Loe raamatut: «Исповедь коралловой женщины»

«Это только кажется, что настоящая история в шелесте мудрых книг и музейной пыли. На самом деле она хранится на дне старомодных фибровых чемоданов, давно заброшенных на антресоли».

Из журнала «Родина».

«Как ты будешь относиться к родителям, так и дети будут относиться к тебе. Ничего нового человечество не изобрело».

Из сборника «Крылатые слова».

«Жизнь мёртвых продолжается в памяти живых».

Древнегреческий философ Цицерон.

Предисловие

«Весь мир – театр, а люди в нём – актёры».

Вильям Шекспир

И не надо оканчивать театральный институт, все роли давно распределены кем-то, может быть, на небесах. А кто бы раньше сказал, что будет слишком много лжи.

Ольга Кучкина написала исповедальную книгу «Косой дождь». Эта книга о себе и о людях в контексте прожитых дней. Она была бессменным корреспондентом газеты «Комсомольская правда». Я была знакома только с её рассказами. Сейчас прочла всю книгу. И решила разобрать авгиевы конюшни писем и записей.

Жалею, что книгу Георгия Данелии «Кошмар на цыпочках» прочла только в 2022 году (издание 2019 года). А ведь я в своих воспоминаниях интуитивно меняла дубли из памяти как он – из киносценария Жизни. Но я делаю замечания событиям прошлого из окна сегодняшнего дня. Критикую, ворчу, сопереживаю.

Вот и решила я писать, чтобы не потерять себя. Примите мою исповедь. Перемывать грязное бельё я не буду. А ведь у меня сохранились документы истории нашего дома. Это был один из первых кооперативных домов, владения были частными. Возникла идея создать музей дома. Идеалистками оказались только я и Маша, остальные – потребители. Маша – соседка сверху – дизайнер нашего капитального ремонта. Я дала ей переснять все документы о тех, кто здесь жил с 1929 по 1931 годы, и рассказала об их судьбах, связанных с политикой, с пятым пунктом, с эвакуацией и Великой Отечественной войной. Так как я не в ладах с компьютером, то обратилась за помощью в наборе книги к волонтёрам. Какое тут волонтёрство? И районный центр социального обслуживания, и Служба Милосердия, и сотрудники проекта «Московское долголетие» так же отказали. Наступил капитализм именно в отношениях друг с другом, а не в экономике. Я хочу вернуться в XX век, я в вашем цифровом XXI ничего не понимаю. «Экономьте на эквайринге!», – это с какой планеты, из какого языка?

Тот человек, который любит своё детство, вспоминает о нём. Но, кроме моей мамы, любовь моя, оказывается, никому не была нужна. Моя милая, добрая мама! Я хотела назвать эту книгу «Три расплющенных тополя». Через наши две комнаты в Хамовниках, на Плющихе, прошли жизни трёх интереснейших мужчин, и это всё кратковременные подарки Жизни одной скромной, умной, трудолюбивой, с улыбкой Моны Лизы и умнейшими глазами Женщине. Для Вити она была Богиней, для Вани – военной подругой, для Володи – служительницей таланта. Ни с одним не разводилась, всех через пару лет отнимала жизнь.

Мама в юности

Мама во дворе нашего дома

Мама знала четыре языка. В переписке с Витей встречаются слова на французском и на немецком. Когда она говорила, – ни одного слова-паразита. Какой стиль писем Вити – писатель, поэт! Я не произношу ни «э», ни «мэ», ни «так сказать», ни «короче говоря». Ну, так и говорите без «короче».

На конкурсе талантов певица Диана Арбенина свои эмоции выражает так: «Ты – супер!», «Круто!». У певицы Ёлки: «мурашки по коже бегут». Заслуженный тренер Татьяна Тарасова: «хайпанули, молодцы». Вы что, хотите на их уровень культуры скатиться? Мы даже слов таких не знали. Нашла запись мамы, как образец её почерка наклон влево. А мысль была из книги Антонины Коптяевой. «Товарищ Анна»: «Это нам только кажется, что мы с ума сойдём, а приходит горе, и всё переносишь… И также ешь, и спишь также, только остаётся в душе провал, пустота, в которую боишься потом заглянуть, как в заброшенную колоду». Это и моя мысль.

