Венчур. Риск ради добычи

– Я инженер, поэтому интересуюсь всякими устройствами. Хотя в моих генах что-то игроцкое есть.

– Ну-ка расскажи, пожалуйста, – любопытствует Кианг.

– Мой прапрадед по материнской линии, – акцентирует внимание Антон, взглянув на Руслана, – был офицером Белой армии. После войны тайно вернулся в свое родное село Троицкое в Калмыкии и скрывался там, перейдя на нелегальное положение. Его дом красные отдали под школу, а жену с двумя сыновьями переселили в комнату в коммуналке. Надеясь добыть деньги на покупку более приличного жилья, прапрадед поселился в соседнем городе Элисте и начал по ночам ходить на катран, играть в карты. В течение года смог выиграть сумму, которой хватило на небольшой саманный дом с огородом. Если бы большевики поймали его, то расстреляли бы, а жену и детей выслали бы в Сибирь. Мои предки по-настоящему любили друг друга, но вынуждены были расстаться… Он уехал в Астрахань, и они больше никогда не встречались и не переписывались… Старший сын, которого звали Антон, погиб в бою в Отечественную войну. А младший – мой прадед – служил инженером в артиллерийском полку, дважды был ранен, но дошел до Австрии.

***

Компания, решив прогуляться перед походом в казино, идет пешком в отель-курорт The Venetian, построенный в стиле постмодернизма, и катается на гондолах по его романтическим каналам, похожим на венецианские. Они смеются шуткам веселых гондольеров, подпевают им и рассматривают архитектурные копии известных венецианских строений. Переместившись в казино отеля, игроки пытаются поймать удачу на рулетке и заодно прислушиваются к звуку падения шарика.

Ставка Кианг поднимается до шестнадцати тысяч, но пятый выигрыш срывается. Антон играет на разных столах, надеясь услышать при падении шарика дребезжание пластика. Кианг подзывает Антона к столу, за которым играет Руслан. Тому выпадает очередной выигрыш, который он оставляет на поле. На табло светятся шесть красных номеров подряд. На красном секторе стоят стопки из шестидесяти четырех фишек по тысяче долларов. Руслану нужно выиграть в последний, решающий раз. Пит-босс разрешает дилеру сделать спин… Вздох разочарования болельщиков и громкий, как у Шараповой, стон Шан сопровождают неудачу в седьмом спине.

Расстроенная проигрышем Шан отводит «американского таджика» в сторону и говорит:

– Луис, я неловко чувствую себя, когда за стеной в соседней комнате ворочается твой брат. И утром совсем не хочется опять встречаться с горничной вашего этажа.

– Дорогая, но я не смогу заснуть без тебя.

– Заснешь со мной… Припоминаю, что ты обещал заниматься у меня медициной…

– А, так я с удовольствием! – обрадованно восклицает Руслан.

Сказав Антону и Кианг, что собирается в гости к Шан, «студент-медик» вызывает такси. Влюбленная парочка, обнимаясь на заднем сиденье, едет в уютную студию.

Возвратившись в отель, Кианг и Антон заходят в пустой лифт. Подождав, когда лифт проедет мимо второго этажа, «русский американец», глядя в потолок, рассуждает с серьезным видом:

– В центре галактики Млечный Путь находится черная дыра, которая притягивает близкие к ней звезды. Под влиянием огромной гравитации звезды разваливаются и втягиваются за горизонт событий в безвозвратную бездну.

– Ты все это для чего сказал? – недоумевает Кианг.

Двери лифта открываются, но черноокая, желая услышать ответ, на этот раз не останавливает Антона.

Следуя за «принцессой», тот отвечает:

– Твои глаза, как две черные дыры, тоже разрывают меня на части, а я, завороженный ими, жажду провалиться в их пучину.

– Лихо закрутил, Самец! – смеется Кианг. – Если это комплимент, то уж слишком космологический!

Она останавливается перед дверью в свой номер.

– Это не комплимент, я просто констатирую факт, – улыбается Антон. – Твои чудные черные очи с бархатными черными ресницами под прелестными черными бровями, как вселенские черные дыры, околдовали меня.

