Loe raamatut: «Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая»

Аннотация

Роман посвящен сложным отношениям Петра Первого со своим сыном Алексеем Петровичем. Они – антиподы.

Для Петра Алексеевича государство – превыше всего. Он считает, что все можно решить силой и жестокостью. Для Алексея Петровича главное –был бы доволен «черный люд».

При всей своей устремленности на Запад, Петр остается восточным деспотом. Эта мысль лежит в основе всего романа. Несмотря на то, что героев книги отделяют от нас 300 лет, роман очень актуален, имеет массу аналогий с настоящей политической ситуацией в России В нем анализируются корни тех проблем, что сейчас встают перед ней..

Роман написан в увлекательной художественной форме. В нем присутствует драматичекая любовь, детективная интрига, погони, розыски, допросы с пристрастием, элементы политической сатиры, даже юмора в той мере, в какой юмор мог присутствовать в мрачной атмосфере той эпохи.

Иван Яцук

Книга вторая
Последствия
Глава сорок пятая. Попытка третья и последняя.

Итак, правительница Софья решает, что надобно идти за славой на Крым. Верховным воеводою назначен князь Голицын – первый министр и первая горячая любовь царевны.

Умница, эстет, эпикуреец, Василий Васильевич по характеру был одним из тех, кто всегда остается на вторых ролях. Был он и тверд, но не той твердостью, когда глянет человек на другого, и у того невольно никнут глаза и заходится сердце. Именно такая твердость нужна воеводе, вожу, первому лицу.

Чтобы тебя слушались, уважали, побаивались, нужна видимая всем решительность умереть тут же, на месте, за что-то крайне важное, а такой решительностью Василий Васильевич никогда не мог похвастаться, понеже сильно любил себя, любил жизнь во всех ее проявлениях, любил удобства, изящество во всем.

Князь трудился каждодневно, плодотворно, однако не любил и не мог работать до изнеможения, до тяжелого поту, до последней усталости, когда человек падает чуть ли ни замертво и спит беспробудно. Ничего чрезмерного Василий Васильевич не переносил, а потому всегда оставался при ком-то, кто сими качествами владел. Князь мог дать дельный совет, но никогда не исполнял его сам, ежели то было сопряжено с крайней опасностью или с тяжелым трудом и лишениями. Такие люди в разбойничьей шайке всегда стоят на атасе, а потом при дележе добычи терпеливо ждут, когда атаман кинет им что-то.

Может ли подобный человек возглавлять многотысячное войско, идущее на решительный приступ? Может ли войско рассчитывать на победу при таком воже? Сомнительно. Любовь, однако, не терпит доводов и доказательств. Царевна хотела поднять, возвеличить своего избранника в глазах народа да и в собственных глазах, тем самым укрепив свою власть. Для того требовалось немного: сделать князя воеводою в маленькой победоносной войне.

Ох уж та маленькая победоносная война! Хищная, злобная, хитрая ведьма, умеющая создать манящий мираж, увлекающий человека в бездну. Сколько великих и не очень великих людей и государств погубил в прошлом и погубит в будущем сей неуловимый, безжалостный призрак маленькой победоносной войны?!

По замыслу похода планировалось совершить нечто, подобное татарскому же набегу: придти, разбить крымское войско, разорить все, что можно, награбить и уйти, дабы впредь неповадно было нападать на русские земли безнаказанно. Намеренье похвальное и благородное с точки зрения русских.

Поскребли по сусекам, нашли необходимые деньги, собрали огромное войско: стрельцов, дворянское ополчение, наемных солдат – и вручили все то Василию Васильевичу Голицыну – кому же еще?!

Конечно, был здесь и политический расчет. Софья не хотела доверять огромное войско чужому человеку, помня урок Хованского, который, управляя стрельцами, бесчинствовал на Москве и угрожал сам себя поставить на царство.

Но уму непостижимо, как мог такой опытный политик, как Голицын, согласиться на сей авантюрный шаг? От посольских дел, от разговоров с европейскими дипломатами, от сибаритских дворцовых удобств перейти к тяжкой, потной, опасной ратной службе!