Вы думаете, что всё, что я написала о маме, о бабушке, об отчиме, о первом мамином муже, мне рассказывали? Нет, я всё добыла из писем, записных книжечек, дневников, записочек и архивных документов. Начал всё это дело, заразил меня Марик Бриллиант – сын тёти Ани (в девичестве Данциг). Начал он с 3-х страничной книжки «Из глубины времён». Его мама писала «Нашу родословную». Со старшей сестрой Аллой, после смерти близняшки Марины, он издал книгу «О родителях» и «заразил» этим меня. А Наташа, дочка Витиной сестры Риты, в Израиле пишет воспоминания только для внуков, а не для читающей публики, и где-то в душе меня осуждает. А Игорь Данциг, сын Витиного кузена Наума, ни о ком, кроме Марика и Марины, и знать не хочет. Но в 2021 году я его «заразила» интересом к роду Данцигов.

Когда читаю Евгения Тарле «Наполеон», то плачу от признания: «Счастье моей жизни зависит от тебя. Если бы было можно, я бы запер тебя в темницу своего сердца», – писал Наполеон Жозефине в 1807 году. Но он успел ей изменить и развестись. С 1924 года не император, а интеллигент Витя каждый день, находясь в захолустье, за границей, в командировках, писал своей «родинке», «Любе» иногда по четыре раза в день, вплоть до расстрела. На родине, в Армавире жили родители, а в Баку жила сестра Рита. Витя и мама в 1931 году от Лёнкома получили две комнаты на Плющихе. На саквояже, с которым его арестовали в 1933 году, была багажная бирка. Её выдали маме только в 1957 году при его посмертной реабилитации.

Глава 1. ПРО ЭТО

Разбирая вещи после смерти мамы, я вынула из старого шкафа чемоданчик в сером холщовом чехле с биркой.

Внутри лежали газетные вырезки, книга «Двенадцать. Скифы» Александра Блока, первое издание «Чёток» Анны Ахматовой и титульные листы книг начала прошлого века: поэмы Василия Каменского «Емельян Пугачёв», повестей Максима Горького, Алексея Толстого, Сервантеса «Дон Кихот». Во время эвакуации 1941 года мама, естественно, не могла увезти памятные для неё книги и взяла лишь титульные листы с Витиными дарственными надписями. Самой ценной в моём «наследстве» оказалась разобранная по годам переписка с Виктором Данцигом: с первой записки карандашом после встречи в феврале 1924 года и до последнего письма 5 октября 1933 года.

Моя мама, Ольга Куперман, родилась осенью 1904 года в городе Николаеве. Через три года два брата, отчим, бабушка и мама переехали в Выборг. Мама с отличием окончила русскую гимназию и в 1921 году вместе с семьёй переехала в Берлин. Там устроилась работать делопроизводителем на кондитерскую фабрику Hamet.

Виктор Данциг (он был на два года старше мамы) родился в небольшой белорусской деревне Педрин, в семье врачей. У его тётки по материнской линии было две дочери: Лиля (он звал её ЛилИ) и Эльза. Первая стала Лилей Брик, вторая – Эльзой Триоле.

В одном из писем к своей сестре из Москвы в Берлин Лиля пишет: «Кланяйся Вите Шкловику (Шкловскому), а Витю Данцига спроси, почему он ничего не шлёт Осе – Ося в полном недоумении». В дальнейшем ни одного упоминания о Вите Данциге в многоёмкой переписке Лили никто не нашёл. Витя знал и Виктора Шкловского, и Владимира Маяковского, и Василия Каменского, и Романа Якобсона…

В Берлин Виктор приехал учиться в сельскохозяйственной академии по специальности «Обработка технических культур, льна и конопли» – отрасль, становление которой в СССР только начиналось. Жил он у родственников. Виктор был начитанным, остроумным, душой компании. Мама познакомилась с ним в 1924 году, весной.

1924 г., Берлин, в парке. Троюродная сестра мамы Оля Захер, Витя, мама, мальчик – сосед Ганька

Основная переписка Вити и Оли освещена в моей книге «Сказка о любви». В 2014 году в журнале «Наука и жизнь» я опубликовала статью «Про это», куда попали выжимки из их переписки. Но первое письмо я тогда не нашла, т.к. когда-то его отложила, и оно затерялось. А сегодня я решила его опубликовать. Это письмо было написано карандашом, отправлено не по почте, а из квартиры в квартиру через посыльного. Они могли бы поссориться и больше никогда не встретиться… Это попытка чувствовать себя правым каждой стороной альянса, которая перерастает в любовь.