– И как мне жить теперь среди людей, – усмехается Кианг, – зная, что у меня вместо глаз две дыры?

Она целует настырного ухажера и, продолжая смеяться, захлопывает перед ним дверь в сказку.

14-й день. Длинный

Осеннее солнце еще не взошло, но восточная часть небосклона над Каскадными горами становится все светлее. А на западе за силуэтами вершин под лучами восходящего светила уже мерцает заснеженный Рейнир – самый высокий из тринадцати дремлющих вулканов этого хребта, рожденного столкновением литосферных плит.

Тихоокеанская плита, сдвигаясь на несколько сантиметров в год, заталкивала под край Северной Америки небольшую плиту Хуана де Фука, которая погружалась в мантию, плавилась и выдавливала магматические расплавы в трещины земной коры. Тучи пепла извергались в атмосферу, а потоки лавы вытекали на земную поверхность, сооружая конусы вулканов.

Около сорока лет назад, поднимаясь из подкоркового резервуара, магма расплавила горные породы и превратила подземную воду в пар. Колоссальное давление в магматических камерах, словно пробку из бутылки шампанского, выбило камни, лаву и шлак из чрева вулкана Сент-Хеленс. Землетрясение обрушило его северный склон, укоротив гору на полкилометра. Ядовитая парогазовая смесь подняла пятьсот миллионов тонн грязного пепла в потемневшее небо. Долго еще пепел выпадал на штат Вашингтон, соседние штаты, юго-западную Канаду и океан.

Склоны гор покрыты вечнозелеными хвойными лесами, высокие тсуги, пихты и лиственницы острыми кронами тянутся ввысь к жизнетворным лучам солнца. Высокоствольные деревья в этих горах нередко живут по триста лет. Прежде чем выйти из лесной чащи, вапити – так называют благородного оленя индейцы – замирает, прислушивается и принюхивается, подняв голову с крупными ветвистыми рогами. Свежий ветерок не доносит опасных запахов. Вапити выходит на туманную поляну, за ним опасливо следуют несколько самок с оленятами. Все чуют молодой вкусный подрост, поднявшийся на месте вырубленных деревьев. Подбежав к кустам, оленята лакомятся лесными ягодами.

Косые лучи солнца, разгоняя мрак, прогревают восточные склоны. Рожденный теплом ветерок рассеивает утренний туман и, подхватив запахи стайки оленей, несет их по косогору. Вдали, среди кустов, прямо на высохшей за лето траве дремлет крупный мужчина в шерстяной куртке, родившийся в год последнего извержения Сент-Хеленс в индейской резервации Якама у отрогов Каскадных гор. Справа от него – винтовка Remington, слева сидит маламут, представитель породы, выведенной эскимосами Аляски. Северяне использовали этих собак для охоты на тюленей, отпугивания белых медведей и перевозки саней. У пса серый окрас спины, а морда, грудь и ноги – белые. Плотный подшерсток надежно удерживает тепло его мускулистого тела. За свои разносторонние достоинства эти крупные собаки высоко ценились старателями «золотой лихорадки».

Несколько молекул из легких вапити, донесенных ветерком до носа маламута, порождают физиологическую реакцию – пес начинает принюхиваться, шевелить стоячими ушами и порыкивать. Охотник, окончательно проснувшись, смотрит в бинокль, но дичи нигде не видно. Собака рычит настойчивее, индеец просматривает косогоры внимательнее. Охотничий инстинкт заставляет сердца обоих учащенно биться и поднимает кровяное давление. Опустив бинокль немного ниже, Охотник медленно переводит его объективы с одного участка с кедровым подростом на другой, словно паря над ними.

– Кто из дому, кто в дом, кто над кукушкиным гнездом, – отвечает он считалкой рычащему компаньону.

