Loe raamatut: «Урал – быстра река. Роман»

Font:

Фотография на обложке – из семейного архива автора литературной обработки Валерия Николаевича Кузнецова

ISBN 978-5-4483-9933-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Казачий роман-реквием Ивана Веневцева

Этот роман (авторское название «Михаил Веренцов») о «неизвестной» во многом Гражданской войне на землях Оренбургского казачьего войска идёт к читателю около семи десятилетий. Судьба его рукописи, созданной за колючей проволокой Карагандинского исправительно-трудового лагеря, напоминает судьбу самого казачества, обречённого на физическое и духовное уничтожение как народный уклад и образ жизни, как народная вселенная.

Через семь десятилетий после Великого по народным страданиям Октябрьского переворота мы начали эпически вглядываться в кромешную тьму братоубийственной катастрофы. Свою правду о ней в нашей стране говорили лишь победители, хотя подлинные победители в гражданских войнах чаще всего остаются за непроницаемым занавесом истории.

После завершения Гражданской войны в России лукавые или безбожно-простодушные идеологи победившей стороны начали канонизацию, освящение классового видения её хода и её итогов. Всё, что отходило от канонов, попадало в разряд «антисоветчины» или «политически незрелого». Только гению Шолохова удалось – и это можно назвать чудом – показать невозможную по тем временам трагическую правду личности и истории.

Недостаточно было уничтожить противника как боевую силу, надо было на протяжении десятков лет добивать память о нём исторической полуправдой, которая хуже всякой лжи.

«Добрая слава лежит, а худая бежит», – говорят в народе. Всею мощью своего идеологического аппарата государство помогало распространяться худой славе белого движения, неизбежной в глобальном противостоянии, оставляя «лежать» в спецхранах чистоту помыслов и жертвенность белых патриотов.

Можно только предположить, что испытывали при этом оставшиеся в живых представители оболганных поколений. Обжёгшие их события на землях Оренбургского казачьего войска по своим масштабам и напряжению, военным и политическим последствиям были ничуть не меньше событий на Дону. Единственное, что могло примирить их с жестоким временем, это правда о них самих, воздающая по заслугам каждому – как отпущение грехов, заслуженных и незаслуженных. Оскорблённость массированной ложью, ответственность перед павшими братьями – вот что могло подвигнуть участника братоубийственной войны, каким был старший урядник Иван Степанович Веневцев, на отчаянный труд: создание романа-свидетельства, романа-хроники о пережитой трагедии.

Всякой письменной истории предшествует история устная. Народ творит фольклор, давая времени свою, единственно верную оценку. Если устные рассказы очевидца или участника поразивших его событий талантливы, а содержание его «бывальщин» отвечает общественным запросам, тогда рассказанное становится фактом общественного сознания, а многократно проверенные на слушателях рассказы о пережитом складываются в главки и главы народного романа. Здесь должны вспомниться традиции русского летописания, которое всегда было не от честолюбивого умения, а от гражданской боли. «Мёртвый ничего не скажет, а за него спросится».

У Ивана Веневцева был острый глаз и большое сердце. Не приходится говорить о его относительно счастливой звезде – не убили его ни пуля, ни штык в Гражданской, ни революционный, скорый суд победителей, ни «чёрные дыры» тюрем и лагерей. И если служители неволи не создавали ему особых условий для писательской работы, то – и это тоже чудо – не мешали заниматься делом, лагерным режимом не предусмотренным. Об этом с благодарностью (жестоко было бы гадать, насколько она искренна) вспоминает автор романа, перечисляя поимённо невольных помощников.

Так и скажешь: многим грезилось, а одному сбылось. У Ивана Веневцева, автора единственной книги, был не только личный опыт «посетившего мир в его минуты роковые», его неотступно понуждал трагический опыт поколения, по сути, целиком взятого Молохом двух Мировых и Гражданской войн. Он писал языком и жизненными представлениями этого поколения, на котором насильственно оборвалась связь времён.

Что же за произведение создал в столь неподходящих условиях родовой казак, дутовец, советский бухгалтер и заключённый Иван Веневцев? Его автобиографический роман – это история детства, отрочества и юности казачьего сына Михаила Веренцова, которому уготовано было появиться на свет накануне кровавого, полыхающего апокалиптическими огнями столетия. На юности главного героя – багровые отсветы братоубийственной бойни, прямым участником и жертвой которой он оказался.