Видно, хмельное зелье любви, да все та же надежда на маленькую победоносную войну сыграли главную роль в его расчетах. Но ведь даже такую войну надобно готовить. Надобно провести в полках подготовительные маневры, надобно снабдить войско необходимыми материалами, надобно знать, в каких условиях ратникам придется действовать, надобно, чтобы воевода хорошо знал свое дело, своих полковников и сотников.

Головной воевода хорошо позаботился лишь о себе, снарядив для своего обслуживания целый обоз. Позаботиться обо всем войске оказалось некому. Великий стратег и знаток древнегреческих и древнеримских войн, Голицын не произвел даже разведки предстоящего пути. Что ждет войско впереди, никто не знал; всем казалось, что сто тысяч ратников должны решить дело без всякой подготовки.

Знающие люди подсказывали, что Дикое поле надобно проходить в апреле– мае. Начиная с июня, в степи ни воды, ни корму не сыскать. Да кто будет слушать подлых людишек, коли войско возглавляет умная голова – сам князь Голицын. К маю 1687 года только собрались, к июню дошли – дотащились до Дикого поля. Защемило сердца, когда глянули вперед: жгучее, душное марево стоит над степью, трава пожухла, глазу не на чем остановиться – даль беспроглядная. Степные орлы да кобчики летают высоко в небе, на земле только высохшие до снежной белизны кости лошадей и волов.

Даже не дошли до Перекопу – возвратились ни с чем. Ума и твердости Голицыну хватило лишь на то, чтобы не идти горелой степью и не погубить все войско. Будь на его месте Хованский, тот непременно бы пошел дальше, невзирая ни на что, и, возможно, с какой-нибудь сотней полумертвых всадников дотянул бы до Бахчисарая, где и сложил бы свою буйну голову.

Теряя людей, лошадей, обозы, возвратились в Москву. Треть войска угробили, но все-таки две трети осталось. Здесь надобно отдать должное Голицыну: будь на его месте менее знатный и авторитетный воевода, он не решился бы возвращаться ни с чем, и погнал бы людей на погибель.

Василий Васильевич, кое чему наученный, задетый за живое, рвался теперь уже сам в бой, чтобы смыть бесславие. Опять кое-как наскребли денег на новый поход. Учтя горький опыт, на сей раз выступили в конце февраля 1689 года, когда в Москве еще стояли лютые морозы и ездили на санях. Опять несколько передали кутье меду, но зато уже в апреле шли Диким полем, изумрудно зеленевшем травой-муравой.

Земля была влажная, жирная, тучная, отливала на срезе тусклым серебром. Ратники, недавние земледельцы, только цокали языками да радостно качали головой: такой земле цены нет, ткни кол – он зацветет. Вот где сеять жито, вот где за сохой идти, вдыхая всей грудью древний запах, кружащий пахарю голову. Проклятые крымцы, не дают использовать такое сокровище. Такая земля всю Русь прокормит, еще и на продажу останется.

Дошли до Перекопу, погоняли татар, но с настоящей ордой так и не встретились, змея уползла в укрытие, шипя и угрожая смертельным ядом будущих набегов. Голицын хоть и возвращался с большим почетом, но настоящей славы так и не добыл. Конечно, нельзя полностью отрицать успех похода. Татары после этого потеряли вкус к набегам на Москву, татарский хан Гирей слезно просил о мире, посылал богатые поминки Москве через своих послов, обещал больше не разорять русских городов, быть надежным союзником против общих врагов.

И все же то была не та виктория, на которую рассчитывала царевна. Князь и ближние бояре тем не менее были отменно награждены. Темный народ поверил в славную победу, но бояре, иностранные послы, москвичи, связанные родственными узами со стрельцами, прекрасно понимали, что стотысячное войско не собирается только для того, чтобы попугать татар. Стрельцам снова задолжали жалованье, народ глухо шумел, что Голицына и бояр наградили не по чести. Двумя походами, задуманными укрепить свою власть, Софья ту власть только ослабила, что подняло шансы противоборствующего лагеря, который на то время возглавил другой Голицын – двоюродный брат Василия Васильевича.