Гордо неся ветвистые рога, олень выходит на открытый склон. Отложив бинокль, Охотник берет Remington, надевает на ствол цилиндр из зеленого пенополиуретана, который обычно применяется для теплоизоляции водопроводных труб, и бросает взгляд на подвешенную к ветке тсуги тонкую ленточку, немного отклоненную ветерком. Он корректирует настройки оптического прицела Swarovski, поднимает его кратность до пятнадцати, наводит на вапити и включает подствольный лазер. На боку животного появляется зеленая дрожащая точка. Индеец стреляет, пес вскакивает, нетерпеливо поглядывая на хозяина.

Пораженный олень судорожными прыжками пытается показать самкам дорогу к спасению. Они бросаются за вожаком в чащу, оленята бегут следом. Врезавшись острыми рогами в пожилую пихту, двести лет простоявшую без инцидентов, вапити замертво повисает на вонзенных в дерево трофеях.

Невозмутимый мужчина показывает направление и щелкает пальцами, маламут срывается с места и несется к добытому вапити. Широкоплечий Охотник в натянутом поверх куртки оранжевом жилете, утепленных штанах и енотовой шапке с небольшим хвостом напоминает хоккеиста без коньков. Он поднимается, снимает со ствола глушитель и нюхает его. Поморщив орлиный нос от вонючего плавленого пенопласта, индеец рассматривает образовавшуюся в глушителе трещину и выкидывает его в кусты. Оставив на земле несколько вчерашних окурков, с винтовкой в руках он уверенно идет по косогору.

Взяв след, маламут находит добычу, призывно лает, злобно рычит, обнажая белые клыки, и слизывает теплую кровь с раны вапити. Подходит Охотник, фотографирует на смартфон собаку и трофей, фиксирует и отправляет геопозицию. На ветке дерева он закрепляет оранжевый радиомаяк для егерей, а на рог оленя привязывает отрывной талон лицензии на отстрел. Затем выбирается из чащи и широко шагает по лесной вырубке, с удовлетворением скользя взглядом по осеннему многоцветью скалистых круч.

Следуя за хозяином, маламут успевает бегать по кустам, обнюхивая все подряд. Индеец выходит на лесную гравийную дорогу, проложенную когда-то для вывоза древесины. На обочине его ждет черный внедорожник «Кадиллак Эскалейд».

Гравийка, по которой движется внедорожник, виляет по косогорам, то спускаясь с одной горы, то поднимаясь на другую. Доехав до охотничьей базы, Охотник паркует «Эскалейд» возле небольшого бунгало.

В домике он запирает винтовку в сейф, раздевается, умывается и расчесывает длинные черные прямые волосы. Маламут сидит около входной двери. Индеец заваливается на кровать и берет с тумбочки книгу «Захватчики. Люди и собаки против неандертальцев». На обложке изображены шагающие по полю крепкие бородатые мужчины в звериных шкурах, каждый несет деревянное копье с каменным острием, впереди них идет свора серобурых волкособак.

Прочитав очередные несколько страниц, индеец одевается и вместе с маламутом идет в бар, стены которого увешаны трофеями, добытыми в местных горах. Там Охотник обедает, смотрит Fox News, пьет виски и, довольный, курит сигару. Из кармана доносится приглушенный вой волка, пес инстинктивно поднимает голову и настораживается. Индеец достает телефон и рассматривает присланные фотографии Пита и Лоис Бейкеров.

***

В сутолоке машин миновав штаты Вашингтон и Орегон, «Эскалейд» выезжает на интерстейт между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом. Чтобы не нарваться на полицейских, Охотник старается не разгоняться. Несмотря на звучащие по радио новинки музыкальных чартов, монотонное движение по трассе клонит его в сон. Выпитый на заправке кофе и сигареты уже не помогают. Время от времени индеец открывает окно и высовывается наружу, подставляя лицо под встречный поток воздуха. Выкурив несколько сигарет, он проезжает еще сотню-другую миль.

После того, как на несколько секунд сон все-таки одолевает Охотника, он выключает радио и смотрит назад. Развалившийся на сиденье маламут поднимает голову и направляет на хозяина стоячие уши.