Frl. Olga Kuperman

Uhland Sh. 182

Pens. Rosenbaum

Charlottenburg

Без обратного адреса.

Это было спустя несколько дней после их знакомства. Это было их первое недопонимание. И это была первая попытка примирения.

Виктор – Ольге, 15.08.1924: «Очень мне трудно вообще писать тебе, находясь в одном городе и имея возможность (физическую) говорить лично, но, очевидно, другого выхода нет, ибо ты говорить не хочешь (не можешь). И речь тоже не о печальном «инциденте» с моим звонком, ибо он сам по себе мелочь, стыдная мелочь. Ты меня попросила не приходить сегодня вечером. И всё же по-моему знала, что я приду; и, если знала, то не ошиблась, т.к. иначе я и поступить не мог. Это я представлял себе очень просто: приду, мы поговорим и, если у нас есть что-то другое больше, чем думать о каких-то «проучиваниях» (разве ты не этого хотела?), то мы сговоримся. И потом я тебе уже как-то раз говорил, что при том, как я тебя люблю для меня мелкого самолюбия опять таки по отношению к тебе нет и быть не может. Я же знаю – я ушёл от тебя очень печальный, обманутый. Ты меня проучила. Это тебя удовлетворяет? Но это не правда, что ты могла из-за пустяков начать говорить: «…если мы с тобой разойдёмся, то тоже друзьями». По крайней мере, я этому не могу поверить. Значит есть у тебя что-то другое? Почему ты не скажешь? Оля, я из любви к тебе не совершу ни одного безумства – для этого я слишком реален. Может быть тебя такая моя любовь просто не удовлетворяет? Во мне мало романтизма для тебя? Неужели ты просто «барышня»… Я этому ни минуты не хочу верить. И только ты одна можешь мне сказать – и тогда я поверю. Так скажи: что же?, почему? Каким странным мне показалось, что ты при моём уходе спросила, очень ли я расстроен. Боюсь впасть в ненужную сентиментальность – я очень устал и думать, и спрашивать без ответа – поэтому кончаю, хотя мог много тебе ещё сказать и спросить тебя. Твой Витя».

Все последующие письма были с ласковыми обращениями и сотнями прощаний.

Однако уже осенью 20.10.1924 г. его отозвали в Советский союз для работы на Льнозаводе № 1 в Сычёвке.

Страховая книжка № 2882 Смоленского Губернского Управления Социального Страхования

А ещё через год Витю призвали на службу в армию, в 40-ю отдельную эскадрилью в городе Липецке, где назначили командиром службы аэрофотосъёмки. Мама сохранила его лётные лычки.

Ольга писала ему письма каждый день, пересылала их через Армавир, где жили родители Виктора. Он писал редко, сознавая, что не может ничего предложить: ни жилья, ни заработка. Обещал вызвать в Москву, как только наладится быт. Она пишет в дневнике: «Если я поеду в Москву, то хочу поехать в мае. Думаю, мне нужно будет отказаться от этой «жизни берлинской барышни». Пудриться, красить губы, шёлковые чулки, короткие платья – всё чепуха. Конечно, без маленького комфорта, к которому привыкаешь с детства, невозможно. Но его всегда и везде можно создать самому». Она готова отказаться от всего, бросить налаженную жизнь в Германии, оставить родных и близких, чтобы соединить свою судьбу с любимым человеком. Родители отговаривали Ольгу, да и сам Виктор сомневался.

Виктор – Ольге, 30.07.1926 г.: «Родная моя Люшка! Если ты сама уже дошла до такого состояния, что пребывание в Германии кажется тебе гибелью личной, то ехать сюда нужно, если вполне учесть всю нашу обстановку и приблизительно то, с чем придётся столкнуться. Ничего ни внешне, ни внутренне не похоже на Берлин; разве, что в Москве движение на улицах сильнее. Нет необходимости заранее отказываться от многих удобств жизни: светлых комнат, собственных ванн, что хочу, то и делаю, но нужно к этому быть готовыми, хотя мы такими шагами идём, что через 2-3 года и эти неудобства отойдут в область предания. В отношении работы, прежде всего, тебе придётся здесь поработать над собой, выяснить своё место в общем коллективе СССР, что можешь ты и что ты хочешь.