Борис Алексеевич был иного складу и нраву, нежели родственник. Богатырского сложения, силач, умеющий быть крутым и решительным, когда надобно, он от рождения был предназначен для воеводства. Веселого характеру, дружелюбный, общительный, любитель покутить, Борис Алексеевич всегда находился в центре внимания, был окружен толпой друзей, поклонников и просто людей, желавших быть поблизости к популярному человеку.

Он никому не отказывал в общении, исключая чернь и откровенную голытьбу. К нему тянулись люди, как тянутся всегда к чему-то надежному и сильному. Ему быть бы настоящим воеводою, но в Кремле не желали замечать того, и то страшно злило и обижало Бориса Алексеевича, заставляя его торчать в Преображенском, дожидаясь своего часу и занимая унизительную должность воспитателя бесправного царя. Софья купно с Василием Васильевичем собственными руками растили себе недруга. Борису Алексеевичу не оставалось ничего другого, как ставить на будущего царя Петра Алексеевича, надеясь, что тот оценит его по достоинству.

Таких руководителей имели противоборствующие стороны к лету 1689 года. В Москве царские грамоты славили князя Василия Голицына: «Мы, великие государи, тебя, ближнего боярина и оберегателя, багодарствуем за твою к нам многую и радетельную службу, за то, что такие свирепые, и исконные враги наши и креста святого и всего христианства неприятели твоею службою в жилищах их поганых поражены, и побеждены, и прогнаны».

А в это время другой Голицын – Борис Алексеевич, зело хмельной и обиженный неправедной славой брата и своим умалением, кричал в Успенском соборе: «Осрамил нас перед Европой Васька Голицын. Не полки ему водить–сидеть в беседке, записывать в тетрадке счастливые мысли. Русь ныне голыми руками ленивый разве что не возьмет. Доколе бесчестье такое будем терпеть? Пора новому царю давать дорогу».

Софья обращалась к первому министру: уйми брата, а тот разводил руками, мол, что я могу сделать – он сам по себе, а я сам по себе. Он только успокаивал правительницу: бог с ним, собака лает– ветер носит. Наедине с собой Василий Васильевич лишь скрипел зубами, когда ему доносили о таких речах. Он понимал, почему брат злится, но что он, Василий, мог ему предложить? – поменяться местами? Сие было выше его сил. Оставалось надеяться, что в самую трудную минуту они друг другу все-таки помогут.

У Софьи оставалось одно испытанное средство – стрельцы. Противная сторона не решалась привлекать их на свою сторону, затаив злобу и ненависть за смерть родственников и союзников. Это развязывало Софье руки. Но и ей не так-то просто было обращаться к полкам. Теперь она сама была властью, и теперь в ее сторону летели стрелы недовольства за недоплату жалованья, за рост цен, за поборы, за походы, не приведшие ни к чему.

Однако и других средств получить желаемое у правительницы не было, и надобно было, смирив гордыню, идти к стрельцам. Софья тайно призвала самых верных из них на совет. В одной из бесчисленных комнат дворца собралась десятка стрельцов, дежуривших в тот день в Кремле. Шакловитый специально поставил их в одну смену, чтоб скрытней было.

Струился неверный свет от нескольких свечек, придавая обстановке загадочный, таинственный вид. Лица заговорщиков едва угадывались. Из боковой двери в комнату незаметно вошла царевна., вслед за ней шагнул Федор Леонтьевич Шакловитый., прикрыл осторожно створки дверей, постоял, прислушиваясь, затем сел неподалеку от правительницы. Софья была в темном летнике и скуфье, закрывающей лоб, ее трудно было узнать. Темная, усталая, скорбная, она села на специальную лавочку, что возвышалась над всеми.

– Ребятушки мои дорогие,– начала она тихим доверительным голосом, – трудно, тяжко мне в последнее время, да и прежде было не легче, – поправилась она,– управлять нашим государством. Я подняла его совместно с вами из грязи, из смуты, из разорения, не дала врагам нашим земли русские присвоить. Теперь вот надолго татар отвадили, отогнали от себя. Сейчас бы и пожить немного поспокойнее, да царице Наталье неймется, продолжает воду мутить, ей бы Петра одним царем оставить, а нас бы с Иваном и другими сестрами со свету белого сжить.