Чтобы не уснуть, человек обращается к псу:

– Послушай, дружок. Мы с тобой хищники и должны много спать, но если сейчас уснем, то проснуться можем уже на том свете. Рай нам с тобой не светит. Получается, что спешить на тот свет не стоит. И не притворяйся, что не понимаешь меня. Вы, собаки, все понимаете, только говорить не хотите, якобы горло у вас эволюцией не доделано. Хотя, должен тебе сказать, с тех пор как вы начали охранять наши пещеры, могли бы и научиться… для поддержания беседы. Впрочем, люди сами виноваты, что не дрессировали собак кивать в знак согласия или мотать головой, если против чего-то возражаете… Ладно, не хочешь говорить, тогда просто слушай и полай, если засну… Начну с легенды, которую рассказала моя бабка, когда подарила мне первого в моей жизни щенка. Давным-давно, когда на свете еще не было собак, древний охотник в поисках пропитания решил сразиться с волчицей. Храбрецу удалось острой палкой заколоть яростную хищницу, а одного из ее волчат он подарил сыну. Много лет мальчик и волчонок вместе росли, дружили, учились охотиться и частенько выручали друг друга. А когда повзрослели, с этой парой никто в их племени не мог соперничать ни в охоте, ни в драке, ни в защите своей женщины. Видя это, другие мужчины тоже стали дарить своим детям волчат, чтобы те воспитывали их и дружили с ними. А через несколько лет в том племени появились целые выводки полудиких питомцев – твоих предков. Это предание бабушке рассказал ее дед – вождь племени кликитатов. – Индеец, убедившись, что маламут слушает, продолжает: – Миллионы лет назад, чтобы выжить, и обезьяны, и волки сбивались в стаи и становились социальными животными. А теперь представь, дружок, то время, когда мои предки-кроманьонцы объединились с твоими предками-волками. У людей – разум и острые палки, у волков – чуткий нюх и быстрый бег. Такой общей стаей мы могли занять любую пещеру, выгнав из нее любого зверя. Когда люди и волки охотились вместе, даже саблезубые были для них добычей. А когда вы научились лаять, стали уже собаками. Лаем гнали на нас рогатых, а мы их поражали копьями. Древние люди с помощью собак смогли стать доминирующим видом, царями природы! Племена людей со стаями собак начали осваивать и обживать планету. Мы устроили на Земле рай для себя и преисподнюю для других видов. Вот было времечко! Каждый день охота – и без всяких лицензий! Только прикинь, как мы восторгались, когда вместе добывали мамонта! Кроманьонцы каменными топорами и ножами разделывали тушу, а собаки набрасывались на сырую плоть с теплой кровью. Люди в то время уже ели жареное на костре мясо, а кровью рисовали на стенах пещеры сцены охоты. А когда темнело, мужчины и женщины садились вокруг костра и рассказывали всякие истории. Собаки тоже слушали… Вместе мы смогли потеснить более мощных неандертальцев. Потом кроманьонцы придумали лук и стрелы, а найти раненую добычу помогали собаки. Охота стала удачливее. Но когда мы с вами съели последнего мамонта, нам пришлось заняться земледелием и скотоводством – растить зерновые, разводить овец и коз. А отважные охотники превратились в скучающих пастухов… – Индеец прерывается, чтобы зевнуть. – И только здесь, в Америке, пятьдесят миллионов бизонов еще бродили по прериям. Тысячи лет индейцы охотились на могучих быков ради их костей, шкур и мяса. Стада бизонов дарили нам великий праздник жизни. Но бледнолицые завезли сюда лошадей и ружья! И в позапрошлом веке почти всех бизонов выбили. Стреляли чаще ради развлечения… Пришлось людям стать фермерами, сажать пшеницу и кукурузу, а собак посадить на вегетарианскую диету. Вы, конечно, противились, и тогда пришельцы начали отстреливать мустангов на консервы для собак и кошек. Теперь леса и прерии вытесняются железобетонными джунглями. Да знаю, знаю! Не любишь ты города – в них ад кромешный… В этом мы с тобой сходимся. А вот многие мечтают жить в людских муравейниках. Собак развели уже больше миллиарда. Бог создал волка, а люди сотворили из него четыреста пород собак! Многие экстерьеры настолько безобразны, что собаководы проводят конкурсы на самую уродливую собаку. Для прогулок в холодную погоду люди рядят своих любимчиков в комбинезоны и башмаки. На улице дерьмо за ними подбирают, несчастные… Только мы с тобой, дружок, все еще следуем нашему истинному предназначению… В общем, если бы кроманьонцы не подружились с волками, люди до сих пор жили бы в пещерах, питались мышами и ящерицами и воевали бы с неандертальцами.

