Loe raamatut: «Время просить прощения»

Font:

* * *

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

* * *

– Ну, чего там сегодня?

Два молодых парня сидели за мониторами компьютеров и пролистывали новости на разных порталах. Обстановка удручала, интересного было очень мало, а необходимо найти что-то стоящее. Интересовали, в первую очередь, отклики на свою же работу, а делали вроде как не мало.

– Да вон, опять к Параду готовятся. Придумали какую-то забаву. Кучу бабок тратят, ветеранов каких-то наряжают, типа они еще есть! Восемьдесят лет почти со Второй мировой прошло, какие еще ветераны? Слили Гитлера амеры с бриттами, сейчас бы жили мы в Германии и не жужжали! Вся Европа под Германией была, и что? Зато живут сейчас так, как надо. У них все для людей, а мы как в деревне живем. Носятся со своей победой, твердят без остановки о том, какая Рашка могучая, сумела Гитлера победить. Европейцы забыли давно и живут, как и должны люди, в свободных странах, а у нас что? Избавились, слава богу, от коммунистов, думали, нормально заживем. Запад помогать стал, все налаживалось, но опять вылезли эти типа патриоты отечества, все им плохо в западном образе жизни, нам свой подавай. Так и делали бы, а то устроили не пойми чего! Все вокруг воруют, причем миллионами. Чиновники, частники, да все! Устраивают какие-то нацпроекты, а по факту тупо пилят бабло, осваивают. Ни жилья толком не строят, ни дорог. Работы почти нет в стране, а та, что есть, почти не оплачивается. Все дорожает как на дрожжах, но власть упорно твердит о кознях Запада…

Разговор двух молодых людей длился давно. Одним из них был я, Сева Молодцов. Молодой парень, самого обычного вида. Рост средний, волосы темные, показатели интеллекта также самые средние, в чем я никогда не признаюсь даже на страшном суде. Меня называют модным нынче словом – блогер, занимался я тем, что ставил, или хотя бы пытался, на истинный путь молодых людей, которым еще не промыли мозг государственной пропагандой, и привлекал к нашей идее новичков. Сколько можно? Живем как в каменном веке, а цивилизованные страны над нами потешаются. Не могут наши старики наладить жизнь, так отдали бы нам власть, уж мыто устроим все как надо! Одни запреты кругом, митинги не проводи, власть не критикуй, это нельзя, то… Достали. Мы хотим перемен, хотим жить, как в Европе и Америке, вот где свобода и жизнь!

– Наши будут сегодня выступать? – спросил мой коллега, Серега Авдотьев.

Он разделяет мои взгляды на жизнь, и работаем мы вместе очень часто. Сергей был недоучившимся юристом, каких много в нашей стране. В двухтысячных поветрие пошло, никто не хочет работать руками, все же умные, юристы да экономисты сплошные кругом. Без работы сидят. Серега еще тот задрот, но все же здорово шарит в законах и статьях, облегчая нам жизнь. Не юрист, но и не профан, все какая-то помощь.

– Да, вечером собирались на Пушкинской встретиться, там движуха намечается, будем выступать.

– Опять закроют, – выругался Сергей.

– Плевать. Первый раз, что ли? Пара дней – и снова дома, – ухмыльнулся я. – Какие проблемы?

Да, митинги мы устраиваем регулярно. Толку мало, правда, но молодежи прибавляется каждый раз, а это главная задача. Разгоняют нас, бывает и жестко, это если кто омоновца тронет из оцепления, провоцируя. Тогда те начинают дубинками работать. Неприятно, конечно, но не смертельно. Мы же за правое дело, значит, победим!

К двадцати двум годам я жил на съемной квартире на окраине столицы, на донаты в блоге купил старенькую машинку. Много сейчас становится таких, как я, в Сети, на всех спонсоров не напасешься. Но все же сочувствующие есть, копеечка капает регулярно, главное, не засиживаться, нужно постоянно работать, держать марку.

Родители жили в провинции, разругался с ними еще тогда, когда школу оканчивал. Они все в Совке живут, президенту в телевизоре верят, но я-то не такой! Еще в школе начал думать, да и помогли те, кто постарше был, встать, так сказать, на путь истинный.

