Loe raamatut: «Морской волк», lehekülg 11

Глава XIX

Выйдя на палубу, я увидел, что «Призрак» обходил с подветренной стороны знакомую мне шлюпку, шедшую тем же курсом, что и мы. Все матросы и охотники были на палубе, так как знали, что должно будет произойти нечто интересное, когда на судно втащат Лича и Джонсона. Пробило четыре склянки. Луис пошел на корму, чтобы сменить рулевого. В воздухе чувствовалась сырость, и я заметил, что он надел на себя непромокаемое пальто.

– Какая будет погода? – спросил я его.

– Будет приятный здоровый ветерок, – ответил он, – и пошумит дождичек, чтобы смочить нам жабры. Больше ничего.

– Как жаль, что мы увидели их, – сказал я, в то время как большая волна подняла корму «Призрака» и лодка на мгновение появилась в нашем поле зрения за кливером.

Луис, немного помедлив, ответил:

– Им все равно не добраться до берега.

– Вы думаете?

– Да, сэр. Разве не чувствуете?

Порыв ветра ударил в шхуну, и Луис должен был быстро повернуть штурвал, чтобы дать ей нужное направление.

– В такую погоду на яичной скорлупе далеко не уплывешь, – продолжал он. – На их счастье, мы оказались невдалеке и можем их подобрать.

Поговорив на средней палубе со спасенными, Волк Ларсен прошел на корму. Кошачья упругость его походки была заметнее, чем обыкновенно; его хищные глаза блестели.

– Три смазчика и механик, – сказал он. – Но мы сделаем из них матросов, или, во всяком случае, гребцов. А что слышно про даму?

Когда он заговорил о даме, то меня как будто пронзили ножом. Я подумал, что во мне сказалась моя глупая строптивость, но я не мог побороть ее в себе и в ответ пожал плечами.

Волк Ларсен насмешливо засвистел.

– А как ее зовут? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я. – Она спит: очень устала. Я рассчитывал узнать кое-что от вас. С какого она судна?

– С почтового парохода, – кратко ответил он. – «Город Токио» из Сан-Франциско, курс на Иокогаму. Потерпел крушение при тайфуне. Старое корыто. Они носились по морю четыре дня. Так вы, значит, не знаете, кто она, – девушка, замужняя или вдова? Ну-ну!

Он снисходительно покачал головой и посмотрел на меня с насмешкой.

– А вы… – начал я. На кончике моего языка вертелся вопрос о том, доставит ли он потерпевших кораблекрушение в Иокогаму.

– Что я? – спросил он.

– Как вы думаете поступить с Личем и Джонсоном?

Он покачал головой:

– Право не знаю, Сутулый. Видите ли, с прибавкой этих новых людей у меня стало народа более чем достаточно.

– А они более чем достаточно настрадались от своей попытки убежать, – сказал я. – Отчего вы не измените с ними обращения? Возьмите их на борт, но будьте с ними помягче. Что бы они ни сделали, они были доведены до этого собачьим обращением!

– Кто же это с ними обращался по-собачьи?

– Вы, – твердо ответил я. – И я вас предупреждаю, Волк Ларсен, что я могу забыть все и убить вас, если вы далеко зайдете в истязании этих несчастных.

– Браво! – воскликнул он. – Я горжусь вами, Сутулый. Желание жить ставит вас на ноги. Вы теперь настоящая личность. Ваше несчастье состояло в том, что жизнь вам давалась слишком легко, но вы развиваетесь, и теперь вы мне нравитесь все больше и больше.

Его голос изменился. Выражение лица стало серьезным.

– Верите ли вы в обещания? – спросил он. – Считаете ли вы, что следует свято исполнять обещанное?

– Конечно, – ответил я.

– Так заключим договор, – продолжал хитрый актер. – Если я обещаю вам и пальцем не тронуть ни Лича, ни Джонсона, обещаете ли вы, в свою очередь, не покушаться убить меня? Не думайте, что я боюсь, – я не боюсь вас, – поспешил он прибавить.

Я еле верил своим ушам. Что случилось с этим человеком?

– Идет? – нетерпеливо спросил он.

– Идет, – ответил я.

Мы пожали друг другу руку, но когда я искренно отвечал на его пожатие, я готов был поклясться, что в его глазах на мгновение сверкнул дьявольский огонек.