Солнце клонится к горизонту, разделяющему четкой линией голубизну неба и синеву океана. «Эскалейд» выезжает на Тихоокеанский хайвей, проложенный вдоль живописного берега. Уставший Охотник с сигаретой во рту борется со сном. На заднем сиденье сладко спит преданный компаньон – потомок волка.

Проехав винтажный городок Вентура, внедорожник сворачивает с шоссе и подъезжает к вилле на берегу океана. Вокруг нее высокий забор, на котором по всему периметру стоят видеокамеры, на крыше дежурит вооруженный охранник, перед входом на территорию – еще один. Охотник здоровается с ним и с картонной коробкой в руках проходит через рамку металлодетектора. Охранник, заглянув в коробку, пропускает гостя.

По тропинке, вымощенной шероховатой винтажной плиткой, индеец проходит через сад с идеально ухоженными тропическими растениями, пальмами и высокими лиственными деревьями с тенистыми кронами. В воздухе тянет дымком от барбекю. Перед основным зданием сидит крепкий телохранитель. Поздоровавшись и с ним, Охотник поднимается на террасу и подходит к сидящему в массажном кресле хозяину виллы. Солнце уже утонуло в океане, но Рыбак не снимает темных очков. Сидевший рядом с хозяином большой пятнистый дог встает и недружелюбно исподлобья смотрит на гостя.

Пожав руку Рыбаку, Охотник протягивает коробку:

– Прошлой зимой тебе понравилась моя куртка с мехом пумы. Вот, дарю такую же, только твоего размера. Добыл зверя в Скалистых горах. Сшили в том же ателье.

Отключив массаж, хозяин проводит рукой по шершавой коже и пушистому меху, удовлетворенно кивает и откладывает коробку в сторону.

– Благодарю. Зимой в открытом океане сгодится.

– С утра завалил крупного вапити. Рога подарить?

– Мне бы не прозевать, когда свои начнут расти, – почесав макушку, Рыбак указывает на длинноногую блондинку в шезлонге у бассейна, обложенную модными журналами. – Больше двадцати лет разницы – однажды это случится. Будет и тебе работа.

– Ее или его?

– Да подожди ты, какой шустрый! Пока ни в чем таком замечена не была… Но если посмеет… Лучше я тебе оставлю наследство, чем той, которая меня унизит.

– Интересно… – чешет подбородок Охотник. – А какой ее любимый ресторан?

– Ты говори да не заговаривайся! Советую следить, что за звуки вылетают из твоего влагалища! Не то придется повысить тембр твоего голоса методом кастрации.

– Ну как ты мог подумать? Я бы просто дал наводку какому-нибудь альфонсу и взял бы его в долю…

– Ну, это другое дело… – криво усмехается Рыбак.

– Искренне любить и быть преданными могут только собаки… – тоном знатока утверждает индеец. – Однажды по пьяни я запер свою бывшую и маламута в гараже. Так наутро мне была рада только собака!

– Давно хотел у тебя спросить… Почему завел маламута, а не хаски или добермана?

– Хаски – стайер, в соревновании упряжек равной породы нет. Для охраны нужна немецкая овчарка. Как телохранитель мне подошел бы ротвейлер. Для охоты на крупного зверя в горах лучшая собака – дирхаунд. По этим позициям маламут уступает им, но он, как десятиборец, умеет все. Эту породу вывели эскимосы племени малемьют. Они вместе с собаками на лодках плавали во льдах и выслеживали тюленей. Маламуты отгоняли тюленей от проруби, а охотники забивали их дубинами, чтобы не портить ценную кожу и шерсть.

