Даже не остановившись, чтобы посмотреть, что случилось с лодкой, я бросился прямо к кливеру. Он хлопал и рвался, то наполняясь ветром, то пустея. Напрягая всю свою силу, я с трудом поставил его на место. Я сделал все, что мог. Я тянул шкот[50] до тех пор, пока не содрал всей кожи с пальцев, а пока я тянул, бом-кливер и стаксель оторвались и грохнулись в море. Но я продолжал тянуть, закрепляя двумя оборотами все, что удавалось вытянуть. Затем парус пошел легче, и в это время Волк Ларсен оказался около меня и стал натягивать его один, а я был занят уборкой освобождавшегося каната.
– Торопитесь, – скомандовал он. – А потом идите сюда.
Я последовал за ним и заметил, что, несмотря на разрушение, у нас сохранился некоторый порядок. «Призрак» лег в дрейф. Он все еще подчинялся своему капитану и мог еще бороться. Хотя почти все паруса были сорваны, кливер и спущенный грот уцелели и помогали шхуне держаться носом к разъяренным волнам.
Я стал искать глазами лодку, пока Волк Ларсен приводил в порядок тали, и увидел ее на вершине большой волны, футах в двадцати от нас, в стороне, защищенной от напора ветра нашим кораблем. Волк Ларсен так правильно рассчитал, что «Призрак» подошел прямо к ней по ветру, и оставалось только прикрепить тали к обоим концам лодки и поднять ее на палубу. Но сделать это было не так легко, как написать.
На носу лодки сидел Керфут, у руля – Уфти-Уфти и Келли посередине. По мере того как мы подходили ближе, лодка каждый раз поднималась на волне, когда мы опускались в промежуток между волнами, и я не раз видел над собой головы трех человек, перегнувшихся через борт и смотревших на меня сверху. В следующий момент поднимались и взлетали вверх мы, а они ниспадали куда-то глубоко в бездну. Всякий раз казалось невероятным, чтобы при таком взлете маленькая скорлупка могла уцелеть и не разбилась о «Призрак».
Но как раз в нужный момент я бросил канат Уфти-Уфти, а Волк Ларсен – Керфуту. Тали были благополучно закреплены, и все трое, ловко выждав момент, одновременно перепрыгнули на шхуну. «Призрак» поднялся одним бортом из воды, лодку тесно прижало к его борту, и, прежде чем вернулась волна, мы втянули лодку через борт и положили ее вверх дном на палубе. Я заметил, что кровь лилась из левой руки Керфута. Его средний палец на левой руке был размозжен, но он, не подавая виду, что ему больно, одной правой рукой помогал укрепить лодку на месте.
– Поверни кливер, Уфти, – приказал Волк Ларсен, как только мы покончили с лодкой. – Келли, марш на нос и отдай грот! Керфут, идите на бак и посмотрите, что сталось там с поваром. Мистер Ван-Вейден, полезайте опять наверх и отрежьте все лишние лохмотья.
Отдав приказания, он прыжком тигра бросился к штурвалу. Пока я возился со снастями, «Призрак» медленно вышел из дрейфа. На этот раз волнение было слишком сильно, мы не могли идти по ветру: у нас не было парусов. Я сидел на рее, прижатый к снастям всей силой ветра, так что не мог упасть. «Призрак» качало, как скорлупку, и его мачты часто ложились почти параллельно волнам. Глядя на палубу, я теперь смотрел уже не вниз, а почти под прямым углом к перпендикуляру, опущенному на поверхность корабля. Но, в сущности, я видел не палубу, а то место, где она должна была находиться, так как все кругом было залито потоком воды. Я видел только, как из воды вырастали две мачты, и больше ничего. Часто судно почти исчезало под волнами. Поворачиваясь все больше и избегая бокового ветра, «Призрак» наконец выпрямился и поднял свою палубу на поверхность океана, точно кит свою спину.
Затем мы помчались по бушующему морю, а я продолжал цепляться за рею, как муха, и искать глазами остальные лодки. Через полчаса я увидел вторую лодку, перевернувшуюся вверх дном; за нее отчаянно цеплялись Джок Хорнер, толстый Луис и Джонсон. На этот раз мне уже не пришлось спускаться вниз. Волку Ларсену удалось благополучно лечь в дрейф. Как и в прошлый раз, мы понеслись по воле волн навстречу лодке. Тали были снова закреплены, людям бросили концы, по которым они взобрались к нам, как обезьяны. Лодка сильно пострадала, ударившись о борт корабля, но ее втянули на палубу, так как она все-таки могла быть исправлена.