При не просто честном, но сознательно приемлющем и разделяющем наши взгляды отношений к работе и ко всему тому, что у нас происходит. Без работы ты не будешь (если в этой работе будет необходимость). Разные свои странности и «чрезмерныя» придётся оставить по ту сторону границы. Просто сделай это, как сделал я. Здесь мы будем вместе. Это решение будет подписано в злополучном ЗАГСе. Это учреждение тебе знакомо? Я буду свободен к ноябрю. Приказ о демобилизации уже есть. Надеюсь так же, что сейчас же после демобилизации, получу свою прежнюю службу. Она не исключает возможности жить в провинции год или два. Что такое провинция? Это очень удобно, очень сытно и очень грязно. В данный момент, да и вообще до ноября, я большой ноль, нет у меня ни свободы, ни гроша за душой, ни даже возможности встретить тебя по приезде. Письмо вышло, может быть, слишком холодное, следующее будет иное».

Моя мама добивается разрешения на выезд в Советский союз и просит Брика или Маяковского походатайствовать в ПОСТПРЕДСТВЕ: «Это должен быть кто-то им (властям) известный. Надо, чтобы за меня похлопотали в Москве». И добавляет: «Спроси Лилю, можно ли остановиться в комнате Маяковского?».

Виктор – Ольге, 27.10.1926 г.: «С комнатой Маяковского (в Гендриковом переулке, ныне улица Маяковского на Таганке) ничего не вышло, ибо в ней происходят сборища всей футуро-имажинистской братии, и они, отнюдь, не намерены лишаться столь уютного места».

Ольга добилась, чтобы брат Шурик, живший в Ленинграде, прислал ей приглашение. 15.10.1926 г. Оля с Витей встретились и провели вместе 3 дня.

Виктор – Ольге, 04.12.1926 г., из Тёмкина: «…ведь правда, эти три дня, что я провёл с тобой были самыми светлыми, самыми счастливыми за последние два года. Я не предполагал, что моя холодная, в сущности, натура способна так любить. Хочется говорить и думать только о тебе одной. Целую тебя моими неопытными, но искренними губами. Твой Витя».

Виктор – Ольге, 26.01.1927 г., Вязьма, (по дороге в Тёмкино). Они расписались: «Детка, солнышко моё любимое, только недавно (ведь всего 10 часов прошло) расстался с тобой и уже тоска до полной потери сознания. Эти 4 дня в Москве пролетели, как какой-то чудесный сон. Ведь счастье моё так велико, что всё собою заслонило. Если любишь меня, моя крошка, то в разлуке не забывай и пиши мне часто-часто, в день три раза. Хорошо? Целую тебя всю крепенько, и помни, что наши дни в Москве – это самое светлое. Безумно хочется тебя обнять и прижаться к твоим губам. Моя любимка ненаглядная, моя детка славная. Я всегда буду любить тебя и только тебя одну. Твой Витя».

И писал в день по четыре раза, и забыл, что когда-то не отвечал на её письма, и любил только её одну. И всё же какое-то подобие семейного гнезда они смогли создать: сначала снимали угол, потом комнату на Садовой-Каретной, потом две комнаты на улице Станкевича, 6. Топили дровами, потихоньку обустраивали быт: заказали книжную полку, платяной шкаф и кухонный шкафчик.

В одном из писем к Ольге (она отдыхала тогда в Крыму, г.Судак) Виктор пишет: «В связи с описанием комнаты мне пришло на ум удачное выражение Виктора Шкловского: «Что касается электричества, телефона и ванной, то уборная была в ста саженях»». К известному писателю Виктор, судя по всему, заходил довольно часто: «Был на даче в Пушкино. ЛилИ, к сожалению, не было. Но зато застал Виктора Шкловского. Мы с ним проболтали весь день. Завтра поеду к нему в гости. Работы под конец навалило чёрт знает сколько. Днём – завод, а вечером вместо кровати (хоть и соломенной) беседы и лекции у крестьян и рабочих».