– Мой дог, – Рыбак показывает на огромного дремлющего пса, – не любит яхту, он не переносит качку, морские брызги и ветер. Будет у маламута потомство, пришли и мне щенка для яхты. Буду его кормить сырой рыбой.

– Не проблема, попрошу, заделает тебе парочку.

Повар в белом колпаке приносит большой поднос с приготовленной едой и расставляет блюда на столе под навесом.

– Идем, отведаешь тунца. Сам поймал вон с той ласточки, – хозяин пальцем показывает на яхту молочного цвета, стоящую на рейде недалеко от берега. – Все приготовлено только из моего тунца.

Рыбак и Охотник садятся за стол, на котором расставлены несколько блюд из тунца: уха, тартар, рулеты, запеченные в духовке и жареные стейки с ароматом дымка от древесной смолы. Над всем этим возвышается ваза с фруктами. Охотник пододвигает к себе тарелку ухи, пробует, хвалит и с удовольствием ест. Рыбак наливает два стакана тридцатилетнего виски и откидывается на спинку кресла.

– А теперь слушай меня внимательно, Охотник. Я заплатил триаде четыре миллиона авансом и еще четыре заплачу, когда они доставят товар к нашим берегам. Их старший говорит, что передал мои деньги Джафару, а когда получит от него геру, сразу переправит груз в океан. Я придумал коктейль, для которого нужны ингредиенты из Колумбии и Мексики. От него торчки просто улетают. Но груз геры исчез! И теперь для моего фирменного блюда не хватает основного компонента. У нас соглашение – каждый в ответе за свой участок. Если груз пропал в Кабуле – Джафар обязан повторить поставку. Если в Китае – триада должна вернуть мне четыре миллиона или оплатить новую партию. Таким как я нельзя терять свою репутацию, от нее зависит авторитет. Мои бегуны, видимо, знают, кто накосячил. Найди их и поговори… по душам, но с веревкой на шее.

Предложение явно не устраивает жующего Охотника.

– Ты же знаешь – я стреляю строго по отрицательным персонажам. Закажи, и я с удовольствием перещелкаю всю твою мафию. Кешбэк тебе хороший сделаю… – Проглотив кусок тунца, индеец добавляет: – Но я не люблю базарить с клиентурой, не хочу светиться. Мои неформальные разборки с китайцами и с твоими бегунами обойдутся тебе в два тарифа.

– На охоте ты сам платишь за лицензии. А тут я тебе выставляю дичь, а ты еще торгуешься, требуешь два тарифа. Не много ли дерешь за свое хобби?

– Завалить оборзевшего бледнолицего для меня увлекательный квест. Я беру деньги не за стрельбу, а за вредную работу. Если меня поймают, с охотой придется попрощаться до конца жизни.

– Защитники природы таким исходом были бы довольны, – рот Рыбака растягивается в подобии улыбки, а сбоку от очков появляются глубокие морщины.

– Звери тоже… Но я по-китайски ни бум-бум.

Рыбак кладет в тарелку Охотнику и себе жареные на гриле стейки, сочные и в меру прожаренные.

– В Гонконге все умеют говорить по-нашему. Бегуны мне нужны как свидетели, так что можешь в них не палить, с ними другие поквитаются. Я привлек тебя, чтобы разобраться с триадой. Они считают англосаксов колонизаторами, занимаются с ними бизнесом, пока им выгодно. Но на самом деле ненавидят нас за прошлые грехи. А ты вроде как тоже жертва колонизации, к таким у них больше доверия. Поэтому попробуй просто надавить на китайцев, чтобы они доставили груз до обычного места в океане. Если дотащат, я заплачу тебе три тарифа. Не получится с товаром, постарайся вернуть домой мои деньги. Четверть от любой суммы будет твоей.

– Щедро… Значит, возвратить будет непросто… – соображает Охотник. – Кто они, твои бегуны?

