     Две Бочки ехали; одна с вином,
               Другая
               Пустая.
Вот первая – себе без шуму и шажком
               Плетётся,
          Другая вскачь несётся;
От ней по мостовой и стукотня, и гром,
               И пыль столбом;
Прохожий к стороне скорей от страху жмётся,
          Её заслышавши издалека.
          Но как та Бочка ни громка,
А польза в ней не так, как в первой, велика.

Кто про свои дела кричит всем без умо́лку,
     В том, верно, мало толку,
Кто де́лов истинно, – тих часто на словах.
Великий человек лишь громок на делах,
     И думает свою он крепку думу
          Без шуму.

Мальчик и Змея

Мальчишка, думая поймать угря,
Схватил Змею и, во́ззрившись, от страха
Стал бледен, как его рубаха.
Змея, на Мальчика спокойно посмотря,
«Послушай», говорит: «коль ты умней не будешь,
То дерзость не всегда легко тебе пройдёт.
На сей раз бог простит; но берегись вперёд,
И знай, с кем шутишь!»

Пловец и Море

На берег выброшен кипящею волной,
Пловец с усталости в сон крепкий погрузился;
Потом, проснувшися, он Море клясть пустился.
     «Ты», говорит: «всему виной!
     Своей лукавой тишиной.
     Маня к себе, ты нас прельщаешь
И, заманя, нас в безднах поглощаешь».
Тут Море, на себя взяв Амфитриды^[84] вид,
     Пловцу, явяся, говорит:
     «На что винишь меня напрасно!
Плыть по водам моим ни страшно, ни опасно;
Когда ж свирепствуют, морские глубины,
Виной тому одни Эоловы сыны^[85]:
          Они мне не дают покою.
Когда не веришь мне, то испытай собою:
Как ветры будут спать, отправь ты корабли,
          Я неподвижнее тогда земли».

И я скажу совет хорош, не ложно;
Да плыть на парусах без ветру невозможно.

Осёл и Мужик

          Мужик на лето в огород
          Наняв Осла, приставил
Ворон и воробьёв гонять нахальный род.
     Осёл был самых честных правил:
Ни с хищностью, ни с кражей незнаком:
Не поживился он хозяйским ни листком,
И птицам, грех сказать, чтобы давал потачку;
Но Мужику барыш был с огорода плох.
Осёл, гоняя птиц, со всех ослиных ног,
     По всем грядам и вдоль и поперёк,
          Такую поднял скачку,
Что в огороде всё примял и притоптал.
     Увидя тут, что труд его пропал,
          Крестьянин на спине ослиной
          Убыток выместил дубиной.
«И ништо!» все кричат: «скотине поделом!
               С его ль умом
          За это дело браться?»

А я скажу, не с тем, чтоб за Осла вступаться;
Он, точно, виноват (с ним сделан и расчёт),
          Но, кажется, не прав и тот,
Кто поручил Ослу стеречь свой огород.

Волк и Журавль

     Что волки жадны, всякий знает:
          Волк, евши, никогда
          Костей не разбирает.
За то на одного из них пришла беда:
          Он костью чуть не подавился.
     Не может Волк ни охнуть, ни вздохнуть;
          Пришло хоть ноги протянуть!
     По счастью, близко тут Журавль случился.
Вот, кой-как знаками стал Волк его манить
          И просит горю пособить.
          Журавль свой нос по шею
Засунул к Волку в пасть и с трудностью большею
     Кость вытащил и стал за труд просить.
     «Ты шутишь!» зверь вскричал коварный:
     «Тебе за труд? Ах, ты, неблагодарный!
А это ничего, что свой ты долгий нос
И с глупой головой из горла цел унёс!
          Поди ж, приятель, убирайся,
Да берегись: вперёд ты мне не попадайся».

Пчела и Мухи

Две Мухи собрались лететь в чужие кра́и,
И стали подзывать с собой туда Пчелу:
     Им насказали попугаи
О дальних сторонах большую похвалу.
Притом же им самим казалося обидно,
     Что их, на родине своей,
     Везде гоняют из гостей;
И даже до чего (как людям то не стыдно,
     И что они за чудаки!):
Чтоб поживиться им не дать сластями
     За пышными столами,
Придумали от них стеклянны колпаки;
А в хижинах на них злодеи пауки.
«Путь добрый вам», Пчела на это отвечала:
               «А мне
     И на моей приятно стороне.
От всех за соты я любовь себе сыскала –
     От поселян и до вельмож.
          Но вы летите,
          Куда хотите!
     Везде вам будет счастье то ж:
Не будете, друзья, нигде, не быв полезны,
     Вы ни почтенны, ни любезны,
     А рады пауки лишь будут вам
               И там».