Мы прошли на подветренную сторону кормы. Лодка была уже близко и в отчаянном положении. Джонсон был на руле, Лич вычерпывал воду. Мы шли вдвое быстрее, чем они. Волк Ларсен сделал Луису знак, чтобы он держал курс немного в сторону, и мы промчались мимо лодки всего в нескольких футах с наветренной стороны. Лодка закачалась на набежавших за «Призраком» волнах, а затем скользнула вниз, в то время как мы поднялись на огромную высоту.

В этот момент Лич и Джонсон взглянули в лицо своим товарищам, столпившимся у борта. Но приветствий не последовало. Для матросов Джонсон и Лич были уже мертвецами – между теми, кто сидел в лодке, и теми, кто оставался на шхуне, лежала пропасть, отделяющая живых от мертвых.

В следующую затем минуту лодка была уже против кормы, где стояли мы с Волком Ларсеном. Теперь мы опускались, а лодка поднималась. Джонсон взглянул на меня, и я увидел, что лицо у него измученное и мрачное. Я махнул ему рукой, и он ответил мне тем же, но его ответ был безнадежен и полон отчаяния. Он как бы прощался со мной навеки. Я не мог поймать взор Лича, потому что он упорно смотрел на Волка Ларсена, и лицо его выражало все ту же непреклонную ненависть, как и всегда.

Но вот они очутились за кормой.

Парус наполнился ветром, накренив утлое суденышко настолько, что оно чуть не перевернулось. Белоснежный гребень волны разбился как раз над ним. Потом лодка вынырнула, она была полна воды, которую вычерпывал Лич, в то время как Джонсон с бледным и встревоженным лицом хватался за рулевое весло.

Волк Ларсен коротко рассмеялся и перешел на другую сторону кормы. Я ожидал, что он отдаст приказание положить «Призрак» в дрейф, но судно все шло вперед, а Волк Ларсен не произносил никакой команды.

Луис как ни в чем не бывало стоял у штурвала, но я заметил, что группа матросов поворачивала в нашу сторону смущенные лица.

«Призрак» все шел вперед и вперед, пока лодка не превратилась снова в черную точку. Тогда зазвенел, отдавая команду, голос Волка Ларсена, и сам он перешел к правому борту.

Мы находились в двух или более милях с наветренной стороны от боровшейся в волнах скорлупки, когда убрали стаксель, и шхуна легла в дрейф. Промысловые лодки не так устроены, чтобы долго идти против ветра. При охоте они всегда стараются идти по ветру на свою шхуну, как только ветер начинает свежеть. Но на всем пространстве водной пустыни для Лича и Джонсона не было иного убежища, кроме «Призрака», и они вступили в отчаяную борьбу против ветра. Это была тяжелая задача при бурном море. Каждую минуту их могло захлестнуть одним из пенившихся валов. Мы видели, как лодка ныряла в волнах и как ее отбрасывало назад, точно пробку.

Джонсон был отчаянным моряком и так же хорошо управлял лодками, как большими судами, и часа через полтора он опять подошел к нам, на этот раз почти вплотную, видимо, надеясь пристать к нам со следующим взмахом весла.

– Так вы теперь переменили ваше решение? Да? – крикнул Волк Ларсен по адресу бывших на лодке людей, словно думал, что они могут его услышать. – Теперь вы хотите вернуться на «Призрак»? Да? Ну, так вот, извольте! Только догоните нас!

– Поворачивай штурвал! – приказал он Уфти-Уфти, который успел сменить Луиса на руле.

Приказание следовало за приказанием, и мы вновь понеслись по волнам, уходя от лодки. Они были от нас в каких-нибудь ста футах. Волк Ларсен опять усмехнулся и сделал Джонсону и Личу знак рукой, чтобы они следовали за нами. Видно было, что он хотел поиграть с ними, как кошка с мышью, и я понял, что этим он собирался дать им, вместо обычной жестокой взбучки, урок, хотя и очень опасный для них, так как их утлое суденышко каждую минуту могло исчезнуть.

Джонсон быстро повернул лодку и погнался за нами. Ему больше ничего не оставалось делать. Смерть подстерегала со всех сторон, и было только вопросом времени, когда именно один из этих огромных валов окончательно зальет лодку и пустит их ко дну.

– Вот когда у них скребет на сердце, – пробормотал мне на ухо Луис, когда я проходил вперед, чтобы выправить кливер.