Блог был изначально заточен на разрыв шаблонов у людей по отношению к Совку и коммунякам. Достали со своей Победой! Она нам, молодым, нужна? Немцы ступили, не смогли победить какой-то Совок, где жили все как в тюрьме. Ходили в одних штанах всю жизнь и лопали гнилую картошку… Разве это люди были? Папашу я помнил хорошо, тот вопил постоянно:

– У тебя дед погиб на фронте, за тебя воевал!

А я его просил? Нормальные люди, кто поумнее, к немцам переходили. Жаль, мало их было, кто реально видел перспективу, вот и не удалось разгромить Советы. Каким надо было идиотом быть, чтобы пойти воевать за коммуняк? Ну, помер дед… Значит, слабак был, раз не выжил. Выживает сильнейший. Так было и будет всегда.

На площади было немноголюдно. Странно, в Сети вроде столько отзывов было, говорили, все придут, а тут и пары сотен нет. Зато, что странно, есть эти старые маразматики в медалях. Чего им тут надо? Время шесть вечера, им спать давно пора! Пришли мы с Серегой недавно, присмотреться как следует не успели. Я неторопливо обходил пришедших, все желали удачи, настроены решительно. Мне надо выступить сегодня, речь заготовлена, выучил наизусть, память, слава богу, хорошая. Прибывают и эти упыри, омоновцы. Вон, уже три автобуса приехали, сейчас оцепят и прикажут разойтись. А вот и не выйдет! Мы хотим взять власть, хватит старикам в Кремле нами рулить! Мы лучше знаем, что нам надо! Только вот, черт возьми, опять народа мало пришло! Не выйдет, скорее всего, продавить ментов. Эх, как бы собрать толпу тысяч на пять-шесть? Вот это была бы сила, ни один омоновец не выстоит!

Лозунги, выкрикивания отдельных людей были слышны, но хорового крика не было, нужна, мягко говоря, истерика, а ее нет. Необходимо исправлять ситуацию, а то сейчас опять все заглохнет, провокация – наше все. Проходя через ряды товарищей, начинаю прорыв к памятнику, там центральное место, заметят. Говорить-то я всегда умел, надо только толчок дать. Толпу завести несложно, вот управлять – другое дело. Возле самого постамента внезапно натыкаюсь на кого-то и, поднимая глаза, застываю. Дед. Блин, откуда он тут? Натуральный дед, старый, бородища, морщины, во блин, вырядился, цацки до пуза висят. Ему-то что тут надо?

– Что, юноша, жизнь скучная, не нравится? – хитро так прищурившись, спрашивает дед.

– Ты чего, дед, очумел? Кому она нравится? Тебе, что ль? – отвечаю нагло, себя-то я уже завел, не остановить.

– Ну, вы сами ее такой сделали. Наше поколение о себе не думало, все силы отдавали, мечтая о лучшей стране для потомков. Вы потеряли страну, поменяли на игрушки и колбасу. Мы не для того воевали, кровь проливали.

– Очнись уже, дед, ты, что ли, воевал? Восемьдесят лет прошло! Сколько тебе тогда, если ты воевал? В штабе писарем был или заградотрядом командовал, расстреливая тех, кто не шел с голыми руками на танки? – смех в лицо старого человека вызывал прилив сил, да и со стороны были слышны вопли поддержки.

– Девяносто восемь, вот-вот девяносто девять стукнет. В сорок первом призвали, но отправили в училище как отличника. Учился целый год, под Новый, сорок третий, год наконец попал в войска. Дали мне взвод солдатиков молодых, мальчишек младше тебя, с ними и отправился на фронт. Тяжело было, столько пришлось похоронок матерям выслать, но до сих пор помню их все. Через год уже был старшим лейтенантом, ротой к тому времени командовал, убыль большая была, лейтенанты редко жили дольше недели, но мне везло. Воевали хорошо. В сорок четвертом все же ранили и меня, сильно, в госпиталях провалялся полгода, на фронт вернулся в январе сорок пятого, наши уже по Европе шли. В Берлине батальоном командовал, капитаном стал…

– А сейчас вы тут все вдруг полковниками стали, да? – еще наглее смеюсь старому в лицо.

Вокруг нас толпа беснуется, но странно, никто не подходит к нам с дедом.