Оренбургский казак Иван Степанович Веневцев родился в посёлке Благословенском станицы Оренбургской (современное село Благословенка Оренбургского района Оренбургской области) в 1896 году, месяц и день рождения пока неизвестны. Отец его Степан Антонович Веневцев девять лет служил атаманом посёлка. В отличие от старшего брата Василия (в романе – Дмитрий) Иван Веневцев не успел поступить в юнкерское училище, как мечталось, хотя и напряжённо готовился к экзаменам – помешала Гражданская война. Выбор Ивана – нравственный и сословный – прямо зависел от выбора по-юношески любимого им старшего брата. Как и Василий, Иван вступил в войско атамана Дутова, прошёл с ним крестные муки Голодного похода.

После разгрома белой армии старшего урядника Ивана Веневцева осудили на два года тюрьмы. Этот свой первый срок отсидел он в г. Новониколаевске (с 1925 г. – Новосибирск), и в 1921 году вернулся домой, в сожжённую и разорённую станицу. Следуя жизненной канве, событиями этого времени заканчивается (а начинается кануном Первой мировой войны) автобиографический роман.

Но для автора романа крестный путь продолжился. Вот некоторые «узлы» его жизни. 1926 год. Курсы бухгалтеров в Оренбурге. Работа по специальности в первом ауле совхоза «Караванный». 1929 – очередной смутный год: коллективизация. Чудом избежал нового ареста: ОГПУ «подчищало» белоказаков, освобождённых по амнистии (гарантии безопасности, данной командующим Восточным и Туркестанским фронтами Михаилом Фрунзе противникам Советской власти, добровольно сложившим оружие). Уехал в Среднюю Азию. Переходил из одной организации в другую. Сменил фамилию на Ковалёв, чувствуя пристальную опеку чекистов.

Между тем, из Благословенского доходили плохие вести: там голод. Спасаясь от голодной смерти, жена с его матерью, двумя дочерями и сыном уехали в Коканд.

Жена устроилась рабочей на завод безалкогольных напитков. Жили впроголодь, но сын Сергей окончил механический техникум. Иван Степанович помогал семье, как мог, «оберегая» её от себя. И всё-таки в сорок первом не уберёгся сам. Арест, лагерь, теперь под Карагандой. Его сын Сергей Иванович Веневцев в том же году пошёл на фронт, чтобы в сорок шестом в звании майора и с боевыми наградами вернуться «домой», в Коканд.

Второй раз в местах лишения свободы Иван Веневцев находился с октября 1941 года. Но только в феврале 1943-го, как свидетельствует архивный документ, осуждён Особым Совещанием НКВД за антисоветскую агитацию без указания статьи (!) сроком на десять лет. То есть его на полтора года лишили свободы без приговора даже того закрытого заседания «тройки», которая с 1934 по 1953 годы заменяла суд.

Резкий штрих времени. В архивной карточке Карлага МВД, заведённой на И. С. Веневцева-Ковалёва, нет данных о его первой судимости, но годом рождения назван 1900-й. Сдаётся, одно зависело от другого. Не удайся Веневцеву «омолодить» себя, чтобы к началу Гражданской ходить в казачьих малолетках (17—19 лет – до принятия присяги), вряд ли мы читали бы сейчас его свидетельство об этой войне – кровь людская в 20-м веке, что водица…

Мы не знаем, как пришла Ивану Веневцеву идея написания романа. По рассказам сына, «он был живым, эрудированным. Это был настоящий казак!.. Отлично играл на гармошке, пожалуй, лучше всех в станице. Дома в зимнее время… читал вслух для всех. В доме были настольные книги: Библия, «Война и мир», «Тарас Бульба», «Тихий Дон»… Книги отец приносил из станичной библиотеки (была такая при школе), привозил из города. Организовал в станице драмкружок. В основном ставили спектакли из комедийных произведений Гоголя. Всё это в зимнее время, когда не было полевых работ. Сам и режиссёр, и артист… Клуба не было, все спектакли проводили в школе, в воскресные дни. Народу набивалось «под завязку», хохот стоял такой, что слышно было на улице…

Ни с кем никогда не ссорился. Его уважали и называли только по имени и отчеству. И вообще, в станице наша фамилия пользовалась авторитетом, и не только мы, а все три ветви Веневцевых, которые приехали из станицы Городище… Я лично его уважал и никогда не называл на «ты», только «вы». Когда он скитался по Средней Азии, не имея возможности долго находиться на одном месте.., мы с ним иногда встречались. У нас в разговоре были только шутки и смех. Он не унывал, был весёлым».