Кто с пользою отечеству трудится,
     Тот с ним легко не разлучится;
А кто полезным быть способности лишён,
Чужая сторона тому всегда приятна:
Не бывши гражданин, там мене презрен он,
И никому его там праздность не досадна.

Муравей

Какой-то Муравей был силы непомерной,
Какой не слыхано ни в древни времена;
Он даже (говорит его историк верной)
Мог поднимать больших ячменных два
                                     зерна!
Притом и в храбрости за чудо почитался:
          Где б ни завидел червяка,
               Тотчас в него впивался
И даже хаживал один на паука.
          А тем вошёл в такую славу
          Он в муравейнике своём,
Что только и речей там было, что о нём.
Я лишние хвалы считаю за отраву;
Но этот Муравей был не такого нраву:
               Он их любил,
          Своим их чванством мерил
               И всем им верил:
А ими, наконец, так голову набил,
     Что вздумал в город показаться,
     Чтоб силой там повеличаться.
     На самый крупный с сеном воз
     Он к мужику спесиво всполз
     И въехал в город очень пышно;
     Но, ах, какой для гордости удар!
Он думал, на него сбежится весь базар,
               Как на пожар;
     А про него совсем не слышно:
     У всякого забота там своя.
Мой Муравей, то взяв листок, потянет,
     То припадёт он, то привстанет:
     Никто не видит Муравья.
Уставши, наконец, тянуться, выправляться,
     С досадою Барбосу он сказал,
Который у воза хозяйского лежал:
     «Не правда ль, надобно признаться,
          Что в городе у вас
     Народ без толку и без глаз?
Возможно ль, что меня никто не примечает,
     Как ни тянусь я целый час?
          А, кажется, у нас
     Меня весь муравейник знает».
И со стыдом отправился домой.

          Так думает иной
               Затейник,
Что он в подсолнечной гремит^[86].
               А он – дивит
     Свой только муравейник.

Пастух и море

Пастух в Нептуновом соседстве^[87] близко жил:
На взморье, хижины уютной обитатель,
Он стада малого был мирный обладатель
     И век спокойно проводил.
Не знал он пышности, зато не знал и горя,
     И долго участью своей
Довольней, может быть, он многих был царей.
     Но, видя всякий раз, как с Моря
Сокровища несут горами корабли,
Как выгружаются богатые товары
     И ломятся от них анбары,
И как хозяева их в пышности цвели,
     Пастух на то прельстился;
Распродал стадо, дом, товаров накупил,
     Сел на корабль – и за Море пустился.
Однако же поход его не долог был;
     Обманчивость, Морям природну,
Он скоро испытал: лишь берег вон из глаз,
     Как буря поднялась;
Корабль разбит, пошли товары ко́ дну,
     И он насилу спасся сам.
     Теперь опять, благодаря Морям,
Пошёл он в пастухи, лишь с разницею тою,
     Что прежде пас овец своих,
     Теперь пасёт овец чужих
Из платы. С нуждою, однако ж, хоть большою,
Чего не сделаешь терпеньем и трудом?
     Не спив того, не съев другова,
Скопил деньжонок он, завёлся стадом снова,
И стал опять своих овечек пастухом.
     Вот, некогда, на берегу морском,
          При стаде он своём
          В день ясный сидя
               И видя,
Что на Море едва колышется вода
           (Так Море присмирело),
И плавно с пристани бегут по ней суда:
«Мой друг!» сказал: «опять ты денег захотело,
     Но ежели моих – пустое дело!
     Ищи кого иного ты провесть,
     От нас тебе была уж честь.
     Посмотрим, как других заманишь,
А от меня вперёд копейки не достанешь».

Баснь эту лишним я почёл бы толковать;
     Но ка́к здесь к слову не сказать,
     Что лучше верного держаться,
Чем за обманчивой надеждою гоняться?
Найдётся тысячу несчастных от неё
     На одного, кто не был ей обманут,
          А мне, что́ говорить ни станут,
          Я буду всё твердить своё:
Что́ впереди – бог весть; а что моё – моё!

Крестьянин и Змея

          К Крестьянину вползла Змея
     И говорит: «Сосед! начнём жить дружно!
Теперь меня тебе стеречься уж не нужно;
Ты видишь, что совсем другая стала я
И кожу нынешней весной переменила».
Однако ж Мужика Змея не убедила.
     Мужик схватил обух
И говорит: «Хоть ты и в новой коже,
     Да сердце у тебя всё то же».
     И вышиб из соседки дух.