Ольга – Виктору, 05-06.09.1927 г., в Свердловск. Была у ЛилИ, получила 100 рублей и отдала Гликерам за комнату. Представь себе, ЛилИ отдала перепечатать Эльзину книгу. Если бы она знала, она бы мне дала. Эта работа на 21 рубль. Ты, разве, не говорил ей, что у меня машинка. С Кулешовым (советский режиссёр) любовь вовсю».

Виктор – Ольге, 29.09.1927 г., изба, где-то, не доезжая до Вятки: «Постарайся каждый день заниматься на машинке. Будешь, или выдержки не хватит? Думаю, ты у меня энергичная».

Это он настоял, чтобы она училась печатать на машинке на русском шрифте. В дальнейшем она постоянно печатала ему статьи и переводила с немецкого. «Всем, что у меня есть, я обязана Вите», – говорила мама. Всю жизнь, до 84-х лет, она так и будет стучать на машинке, получая по 10 копеек за лист. Она окончила заочные курсы иностранных языков, выучив английский и французский, и печатала на 4-х языках. Для очных курсов в МОСГОРОНО на улице Молчановка, а потом для издательства «Прогресс» печатала на матрицах.

Случалось, что за долгие месяцы совместной жизни, им удавалось пробыть вдвоём считанные дни. Большая часть времени проходила в разлуке. Знакомиться с его родителями Ольга ездила одна. Единственный раз отдыхала (в Судаке) – одна.

1927 г., Ольга в Армавире у Витиной мамы

1927 г., Крым, Судак

Они ни разу так и не смогли отдохнуть вместе, только строили планы, но планы всякий раз разрушались из-за срочных командировок на льняные хозяйства-кооперативы, на заводы по переработке льна или из-за конференций по льноводству. Письма летели из Ярославля, Вологды, Вятки, Свердловска, Сарапула, Бельгии, Германии, Ирландии, Англии.

Виктор – Ольге, 11.10.1927, г.Сарапул: «Приехал вечером. И вид города с Камы прямо великолепный (при том же Луна). Гостиница – какая-то трущоба с еврейскими хозяйствами и изрядным количеством тараканов. За время поездки привык к разному зверью: двуногому, четырёхногому и более ногому. Мой первый поход в Москве будет в баню. Знаешь, ты мне сейчас кажешься каким-то неземным существом как магометанские райские кущи. Целую и милого медвежонка».

До сих пор в серванте, в бокале, сидит маленький рыжий мохеровый набитый опилками 10-ти сантиметровый медвежонок. Это первый подарок Виктора маме. Сейчас этому медвежонку 99 лет.

Наступил 1930 год. Импортные машины на мелких заводиках механизированно отжимали масло льняное, конопляное. А очёс, теребление, мочка – весь этот производственный процесс выполнялся вручную.

      С организацией в 1929 году колхозов и совхозов, с ликвидацией коопераций государство поставило задачу объединить льнозаводы и создать советские машины. Для этого таких специалистов, как Виктор, да ещё и со знанием немецкого и английского языков, отправляли в Европу на всемирные выставки для ознакомления с тем, как поставлено производство льна на Западе.

1930 ГОД

Виктор – Ольге, 02.08.1930 г., Берлин: «Моя дорогая, любимая девочка! Вот уже 2 дня в Берлине. Помню, оказывается, все места, все улицы и даже маршруты трамваев и автобусов. Что тебе сказать про Берлин? Он очень вырос и стал каким-то полным, светлым, чистым. Поражает порядок, освещение и масса авто… Но в Германии – кризис. Он чувствуется на каждом шагу. Магазины буквально ломятся от товаров, но в них… Нет почти никого, кроме продавцов. Безработица умопомрачительная. Конечно, если ходить с закрытыми глазами и без критики, то внешняя показная сторона прекрасная. Много заслуживающего не только внимания, но и подражания. Ребята экипируются и уже без пяти минут «европейцы». Киска!, когда расстаёшься надолго, то ещё больше ценишь своё солнышко. Не знаю, можно ли больше, но я с каждым днём всё больше люблю тебя».

Виктор – Ольге, 17.08.1930 г., Кёнигсберг: «Наш павильон на выставке в Кёнигсберге. Видел много интересного, особенно скот. Это даже не скот, а какие-то даже чудовища. Свиньи, похожие на гиппопотамов (бегемотов). Корова-рекордсменка даёт 14000 литров молока в год. Это фабрика в буквальном смысле слова».