К ней с братом Львом Нарышкиным присоединился князь Борис Голицын – известный пьяница и драчун. Я думала, он будет наставлять царя Петра благим делам, а он стал с ним ездить на Кукуй, в Немецкую слободу, водку пить да немецким обычаям научаться, про наши русские позабыв. Царю Петру заодно с царицей весьма удобно: им не надобно ни о жалованье войску заботиться, ни об охране границ наших русских, ни о порядке в Москве и в других городах и весях. Знай веселись да трать деньги на потешные игры, а в играх тех кто участник: конюхи да озорники, пьяницы всякие, они семью купца Филатьева ни за что ни про что погубили, забавы ради. А завтра придут и ваш дом грабить.

– От потешных житья не стало, всяк час задираются, – вставил кто -то.

Софья пропустила мимо ушей дерзость и продолжала: – вот и я говорю – порядку нет.– Царевна замолчала, тяжело вздохнув и всем своим видом показывая, как нелегка ноша, что она на себя добровольно взвалила.

– Матушка.– масляным голосом подхватил разговор Шакловитый.– Отчего вам ни устранить князя Бориса и Льва Нарышкина? Чего уж проще? Да и царицу вместе с царенышем можно тож принять. Так я говорю, братцы?

Стрельцы молчали. Зависла неловкая тишина.

– То можна, – наконец, заговорил кто-то.– Пусть матушка розыск назначит. Ежели окажется, что бунт затевают, государству вредят – тогда другое дело, тогда мы все, как один пойдем. По закону надобно.

– Какой тебе еще закон?– грозно привстал Никита Гладкий – верный пес Шакловитого.– Кто розыск будет чинить – бояре? Они тебе ра– зы– щут. Так разыщут, что мы окажемся в первых смутьянах. В 82-ом разыскали? Так и сейчас разыщут. Еще не поздно исправить промашку. Всех Нарышкиных под корень. Так я говорю?

Опять зависло долгое, тягостное молчание.

– Ты не о том, Никита,– возразил Федор Леонтьевич, глянув на молчаливую царевну и поняв, что от стрельцов помощи ждать нечего.– Матушка жалуется на то, что руки ее связаны, что надобно у двух царей разрешения испрашивать, прежде чем что-то полезное сделать. А у царей часто мнения разные, а время не терпит. Надобно, чтоб матушка сама приговаривала указ, а для того венчать ее на царство.

– Воля ваша, матушка – государыня.– отвечали стрельцы уклончиво,– что изволишь, то и делай.

Иван Чермный, тоже из людей Шакловитого, неожиданно взвился:–

– Ну как же, братцы! У царя Ивана двери заложили дровами и поленьями, как когда-то у Феодора, венец царский изломали. А кому ломать, как ни с той стороны? Что ж, так и будем терпеть издевательство над старшим царем?

Колеблющийся свет маленьких свечек прятал лица приглашенных стрельцов, потому им проще было отговариваться и отмалчиваться. Напрасно Федор Леонтьевич сотворил ту загадочную полутьму, надеясь, что это придаст смелости стрельцам. Ошибся тут умный Шакловитый.

Каждый из стрельцов, зная настроения в полках, думал про себя: эка удивил – царский венец изломали. Ранее говорили, что вообще, царевича задушили, а что наяву вышло? Пошумели, погуляли, помогли царевне на трон взойти, а что взамен? Ну, выплатили жалованье, так то и положено по закону. Словно читая мысли стрельцов, Софья сказала:

– Соколы мои! Семь лет назад я по крохам собирала по всей России деньгу, чтобы выплатить вам жалованье по вашему же расчету, который был неизвестно кем произведен, наверно, пьяным дьяком. То было неимоверно тяжко, но мы выплатили все до последней копейки и теперь заплатим – дайте время. Я дала вам торговые льготы, ослабила подати, – голос правительницы наливался гневом,– так вы думаете, что таково будет вечно? Вас едва подняли на Крым – вы, наверно, забыли, чем должны заниматься и каково ваше основное назначение?