Снова «Призрак» понесся, гонимый штормом, и на этот раз так зарылся в воду, что мне одно мгновение казалось, что он больше не вынырнет на поверхность. Заливало даже штурвал, который был по пояс человеку. В такие минуты я странным образом чувствовал себя наедине с Богом, как бы наблюдая вместе с ним весь этот хаос, порожденный его же гневом. Но затем штурвал опять появлялся, показывались широкие плечи Волка Ларсена и его руки, хватавшиеся за спицы и направлявшие шхуну по курсу его воли. Он стоял на посту, как земной Бог, властвуя над бурей и рассекая волны, чтобы достигнуть цели. Но какое чудо! Чудо из чудес!.. Крохотные люди – и вдруг осмеливаются жить, дышать и направлять через бешеную свистопляску стихии утлую скорлупку из дерева и холста.
Как и раньше, «Призрак» вдруг вынырнул из волн, палуба опять показалась над водной поверхностью, и мы помчались дальше по ветру, это было в половине шестого, и через полчаса, когда остатки дневного света почти померкли в мутной и яростной полумгле, я увидел третью лодку. Она тоже плыла килем вверх, и никаких признаков ее команды около нее не было. Волк Ларсен повторил прежний маневр, но на этот раз он ошибся футов на сорок, и лодка оказалась за кормой «Призрака».
– Лодка номер четыре! – прочел Уфти-Уфти в ту секунду, когда лодка на мгновение вынырнула из пены и опять исчезла.
Это была лодка Гендерсона, и вместе с ним на ней погибли Холиок и Вильямс, один из опытных матросов. Их гибель была несомненна, но сама лодка была цела, и Волк Ларсен сделал отчаянное усилие, чтобы вытащить ее из воды. Я спустился на палубу и заметил, что Хорнер и Керфут тщетно протестовали против этой попытки.
– Клянусь честью, я не допущу, чтобы даже самая ужасная буря отняла у меня лодку! – заорал Волк Ларсен, и хотя мы стояли около него, его голос слышался слабо и невнятно, точно отдаленный от нас громадным пространством.
– Мистер Ван-Вейден! – кричал он, а до меня донесся слабый шепот. – Стойте у кливера с Джонсоном и Уфти! Остальные на корму и к гроту! Поворачивайтесь! Или я вас мигом спроважу на тот свет! Поняли?
И когда он решительным движением повернул штурвал, так что нос «Призрака» подскочил кверху, охотникам не оставалось ничего другого, как послушаться и принять участие в его рискованном предприятии. Как велика была опасность, я понял уже по одному тому, что я снова был совершенно затоплен ревущей волной и едва успел ухватиться за поручни у фок-мачты. Мои пальцы вдруг оторвало от поручней, и волна смыла меня через борт и бросила в море. Я не умел плавать. Но прежде чем я успел погрузиться, меня выбросило обратно на палубу. Сильная рука подхватила меня, и когда наконец «Призрак» вынырнул из воды, я узнал, что моим спасителем был Джонсон. Я заметил, что он тревожно оглядывается кругом, и понял, что Келли, который недавно проходил вдоль судна на бак, смыт волной.
И на этот раз не поймав лодки, Волк Ларсен не мог уже повторить прежний маневр, так как нас отнесло в сторону. Он изобрел новый прием. Мчась по ветру со всем, что еще оставалось на штирборте[51], он повернул судно и поставил его так, чтобы поймать шлюпку.
– Ловко! – крикнул мне в ухо Джонсон, когда мы пошли через соответствующее повороту очередное наводнение, и я понял, что его замечание относилось не столько к искусству Волка Ларсена, сколько к самой шхуне и ее подвижности.
Однако теперь было так темно, что разглядеть лодку было невозможно. Но Волк Ларсен шел по взятому им курсу, несмотря на бешеный разгул стихии, как бы движимый никогда не обманывавшим его инстинктом. На этот раз, хоть нас все время и заливало водой, мы все-таки поплыли прямо на перевернутую лодку и сильно помяли ее, когда втаскивали на борт.