– Ничего! – весело ответил я. – Немного погодя он все-таки возьмет их! Он только хочет проучить их немного, вот и все.

Луис пристально посмотрел на меня.

– Вы так думаете? – спросил он.

– Конечно, – ответил я. – А разве нет, вы этого не думаете?

– Я думаю только о собственной шкуре, – сказал он. – Удивляюсь, как складывается судьба. Признаюсь, в хорошенькую лужу меня посадил выпитый виски во Фриско! И вот помяните мое слово, еще в лучшую лужу вас посадит эта бабенка! Знаю я вас!

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил я, но он уже отошел.

– Что я хочу сказать? – крикнул он издали. – И вы еще спрашиваете меня? Дело не в том, что я хочу сказать, а в том, что захочет сказать Волк. Поняли? Волк!

– Если заварится каша, то, надеюсь, ты поможешь мне? – невольно спросил я: его слова были отзвуком моих собственных страхов.

– Помогу? Я только одному толстому Луису помогаю. И этого с меня вполне довольно. Дело только еще начинается, и я вас предупреждаю.

– Я не думал, что ты такой трус, – засмеялся я.

Он удостоил меня презрительным взглядом.

– Если я пальцем не шевельнул для тех несчастных болванов, – он указал на лодку Джонсона и Лича, едва видневшуюся, – так неужели вы думали, что я дам проломить себе голову из-за какой-то бабенки, которую я до сего дня ни разу не видел?

Мне было противно слушать все это, и я отправился на корму.

– Уберите-ка марселя, мистер Ван-Вейден, – крикнул Волк Ларсен, когда я поднялся на мостик.

Я почувствовал облегчение. Было ясно, что он все-таки решил не отходить далеко от этих несчастных.

Во мне снова проснулась надежда, и я быстро исполнил его приказание. На этот раз мы почти остановились в ожидании лодки, которая была от нас в нескольких милях расстояния. Вся команда следила за ее приближением. Смотрел и Волк Ларсен, но он один из всех не был смущен.

Лодка подходила ближе и ближе, проталкиваясь, как живое существо, среди зеленых волн, то поднимаясь и взлетая на широкие спины валов, то исчезая, чтобы снова показаться на поверхности и снова взлететь к небу. Казалось невозможным, чтобы она могла продолжать борьбу, и все-таки она осуществляла невозможное. Позади нас промчался дождевой шквал, и лодка вдруг выскочила из водяной завесы и оказалась у самого нашего борта.

– Вперед! – скомандовал Волк Ларсен, сам подскочил и штурвалу и резко повернул его.

И снова «Призрак» взметнулся и помчался по ветру вперед, и в течение целых двух часов бедные Лич и Джонсон продолжали гнаться за нами. Мы все убегали и убегали от них, а позади нас все еще маячил обрывок паруса, то исчезая в волнах, то взлетая ввысь. Наконец, когда лодка была от нас всего в четверти мили, снова налетел тяжелый дождевой шквал и скрыл ее из виду навсегда. Больше она не показывалась. Ветер разогнал тучи, но парус не появился на бурной поверхности океана. На миг мне показалось, будто на гребне волны я увидел дно перевернувшейся лодки. Это было все.

Для Лича и Джонсона труд их жизни был окончен.

Команда все еще толпилась посреди шхуны. Никто не спускался вниз, никто не произносил ни слова. Люди избегали смотреть друг на друга. Каждый точно онемел и погрузился в самосозерцание, стараясь объяснить себе, что произошло. Но Волк Ларсен не дал им много времени для размышлений. Он сразу же направил «Призрак» к промыслам, а не к Иокогаме. Теперь матросы лениво тянули снасти, в них уже не было ни малейшего усердия. Я слышал, как среди них раздавались глухие проклятия.

Но не так обстояло дело с охотниками. Невозмутимый Смок уже рассказывал какой-то анекдот, и они спустились в каюту, покатываясь от смеха.

Когда я проходил на корму, ко мне подошел спасенный механик. Его лицо было бледно и губы дрожали.

– Ради создателя, сэр, что это за судно? – воскликнул он.

– У вас есть глаза, и вы сами видите, – ответил я почти грубо, так велики были боль и страх в моем сердце.

– Где же ваше обещание? – обратился я потом к Волку Ларсену.