Так я напомню. Оно состоит в том, чтобы защищать отечество, трон и порядок в державе. Так надобно то и делать – защищать, а вы более защищаете свои торговые места на базаре, а не отечество и трон. Подождите, уйду я – уйдут и ваши льготы. Али вы не видите, какое войско хочет создать Наталья Кирилловна и ее советчики? Никакой семьи, никаких огородов, никаких ремесел – токмо война. Вы того хотите? Вы то и получите.

– Государыня,– послышался чей-то слезный голос,– мы завсегда стояли на защите царей, мы служилые люди, а теперича мы не знаем, кому служить…

– Ступайте, стрельцы,– перебила говорящего Софья,– и думайте, за кого вы: за меня и царя Ивана, за старину, за наши обычаи, за ваши льготы, али за царицу Наталью и Петра, которые ведут на Русь иноземщину,– вот мой сказ.– Царевна поднялась и степенно вышла, низко, по-монашески, наклонив голову. Уходя за ней, на отлете Шакловитый бросил стрельцам:

– Уходить по-одному, молчаливо. И хорошо думайте. Государыня за вас.

Глава сорок шестая. Период разброда и шатаний.

Уже в переходе Софья говорила Фодору Леонтьевичу:

– Зажирели стрельцы. Откормила я их, что каплунов, себе на беду.

– Ничего, матушка,– подбодрил ее Шакловитый.– Сгоним жирок, сами поймут, где их выгода.

– Поймут, да чтоб не было поздно, – с горечью сказала Софья.

– М-да,– пожевал губами начальник стрельцов.– На том берегу думают шибче стрельцов. Ну ничего, правда на нашей стороне.

Проводив государыню в опочивальню, Федор Леонтьевич направился к Голицыну.

– Ну как там стрельцы?– встретил его вопросом Василий Васильевич, недавно поужинавший и севший почитать Сенеку по латыни.

– Ничего хорошего, князь,– ответил Шакловитый, соображая сесть ли ему или стоять. Князь не приглашал садиться.– Жилье пошло вольное, доходное. Кабы ни ваш поход на Крым, то и бердыши заржавели бы.

– Да–а…Крым…– воспоминание о походах не добавило настроения князю,– стрельцы…то по вашей части, Федор Леонтьевич. Вы должны были их более гонять, учить. Стыдно говорить, но строй держать не умеют, с мушкетами обращаться не способны, в руках одни бердыши, с которыми еще на Угре стояли, оружия нового нет. Кого с таким войском можно воевать?

– Уж какое есть, Василий Васильевич,– с плохо скрываемым раздражением ответил Шакловитый, злясь, что хозяин не приглашает даже присесть.

– Мы пеняем Петру, мол, тешится, резвится, а у него два полка уже сейчас стоят десятка стрелецких. Я говорил с Гордоном, тот не нарадуется. Дисциплина железная, все строевые приемы знают, в атаку идут шеренга за шеренгою; одна шеренга стреляет, другая в то время заряжает. Сноровка изрядная. Сам Гордон говорит, что даже у наемных иностранных полков такой выучки нет, а у Гордона трудно заработать похвалу. Что нам мешает хотя бы по одному такому полку в год иметь, а?

– Денег нет, Василий Васильевич,– резко ответил стрелецкий начальник, продолжая стоять.

– Хе-е,– ухмыльнулся князь,– да уберите пять стрелецких полков, и будут у вас деньги. Отправьте назад два полка наемников и будут у вас опять деньги.

– Нельзя отправлять, князь, – стрельцам настрашки не будет.

– А Головкин не боится без настрашки, – гнул свое Василий, – понеже у него нет в полках жен, детей, огородов, торговых рядов.– Князь все более распалялся.– Послали меня… стадом воеводить… и хотели, чтоб я кого-то одолел. Обозы растянулись на десятки верст, харчей, кормов нужна прорва, а их нет. Дворянское ополчение – с мечами! В кольчугах Александра Невского!– В голосе князя звучала невысказанная обида.– Дали бы мне десяток полков, как в Преображенском – мы бы тех татар в бараний рог скрутили. А теперь умники все – «побед не добыли». Добыли, что смогли. Не скоро татарва на наших украйнах появится. А нам потребно создавать новое войско.