– Это потом дали, жизнь-то длинная была, я всю жизнь служил стране. Как война закончилась, нашу дивизию на Дальний Восток бросили, узкоглазых добивать. Там уже майором стал, мой полк отличился в боях. Вернулся домой в сорок шестом, продолжил службу уже тут, рядом, в отставку вышел только в восьмидесятых, подполковником. А вот десять лет назад президент нынешний присвоил за выслугу полковника. Что, думаешь, не достоин?

– А в чем достоинство? Немцы нам свободу несли, а такие, как ты, дед, им не дали для нас страну построить! – вывалил то, что всегда считал верным.

Достал, ей-богу, защитничек отечества. Мысли были полны желчи и злобы. На кого? Да на всех подряд. В стране разруха, экономика на дне, зато помогаем всем подряд. Скоро жрать нечего будет, цены растут постоянно. Против нас весь мир, а мы как дебилы со своей Победой носимся.

– Свободу, говоришь? – шамкает губами дед, но, на удивление, злобы в глазах нет совсем. – Это кому они свободу-то несли? Бабам, детям, старухам, которых в избах сжигали? Глотки резали и издевались всяко? Сжигали целыми городами, не то что деревнями, рушили все, что видели? Грабили, девок насильничали, добивали раненых, пленных, русских вообще за людей не считали…

– Это все ваша совковая пропаганда! Не было такого! – фыркаю я. – У меня иммунитет к ней. Вранье, все это придумано кремлевскими стариками, чтобы народ запугать! Немцы – цивилизованный народ, это вы их убивали да женщин их насиловали! Знаем, знаем, сейчас все известно стало. Всю Европу изнасиловали, хорошо еще, что американцы вам не дали целиком ее захватить. Заставили народ под танки ложиться, лишь бы свою партию воровскую защитить. Устроили революцию, а потом сами все перегрызлись. Скинули царя, так и строили бы хорошую страну… А что построили? Идиоты…

– Ты видел когда-нибудь труп ребенка, сынок? Ребенка лет семи-восьми или младше со вспоротым животом, из которого кишки торчат? А может, видел, как мать свое дитя к себе прижимает, когда горит вместе с ним? Или как молодые парни, твои ровесники, с именем партии и товарища Сталина на устах шли в атаку, а потом насмерть стояли до последнего патрона? – старик наседал, буквально нависая надо мной.

– Чего ты несешь, старый, – брезгливо бросаю я и отталкиваю старика.

Тот неудачно так запнулся и начал заваливаться. Падая к подножию памятника, старик не ругался, не кричал. Он упал и прозрачными такими глазами посмотрел куда-то внутрь меня. В глазах его не было злости или презрения, но взгляд буквально пронзал меня насквозь и заставил вздрогнуть. Этот взгляд…

– Ты что сделал, урод? – доносится до меня голос сзади.

Оборачиваюсь и вижу только летящую мне в лоб дубинку омоновца. Хрясь… Темнота. Похоже, митинг окончен…

Очухался. Перед глазами круги, все двоится. Этот долбаный омоновец мне, похоже, башку пробил! Засужу урода! Зрение восстанавливается, и я начинаю соображать. Палата в больнице вроде, пахнет лекарствами. Темно, ночь за окном. Блин, в туалет хочется, надо сходить.

Едва я попытался встать, меня резко кинуло в сторону. Я лечу на пол, по пути сворачивая капельницу. Чего она тут стоит? Грохаюсь и ору благим матом. Через несколько секунд в палату кто-то вбегает и пытается меня поднять.

– Куда? Очумел, что ли?

Девка вроде.

– В туалет хочу…

– Ложись давай, утку дам!

Первый раз в жизни писал лежа под себя. Минут двадцать на это ушло. Стыдно так, ужас. Девка молодая из-под меня вытащила какую-то приспособу, которую перед этим засунула туда. Стало легче, только когда меня укрыли одеялом и оставили одного. Правда, спустя несколько минут медсестра вернулась и воткнула мне капельницу в руку.

– Спи давай, а то весь тут расшибешься. Вставать нельзя, вон кнопка, зови, если что-то нужно станет. Понял?

Киваю и проваливаюсь в сон.

– Что, легче стало, когда старика чуть на тот свет не отправил?