Может, как раз здесь и разгадка чуда создания романа. У его автора был народный характер, из тех, что в огне не горят и в воде не тонут. Словно великий романист движет рукой казачьего сына Сергея Ивановича – пишет о смехе и шутках отца, но какие душевные запасы нужно иметь для этого смеха и этих шуток!

Да, наверное только такая личность и могла решиться на труд неведомый и неподъёмный, невозможный труд. Думаю, что для казака Ивана Веневцева это была форма сопротивления. К этому подвигает даже нечаянная метафора – перевод немецкого слова «Kraft» – сила. Именно на серо-жёлтых «железных» листах крафт-бумаги, нарезанных из мешков для цемента, писался роман о казачьем мире и казачьей войне, начатый и законченный в лагерной неволе в 1945—1947 годах. Рукопись хранится в домашнем архиве внука автора по материнской линии Сергея Федоровича Попова – активнейшего участника подготовки романа к изданию.

Документальную основу романа нечаянно подтвердила архивная находка оренбургского историка Владимира Геннадьевича Семёнова. Он нашёл дело Василия Веневцева, рождения 1882 года, послужившего прототипом старшего брата главного героя – Дмитрия. Последняя запись службы: «В 20 Оренбургском казачьем полку, младший офицер (10. 1918). Гибель брата Иван Веневцев кровью сердца напишет в романе…

В сорок шестом сын получил письмо из Караганды: «Приезжай, забери рукопись…». Сергей Иванович смог приехать только в сорок седьмом. Отец был уже расконвоирован. Он передал сыну вторую, восстановленную по памяти рукопись – первую в зоне украли. Сергей Иванович отвёз её в Коканд, перепечатал, чтобы показать в Москве, в Союзе писателей. Но рецензировавший рукопись литературный консультант предостерёг его: «Она (рукопись. – В.К.) несвоевременна, с ней наживёшь много неприятностей!» Гражданская война в умах продолжалась.

В пятидесятом Сергей Иванович решается написать Шолохову. Великий писатель ответил: «Ознакомиться с рукописью Вашего отца, к сожалению, не могу, т.к. загружен работой».

В пятьдесят первом Иван Веневцев вышел из лагерной зоны, но не из сферы внимания «вдумчивых биографов» МВД. Его оставили «на поселении» неподалёку, в посёлке Долинка. В последующие годы Иван Степанович пытался переделывать роман, убирая из него острые места, видимо, поздним страхом испугавшись за детей. Дописал страницы отступления – исхода казачьего войска в Китай.

Президиум Ферганского областного суда 9 сентября 1960 года пересмотрел дело по обвинению Веневцева Ивана Степановича. Можно лишь попытаться представить, какой музыкой освобождения прозвучали для него машинописные строки судебной справки: «Постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 10 марта 1943 года отменено и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления. Веневцев И. С. реабилитирован».

Эта справка пришла ко мне из Караганды от известного журналиста и писателя Валерия Михайловича Могильницкого. На него вывела оренбургская журналистка Татьяна Максимовна Денисова. По моей просьбе Валерий Михайлович выехал в Долинку, в местный музей памяти жертв политических репрессий. Директор музея Светлана Климентьевна Байнова загорелась темой, вызвала старшего научного работника Марину Клышникову, которая в своё время, заинтересованная личностью Ивана Веневцева, провела опросы теперь уже бывших поселенцев о жизни необыкновенного собрата по судьбе. По её сведениям, после выхода из лагерной зоны Иван Веневцев работал на правах вольнонаёмного старшим бухгалтером, счетоводом-ревизором в Карлаге, а после ликвидации лагеря в 1965 году – старшим рабочим склада совхоза «Карагандинский», рабочим, сторожем стройуправления №3 треста «Карагандажилстрой», гардеробщиком комендантского отделения Карагандинской высшей школы МВД СССР.