– Нам бы сперва с царями разобраться, – коротко бросил Шакловитый.

Василий Васильевич будто в первый раз внимательно посмотрел на стрелецкого воеводу.

– Сядьте, что вы переминаетесь с ноги на ногу, как конь в стойле.

– Жду, когда вы заметите.

– Что со стрельцами?

– Отнекиваются, князь, – ответил Шакловитый, с удовольствием присаживаясь на красивый, мягкий стул, – Им что, им не печет пока.

– Вот–вот.– подхватил Голицын,– вы, как я видел по вашему лицу, небось, думали, что я несу вздор. Была бы у нас регулярная армия, то не потребно было бы уговаривать сей скот.– Шакловитый невольно оглянулся на дверь. Голицын заметил.– Не беспокойтесь, чужих у меня нет.– Так вот я говорю, что не надобно было бы уговаривать. Шагом марш – и вперед. А теперь заглядывай им в глазки, уговаривай. Говорил еще семь лет назад, что надобно уходить волчицу с волчонком – не послушали. А нынче расхлебывай ту кашу. Так что они говорят?

– Говорят, что надобно все по закону делать, чтобы их не считали бунтовщиками. Розыск учинить тем, кто государыне противодействует. Пусть, мол, государыня поступает, как считает нужным, а мы поддержим, а бунтовать не будем.

– Розыск…хе–е,– князь криво усмехнулся.– Кому розыск? Законному царю? Как же ты их наставлял, Федор Леонтьевич?

– Вот так и наставлял, – хмуро ответил Шакловитый.– По-моему, так взять пятьсот стрельцов, выбрать удобное время, когда потешные спят да и прикрыть всю лавочку.

– А найдешь ты пятьсот стрельцов надежных? Ты же сам говорил, что стрельцы хотят по закону, а идти ночью на дворец – то уже не по закону.

– В том вся и загвоздка, – вздохнул Шакловитый. – Есть у меня два десятка отчаянных, на любое дело пойдут, а больше нет.

– А я бы, Федор Леонтьевич, сделал по-другому.– с хитрым видом предложил Голицын. – Собрать со всей Москвы голытьбу, сброд всякий, что халяву любит да и двинуть ее к царице Наталье просить хлеба и зрелищ, а среди той толпы твоих двадцать ребятушек. Как нападут на дворец, так твои опричники и сделают свое дело. Испытано не раз.

– Царевна не хочет их смерти.

– А кто будет спрашивать царевну? Она женщина, ей больно и страшно, а мы должны сделать свое мужское дело и доложить итог. Молодец был Милославский – не то до сих пор боролись бы с Хованскими. И мы помолимся за упокой душ убиенных, накажем виновных – вот и все.

– Князь, а куда девать три тысячи потешных? Уйдут с царицей в крепость – кто будет крепость воевать, голытьба?

– Да-а, – после некоторого молчания разочарованно протянул Голицын.–Упустили время. Пять лет назад надо было то делать. Вот тебе и потешные, вот тебе и крепость шуточная…Обвели нас вокруг пальца, как детей несмышленных.–Князь с досады стукнул по быльцу кресла.– Как же ты работаешь, Федор Леонтьевич, что у тебя нет надежных полков? – спросил он желчно.– Должны быть у тебя надежные полковники, а у полковников сотники, а у сотников десятники.

– Известное дело, должны, – устало ответил Шакловитый, – да назначишь своего, а он загордится, или заворуется – стрельцы требуют заменить. Другого назначишь – то самое. Потом назначаешь, кого стрельцы укажут. Такое дело.

– То, что я говорил неоднократно, – заключил Голицын.– Нужна регулярная армия, нужна дисциплина. Даст бог укрепится государыне – сам возьмусь за то. Ну а что насчет венчания царевны?

– Тож самое, – сокрушенно сказал Шакловитый.– не верят, что царя Ивана обижают. Что за царь, говорят, которого обижают. Не верят больше ни в какие другие сказки.