Затем последовали часы ужасной работы, в которой должны были принять участие все находившиеся на шхуне: двое охотников, трое матросов, Волк Ларсен и я. Мы последовательно взяли рифы у кливера и грота. При небольшой парусности наша палуба была теперь сравнительно свободна от воды, и «Призрак» мчался и нырял среди гребней волн, как пробка. Я с самого начала ободрал себе кожу на пальцах и теперь работал буквально со слезами от острой боли. Когда все было выполнено, я разрыдался, как женщина, и свалился на палубу в полном изнеможении.
Тем временем вытащили из закоулка у бака Томаса Магриджа, мокрого как мышь, – он забился туда от страха. Я видел, как его протащили на корму, и тут же, к удивлению своему, заметил, что кухня исчезла. Там, где она помещалась, теперь на палубе было пустое место.
Мы все собрались в кают-компании, включая и матросов, и пока кипятился кофе на маленькой печке, пили виски и грызли сухари. Никогда в жизни я не ел с таким наслаждением. И никогда еще горячий кофе не казался мне таким вкусным. «Призрак» так кидало и бросало, что даже привычным матросам было не под силу ходить, не придерживаясь за что-нибудь, и как только раздавался крик: «Берегись, волна!» – всех нас отбрасывало к одной из стен каюты – стене, принимавшей горизонтальное положение.
– К черту вахтенного! – воскликнул Волк Ларсен, когда мы наелись и напились досыта. – На палубе делать нечего! Если даже кому-нибудь и придет охота налететь на нас, то мы все равно свернуть не сможем. Итак, вся команда спать!
Матросы пробрались на бак, погасив по пути бортовые огни, а двое охотников остались спать в каюте, так как было опасно открывать люк в помещение на корме. Мы с Волком Ларсеном отрезали у Керфута размозженный палец и зашили рану. Магридж, которому все это время приходилось варить, подавать кофе и поддерживать огонь, жаловался на боль в груди и клялся, что у него переломаны ребра. При исследовании выяснилось, что у него было сломано четыре ребра. Но лечение его было отложено до следующего дня, главным образом, потому, что я ничего не знал о переломах ребер и должен был об этом прочитать в учебнике.
– Думаю, что за разбитую лодку не стоило жертвовать жизнью Келли, – сказал я Волку Ларсену.
– Но и Келли не многого стоил, – ответил капитан. – Спокойной ночи!
После всего, что произошло, страдая от невыносимой боли в пальцах, тревожась за судьбу трех лодок, пропавших в океане, я думал, что не усну ни на минуту. Но оказалось, что мои глаза сомкнулись тотчас же, как только голова прикоснулась к подушке, и в полном изнеможении я проспал всю ночь, в то время как одинокий и никем не управляемый «Призрак» пробивал себе дорогу через бушующий океан.
Глава XVIII
На следующий день, пока буря на время затихла, Волк Ларсен и я занялись хирургией и лечили Магриджа. Когда же буря разразилась вновь, Волк Ларсен стал крейсировать взад и вперед по той части океана, где мы были застигнуты ураганом, держась западного направления. Лодки тем временем чинились, и на них ставились новые паруса. Мы встречали по пути много других промысловых шхун, которые тоже искали свои потерянные лодки и иногда подходили к нам. Многие из них подобрали лодки и экипажи, им не принадлежавшие. Большая часть лодок находилась к западу от нас. Они были рассеяны на большом пространстве и, как только наступила буря, бросились искать спасения на первой ближайшей шхуне.
Две наши лодки мы сняли с «Сиско» вместе с экипажем, а на другой шхуне, «Сан-Диего», мы нашли, к великой радости Волка Ларсена, а к моему горю, Смока с Нильсоном и Лича. К концу пятого дня выяснилось, что мы потеряли четырех человек, а именно: Гендерсона, Холиока, Вильямса и Келли, и могли возобновить охоту.