Внезапно перед глазами появилось лицо того деда, которого видел возле памятника на Пушкинской. Я аж подпрыгнул на кровати, судорожно натягивая на себя одеяло, пытаясь отгородиться. Дед буквально навис надо мной.

– Ч-чего? – спрашиваю в ответ и оглядываюсь по сторонам. Словно кино смотрю, только нахожусь при этом внутри самого фильма.

– Что ты мне там говорил, вру я все о войне? – Дед усаживается на стул рядом с кроватью и продолжает: – Людей наших подлый Сталин и КГБ насильно в армию отправляли? Никто воевать не хотел, их гнали на убой? Хочешь, покажу, как гнали? Как люди не хотели воевать? Смотри!

То, что произошло в следующий момент, даже описать не могу. В глазах потемнело, все куда-то полетело, закружилось, и этот водоворот закрутил и меня.

Товарищи! Подлый удар фашистских войск обрушился на наши границы, города и села, сотни мирных жителей погибают сейчас, в эту самую минуту под бомбами…

– Да слышали уже все, записывай давай, чего время тратить!

Голосов рядом со мной слышалось много, более того, вокруг находилось множество людей, как на наших митингах. Толпа бурлит, двигается, все чего-то говорят друг другу, один я как дурак хлопаю глазами. Людей реально очень много, просто яблоку упасть негде. Где я, что это такое?

– Севка, ну, ты идешь? – Меня несильно толкнули в плечо, и пришлось обернуться, приходя в себя.

– А? – только и раскрыл рот я.

Передо мной стояло человек восемь мужчин, полукругом, и как один ждали моего ответа. Одеты странно, в широченных штанищах, в каждую брючину целиком можно влезть, преимущественно в светлых рубашках и огромных кепках на головах. Смотрю вокруг: да все присутствующие так одеты, женщины, а их тоже было немало, в легких светлых платьях. Я забыл уже, когда в последний раз видел женщину или девушку в платье. Все же в основном в джинсах ходят, а тут ни одной в штанах. Очуметь! А еще… Мать моя женщина! Красные флаги повсюду, на каждом доме висят. Это что, страшный сон антикоммуниста?

– Ну, ты чего, уснул? – вновь произнес один из мужчин. Скорее даже, я бы сказал, парней, так как с виду они казались мне ровесниками. Невысокие все, крепкие такие, с длинными патлами волос и улыбками на лицах.

– Почему уснул? – вновь тупил я.

– Ладно, идем уже, а то народу столько, что до ночи не попадем! – произнес еще один из парней, на вид самый широкий из всех, с пышным чубом, спадающим на лоб.

Парни развернулись и направились в сторону здания, возле которого находилась целая толпа мужчин и женщин. Возле самого входа стоял грузовик, смешной такой, типа «Газели», только колеса вроде побольше. В открытом кузове машины рядом с огромным красным флагом стоял мужчина в серо-зеленой одежде и что-то вещал. Я не прислушивался, вообще был в какой-то прострации. Где я? Что я тут делаю, я ж в больнице был? Понимаю, что быть так вроде как не может, но то, что вижу глазами, реальность. Я все чувствую и ощущаю, запахи, хлопки по плечу. То, что в палате казалось фильмом, похоже затянуло меня в себя.

Вновь оборачиваюсь, пытаясь разглядеть побольше, чтобы хоть как-то определиться. Ничего знакомого не вижу, смотрю под ноги: утоптанная земля. Земля, а не асфальт или брусчатка. Странно. Ничего не понимаю. Тут меня вновь подтолкнули, и я послушно направился вслед за остальными парнями. Возле дверей здания толпа была очень плотной, не пробиться. А куда, кстати?

– Эй, – позвал я осторожно того парня, что и говорил со мной, называя по имени.

– Чего?

– А ты кто? Откуда знаешь, как меня зовут? – спросил я.

– Севка, ты чего, на солнышке перегрелся? Еще спроси, кто тот дядька, что впереди меня идет! – с ухмылкой, совершенно без злобы в голосе ответил парень.

– А кто он? – тут же спросил я, даже не собираясь раздумывать.

– Сев, ты чего, издеваешься? – посерьезнел парень.