– Вот народ, а! – возмущенно стукнул пальцами по столу князь. – Когда не надобно, вопит, бунтует. Когда же кровь из носу потребно поддержать правительницу, молчит, как рыба. Вот оно – Аристотелево противоречие. Семь лет народ живет без войн, без восстаний, житье налаживается, порядок установился, меньше разбойников на дорогах– тут бы и поддержать такое положение – ан нет, народ молчит, ему хорошо, он считает, что так и надобно, что так будет и далее. Выходит, государыня против себя копала яму. Надобно, чтоб народ жил хуже, тогда бы он поднялся.

– Цари сами ввели народ в заблуждение, – впервые не согласился Шакловитый.–Сначала Алексей Михайлович не распорядился, как следует, не оставил прочного завещания. Тогда уже Наталья Кирилловна, даром, что в лаптях приехала к Матвееву, так обернулась, что едва ни стала опекуншей царя малолетнего; хорошо, что ее окоротили вовремя. Затем Феодор. Тому простительно – умер совсем молодым. Теперь маемся, кому поклоняться. Все было понятно, пока Петр был малолетка, а теперь он сам хочет править.

– Не он. А царица больше хочет,– поправил князь.

– Пусть царица,– продолжал собеседник.– Ну, тогда нам всем потребно сушить сухари, кто ныне при правительнице.

Князь невольно дернул плечами, как от ознобу.

– Ты погоди запрягать лошадей,– сказал он резко.– Надобно еще потягаться. Возьми своих ребят, пошуми по Москве, а сам скажи, что то дело, например, Льва Нарышкина. Потребно разозлить стрельцов, раззадорить. Побейтесь с потешными, когда они пойдут по кабакам. Ежели убьют стрельца – организуем похороны на всю Москву. Я свои деньги положу на сие святое дело. Ступай, уже поздно.

Шакловитый был уже в дверях, когда хозяин его остановил.

– Да вот что: о наших планах Софье пока ничего не говори. Она все хочет делать чистыми руками, да так в государстве не получается. Доложим опосля.

Шакловитый молча кивнул головой. «Надувается, как жаба.– подумал он о первом министре.– Пыжится, а чуть что – и в сторону. Любит чужими руками жар загребать. Конечно, внешнего лоску у него не отнимешь. За то, наверно, и любит его Софья.

Как возвратился князь из походу, так царевна на Федю и внимания не обращает, все только по делу и торопится отпустить поскорее, наедине не хочет оставаться. Вишь, князь сколько держал его стоя, видно, уже доложили. Ну и пусть – Голицын ему не начальник, была бы царевна к нему внимательна. Голицын хитер, коварен, увертлив, да надежности, крепости духа ему недостает. Хотелось бы на дыбе его посмотреть – каков он будет, а с виду чуть ли не ангел. Правда, советует дело. И насчет войска прав.

Но ведь не он, Шакловитый, командует парадом. Нажимай на царевну, добывай деньги, и будем строить новую армию – кто возражает. Довольно оглядываться на ополчение. Оно не знает, как обращаться с новыми багинетами, не умеет точно стрелять из пушек, не ведомо ему новые приемы наступления и обороны. Все больше возни и со стрельцами. И то им не нравится, и другое, как будто не на службе, а явились добровольно исполнять государево дело. Вот и обхаживай каждого.

Нет, правильно царица делает, что готовит для молодого царя новую армию. Можно было бы и самому перейти на сторону Натальи Кирилловны, да ему, безродному, там ничего не светит. А здесь все войско под его началом, почет, уважение, ласки царевны, хоть и не частые в последнее время».

Так думал начальник Стрелецкого приказу накануне решительных событий и поступал сообразно им. Делалось все, как советовал Голицын. Были и драки стрельцов с потешными, были ночные избиения стрелецкой стражи, где командиром нападающих был якобы Лев Нарышкин. Люди Шакловитого: Никита Гладкий, Кузьма Чермный, Обросим Петров кричали зажигательные речи в трактирах, на базарах, на съезжих дворах, ходили по избам в стрелецких слободах, но искры не зажигали пламя. Народ, стрельцы упорно не хотели нового бунту. Система Нарышкины – Милославские находилась в состоянии динамического равновесия, нужен был решительный шаг с чьей-то стороны, чтобы его обратить в свою пользу.

