Maht 18 lehekülgi
1900 aasta
Антоновские яблоки
Raamatust
«…Вспоминается мне ранняя погожая осень. Август был с теплыми дождиками, как будто нарочно выпадавшими для сева, – с дождиками в самую пору, в средине месяца, около праздника св. Лаврентия. А „осень и зима хороши живут, коли на Лаврентия вода тиха и дождик“. Потом бабьим летом паутины много село на поля. Это тоже добрый знак: „Много тенетника на бабье лето – осень ядреная“… Помню раннее, свежее, тихое утро… Помню большой, весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи, тонкий аромат опавшей листвы и – запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести. Воздух так чист, точно его совсем нет, по всему саду раздаются голоса и скрип телег…»
Читая Бунина, так и хочется надкусить хрустящее холодное яблоко из барского сада…хочется черпать ложкой тот густой воздух, который стоит над садами и полями, вдыхать его полной грудью и ощущать щемящее и непонятное чувство любви: к природе, к родному дому, к искоса брошенному взгляду в твою сторону… И становится жаль те дворянские усадьбы, которые медленно умирают, которым приходит на смену коллективизация и иные революционные нововведения.. Бунин один из немногих, кто четко и с болью обрисовал умирание «старой» России, но понять это можно только прочитав весь цикл произведений…
Когда читаю Бунина, получаю невероятное удовольствие, ведь с его произведениями действительно чувствуешь запах антоновских яблок и слышишь лай собак
Интересное описание жизни в деревне, ностальгия чувствуется в каждом слове, даже мурашки бегут по коже… очень понравилось!
Напомнило детство частично и настолько все живо и забыто!!! Теряем ценности и отчасти самих себя. Больше таких рассказов.
Приятное повествование, неспешное, с прекрасными видами и запахами, что можно почувствовать. Немного грустное, но очень живое. Захотелось лично пройтись по этим аллеям и найти яблоко
Помню, у нас в доме любили в эту пору «сумерничать», не зажигать огня и вести в полутемноте беседы.
А черное небо чертят огнистыми полосками падающие звезды. Долго глядишь в его темно-синюю глубину, переполненную созвездиями, пока не поплывет земля под ногами. Тогда встрепенешься и, пряча руки в рукава, быстро побежишь по аллее к дому… Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете!
И когда это ты умрешь, Панкрат? Небось тебе лет сто будет? – Как изволите говорить, батюшка? – Сколько тебе годов, спрашиваю! – А не знаю-с, батюшка. – Да Платона Аполлоныча-то помнишь? – Как же-с, батюшка, – явственно помню. – Ну, вот видишь. Тебе, значит, никак не меньше ста. Старик, который стоит перед барином вытянувшись, кротко и виновато улыбается. Что ж, мол, делать, – виноват, зажился. И он, вероятно, еще более зажился бы, если бы не объелся в Петровки луку.
А у богатых мужиков – у Савелия,
венно высокой и толстой соломенной крыши, почерневшей и затвердевшей от времени. Мне его передний фасад представлялся всегда живым: точно старое лицо глядит изпод огромной шапки впадинами глаз, – окнами с перламутровыми от дождя и солнца стеклами. А по бокам этих глаз были крыльца, – два старых больших крыльца с колоннами.
Ülevaated, 19 ülevaadet19