– Тревел-журналюги. Муж фотографирует, жена пишет. По-моему, он – двустволка, наградил семью ВИЧ, а теперь пытается искупить вину. Врачи им сказали, что пересадка костного мозга поможет дочери выздороветь полностью, но стоит дорого. Они сами предложили смотаться в Афганистан и в Колумбию, показали задание National Geographic. – Рыбак пальцем двигает к Охотнику фотографию маленькой девочки с айфоном. – В какой клинике лечится дочка, я выяснил, намекнешь им при случае. Если поймешь, что они причастны к пропаже, сделай так, чтобы урок усвоили все бегуны. Пусть никому неповадно будет хапать мое.

– Может, еще и скальпы снять? – подтрунивает индеец. – Повесишь на стену в сети другим в назидание.

– Кожу сними! Сошьешь нам по куртке, – скалясь, мило шутит хозяин.

– И где они могут быть?

– Адрес, где они жили в Лос-Анджелесе, ты получишь. Но не думаю, что они появятся там, если вернутся в Америку – не настолько же глупы. А если они в Китае под своими именами поселятся в любом отеле, то триада узнает и обязана сообщить мне.

Допив виски, Охотник подливает в оба стакана еще:

– Ты уверен, что сообщат?

– Должны. И арабу, и китайцу нужен мой рынок. Я их предупреждал – если облажаются, поменяю поставщиков.

Увидев, что гость наелся, Рыбак открывает ореховый лакированный хьюмидор с тремя отделениями, берет сигару и ею же указывает:

– Куба, Никарагуа, Доминикана. Все ручной скрутки.

– Кто бы сомневался…

Рыбак и Охотник, раскурив от больших спичек дорогие сигары, наслаждаются их ароматом, потягивают виски и лениво перебрасываются редкими, но вескими фразами.

Начинает смеркаться. Длинноногая, не попрощавшись, удаляется в дом, захватив пару журналов. На белой яхте зажигаются судовые навигационные огни.

Уже в темноте отъехав от дома заказчика, наемник сворачивает на ведущую к морю грунтовку. Он выезжает на берег, останавливает «Эскалейд» под пальмами и выключает фары. Положив в карман большой кнопочный нож, индеец расстилает спальный мешок, прямо в кроссовках забирается в него и быстро засыпает под мерное шуршание волн.

Маламут сидит рядом с хозяином, вглядывается в темноту и принюхивается к морскому бризу. Почуяв незнакомый запах и подчиняясь природному любопытству, направляется к воде и находит источник – выброшенную на берег смердящую дохлую рыбу. Три краба, испугавшись собаки, прерывают трапезу и боком сбегают в воду. Презрительно сморщив нос, маламут отходит, а потом еще долго в темноте бродит по безлюдному берегу, обнюхивая стволы пальм, от которых исходит аромат мочи декоративных соплеменников из соседней Вентуры.

***

«Братья» с подругами поднимаются по канатной дороге на вершину горы, с которой открывается захватывающий вид на центр города. Обратно они спускаются пешком через тропический сад, снимая друг друга на фоне диковинных растений, потом гуляют по историческому центру города.

У Шан измученный вид, она жалуется:

– Я жутко устала! Давайте зайдем в кафе, посидим!

– Я вижу хорошее место для отдыха и размышлений, – реагирует Антон. – Идем!

Он ведет друзей к храму. На его мемориальной доске на нескольких языках написано о том, что собор построили португальцы четыре века назад. Компания заходит внутрь, усаживается на скамье и разглядывает убранство храма и витражи стрельчатых окон.

– Ты верующий? – спрашивает у Антона Кианг.

– Знания важнее веры. Их дает наука, а религия учит этике. Я материалист, но мораль у меня православная.

– То есть ты православный атеист, что ли? – ухмыляется Руслан.

– Молодчина, лингвист! – улыбается инженер. – Такая нестандартная дефиниция мне подходит.

– Обращайся, если что…

– У меня много верующих друзей, и я знаю, что жить им веселее – они каждую неделю в ТикТоке поздравляют друг друга с очередным православным праздником. И меня не забывают… Правда, когда я бродил по улицам европейских городов, мне нравилось отдыхать в католических храмах – в них тихо, чисто и много скамеек. – Антон, улыбаясь, смотрит на полукровку: – Можно спокойно посидеть, посмотреть на фрески и картинки из еврейских сказок.