Чтобы понять возникшую ситуацию, преодолеем пространство-время и умчимся на триста лет вперед.

Вот уж, действительно, в обществе ничего нового нет, все старо, как мир, только развивается по спирали. В истории народов подобная ситуация возникала не единожды. Вспомним события, произошедшие 300 лет спустя. Москва, 1991–й год. Система Горбачев-Ельцын дрожит, как стрелка компаса. Ельцын с каждым днем набирает силу, а власть колеблется в нерешительности. Ей хочется и схватить упрямца и оппозиционера, и в то же время она страшится народного гнева, который может последовать за этим. Группа»Альфа» уже изготовилась, чтобы накрыть аэропорт, куда должен прилететь Ельцын из Алма-аты, но люди, что должны были дать последнюю команду, смалодушничали и так ее и не дали. А Борис Николаевич прямо из аэропорта взошел на танк, который навеки оставил его в истории.

Москва. 1689–год. Каждый день поступают противоречивые вести и слухи с обеих сторон, обстановка накаляется. Софья мечется в отчаянье и нерешительности. Народ своим смирением вроде бы поддерживает ее правление, но надобно как-то направить сию поддержку в нужное русло, но как? Открыто заявить народу, что она хочет венчаться на царство?

Не поймут. Нынешнее положение вещей народ воспринимает, как результат общих усилий правительницы и царей, в том числе и Петра, которого умно наставляет царица Наталья. Объяснять народу, что это не так, слишком сложно и долго; он любит простоту и понятность, а темные вопросы должны решаться во дворцах. Просто арестовать царя и царицу, объявить их изменниками? Смешно. Убрать тайно – сие не по–христиански, не хочется брать грех на душу. Да и неизвестно, чем то может кончиться, всем памятна история Бориса Годунова, якобы убившего царевича Димитрия. Народ ему того не простил. Правда. Василий Васильевич несколько раз намекал на такую возможность, считая сие наилучшим выходом из создавшегося положения, но дальше намеков дело не подвинулось.

Напряжение росло. Оно висело в душном воздухе Москвы, в мещанских разговорах, царских указах, проповедях патриарха, базарных слухах, чудовищных по своей глупости и невероятности, но тем не менее подхватываемых народом. Жители белокаменной столицы со страхом и одновременно с любопытством ждали развития событий. Шутка ли: ссорятся между собой два царя, шесть царевен во главе со старшей Софьей и царица. Такого ни в одной сказке не найдешь, ни в одной выдумке скоморохов. Что далее-то будет? Каждый думал, что сие его не касается. Тоже извечная ошибка мещан.

8 июля на Казанскую в Успенском соборе торжественно служили обедню. Служил сам патриарх Иоаким, уже дряхлый, худой, изможденный болезнями и постом, как древний святой, как пустынный столпник, отдавший жизнь богу и вере. Убежденный сим примером истинного служения, народ вел себя чинно, благообразно. Впереди стояли два царя, царица и Софья. После обедни двинулся крестный ход.

Московский митрополит поднес первостепенную тяжелую икону царю Ивану. Тот со слезами на глазах отказался по причине своей немощи. Тогда царица подтолкнула Петра, и он, нагнув по-бычьи голову, подвинулся к Софье и глухо юношеским внушительным баском сказал: «Не смей идти, я царь следующий, я понесу».

Случилось замешательство. Митрополит оглянулся на патриарха, испрашивая наставления. Иоаким то ли по старости своей, то ли не увидел растерянного взгляда, то ли не захотел вмешиваться в неоднозначную ситуацию, но не подал никакого знаку. Тогда Софья сама протянула руки к светлому образу и обхватив плотно святыню, двинулась во главе процессии. Взбешенный Петр, дергаясь головой, тупо посмотрел ей вслед, потом плюнул и пошел в обратную сторону. Матушка пыталась схватить его за руку, но сынок так резко сделал отмашку рукой, что едва не свалил ее. Весь крестный ход, кто с удивлением, кто с осуждением, а кто со смешком в кулак наблюдали сие зрелище.