Следуя за стадом котиков на север, мы стали встречать опасные морские туманы. День за днем лодки, едва только их спускали, поглощались туманом, прежде чем успевали коснуться воды; на судне непрерывно гудела сирена, и каждые четверть часа стреляли из судовой пушки. Лодки постоянно то терялись, то снова находились. Было обычаем, чтобы люди в туманные дни охотились под прикрытием первой попавшейся шхуны, которая потом возвращала их владельцам. Но Волк Ларсен, как это и можно было ожидать, недосчитываясь одной лодки, заменил ее чужой и заставил экипаж ее охотиться для «Призрака», не позволив им вернуться на свою шхуну, когда она поравнялась с нами. Я помню, как он заставил охотника и его двух сподручных, приставив ружье к груди охотника, спрятаться в каюту, в то время как их шхуна проходила рядом и подавала сигналы, спрашивая о своих пропавших матросах.
Томас Магридж, так странно и настойчиво цеплявшийся за жизнь, уже ковылял по судну и исполнял двойные обязанности – повара и каютного юнги. Джонсон и Лич были более измучены и разбиты, чем когда-либо, и предчувствовали, что конец их наступит с концом охоты. Остальная часть команды жила собачьей жизнью и работала, как собаки, у своего безжалостного хозяина. Что касается отношений между Волком Ларсеном и мною, то они были сравнительно хороши. Тем не менее я никак не мог отделаться от мысли, что убить его составляет мой долг. Он очаровывал меня чем-то, и в то же время я безгранично боялся его. Мне трудно было представить его на смертном одре: в нем было что-то вечно юное, не позволявшее верить в его смерть. Он представлялся мне вечно живущим и вечно властвующим, борющимся, мучащим других и в то же время остающимся невредимым.
Когда мы входили в самую середину стада, то одним из его любимых развлечений было самому отправляться на охоту, причем он делал это в самую бурную погоду, когда даже спускать лодки было невозможно, и выходил с двумя гребцами и рулевым; будучи отличным стрелком, он привозил много шкурок, добытых им при самых невозможных условиях. Казалось, что рисковать жизнью и бороться с сильным противником для него так же необходимо, как дышать.
Я делал большие успехи в морском деле. Однажды в ясный день – что было теперь очень редко – я получил большое удовлетворение, самостоятельно управляя «Призраком» и подбирая лодки. Волк Ларсен лежал с обычным припадком головной боли, а я стоял у штурвала с утра до вечера, рыская по океану за последней лодкой, которую я затем благополучно и подобрал, – как перед этим пять других, – без особых указаний или советов капитана. Со штормами мы теперь встречались постоянно: море в этих местах было всегда неспокойно. В середине июня мы были настигнуты тайфуном[52]; он остался навсегда памятным для меня, так как был причиной важной перемены в моей жизни. Должно быть, мы попали в самый центр этого шторма, и Волку Ларсену едва удалось выскочить из него на юг, сперва под двойными рифами, а под конец с голыми мачтами. Никогда раньше я не представлял себе моря таким величественным. Все, что я видел прежде, казалось мне в сравнении с тайфуном легкой зыбью. От гребня до гребня было не менее полумили расстояния, и я сам видел, как волны поднимались выше мачт. Буря была так сильна, что даже сам Волк Ларсен не смел лечь в дреф, хотя его и уносило на юг все дальше и дальше от котиков.
Мы уже были на пути тихоокеанских пароходов, когда тайфун вдруг затих, и тут, к великому удивлению охотников, мы вдруг оказались среди массы котиков – среди второго стада, чего-то вроде арьергарда[53], как мне объяснили. Охотники считали это большой и редкой удачей для данного места. Раздалась команда: «Лодки на воду!» – и целый день затем слышалась ружейная пальба и шло безжалостное избиение животных.
Как раз в этот день ко мне подошел Лич. Я только что закончил прием шкурок с последней лодки, когда он в темноте приблизился ко мне и прошептал:
– Можете ли вы мне сказать, мистер Ван-Вейден, как далеко мы от берега и какова широта и долгота Иокогамы?
Сердце радостно забилось во мне, потому что я сразу понял, что у него было в голове, и я тотчас же определил ему местоположение: «западо-северо-запад», и расстояние – «пятьсот миль от нас».