– Я не знаю тебя, не знаю того мужчину, я вообще не понимаю, где я и что тут делаю… – Я развел руки в стороны, всячески показывая видом, что не вру.

– Николай Павлович, – крикнул парень тому мужику впереди, – дядя Коля!

Мужик обернулся и недовольно рявкнул:

– Чего тебе, Пашка?

– Тут Севка чего-то чудит. Говорит, что не знает, кто я, кто вы, и вообще не знает, где он находится…

Было видно, что парень сам не понимает, как описать проблему.

– Я сейчас кому-то в ухо дам, сразу все вспомнит! – рявкнул мужик, зыркнув на меня. То, что он сможет это сделать, было видно по его злым глазам, да и, скорее всего, не раз уже делал. – Быстро сюда, сейчас уже и мы пойдем!

Итог диалога был дурацким. Парень этот, Павел вроде, теперь оглядывается на меня, словно пытается понять, врал я ему или все же нет. Мужик наоборот, кажется, и вовсе забыл обо мне, а вот где я, понятней не стало.

Через несколько минут мы, то есть вся эта ватага парней, что стояла недавно вокруг меня, подошли к ступеням у входа в здание. Оказывается, нам внутрь и не нужно было, просто из-за толпы я не видел, что тут происходит. Возле крыльца стоял длинный стол, за ним сидели сразу четверо мужчин. Подходившие протягивали какие-то бумаги и что-то получали взамен. Когда до меня дошла очередь, я уже на пот весь изошел. Просто услышав, как и что говорили стоявшие передо мной, чуть в обморок не упал.

– Фамилия?

– М-молодцов…

– Абрамыч, ну ты чего, это же Севка мой, – вдруг раздался голос того самого мужика, что обещал дать в ухо. – Оформляй давай, чего тянуть-то? Будто сына моего не знаешь?! – Этот самый мужик, что, мой отец? С какого…

– Так положено, Палыч, – ответил мужик, сидевший за столом, а затем посмотрел на меня и взял со стола какие-то листы. – Всеволод, вот твои документы, завтра вместе с батей на станцию. Счастливо!

– Севка, ты с нами? – раздался вновь голос парня по имени Павел, когда мы с моим новым отцом отошли в сторону.

– Не, идите по домам. Проститесь с мамками и родными, мы тоже домой, – ответил за меня… отец?

– Мы сначала в парк, отметим это, потом по домам! – ответили ребята.

– Смотрите, не опаздывайте завтра, влетит! Пошли, Сева.

Я плелся по улице, узкой пыльной улочке какого-то поселка или маленького городка вслед за человеком, почему-то считавшим меня своим сыном. Разглядывая все вокруг, я только хлопал глазами и продолжал ничего не понимать. Где я, блин-блинский?! Ни тебе машин, ни красивых домов, даже дороги нормальной нет, простая земля укатанная. Люди, да что люди, я сам одет как какой-то обсос. Рубаха белая, явно с чужого плеча, велика размера на два, такие же штаны, шаровары, ноги в них болтаются, как спички в стакане. На ногах штиблеты на ремешках, да на голове кепарь еще, как у всех, огромный. Все виденные мной сегодня люди были одеты не лучше, заметил только, что мужики постарше в основном в сапогах ходят.

Пройдя какими-то улочками, тропинками между домов и редких заборов, мы, наконец, оказались у двухэтажного деревянного дома.

– О, мать встречает, сейчас стол накроет! – произнес мужчина-отец.

– Ну как, Коля? – Женщина обняла мужчину.

– Все нормально, взяли обоих. Ко мне было привязались, бронь, говорят, у тебя, да я послал их лесом, сказал, чтобы снимали, все равно на фронт пойду!

Вы не ослышались! Именно это я и услышал еще у стола, где получил какие-то документы на руки. Все эти люди, вся толпа, стояла в очередь для того, чтобы записаться на войну! Они… Черт, да и я такой же. Мы все ненормальные? Какая война? Зачем? Там, возле здания, как оказалось, военкомата, я узнал, что началась война. Война с Германией. Я чуть на всю округу не закричал от удивления и отчаяния. А когда увидел документы и прочитал вроде как свою дату рождения, совсем обалдел. Какой на фиг двадцать третий год рождения? Тысяча девятьсот двадцать третий! Это что такое? Как это? Когда вновь слух вернулся, как будто перед этим меня по голове ударили, я услышал, что кричат люди вокруг. Они все просятся скорее на войну. Чуть до драки не дошло, вот как лезли. Главное, ведь знают же, что на войну, что всех убьют, а просятся, как будто на праздник. А главное, за что?! За партию?! За тирана Сталина?! Да, мало, видно, их Сталин расстреливал, раз есть еще идиоты, желающие воевать за такую страну!