– Да я вовсе и не собирался брать их к себе на борт, когда давал вам обещание, – ответил он. – И, кроме того, вы согласитесь, что я действительно не тронул их пальцем. Нисколечко, совсем не тронул, – засмеялся он через минуту.

Я ничего не ответил. Я не мог говорить: я был слишком ошеломлен происшедшим. На мне теперь лежала ответственность за эту женщину, которая спала в каюте. Я должен был взвесить всю серьезность этой ответственности. А пока единственной разумной мыслью, пронесшейся через мое сознание, было не спешить ни с каким решением, если я хочу когда-нибудь прийти ей на помощь.

Глава XX

Остаток дня прошел без событий. Легкий шквал, налетевший на нас, начал стихать. Механик и трое смазчиков после горячего объяснения с Волком Ларсеном получили экипировку из судового склада и были распределены между охотниками по разным лодкам. Всем назначены были вахты на шхуне. Помещение им было отведено на баке. Они ушли туда протестуя, однако не очень громко, – они уже успели понять характер Волка Ларсена. А рассказы о капитане, которые им немедленно были преподнесены на баке, окончательно отбили у них желание бунтовать.

Мисс Брюстер – мы узнали ее имя от механика – все еще спала. За ужином я попросил охотников не кричать, чтобы не тревожить ее. Она вышла из каюты только на следующее утро. Я хотел было устроить так, чтобы она получала пищу отдельно, но Волк Ларсен запротестовал.

– Кто она такая, – сказал он, – чтобы считать унизительным для себя сесть за общий стол и войти в наше общество?

Но выход ее к обеду вызвал все-таки некоторое смущение. Охотники молчали, точно набрали в рот воды. Только Джок Хорнер и Смок держали себя развязно, с любопытством поглядывали на нее и даже вмешивались в разговор. Остальные четверо, уткнувшись в свои тарелки, громко и глубокомысленно жевали, и уши их двигались в такт с челюстями.

Волк Ларсен вначале был неразговорчив и только отвечал на вопросы, которые ему задавали. И не потому, что он чувствовал смущение, совсем нет. Но эта женщина была для него новым типом, она не была похожа на женщин, которых он знал, и потому он был заинтересован. Он изучал ее, и его глаза отрывались от ее лица только тогда, когда он следил за движениями ее рук или плеч. Я тоже изучал ее, и хотя я один только и поддерживал разговор, все же чувствовал себя немножко неловко и не совсем владел собой. Наоборот, Волк Ларсен держал себя вполне спокойно, с полной уверенностью в себе: он не боялся женщин так же, как бурь и битв.

– Когда же мы придем в Иокогаму? – спросила она, обратившись к нему и доверчиво глядя ему в глаза.

Вопрос требовал прямого ответа. Челюсти прервали свою работу, уши перестали двигаться, и, хотя глаза были устремлены в тарелки, все присутствующие насторожились.

– Месяца через четыре, а может быть, и через три, если сезон закончится рано, – ответил Волк Ларсен.

У нее перехватило дыхание.

– А мне сказали… – пролепетала она, – я думала, что до Иокогамы всего один день пути. Вы…

Она не докончила и обвела взором равнодушные лица, все еще упорно смотревшие в тарелки.

– Вы не имеете права, – закончила она.

– Этот вопрос вы должны обсудить с мистером Ван-Вейденом, – возразил он, насмешливо посмотрев в мою сторону. – Мистер Ван-Вейден у нас авторитет в вопросах права. А я простой моряк и смотрю на дело несколько иначе, чем он. Возможно, что для вас – несчастье оставаться с нами, но для нас это, конечно, большое счастье.

Он с улыбкой посмотрел на нее. Под его взглядом она опустила глаза, но затем снова подняла их и вызывающе поглядела на меня. Я прочел в глазах ее молчаливый вопрос: «Вы считаете это справедливым?» Но я решил соблюдать строгий нейтралитет и ничего не ответил.

– Что вы думаете обо всем этом? – спросила она.

– Это очень грустно, – ответил я, – в особенности если за эти три-четыре месяца могут пострадать какие-либо ваши неотложные дела. Но вы сказали, что едете в Японию для поправления здоровья, в таком случае я должен вас уверить, что нигде вы не поправитесь так, как на борту «Призрака».

Я увидел, как ее глаза, упорно смотревшие на меня, вспыхнули от негодования, и потупился под ее взглядом; краска залила мне лицо. Я поступил как трус, но мог ли я поступить иначе?