– Благодарю вас, сэр, – сказал он, исчезая в темноте. На следующее утро недосчитались лодки номер три, Джонсона и Лича. Исчезли также со всех лодок запасы воды и пищи, постели и дорожные мешки беглецов. Волк Ларсен пришел в ярость. Он поставил паруса и взял направление «западо-западо-север». Два охотника постоянно сидели на верхушках мачт и наблюдали за морем в бинокль. Сам капитан бегал по палубе, как разъяренный лев. Он слишком хорошо знал мою симпатию к беглецам, чтобы послать меня наверх на дозор. Ветер был крепкий, но изменчивый. Найти маленькую лодку на голубом просторе было так же трудно, как иглу в стоге сена. Тем не менее он пустил «Призрак» полным ходом, чтобы перерезать дезертирам путь к берегу. Затем он начал крейсировать взад и вперед по их предполагаемому пути.
На третий день утром, вскоре после восьмой склянки, с мачты послышался крик Смока, что лодка видна. Вся команда высыпала на палубу; сильный ветер дул с запада и предвещал шторм, а там, с подветренной стороны, в жидком серебре восходящего солнца, появлялось и исчезало темное пятнышко.
Мы помчались за ним. У меня на душе лежала свинцовая тяжесть. Я почувствовал, что мне делается дурно от мрачных предчувствий. При виде торжествующего блеска в глазах Волка Ларсена, когда он проходил мимо меня, у меня появилось неудержимое желание ринуться на него. Почти не сознавая, что делаю, я скользнул вниз в кормовую каюту. И собирался уже подняться на палубу, с заряженным ружьем, как вдруг услыхал неожиданный крик:
– В лодке пять человек!
Дрожа всем телом, я подошел к трапу и прислушался к разговору команды. Мои колени подогнулись, и я почти лишился чувств. Только теперь я осознал, что хотел сделать. Я не знал, как благодарить судьбу, и, бросив ружье, вышел на палубу.
Никто не заметил моего отсутствия. Лодка была довольно близко, и можно было видеть, что она гораздо больше охотничьей лодки и иначе оснащена. Когда мы подошли к ней, ее парус был спущен и мачта снята.
Люди на лодке, видимо, ждали, что мы их возьмем к себе на борт.
Смок, спустившийся с мачты и теперь стоявший рядом со мной, многозначительно хихикнул. Я посмотрел на него с недоумением.
– Вот так штука! – заржал он.
– А что случилось? – спросил я.
Ом снова хихикнул.
– Разве вы не видите, – спросил он, – кто там лежит на корме на парусах? Пусть я больше никогда не убью ни одного котика, если это не баба!
Я стал всматриваться и убедился, что он прав. В лодке находилось четверо мужчин, а пятым пассажиром действительно была женщина. Мы все были взволнованы неожиданным происшествием, не исключая и самого Волка Ларсена, который был заметно разочарован тем, что это оказалась не его лодка с двумя жертвами его злобы.
Мы убрали кливер и стали по ветру. Весла коснулись воды, и в несколько ударов лодка пристала к нашему борту. Я взглянул на женщину. Она была закутана в длинный шерстяной плащ, так как утро было холодное. Я видел ее лицо и светло-каштановые волосы, выбивавшиеся из-под матросской шапки. У нее были большие блестящие карие глаза, мягко очерченный нежный рот и изящный овал лица. Солнце и ветер докрасна обожгли ее лицо.
Она показалась мне существом из другого мира, и я смотрел на нее, как голодный смотрит на хлеб. Ведь я так долго не видел ни одной женщины! Я был поражен, почти остолбенел. Неужели это на самом деле женщина? Я был так поглощен ее созерцанием, что забыл о своих обязанностях штурмана и даже не помог вновь прибывшим взойти на палубу. Когда же один из матросов поднял ее и передал Волку Ларсену, то она посмотрела на наши любопытные лица и очаровательно улыбнулась, как может улыбаться только женщина. Я так давно не видал таких улыбок, что даже позабыл о самой возможности их существования.
– Мистер Ван-Вейден!
Голос Волка Ларсена привел меня в чувство.
– Пожалуйста, сведите леди вниз и позаботьтесь о ней! Приготовьте запасную каюту. Заставьте поваришку устроить все, что нужно, и подумайте, чем вы можете помочь нашей гостье: у нее обожжено лицо.
Он резко отвернулся от нас и стал задавать вопросы вновь прибывшим мужчинам. Лодка была брошена на произвол волн, один из спасенных возмущался этим, потому что Иокогама была очень близко.
