Хохотали…
Позвал ли кто Аришшию, или сама она мимо проходила? Ох, и досталось злыдням от моей заступницы. И это от Аришши – самой доброй души на свете! Она ж самым противным врединам да несносным озорникам всегда только пальчиком грозит и лишь головой качает в укор, а тут из-за двух ромашек в носу так разошлась. На заводил проказы – Шаску и Гламиру – ребятня сразу указали пальцами. Не мне одной от них доставалось. Так Аришшия, недолго думая, безобразниц за уши ухватила, в тёмную кладовку самолично довела и заперла до самого вечера.
Девчонки от неожиданности ошалели, даже не сразу реветь принялись – всё таращились на разбушевавшуюся Аришшу. Думали, что как обычно она их пожурит и отпустит. А тут их за уши да в кладовку! И кто? Та, от которой никак не ожидали получить на орехи. Потом-то очухались, рёв подняли. Аришша же в этот раз не дрогнула, заперла их и даже господину Гильдишу возразила, не дала раньше времени выпустить. А сама поволокла меня к лекарю господину Крытису.
Вот после того случая Аришшу старшей наставницей и назначили.
Расправы над обидчицами я сама не видела. Болезнь, как правило, меня на несколько дней, а то и недель, в кровать укладывает. А вот Коська – мы с ним частенько играли вместе – всё подробно потом обсказал. Сам-то заступиться за меня не мог. Мелкий пацан был да слабый, но Аришшу, может, он и позвал.
Я сразу не спросила, а Коська вскоре помер. Уснул с вечера, а утром не проснулся. Лекарь сказал, что у мальчишки сердце слабое, потому, мол, мелким был да хлипким.
Я ревела, жалея Коську, и думала, что сгубило его то же самое зло, которое мучило меня приступами. И рано или поздно это зло доконает меня, как и Коську. Я даже знала, где засела эта гадость.
Нет, болезнь сидела не внутри меня, как думали лекарь и другие. Зло спряталось где-то в районе комнаты-склада, в которой хранились запасные одеяла да разномастная ношенная одежда для приютской ребятни. Там же кастелянша целыми днями распивала чаи.
Лишь унюхав противный запах чайных трав, я принималась чихать и плеваться. Удивительно. Ведь, когда эти травы приносили из сада, они чудесно пахли мёдом. Но стоило им чуть полежать на столе кастелянши, как зелень начинала вонять гнилью. Думаю, из-за той дряни, что завелась в стенах склада.
Только почему-то никого кроме меня этот гнилой запах не тревожил. И все в один голос утверждали, что я всё выдумываю. Только Аришша на мои слова ничего не говорила, лишь вздыхала в ответ.
И чем ближе к комнате-складу заставал меня приступ, тем тяжелее и дольше я приходила в себя. Как назло, комната, в которой мне приходилось жить вместе с другими девочками, находилась через стенку от склада. Ох, и шарахало меня от той стенки. Озолоти, не подойду! Возле неё мне сразу делалось плохо и без хрусткого звука «Дзонь».
Как я просилась поселиться в другой комнате! Даже с мальчишками соглашалась жить. Их-то комната дальше от склада располагалась. Не позволили. И от уборки в комнате кастелянши отказывалась наотрез по этой же причине. А ведь госпожа Флош могла и конфетами угостить – редким лакомством в нашем приюте.
Господин Гильдиш хмурил брови, не понимая причин моих «капризов». Если б я могла что-то объяснить! И заступничество Аришши не помогало. Все дружно считали мои слова враньём. Эх!..
Зато летом мне удавалось проводить больше времени в саду. Даже ночевать там ухитрялась. В саду хорошо! Ночью, правда, не жарко, и комары кусаются. Только это всё ерунда по сравнению с дрянью со склада.
А самое главное, в саду росли фруктовые деревья. Считалось, что деревья эти старые и уже не плодоносят. Только я и привратник дядька Васиш, вдобавок исполняющий обязанности дворника и садовника, знали, что деревья дают плоды. И ещё как! Только их никто не видел, потому что весь урожай умудрялась съесть я одна ещё до вызревания плодов.
А как же! Во-первых, если дать плодам вызреть, другие до них вперёд меня доберутся. А во-вторых, у меня терпения не хватало дождаться урожая. Я начинала жевать ещё бутоны. Они тоже вкусные, а если много съесть, то и сытные.
Дядька Васиш каждый год грозился, что нажалуется на меня заведующему, но, понаблюдав, с каким остервенением я размалываю дёснами кислые зелёные завязи, отступал. А потом врал начальству, что де гусеницы цвет погубили, или на птиц наговаривал.
Это была ещё одна моя беда – голод.
Я всё время была жутко голодной. Мне не хватало тех порций еды, что выделялись на каждого воспитанника приюта. А ведь Аришша порой умудрялась выпросить для меня добавку. Только с приютской еды ещё никто не разжирел, хотя и таких заморышей, как я, у нас не водилось.
Из-за моего зверского голода меня никогда не допускали к работе на кухне, потому что после моих дежурств запас продуктов сильно уменьшался. Наша приютская кухарка специально выбила из господина Гильдиша распоряжение меня на кухню ни в коем случае не допускать. Потому что я могла даже сырую крупу сжевать.
Ну, невтерпёж мне было дожидаться, пока она сварится. А так горстка за горсткой, пока перебираю… и не замечаю, что для каши и половины нормы не остаётся.
Аришша даже часть своей порции мне отдавала. И почти все заработанные деньги тратила на еду для меня. Но и этого не хватало. Многие укоряли меня прожорливостью. Стыдили, что Аришшу объедаю… Только голод сильнее стыда. А особо хотелось есть после приступов.
Зато летом в отдалении от склада и при поддержке «подножного корма» я переставала болеть. На лысой голове даже пушок становился гуще, глаза чуть темнели до светло-серого цвета, а кожа начинала слегка золотиться от загара. И многие отмечали, что я становилась похожа на человека, а не на синюшную Чукру. Только опять же, улучшения списывали на лето, а не на то зло, что окопалось на складе.
Но до лета ещё нужно было дожить, а сейчас после очередной тяжёлой для меня зимы началась весна. И этой весной в наш приют пришёл проверяющий.