Я был полностью в отключке, в голове не укладывается такое поведение людей. Да и дата рождения еще выбила из колеи. Я что, в прошлое попал? А куда? В сорок первый год? Так не бывает! Это все плохая фантастика для ура-патриотов. Я ж не такой, зачем меня, куда? Одни вопросы…

Я упал в обморок прямо возле женщины, подошедшей ко мне и протянувшей руку. Выглядела она, как бы сказать-то, не очень хорошо. Видно, что лет ей немало, и жизнь она повидала всякую, но большего не разглядел, просто упал и потерял сознание.

Очнулся лежащим на кровати. Мягко так, аж вставать не хочется. Повернул голову, напротив меня еще кровать, но на ней никого, только стопка подушек стоит, большая, а верхняя, треугольником, в потолок смотрит. Помню, в детстве у бабушки в деревне так было. Окинул взглядом комнату, где находился… Маленькая, но какая-то уютная, что ли. На окнах, а их целых два, хоть и маленьких, красивые ажурные занавески, чистенькие, белые, как снег. Потолок, наоборот, темный, но видно, что не от грязи, а просто дерево потемнело с годами. На небольшом столике возле окон стоит ваза с цветами, а больше в комнатушке и нет ничего. Хотя портреты висят на стене…

– Ну-ка, ну-ка!

Непонятно, то ли это такая фотка плохая, то ли картина слишком хорошая, но я отлично узнал на ней себя и тех мужчину с женщиной, что видел сегодня. Интересно, я все еще там?

– Проснулся, сынка? – донесся до меня тихий женский голос. Он еще больше подчеркивал то впечатление, что сложилось у меня о женщине. Она, если по виду судить, мне скорее в бабушки годится.

– Да вроде как… – замялся я. – А что случилось? – закинул удочку я.

– Так ты чего-то в обморок хлопнулся посреди улицы, когда с батькой вернулся. Ничего не болит?

– Вроде нет, – ответил я и мысленно пробежался по телу. – Все вроде хорошо, только в голове шумит слегка, – ни капли не соврав, ответил я.

– Иди поешь, отец в сарай ушел, сапоги подлатать хотел, неизвестно ведь, когда еще обмундировку получите. Добираться-то не близко.

– Спасибо…

Я встал с кровати и хотел было пройти мимо женщины, но та слишком пристально смотрела на меня.

– Сынка, ты уж пригляди за батькой на фронте, ладно? Горячий он у нас, глаз да глаз нужен.

– Хорошо, – я помедлил, но добавил: – Мам.

Вскоре выяснилось, отчего женщина так выглядит. За столом сидели люди: мальчишки, девчонки, какие-то взрослые женщины и пара стариков. В разговоре я случайно услышал, что так называемая мама старше отца. Что у нас в семье шестеро детей… Еще бы она выглядела хорошо, стольких выносить да выкормить. Сидевшие рядом за столом два пацана, немногим младше меня, восторженно завидовали, что на фронт иду, поганую немчуру бить.

– Ну ничего, Севка, я попозже сбегу – и к вам, на фронт! – шепнул мне сидевший рядом Иван.

Я услышал, как к нему обращались, вот и узнал имя. Этому дурачку, мечтающему о войне, лет шестнадцать, не берут его, так он намылился сбежать из дома и в военкомате приписать себе два года, так и сказал. Я ему ничего не ответил, думал о своем.

– О, Севка, твоя Аленка под окошком топчется, иди уже, заждалась поди! – Меня выдернула из размышлений одна из сестренок, Ира вроде как.

Посмотрев в открытое окно, а жили мы на первом этаже, я увидел ту, на кого мне показали. Екарный бабай, у меня что, еще и подруга есть?