– Ни во что не веришь? – допытывается Кианг.

– Верю… В силу природы, в разум, в науку, в ученых. И в человека верю больше, чем в человечество. А ты во что веришь?

– Верю, что счастье возможно, – грустно улыбается черноокая.

– А к религии какое у тебя отношение?

– На десять китайцев приходится семь атеистов. Я, как и большинство, верю в свои силы, а не в сверхъестественные.

– Выходит, мы с тобой одной веры, – доволен Антон. С каждым днем Кианг нравится ему все больше.

– А ты как думаешь, Бог есть? – обращается к Руслану Шан.

– Я отвечу словами ученого-физика: «Не Бог сотворил человека, а люди сотворили Бога». Так что Бог есть! Во всех религиях есть, в сознании священников есть, в головах верующих, в искусстве тоже есть. – Руслан, однако, чтобы сгладить произнесенную ересь, добавляет: – Только явление Бога – это таинство. Аллаху Акбар.

– Так ты веришь в Аллаха?

– Моя бабушка была иудейкой, дедушка – мусульманин, мама – атеист, папа – христианин. Так что я пока еще не разобрался, в кого мне верить, кроме себя. А на человеческую историю религия оказала очень большое влияние – в этом нет сомнений.

– Если для пробуждения совести и нравственности необходима вера, – поддерживает Антон, – то религия еще долго будет влиять на поведение человека в обществе.

Покинув храм, бездельники направляются в торговый центр. Там они бродят по магазинам, кафе, барам и развлекаются, ни в чем себе не отказывая.

Вечером, пройдя мимо отеля Morpheus, четверка игроков попадает в казино City of Dreams, где продолжаются попытки обыграть рулетку. Они прислушиваются к стуку шарика, но ничего похожего на глухой звук или дребезжание пластика не слышат. Поначалу в игре больше всех везет Антону. Его ставка удваивается пять раз подряд, и на красном секторе уже стоит тридцать две тысячи долларов. На табло пять последних номеров – красные. На шестом спине шарик нахально закатывается в черную ячейку, и на этом череда выигрышей обрывается.

Проиграв и эти сорок тысяч, незадачливые игроки для поднятия настроения отправляются в ночной бар. Там, устроившись со стаканами за столиком, они проводят очередное «производственное совещание».

Ответственная за стратегию Кианг расстроена:

– Придется уменьшить ставки, иначе мы спустим все ваши деньги.

– За три дня мы проиграли сто двадцать косарей! – разочарован Руслан. – А я так и не наиграться.

– Кстати, Достоевский написал роман «Игрок», чтобы расплатиться с долгами, в которые он влез из-за игры в рулетку, – кисло улыбается Антон.

– А с клеем в казино все в порядке, не работает твоя теория.

– Теперь стало понятно, что обыграть рулетку легко, вот только найти рулетку, которую легко обыграть, сложно.

– Ну да, был в истории один случай, описанный Джеком Лондоном, – вспоминает лингвист, взглянув на инженера. – Кстати, умер от передоза морфием в сорок лет.

– Мне в детстве нравились его рассказы про Смока и Малыша… Но та рулетка была деревянной, пересохла рядом с печкой и покоробилась.

– Чтобы найти отклеившийся пластик, мне надо прослушать много колес, поэтому нужно играть подольше и, само собой, помельче.

– Вот это правильно, – одобряет Антон.

– Отлично! – обрадован Руслан. – Крупные ставки буду делать только по своему мнению.

– Ну когда-то же нам должно повезти?! – Шан твердо верит в победу.

– Ты безнадежная оптимистка, – говорит Кианг.

– От такой же слышу!

– Оптимисты обычно недооценивают возможную неудачу, – уточняет Антон. – А удачу переоценивают.

– Тогда, получается, все игроки – оптимисты, – улыбается Кианг.

– Они становятся игроками, потому что изначально были оптимистами! – делает вывод Руслан.

– Вчера я прочитал в энциклопедии «Игорный дом», что многие великие писатели были заядлыми игроками. А Некрасов и Крылов так вообще были крутыми профи и заработали на картах больше, чем на литературе.