– Мистер Ван-Вейден имеет право так говорить, – усмехнулся Волк Ларсен.

Я кивнул, а она, овладев собою, ожидала разъяснений.

– Он и теперь не очень-то крепок, – продолжал Волк Ларсен, – но все же он удивительно поправился. Посмотрели бы вы на него, когда он появился у меня на борту. Более жалкого образчика человеческой породы с трудом можно было представить себе. Не правда ли, Керфут?

При таком прямом обращении Керфут смутился, уронил нож на пол и промычал что-то, по-видимому, подтверждая слова Ларсена.

– Чистка картофеля и мытье посуды укрепили его. Правда, Керфут?

Тот снова промычал утвердительно.

– А посмотрите-ка на него теперь. Правда, его еще нельзя назвать силачом, но все-таки его мускулы развились с тех пор, как он попал на судно. По крайней мере на своих ногах научился стоять. Теперь при взгляде на него этому трудно поверить, а тогда он положительно был неспособен стоять на своих ногах без посторонней помощи.

Охотники фыркнули, но она посмотрела на меня с таким сочувствием, что это вознаградило меня за все издевательства Волка Ларсена. По правде говоря, я так давно не встречал ни в ком участия, что оно сразу тронуло меня, и с этой минуты я стал ее рабом. Но я был зол на Волка Ларсена. Своими насмешками он унижал мое человеческое и мужское достоинство; он унижал мою самостоятельность, которую сам же похвалил; ведь он сказал, что я «стою на своих ногах».

– Возможно, что я научился стоять на своих ногах, – сказал я, – но мне нужно еще научиться наступать на ноги других.

Он вызывающе посмотрел на меня.

– Значит, ваше воспитание проделано только наполовину, – сухо ответил он и обратился к мисс Брюстер. – Мы очень гостеприимны на «Призраке», – сказал он, – мистер Ван-Вейден знает это. Мы делаем все, чтобы наши гости чувствовали себя здесь как дома. Не правда ли, мистер Ван-Вейден?

– Даже предоставляем им чистить картошку и мыть посуду, – ответил я, – не говоря уже о хватании за горло, в знак дружбы.

– Я попросил бы вас не составлять себе ложного представления о нас по словам мистера Ван-Вейдена, – вмешался Ларсен с притворным беспокойством. – Заметьте, мисс Брюстер, что у него на поясе висит кортик – вещь… гм… довольно необычная для служащего на шхуне. Хотя Ван-Вейден и очень почтенная личность, однако… как бы это сказать… бывает склонен к ссорам, и строгие меры иной раз необходимы по отношению к нему. Когда же он спокоен, то не станет отрицать, что только вчера грозил убить меня.

Я задыхался от гнева, и мои глаза, конечно, стали не особенно ласковы. Он указал на меня:

– Посмотрите на него. Даже в вашем присутствии он с трудом сдерживает себя. Он не привык к обществу дам. Надо будет и мне вооружиться, прежде чем выйти с ним на палубу.

Он печально покачал головой, повторяя:

– Нехорошо, нехорошо!

Охотники покатились со смеху.

Грубые голоса этих людей и раскаты их хохота в тесной каюте производили дикое впечатление. Все было нелепо. Гладя на случайно попавшую сюда женщину, столь чуждую этой среде, я впервые почувствовал, насколько сам слился уже с этими людьми. Я сжился с ними и с их умственным кругозором, я был частью команды охотничьей шхуны, жил общей жизнью со всеми ними, питался, как они, и думал, как они. Для меня уже не было ничего странного ни в окружающей обстановке, ни в грязных одеждах, ни в грубых лицах, ни в громком смехе, ни в стенах каюты, принимающих то вертикальное, то горизонтальное положение, ни в раскачивающейся лампе.

Намазывая масло на хлеб, я взглянул случайно на свои руки. Кожа на пальцах ободрана, пальцы распухли, под ногтями грязь. Я знал, что борода выросла у меня густой щетиной, что рукав куртки разорван, у ворота синей рубахи давно уже нет пуговиц. Кортик, о котором упоминал Волк Ларсен, действительно болтался у меня на поясе. Я считал все это вполне естественным, но, взглянув сейчас на окружающее ее глазами, я понял, какое странное впечатление должна была она испытывать.