– Тили-тили тесто, жених и невеста! – закричали весело сестренки, а я, наверное, покраснел.

– Ну-ка, хватит, вертихвостки! – цыкнула на них мать, помогая мне. – Сева, пригласи Аленку, пусть с нами посидит.

– Хорошо, – кивнул я и, встав из-за стола, вышел из комнаты.

Спустился по короткой лестнице и, оказавшись на улице, кивнул девушке, которая стояла возле бельевого столба и пыталась справиться со смущением, спрятав лицо в ладони, чтобы мои сестренки, высовывающиеся из окна, не видели ее румянец.

– Пойдем на пруд? – спросила меня девушка, на что я просто кивнул.

За руку или тем более под руку брать девушку не пришлось. Она пошла чуть впереди, тем самым помогая мне, ведь дороги к этому самому пруду я не знал.

– Опять твои сестры дразнятся! – не с укором, а скорее с обидой в голосе произнесла девушка, когда мы через несколько минут оказались возле пруда.

А ничего так, большой пруд, как озеро прямо. С одной стороны – луг, красивый, зеленый, а с другой – сосновый лес. Сказочное озеро.

– Я поговорю с ними, – кивнул я, не зная, что еще сказать.

– Да все равно не перестанут, дети еще, – хмыкнула девушка. – Сев, ты правда хочешь на фронт и идешь добровольно?

– А разве можно отказаться? – хмыкнул уже я.

– Ну, тебе ведь восемнадцать только в декабре, тебе же повестки не было, – удивилась девушка.

– Батя так сказал, – ответил я просто.

Зачем от нее скрывать то, что я не хочу ни на какой фронт, а просто так вышло.

– Ты что, боишься? – девушка спросила таким тоном, что мне не понравилось.

– Думаешь, никто не боится? Всем прямо былинные герои, так и рвутся на войну. Просто никто не понимает пока, что за война идет. Думают, легкая прогулка, развлечение… Я слыхал, немцы так прут, что хрен их остановишь, народу гибнет много.

На самом деле я об этом не знал, вообще считал, что потери явно преувеличены.

– Ну, не знаю, – пожала плечами девушка, – отец тоже собирался, но его не взяли из-за ноги.

Понятия не имею, о чем она, но говорила Алена так буднично, словно мне это давно известно.

– Раз не взяли, значит, так надо, – произнес я и махнул себе за спину, – там, виднее.

Мы сидели на траве и болтали ни о чем. Было ясно, что девушка общалась со мной так не в первый раз. Мне же сначала было неловко, словно с чужой девушкой сижу, а потом ничего, втянулся. Видно было, что этот Сева, кем сейчас был я, ей не безразличен. Может, даже и влюбилась деваха. А была она хорошенькой. Чуть полноватой, но ее это, в принципе, не портило. Волосы светлые, глаза… как небо.

«Черт, я чего, запал на нее, что ли? Она же мне в бабушки годится. Бр-р-р!»

Уже темнело, когда Алена попросила проводить ее домой. Накинул ей на плечи пиджак, что прихватил машинально из дома, и мы потопали назад в поселок. Куда идти, я не знал, конечно, но я посмел предложить ей руку, она с удовольствием оперлась на нее, и мы пошли. Как бы невзначай девушка слегка направляла меня, когда проходили тот или иной перекресток, поэтому к ее дому мы вышли быстро. Жила она в небольшом, явно своем, на одну семью доме. У калитки бегала собака, Аленка ее подозвала, и та, на удивление, подбежала не к ней, а ко мне. Прижалась к ноге, приветствуя.

– Вот всегда так! Как Жучка тебя видит, сразу ластится к тебе, как будто меня и нет, – фыркнула девушка.

– Значит, видит, что я не плохой человек, собаку не обманешь, – высказал я свои мысли. Точнее, от кого-то слышал еще в прежней жизни, вот и ввернул по случаю. Никогда не заводил животных, за ними же уход нужен, мне не до этого.

Собака, словно почуяв мой настрой, тут же как-то напряглась и отбежала в сторону. Аленка, взглянув на меня, собиралась что-то сказать, но, видимо, не решилась.