Из фондов музея Светлана Климентьевна принесла копии справок УВД Казахской ССР, областных судов, трудовой книжки Ивана Веневцева. Удалось восстановить адрес дома, где он жил: улица Садовая, 15, квартира 6. Вместе с директором Валерий Михайлович поехал по этому адресу. Их встретил огромный высоты раскидистый клён в палисаднике бывшего барака. Новый хозяин дома водитель Борис Исупов рассказал, что клён этот посадил Веневцев, а саженец привёз из опытного сада Карлага. Какая пронзительная метафора казахстанского существования заключённого! Клён этот – неистребимо-живучее дерево, единственное украшенье казачьих станиц, посажен в тоске по родине, а вышел этот символ жизни из угрюмых недр Карлага!

В 1975 году Иван Веневцев скончался, так и не повидавшись с родиной.

Его сын Сергей Иванович – к тому времени он жил в Выборге – свёл отцовские рукописи в одну и опять предлагал казачью летопись «литературным часовым» – в журнале «Нева», Союзе писателей РСФСР. Ответы по духу времени были спокойнее, но заканчивались отказом – рукопись требовала литературной доработки. Так в своих поисках он добрался до родины, до места действия романа, до Оренбургской организации Союза писателей России. Вернулся на родину и возвращается к землякам-читателям и труд его отца – эпический документ из кровавого архива Гражданской войны. Действительно, «рукописи не горят».

Какова же художественная ценность этих картин национального апокалипсиса, увиденных глазами «простого» казака, переданных языком литературного дилетанта – интеллигента в первом поколении, одарённого от природы? Если идти по пути аналогий с Великой Отечественной войной, с её художественной «окопной правдой», то летопись Ивана Веневцева можно назвать «правдой с высоты казачьего седла», а его прозу – народным сентиментальным романом, где все действующие лица и, прежде всего, главный герой Михаил Веренцов, носят родовые черты их создателя – рассказчика из народа.

Именно этим обусловлен народный, сильный, выразительный язык персонажей из среды, генетически общей с автором, и именно поэтому чаще всего был обеднён, грешил канцеляризмами язык персонажей из другого, «светского» мира, как и язык авторских размышлений, характеристик, выводов. По этой же причине произвольна, стихийна композиция произведения.

Нельзя ни на минуту забывать, что роман создавался под вышками часовых: над ухом автора, одетого в робу зэка, жарко дышало время, живущее по законам Гражданской войны. Отсюда понятней изобразительные удачи первой части романа, повествующей о детстве и ранней юности действующих лиц, и нервный, фрагментарный, уходящий зачастую в газетный документализм характер второй части с кровавым абсурдом братоубийственной бойни.

Роман – свидетельство непосредственного участника событий приоткрывает тщательно замолчанную, неизвестную до 90-х годов минувшего века – времени газетной публикации первой части романа революционную тайну тех дней. Позднейшие оренбургские исторические хроники настаивают на том, что «особую роль в разрастании гражданской войны сыграл налёт в ночь с 3 на 4 апреля (1918 года – В.К.) белоказаков на спящий Оренбург. Ворвавшиеся в город учинили зверскую резню. Было жестоко зарублено 129 человек, в их числе старики, женщины и дети. Обстановка в Оренбурге накалилась до предела, рабочих охватила ненависть к тем, кто совершил злодеяние. Было возможно, что она распространится на всех казаков, тем более что в городе уже были случаи самосудов по отношению к ним».

Главный вопрос: что вызвало столь жестокий характер налёта казаков – профессиональных защитников Отечества, а не наёмных убийц? Ответ дан в первой части романа: «отворило кровь» провокационное разрушение, видимо, в феврале – марте 1918-го державного символа казачьего войска – конной статуи вооружённого казака на Форштадской площади Оренбурга. Иезуитский расчёт оказался точным: кровь «закипела в жилах» казаков-стариков, казаков – героев Первой мировой – их было немало – при виде такого кощунства в святая святых казачьей воинской славы – у Знамённой войсковой избы. В этот драматичный ряд становилась и первая живая жертва новой власти – бессудный расстрел на 18-ом разъезде арестованного на станции Платовка возращавшегося с фронта престарелого казачьего генерал-майора П. В. Хлебникова. Автор воспоминаний – исследования «Оренбургское казачье войско в борьбе с большевиками. 1917—1918 годы» И. Г. Акулинин, помощник войскового атамана, командир II и I казачьих корпусов в 1918—1919 годах писал: «Заняв Оренбург (31 января 1918 года. – В.К.) и утвердившись на территории Оренбургского войска, большевики сразу показали себя казакам.