Когда извериться в себе ты дашь причину,
     Как хочешь, ты меняй личину:
     Себя под нею не спасешь,
И что́ с Змеёй, с тобой случиться может то ж.

Лисица и виноград

Голодная кума Лиса залезла в сад;
     В нём винограду кисти рделись.
     У кумушки глаза и зубы разгорелись;
А кисти сочные, как яхонты горят;
     Лишь то беда, висят они высоко:
     Отколь и как она к ним ни зайдёт,
          Хоть видит око,
          Да зуб неймёт.
     Пробившись попусту час целой,
Пошла и говорит с досадою: «Ну, что ж!
          На взгляд-то он хорош,
     Да зелен – ягодки нет зрелой:
     Тотчас оскомину набьёшь».

Овцы и Собаки

     В каком-то стаде у Овец,
Чтоб Волки не могли их более тревожить,
     Положено число Собак умножить.
     Что́ ж? Развелось их столько наконец,
Что Овцы от Волков, то правда, уцелели,
     Но и Собакам надо ж есть;
     Сперва с Овечек сняли шерсть,
А там, по жеребью, с них шкурки полетели,
А там осталося всего Овец пять-шесть,
          И тех Собаки съели.

Колос

На ниве, зыблемый погодой, Колосок,
           Увидя за стеклом в теплице
И в неге, и в добре взлелеянный цветок,
      Меж тем, как он и мошек веренице,
И бурям, и жарам, и холоду открыт,
      Хозяину с досадой говорит:
«За что́ вы, люди, так всегда несправедливы,
Что кто умеет ваш утешить вкус иль глаз,
     Тому ни в чём отказа нет у вас,
А кто полезен вам, к тому вы нерадивы?
      Не главный ли доход твой с нивы:
А посмотри, в какой небрежности она!
С тех пор, как бросил ты здесь в землю семена,
Укрыл ли под стеклом когда нас от ненастья?
     Велел ли нас полоть иль согревать
И приходил ли нас в засуху поливать?
Нет: мы совсем расти оставлены на счастье,
     Тогда как у тебя цветы,
Которыми ни сыт, ни богатеешь ты,
Не так, как мы, закинуты здесь в поле, —
За стёклами растут в приюте, в неге, в холе.
Что́ если бы о нас ты столько клал забот?
          Ведь в будущий бы год
          Ты собрал бы сам-сот,
И с хлебом караван отправил бы в столицу.
Подумай, выстрой-ка пошире нам теплицу». —
          «Мой друг, – хозяин отвечал, —
Я вижу, ты моих трудов не примечал.
Поверь, что главные мои о вас заботы.
Когда б ты знал, какой мне стоило работы
     Расчистить лес, удобрить землю вам:
     И не было конца моим трудам.
Но толковать теперь ни время, ни охоты,
          Ни пользы нет.
Дождя ж и ветру ты проси себе у неба;
А если б умный твой исполнил я совет,
То был бы без цветов и был бы я без хлеба».

          Так часто добрый селянин,
          Простой солдат иль гражданин,
     Кой с кем своё сличая состоянье,
          Приходят иногда в роптанье.
Им можно то ж почти сказать и в оправданье.

Похороны

В Египте встарину велось обыкновенье,
Когда кого хотят пышнее хоронить,
Наёмных плакальщиц пускать за гробом выть.
Вот, некогда, на знатном погребенье,
     Толпа сих плакальщиц, поднявши вой,
     Покойника от жизни скоротечной
          В дом провожала вечной
               На упокой.
Тут странник, думая, что в горести сердечной
То рвётся вся покойника родня,
«Скажите», говорит: «не рады ли б вы были,
Когда б его вам воскресили?
Я Маг; на это есть возможность у меня:
Мы заклинания с собой такие носим –
     Покойник оживёт сейчас». —
«Отец! вскричали все: «обрадуй бедных нас!
     Одной лишь милости притом мы просим,
          Чтоб суток через пять
          Он умер бы опять.
В живом в нём не было здесь проку никакова,
          Да вряд ли будет и вперёд;
               А как умрёт,
То выть по нём наймут нас, верно, снова».

Есть много богачей, которых смерть одна
          К чему-нибудь годна.