18.08.1930 г., Кёнигсберг

26.08.1930 г., Берлин

Виктор – Ольге, 26.08.1930 г., Бреслау: «Сейчас как следует знакомимся с хозяйством Силезии. Завтра в 5 утра уезжаем в имение Rahnsdort, где будем изучать первый завод первичной обработки льна. Хозяйство и, особенно техника, чрезвычайно интересны. Горе только, что на всём висит кризис, о величине которого невозможно и приблизительно судить, не видя. Внешне всё чисто и благородно, но, как только начинаешь присматриваться, сразу вылезают белые нитки, которыми это благополучие сшито. Все немцы, с которыми приходится сталкиваться, «плачутся в жилетки»».

28.08.1930 г., Wiekau, имение Lieres. Виктор Данциг в верхнем ряду, слева

Виктор – Ольге, 06.09.1930 г., Берлин: «Мы неплохо ознакомились со всем льняным хозяйством в Германии и кое-что приобрели в смысле знаний. Общее впечатление: через год-два учиться будут ездить к нам. Я тебя больше и больше люблю, обожаю, целую ннееввооззммоожжнноо».

28.09.1930 г., Дрезден

16.10.1930 г., Бельгия, Исегем

18.10.1930 г., Бельгия (Ипр)

29.10.1930 г., Англия, Ливерпуль (графство Мерсисайд)

Виктор – Ольге, 13.09.1930 г., Гамбург: «В городе всё ходуном ходит, завтра выборы. Митинги, листовки, люди с повязками. Посмотрим, что день грядущий нам готовит. По-моему, ничего хорошего для Германии. Люди с нацистскими значками распоясались во всю и некому надеть им хоть маленькую уздечку».

Виктор – Ольге, 25.09.1930 г., Зарау: «…Если я когда-либо и создам себе непогрешимый кумир, то этим кумиром будешь ты. Без тебя и вне мысли о тебе для меня решительно всё теряет интерес и содержание. Я вообще против слишком большой связанности, но ты – это даже не связанность, а какое-то органическое создание, которое только неизбежная смерть может стереть. Вот эта вера в тебя и твоя близость давала и даёт мне силу во всех жизненных проявлениях. Я думаю, что даже моя работоспособность – это ты. Недаром работать ночью я могу только тогда, когда ты около меня».

Виктор – Ольге, 26.09.1930 г., Дрезден: «Едем в Мюнхен в горы, где будем смотреть озимый лён. В Зарнове достигли таких результатов, как ни один из ездивших до сих пор. Посещением института, запретного для иностранцев, превысили на 100% программу. Выставка сделана хорошо, особенно наш павильон. По сравнению со всеми остальными странами – это перл творения».

      Виктор – Ольге, 04.10.1930 г., Берлин: «Сегодня утром узнал, что здесь проездом в Москву находится Эльза. Она едет с мужем коммунистом-французом – удивительно славный парень (Луи Арагон). Я немедленно к ним полетел, чтобы передать тебе привет (передать подарок ко дню рождения). Немедленно позвони Лиле (2-35-74) и узнай, где Эльза остановилась, и телефон ёё. Она передаст личный привет от меня» (см.статью в журнале «Очаг» за 1998 год «Флакон французских духов «Coty»).

Виктор – Ольге, 05.10.1930 г., Бельгия: «Любушка, ты не представляешь себе, какое впечатление на меня, больного льном человека – произвела страна классического льноводства. Это какая-то очаровательная сказка. Всех наших льноводов надо посылать сюда хотя бы на день. В корне меняется взгляд на многие казавшиеся нам неоспоримыми вопросы. Самое комичное – это мой язык. Ребята здесь совсем молчат, а я говорю на невозможной смеси французского, немецкого, русского и фламандского языков. Все меня понимают и я – всех». (У меня сохранился Витин франко-немецко-фламандский словарь).

Виктор – Ольге, 09.10.1930 г., Бельгия: «Носились весь день с завода на завод, от машины к машине. По дороге изучил, что такое «на Западном фронте без перемен» (Эрих Мария Ремарк о Первой Мировой войне). Были в Ипре, когда-то до основания разрушенном (отсюда название газа иприт). Теперь он выстроен заново в своём прежнем виде. Благо, немцы платят».