Я испытал непонятный страх перед этой женщиной, которую сопровождал. Я был неловок. Мне казалось, что я в первый раз понял, какое нежное и хрупкое существо – женщина. Когда я взял ее за руку, чтобы помочь ей сойти вниз, то был поражен, как мала и нежна была ее рука. Вся она – тонкая и хрупкая – казалась мне настолько эфирной, что я боялся, как бы не раздавить ей руку своей громадной ручищей; я говорю откровенно, что я думал тогда о женщинах вообще и о Мод Брустер в частности, после долгого периода, проведенного мною исключительно в мужском обществе.
– Не стоит особенно возиться со мной, – сказала она, когда я ее посадил в кресло Волка Ларсена, которое я наскоро притащил из его каюты. – Мы ожидали увидеть берег с минуты на минуту, и я думаю, что ваше судно уже к ночи должно дойти до порта. Не так ли?
Меня поразила ее спокойная вера в будущее. Как мог я ей объяснить положение на нашей шхуне и познакомить ее с тем странным человеком, который точно злой рок носился по морю. Я сам понял это лишь после того, как прожил здесь целый месяц. И я честно ей ответил:
– Если бы у нас был другой капитан, то я бы вам сказал, что вы будете в Иокогаме завтра утром, но наш капитан очень странный человек, и я прошу вас быть готовой ко всему. Понимаете – ко всему.
– Я… я… Признаюсь, я вас не совсем понимаю, – сказал она смущенно, но без малейшего страха. – Мне казалось, что людям, потерпевшим кораблекрушение, всегда оказывают полное внимание. Ведь, в сущности, это такие пустяки. Мы так близко от берега.
– Откровенно говоря, я ничего не знаю, – попытался я несколько ободрить ее. – Я хочу только подготовить вас к худшему, если худшее должно случиться. Наш капитан – прямо изверг, демон. Никто никогда не может предсказать, как он поступит завтра или через час.
Я все более волновался, но она прервала меня словами:
– Так, понимаю! – И голос ее прозвучал слабо. Ей приходилось делать усилие, чтобы соображать. Ясно было, что она находилась в полном изнеможении.
Дальнейших вопросов она мне не задавала, а я предпочел не говорить больше ничего, а заняться исполнением приказаний Волка Ларсена – устроить ее возможно удобнее. Я суетился около нее, как заботливая хозяйка: добывал смягчающую мазь для ее ожога, обыскивал частные запасы Волка Ларсена, чтобы найти бутылку портвейна, и давал указания Томасу Магриджу, как приспособить для нее отдельную каюту.
Ветер свежел, «Призрак» шел все быстрее, и к тому времени, как каюта была готова, судно неслось по морю. Я совсем забыл о существовании Лича и Джонсона, когда внезапный крик: «Лодка!» – долетел до меня через открытый трап в кают-компанию. Это, несомненно, кричал Смок с верхушки мачты. Я взглянул на даму, но она уже сидела в кресле, откинувшись назад и закрыв глаза. Видимо, она страшно устала. Я сомневался даже в том, что она слышала этот крик, и решил помешать ей видеть ту жестокую сцену, которая, как я знал, неизбежно должна была последовать за поимкой беглецов. Она устала. Прекрасно. Пусть спит.
На палубе раздалась быстрая команда, послышался топот ног и хлопанье парусов: все указывало на то, что «Призрак» вошел в полосу ветра и поворачивал на другой галс[54]. Когда паруса снова наполнились, кресло покатилось на колесиках вдоль каюты, и я едва успел остановить его и спасти сидевшую в кресле от неизбежного падения.
Дама раскрыла глаза и сонно посмотрела на меня. Я повел ее в приготовленную каюту, она еле передвигала ноги. Магридж подмигнул мне. Я отстранил его и велел ему продолжать работу на кухне. За это он отомстил мне тем, что рассказал охотникам, как хорошо выполнял я обязанности горничной. Когда я вел нашу гостью, она тяжело опиралась на мою руку, и я увидел, что она опять заснула на полдороге от кресла к каюте. Я окончательно убедился в том, что она спала на ходу, когда увидел, как при внезапном толчке судна она повалилась на койку. Затем она приподнялась, сонно улыбнулась и тотчас же опять заснула; я так ее и оставил спавшей под двумя тяжелыми матросскими одеялами, подложив ей под голову подушку с койки Волка Ларсена.