Всюду – в городах и станицах – начались кровавые расправы, грабежи и разбой. Несколько станиц было сожжено дотла; миллионы пудов хлеба вывезены или уничтожены; тысячи голов лошадей и скота угнаны или зарезаны на местах; масса имущества разграблена. Все станицы и посёлки, независимо от того, принимали участие в борьбе против большевиков или оставались нейтральными, заплатили денежные контрибуции и затем были обложены громадными налогами. Большевики всех казаков без разбора совершенно искренно считали врагами советской власти и потому ни с кем не церемонились. Много офицеров, чиновников, казаков и даже казачек было расстреляно; ещё больше посажено в тюрьму. Особенно свирепствовали большевики в самом городе Оренбурге.

Такие мероприятия со стороны большевиков быстро отрезвили не только казаков-стариков, но и казаков-фронтовиков и заставили их взяться за оружие».

В этой связи вспоминается разговор со старейшим научным сотрудником Оренбургского областного краеведческого музея Сергеем Александровичем Поповым (1905—1986) в семидесятых годах: он рассказывал, что из себя представлял Оренбург – город армейских военных, казаков, купцов и ремесленников в 20-х годах прошлого века. После Гражданской войны и революционных чисток город был настолько обезлюжен, что новоприехавшим сюда приходилось выбирать для жительства не дома даже, а улицы с несколькими заселёнными подряд домами – по соображениям безопасности…

Надо думать, главной болью для автора, органически не способного на лукавство, была невозможность озвученного объективного взгляда на страшные годины русской истории. Кто знает, сколько бесценных эпизодов и оценок выкинуто им при многочисленных переделках рукописи! Писать сусальные картинки в духе кинофильма «Кубанские казаки» автору не позволила бы кровь старшего брата и всего его «потерянного поколения», изображать же пережитую действительность без внутреннего цензора было самоубийством.

Литературная обработка многострадальной рукописи не должна была «навредить» ни автору, ни изображаемому времени. Поэтому оставлено, по сути, без вмешательства всё художественно самобытное, всё, что можно отнести к авторским достижениям. Важно было не исказить исторических акцентов авторского текста, чтобы и в частностях они соответствовали «гласу народному – гласу Божьему». Предприняты попытки бережной реставрации, освобождения от издержек стиля, дан как бы «перевод» неудачных мест, стилистически приближающий автора к самому себе – лучшему.

Особое слово о сыне автора романа Сергее Ивановиче Веневцеве (1916—2003) и его внуке по материнской линии Сергее Фёдоровиче Попове – творческих душеприказчиках писателя, чьими заботами рукопись романа не только не затерялась на перекрёстках времён, но обрела «второе рождение», получила прописку в оренбургской прозе – первая часть романа под названием «Рубеж» опубликована в газете «Оренбургский казачий вестник» за 1993 год. Не чуждые литературного творчества, они во многом помогли прояснить детали казачьего быта, говора, ушедших в историю.

Перед публикацией в газете «Оренбургский казачий вестник» мы поместили в областной газете «Оренбуржье» отрывок из романа с биографией автора. Вот что писал по этому поводу 21 декабря 1992 года Сергей Иванович: «Получил сегодня Ваше большое письмо с газетами „Оренбуржье“. Очень Вам, до глубины души, благодарен. Спасибо огромное. Лёд тронулся, слава Богу, почти через 50 лет! Не утерпел, открыл конверт на почте, но читать не мог. Слёзы радости и обиды за казачество застилали глаза. И сожаления о том, что отец не дожил до этой счастливой минуты. Минуты, когда благодаря Вам,.. его строки романа, написанные за колючей проволокой, увидели свет и их увидят в первую очередь милые сердцу уральцы – оренбуржцы – станичники – благословенцы…»

Накануне столетия Октябрьского переворота (И. В. Сталин) с его космическими светотенями было бы исторической безответственностью держать под спудом такой документ при всех его художественных несовершенствах. Слишком мало объективных свидетельств из её драматичных страниц – истории сопротивления Оренбургского казачьего войска оставила эпоха самоуничтожения великого народа, слишком дорога здесь каждая живая деталь, чтобы поступиться «самодельным» романом Ивана Веневцева – единственным в своём роде произведением, сбережённым временем, – если не в назиданье, то хотя бы в раздумье потомкам.

Валерий Кузнецов 1 ноября 1995 – 2016 гг.