Виктор – Ольге, 23.10.1930 г., Лондон: «Вот я и в Лондоне. Лондон производит совершенно потрясающее впечатление. Шум, гам, туман, тьма народу. Исключительные магазины (держись) – всё это смешалось в какой-то Вавилон».

Оценка ситуации, политики и состояния Европы того времени – идеальное. Опыт командировки Виктор обобщил в статьях. В немецкой газете «Wirtschaft und Technik» он публикует статью «Льняная проблема в Союзе». Примимает участие в совещании Наркомзема СССР и 16-ой партийной конференции. Он занимает должность заведующего Сектором обработки льна в Льнотрактороцентре СССР (контора располагалась в Орликовой переулке, где одно время было Министерство сельского хозяйства). Эти материалы я передала в Музей льна города Костромы.

1931 ГОД

Наступил 1931 год. Виктор разрабатывает новую машину для расчёсываеия льна – декортикатор. Его командируют в Ленинград на Ижорский завод им.Карла Маркса.

Виктор – Ольге, 18.06.1931 г.: «Приехали на МТС (машинно-тракторная станция) в Детское село (название города Пушкин, бывшее Царское село). Торчим в мастерской с 8-ми утра до 11-12-ти вечера. Ни капли не устаю. Белые ночи, и можно (как это делаю сейчас) без электричества писать».

Чертежи оказались неверными, необходимо было сделать поправки и уточнения. Одна неделя растянулась почти на полгода.

Виктор – Ольге, 26.07.1931 г., Ижорский завод им.Карла Маркса: «Пишу тебе с завода, откуда 3 дня не выхожу. Главный конструктор всё напутал. Машина – это мой экзамен на самостоятельность. Родинка! Всегда и всюду знай, что у тебя есть любящий тебя безгранично человек, звать которого Витя».

Виктор – Ольге, 29.08.1931 г., Ижорский завод им.Карла Маркса: «Дорогушка моя, пишу тебе с поля сражения. Уже два часа ночи, а работа в полном разгаре. Люди злые, усталые и чёрные, я – в том числе. От моего костюма – увы! – чистыми остались только внутренности карманов. Кончаем машину, как и следовало ожидать, ни один чертёж не похож на действительность даже приближённо, и всё приходится подгонять и переделывать. О, хоть бы она, проклятая, любимая уже закрутилась! Родная, до скорого свидания. Я знаю, что ты каждую минуту думаешь обо мне и желаешь удачи. Поэтому удача будет. Твой Витя».

Виктор – Ольге, 03.10.1931 г.: «Машина в общем и целом вышла на ЯТЬ, от ОБЛИСПОЛКОМа получил премированного ударника. Из этого названия слово «ударник» оставляю себе, а премию в виде необлагаемых налогом 100 рублей преподношу Вам, как разделяющей со мной все тяготы жизни. Чувствую, что мы – молодожёны и к этому молодожёнству пришли через ряд очень и очень серьёзных испытаний. Значит, теперь мы всегда будем молодожёнами. Как это хорошо, чудесно, вкусно. Люба, я ведь улыбаюсь, когда думаю о тебе».

Наконец он дома. Теперь Ольгу посылают в командировку…

Ольга – Виктору, 25.04.1932 г., г. Вязники Ивановской области, гостиница: «Витя, родненький мой, знаешь, что случилось? Я хотела сперва дать телеграмму, что я покусана вшами, и спросить, является ли это основанием для преждевременного отъезда, срочно. Но потом подумала: «Ты ничего не поймёшь», – и решила написать письмо. Я на всё шла и со всем примирилась: и с грязью, и с клопами, и с сугробами, и с холодом, – но вошь не входила в мои планы».

Наступил 1933 год. 16.09.1933 г. Впервые Витя получил путёвку в санаторий, т.к. очень исхудал и появились сердечные боли.

Сначала он заехал в Армавир к родным.

Витя – Оле: «Конечно, папа и мама встречали, они оба очень постарели, устали, но страшно бодрятся и вообще мои дорогие хорошие старики. Провёл с ними замечательно весь день (папа не пошёл на работу). Они мне страшно обрадовались, кормили, поили, не знали, куда посадить. Большую радость доставил им подарками, особенно отрез материи, которая специально от тебя. Мама будет шить себе из него костюм. Пирожки пользовались заслуженным успехом и были съедены в один миг».