Мисс Брюстер поняла, что слова Ларсена были насмешкой, и снова бросила мне сочувственный взгляд. Но в ее взгляде была и тревога. Именно эта насмешка заставила ее задуматься более серьезно над своим положением.

– Может быть, меня возьмет с собой какой-нибудь встречный пароход, – сказала она.

– Здесь не проходят никакие суда, – ответил Волк Ларсен, – за исключением таких же охотничьих шхун, как наша.

– У меня нет одежды, нет ничего, – возразила она. – По-видимому, вы не представляете себе, сэр, что я не мужчина и не привыкла к той бродячей жизни, какую ведете вы и ваши спутники.

– Чем скорее вы привыкнете к ней, тем будет лучше, – последовал ответ.

А затем Ларсен прибавил:

– Я дам вам материю, иголки и нитки. Надеюсь, что для вас не будет слишком тяжелым трудом сшить себе одно или два платья.

Она сделала гримасу, и можно было понять, что искусство шить было ей незнакомо. Я видел, что она напугана и удивлена, но старался этого не показать.

– Я полагаю, что вы, по примеру мистера Ван-Вейдена, скоро привыкнете делать для себя все сама. Это будет вам на пользу. Кстати, чем вы зарабатываете себе на жизнь?

Она поглядела на него с нескрываемым удивлением.

– Я не желаю оскорблять вас, поверьте мне. Люди хотят есть и поэтому должны добывать себе пищу. Вот эти люди бьют котиков, чтобы жить; я управляю шхуной; мистер Ван-Вейден – по крайней мере, в настоящее время – зарабатывает свой хлеб, помогая мне. А что делаете вы?

Она пожала плечами.

– Вы сами себя кормите, или это делает кто-нибудь другой?

– Боюсь, что большую часть моей жизни меня кормили другие, – засмеялась она, храбро стараясь войти в шутливый тон Ларсена.

Однако я видел, что в ее глазах все чаще появлялось выражение ужаса, когда она смотрела на этого человека.

– Может быть, и постель для вас стлал кто-нибудь другой?

– Случалось делать это и самой, – ответила она.

– И часто?

С насмешливым раскаянием она отрицательно покачала головой.

– А вы знаете, что в Соединенных Штатах делают с бедными людьми, которые, подобно вам, не зарабатывают себе на жизнь?

– Я очень невежественна, – оправдалась она. – А что же делают там с бедными людьми, которые живут, как я?

– Их отправляют в тюрьму. Преступление, состоящее в том, что человек не зарабатывает на свое пропитание, называется бродяжничеством. Если бы я был мистером Ван-Вейденом, который вечно возится с вопросами о справедливости и несправедливости, о праве и бесправии, я спросил бы вас: какое право вы имеете жить, не зарабатывая на свою жизнь?

– Но так как вы не мистер Ван-Вейден, то я не обязана отвечать вам. Не так ли?

Она улыбнулась ему испуганными глазами. И этот взгляд поразил меня в самое сердце. Я должен был переменить разговор и направить его в другое русло.

– Заработали ли вы хоть один доллар своим трудом? – спросил Ларсен, заранее уверенный в ответе и уже торжествуя победу.

– Да, заработала, – тихо ответила она, и я чуть не расхохотался, увидев, как вытянулось его лицо. – Я помню, как однажды в детстве, когда мне было девять лет, папа подарил мне один доллар за то, что я просидела спокойно пять минут.

Он снисходительно улыбнулся.

– Но это было давно, – продолжала она, – и вы едва ли стали бы требовать от девочки девяти лет, чтобы она сама зарабатывала себе на хлеб. Но сейчас, – добавила она после коротенькой паузы, – я зарабатываю около тысячи восьмисот долларов в год.

В одно мгновение, точно по команде, глаза всех оторвались от тарелок и устремились на нее. Действительно, на женщину, зарабатывавшую тысячу восемьсот долларов в год, стоило посмотреть. Даже Волк Ларсен не мог скрыть своего удивления.

– Жалованье или сдельная работа? – спросил он.

– Сдельная, – быстро ответила она.

– Тысяча восемьсот, – высчитывал он. – Это значит полтораста долларов в месяц. Ну, что же, мисс Брюстер, это не разорит «Призрак». Считайте себя на жалованье все время, пока вы останетесь с нами.