Трудолюбивый медведь

Увидя, что мужик, трудяся над дугами,
     Их прибыльно сбывает с рук
      (А дуги гнут с терпеньем и не вдруг),
Медведь задумал жить такими же трудами.
     Пошёл по лесу треск и стук,
     И слышно за версту проказу.
Орешника, березняка и вязу
Мой Мишка погубил несметное число,
          А не даётся ремесло.
Вот и́дет к мужику он попросить совета
И говорит: «Сосед, что за причина эта?
     Деревья-таки я ломать могу,
     А не согнул ни одного в дугу.
Скажи, в чём есть тут главное уменье?» –
     «В том», отвечал сосед:
     «Чего в тебе, кум, вовсе нет:
               В терпенье».

Два мальчика

«Сенюша, знаешь ли, покамест, как баранов,
          Опять нас не погнали в класс,
Пойдём-ка да нарвём в саду себе каштанов!» –
     «Нет, Федя, те каштаны не про нас!
     Ты знаешь ведь, ка́к дерево высоко:
          Тебе, ни мне туда не влезть,
          И нам каштанов тех не есть!» –
          «И, милый, да на что́ ж догадка!
Где силой взять нельзя, там надобна ухватка.
          Я всё придумал: погоди!
     На ближний сук меня лишь подсади.
          А там мы сами умудримся –
     И до́сыта каштанов наедимся».
Вот к дереву друзья со всех несутся ног.
Тут Сеня помогать товарищу принялся,
          Пыхтел, весь потом обливался,
И Феде, наконец, вскарабкаться помог.
          Взобрался Федя на приволье:
Как мышке в закроме, вверху ему раздолье!
     Каштанов там не только всех не съесть, —
               Не перечесть!
          Найдётся чем и поживиться,
          И с другом поделиться.
Что́ ж! Сене от того прибыток вышел мал:
Он, бедный, на низу облизывал лишь губки;
Федюша сам вверху каштаны убирал,
А другу с дерева бросал одни скорлупки.

          Видал Федюш на свете я, —
               Которым их друзья
Вскарабкаться наверх усердно помогали,
А после уж от них – скорлупки не видали!

Совет Мышей

Когда-то вздумалось Мышам себя прославить
     И, несмотря на кошек и котов,
     Свести с ума всех ключниц, поваров,
И славу о своих делах трубить заставить
     От погребов до чердаков;
А для того Совет назначено составить,
В котором заседать лишь тем, у коих хвост
          Длиной во весь их рост:
Примета у Мышей, что тот, чей хвост длиннее,
               Всегда, умнее
          И расторопнее везде.
Умно ли то, теперь мы спрашивать не будем;
Притом же об уме мы сами часто судим
     По платью, иль по бороде.
Лишь нужно знать, что с общего сужденья
Всё длиннохвостых брать назначено в Совет;
     У коих же хвоста к несчастью нет,
Хотя б лишились их они среди сраженья,
Но так как это знак иль неуменья,
          Иль нераденья,
     Таких в Совет не принимать,
Чтоб из-за них своих хвостов не растерять.
Всё дело слажено; повещено собранье,
     Как ночь настанет на дворе;
     И, наконец, в мушном ларе
          Открыто заседанье.
     Но лишь позаняли места,
Ан, глядь, сидит тут крыса без хвоста.
Приметя то, седую Мышь толкает
          Мышонок молодой
     И говорит: «Какой судьбой
     Бесхвостая здесь с нами заседает?
     И где же делся наш закон?
Дай голос, чтоб её скорее выслать вон.
Ты знаешь, как народ бесхвостых наш не любит;
И можно ль, чтоб она полезна нам была,
Когда и своего хвоста не сберегла?
Она не только нас, подполицу всю губит».
А Мышь в ответ: «Молчи! всё знаю я сама;
     Да эта крыса мне кума».

Пастух

У Саввы, Пастуха (он барских пас овец),
          Вдруг убывать овечки стали.
               Наш молодец
     В кручине и печали:
Всем плачется и распускает толк,
     Что страшный показался волк,
Что начал он овец таскать из стада
          И беспощадно их дерёт.
          «И не диковина», твердит народ:
     «Какая от волков овцам пощада!»
          Вот волка стали стеречи.
     Но отчего ж у Саввушки в печи
То щи с бараниной, то бок бараний с кашей?
          (Из поварёнок, за грехи,
В деревню он был сослан в пастухи:
Так кухня у него немножко схожа с нашей.)
За волком поиски; клянёт его весь свет;
Обшарили весь лес – а волка следу нет.
Друзья! Пустой ваш труд: на волка только слава,
          А ест овец-то – Савва.