Сноска из письма Иды Юльевны (Витиной мамы) в Москву: «Очень и очень большое спасибо за всё присланное, всем угодили как нельзя лучше. Из отреза я шью себе пальто демисезонное. Роза Мироновна, ваши пирожки были чудесны и поразили нас своей давно невиданной белизной. За всё, за всё спасибо».

Витя – Оле: «Маме и папе я много рассказывал о нашем с тобой дружном житье, о Любе (оказывается, тётя Лена (Елена Юльевна) напела им целые дифирамбы нашим с тобой идеальным отношениям!). Смотри, Котька, не подкачай. Вечером поздно уехал, получил плацкарту и великолепно продрыхал до Минвод. Сегодня утром ввалился в Кисловодск. Всем привет. Поцелуй Муху (бабушку) и тётю Лену. Мой адрес: Кисловодск, санаторий «Красная звезда», корпус 3, комната 39».

      Витя – Оле, 25.09.1933 г.: «Мы с тобой уже 7 лет вместе живём, и ещё ни разу с тобой не случалось никаких несчастий. Достаточно было тебе пойти с чужим «хахалем», как валится с четвёртого этажа что-то, и чуть дело ни кончается катастрофой! Вероятно, мысли у тебя были не совсем в порядке, и Боженька разгневался. Лечусь на всех парах, принял уже пять ванн, запломбировал два зуба и завтра мне будут рвать корни. Приеду с «чистым» ртом. Волосья изредка мажу, но мешают души. Ничего, не облысею. За эти три солнечных дня я умудрился даже обгореть. Лежу на горке у храма Воздуха и грею свои старые кости».

Срока путёвки он не выдержал. Заехал за родителями в Армавир.

Витя – Оле, 02.10.1933 г.: «Сегодня, наконец, после длительных боёв получил билеты. Едем все трое: мама, папа, Витя, – и везём гостинцы. А для меня в Москве есть самый лучший гостинец – Олюшка, золотушка, солнышко, котик мой любимый. Я так рад скорому свиданию, что за оставшиеся 5 дней наберу минимум 5 кило. Чувствую себя хорошо, отдохнул (даже слишком) на славу. Даю тебе слово ежегодно, несмотря ни на что, отдыхать, но обязательно вместе с тобой. Один я уезжал последний раз».

Витя – Оле, 04.10.1933 г.: «Чувствую себя очень хорошо, а скорое свидание с тобой так радует, что я весь сияю. Вероятно, я тебя слишком сильно люблю. Хорошо ли это? Я верю, что да! (А ты?). Мы хорошенько с тобой погуляем это время в Москве (ведь будет несколько дней свободных до работы). Кота, а нельзя ли устроить так, чтобы Муха или папа ночевали у Маргариты Львовны (соседка по квартире). Тогда папа + мама или муха + мама – в столовой, а мы с тобой – на «родных местах»? Подумай!. В общем, Котик, устроимся. Еду к тебе полный до краёв Любы и желания, чтобы предстоящая зима прошла хорошо, дружно и очень весело. Это последнее письмо. За ним буду сам я. Целую горячо всю-всю кошку. Клеить окна, разбирать зимние вещи и прочее родные не помешают, а, наоборот, помогут!».

Это и вправду было последнее письмо.

Виктора отправили в командировку на Кашинский завод на испытания двухкудельных машин. Заискрил мотор, вспыхнул пожар… Требовалось найти виновных и наказать. Виктора, который все эти годы самоотверженно вкладывал все свои силы в культуру обработки льна, который так самоотверженно участвовал в создании новой промышленной отрасли льна, обвинили в саботажах, поджоге и вредительстве. 25-го октября 1933 года его, как и многих других, арестовали по делу Льнотрактороцентра. Как он переносил эти дни, эти допросы. Невозможность сообщить жене о случившемся, уберечь её. Как переносила мама исчезновение мужа??? Скрывалась у родственников, работала посудомойкой. На руках была мама (моя бабушка). Уже после войны мама через суд получила справку, что Виктор умер от болезни сердца. Она пережила его более, чем на 50 лет. Но так и не узнала, когда, где и как он погиб. В 1957 году, когда наступила «оттепель», мама получила Постановление о реабилитации. От нёё откупились двумя должностными окладами и вернули саквояж с биркой: Хамовники…