Она не ответила. Она еще не свыклась с причудами этого человека и не могла принимать их равнодушно.

– Я забыл спросить, – продолжал он вкрадчиво, – относительно рода ваших занятий. Какие полезные предметы вы выделываете? Какие орудия производства и материалы вам понадобятся?

– Бумага и чернила, – засмеялась она. – Ах да! Еще пишущая машинка.

– Так вы – Мод Брюстер, – сказал я медленно и уверенно, как будто обвиняя ее в каком-нибудь преступлении.

Она с любопытством посмотрела на меня.

– А вы откуда знаете?

– А разве нет? – спросил я.

Она кивнула головой. Теперь пришла очередь Волку Ларсену удивляться. Это имя для него ничего не значило. Но я был горд тем, что знал его, и в первый раз чувствовал свое превосходство над Ларсеном.

– Я помню, что писал рецензию на тоненький маленький томик… – начал я, но она прервала меня.

– А вы? – воскликнула она. – Вы…

Она смотрела на меня широко раскрытыми от удивления глазами.

Я, в свою очередь, кивнул.

– Вы – Хэмфри Ван-Вейден, – закончила она и прибавила со вздохом облегчения, не заметив, что этот вздох кольнул Волка Ларсена. – Я так рада! Я помню вашу статью, – поспешно прибавила она, поняв неловкость своего восклицания, – статью, слишком лестную для меня.

– Нисколько, – возразил я галантно. – Этим вы отрицаете мое независимое суждение. Впрочем, все мои собратья-критики были одного мнения со мной. Разве Лэнг не включил ваш «Вынужденный поцелуй» в число четырех самых знаменитых женских сонетов, написанных на английском языке?

– Но ведь вы назвали меня американской миссис Мейнель!

– А разве это не правда?

– Нет, это неверно… Это меня задело.

– Мы можем судить о неизвестном только по известному, – ответил я с обычной моей академической манерой. – Как критик я должен был дать вам известное место в литературе. Теперь же вы сами определили его. Семь тоненьких томиков ваших стихов стоят у меня на полке; а рядом – два потолще, это статьи, которые не уступают стихам. Я думаю, недалеко то время, когда при появлении новой неизвестной писательницы в Англии критики назовут ее «английской Мод Брюстер».

– Вы слишком любезны, благодарю вас, – прошептала она, и изысканность ее тона вызвала в моей душе целый сонм ассоциаций. Передо мною вдруг воскресла вся моя прежняя жизнь на другом конце мира, и я почувствовал острую боль – щемящую тоску по родине.

– Итак, вы – Мод Брюстер, – торжественно сказал я, смотря на нее.

– Итак, вы – Хэмфри Ван-Вейден, – ответила она, глядя на меня с такой же торжественностью. – Как все это странно! Я не понимаю. Мы никогда не ожидали от вашего серьезного пера какой-нибудь романтической истории из жизни моряков!

– Да я и не собираю здесь никаких материалов, уверяю вас, – ответил я. – У меня нет ни склонности, ни способности к беллетристике.

– Скажите, почему вы всегда прятались у себя в Калифорнии? – спросила она. – Это нелюбезно с вашей стороны. Мы, на Востоке, почти не видели вас.

Я поклоном поблагодарил ее за приветливые слова.

– Однажды я едва не встретилась с вами в Филадельфии, – вы должны были читать лекцию, кажется, о Броунинге? Но, к сожалению, мой поезд опоздал на четыре часа.

Мы оба позабыли, где находимся, забыли о Волке Ларсене, молчаливо слушавшем нашу болтовню. Охотники встали из-за стола и ушли на палубу, а мы все еще болтали. Остался один Волк Ларсен. Вдруг я вспомнил о нем и увидел, что он, откинувшись на спинку стула, с любопытством прислушивается к языку чуждого для него мира.

Я оборвал нашу беседу на полуслове. Настоящее со всеми его опасностями и треволнениями снова обрушилось на меня. Это передалось и мисс Брюстер. И при взгляде на Волка Ларсена в ее глазах отразился странный, непреодолимый ужас.

Волк Ларсен медленно встал и неловко засмеялся металлическим смехом.

– Не обращайте на меня внимания, – сказал он с притворным самоунижением. – Не считайтесь со мной. Беседуйте, пожалуйста. Продолжайте.

Но наш разговор оборвался, и мы тоже встали из-за стола с неловким смехом.