Tsitaadid raamatust «Темные аллеи. Окаянные дни»

рот своей сухой ручкой. – Ночь-то уж грозная стала. – Почему грозная? – А потому, что потаенная, когда лишь алектор, петух по-нашему

станции до утреннего поезда, старым дураком. Натали ушла обиженная, прислуга тоже разошлась, одна я оказалась терпелива

Это было в феврале страшного семнадцатого года. Он был тогда в деревне в последний раз в жизни. 22 октября 1940

– Услышь, Господи, молитву мою и внемли воплю моему, – говорила она без всякого выражения. – Не будь безмолвен к слезам моим, ибо странник я у Тебя и пришлец на земле, как и все отцы мои…

густо обмерзших снизу серым инеем, чернела ночь, и близко белели отягощенные снежными пластами лапы ветвей в палисаднике. Машенька посмотрела и на них, еще раз перекрестилась и вошла

– Отвезешь меня на Брестский. – Слушаю-с, – ответил Касаткин. – За границу, значит, отправляетесь. – За границу. Круто поворачивая высокого старого рысака, скребя подрезами, Касаткин неодобрительно качнул шапкой: – Охота пуще неволи!

заливных лугов, я еще издали увидал, что по западной стене дома, обращенной к еще светлому закату, все окна в зале закрыты ставнями