Что-то я расслабился, нахожусь не пойми где, на войну вон отправляют, а я тут с девчонкой гуляю. Валить надо отсюда, пока и правда на войну не уехал. А девчонка все же хорошенькая…

Домой (ну, не знаю, как назвать еще) я не вернулся. Задумавшись, озирался по сторонам, стоя посреди улицы, когда из кустов возле ближайшего забора выскочил один из парней, что также днем был в компании новобранцев у военкомата.

– Севка, ты чего, на войну собрался? – удивил он меня первым же вопросом.

– Ну, а как же… – замешкался я, не зная, что ему ответить.

– Гори оно все огнем, я не пойду! – жестко заметил парнишка.

Он был невысоким и тощим, лицо какое-то… хитрое, что ли…

– Так посадят же. Слышал, этот, Абрамыч, что ли, как говорил: «Кто не явится завтра, под трибунал пойдет»?

– Да нехай сажают, если найдут. Чего, думаешь, какого-то пацана будут специально искать, когда вокруг такая неразбериха? Ха! Пойдем со мной, ты ведь тоже не хочешь идти…

– Что-то стремно…

– Чего? – явно не понял меня парень.

– Страшно как-то, вдруг поймают. Я слыхал, кто уклоняется, могут и расстрелять даже.

– Да пусть поймают сначала! У меня тетка в Сибири живет, в тайге, хрен там кто найдет. Айда со мной. Прицепимся к поезду какому-нибудь – и баста!

– А давай! – кивнул я.

Ну ее, войну эту, не хочу я идти, мало ли, вдруг убьют. Что я, самый ярый коммунист? Три раза «ха»!

От дома Аленки мы потопали к станции, она тут рядом была, мы ее проходили с девушкой, а уже от нее дали деру по грунтовке, которая петляла параллельно железке. Ночь была светлой, идти было легко. Когда сзади послышался шум какого-то двигателя, не обратили внимания, а зря…

– Ты что же, стервец, делаешь? Сбежать решил? – Отец выдал мне по уху такую плюху, что я со всей дури полетел в придорожную канаву.

Что было с моим новым приятелем, я не видел. Нас догнали на машине, и одним из преследователей был батя этого тела.

– Вы что? – завопил я.

– Убью гада! – орал отец. – Ишь чего удумал, сбежать захотел! На фронт не хочешь? Не потерплю такого позора! Чтобы Молодцовы от врага бегали? Не бывало такого!

То, что этот самый батя меня забьет до смерти, я понял, к сожалению, слишком поздно. После нескольких ударов по голове ногами я вдруг понял, что не чую тела. Когда спустилась темнота и пропали звуки, я осознал себя в больнице.

– Ну как? Многих под дулом автомата на фронт забрали? Или, думаешь, так только в этом городке было? – Дед сидел рядом с моей койкой в больнице и смотрел издевательски, прищурив глаз.

– И что это было? – разлепил губы я. Во рту пересохло от всего увиденного.

Ты же сам не верил, говорил, что чушь я несу.

– Народ – как стадо, людей просто запугали, все боялись репрессий. Отцы гнали своих же детей на фронт, а если те не хотели, то их били и все равно отправляли. Люди запуганы были, если бы кого спросили, хочет ли он умереть за Совок, думаете, он бы согласился? Чушь и вранье! А немцы… Немцы – цивилизованный народ, у них такого точно не было бы!

– Значит, этот цивилизованный народ просто так к нам пришел, просто чтобы помочь людям? Дурак ты! Не хотели идти защищать Родину только молодые да глупые, не понимающие, к чему такая война приведет. Но они быстро кончились. Основная часть граждан все же была умнее, люди понимали, что при немце жизни не будет.

– Конечно, сами-то колхознички никогда ничего не могут сделать, вот и пришли европейцы помочь. Вы и такие, как вы, всю жизнь терпели, наш народ давно уже называют терпилой. Что бы с нами ни делали, только молчим и терпим. Сколько уже можно? В Европе наконец созрели и решили нам помочь, а вы их убивать пошли. Нужно было старых коммуняк из Кремля выгнать, немцы бы помогли, вот бы жизнь тогда была…

– Не убивали, значит, немцы никого, мир несли? Страну хотели нам построить? Ну, иди тогда, сам погляди, раз не веришь, что это за цивилизованные люди были, какую жизнь они нам несли…