Loe raamatut: «Морской волк», lehekülg 19

Глава XXXVI

Два дня мы с Мод плавали по морю и искали у берегов острова пропавшие мачты. Только на третий день мы нашли их и наш кран в опасном месте, где волны разбивались у угрюмого юго-западного мыса. И как мы работали! К концу дня, уже в темноте, мы вернулись наконец без сил в нашу маленькую бухту, волоча за собой на буксире грот-мачту. Мы должны были грести все время, так как стоял мертвый штиль⁶⁷.

Еще день тяжелой работы – и мы поймали две стеньги. В следующий за тем день мы добыли фок-мачту, две реи и оба гафеля. Ветер был попутный, и я предполагал, что мы пойдем под парусом, но ветер упал, а затем прекратился совсем, и нам пришлось взяться за весла. Мы продвигались вперед как черепаха. Я был в отчаянии.

Стала спускаться ночь, и в довершение всего поднялся противный ветер. Мы не только не двигались к шхуне, но нас даже стало уносить в открытое море. Я греб изо всех сил. Бедная Мод, которую я никак не мог убедить, чтобы она не работала, наконец так ослабела, что растянулась в лодке на спине. Я больше не мог грести.

Мои израненные пальцы уже не удерживали весел. Плечи болели невыносимо, и, хотя я в двенадцать часов хорошо позавтракал, я теперь умирал с голоду.

Я убрал весла и наклонился над канатом, к которому были привязаны наши мачты. Но Мод протянула руку и удержала меня.

– Что вы собираетесь делать? – спросила она слабым, разбитым голосом.

– Бросить все это! – ответил я.

Ее пальцы вцепились в мои.

– Не делайте этого! – попросила она.

– Это необходимо, – ответил я. – Уже ночь, и ветер относит нас в открытое море.

– Только подумайте, Хэмфри! Если нам не удастся уплыть отсюда на «Призраке», то мы останемся на этом острове на целые годы, быть может, даже на всю нашу жизнь. Если его не открыли мореплаватели до сих пор, то он может так и остаться неоткрытым.

– А вы забываете о той лодке, которую мы нашли на берегу?

– Это была промысловая лодка, и вы отлично знаете, что если бы промышленники избежали гибели, то они обязательно вернулись бы сюда за котиками. Но вы сами убеждены, что они не спаслись.

В нерешительности я молчал.

– Кроме того, – добавила она несмело, – ведь это ваша идея, и мне хотелось бы, чтобы вы довели ее до конца!

Теперь, когда она перевела вопрос на личную почву, мне легче было оспаривать ее.

– Лучше всю жизнь прожить на этом острове, – возразил я, – чем умереть сегодня ночью или завтра утром в этой самой лодке. Мы не приготовились к борьбе с морем. Мы не захватили с собой ни пищи, ни воды, ни одеял, ничего! Ведь вы не переживете ночи без одеял! Я ведь знаю, какая вы сильная. Вы уже дрожите!

– Это только нервы, – ответила она. – Ведь вы сейчас отрежете мачты назло мне! Умоляю вас, Хэмфри, не делайте этого! Прошу вас! Пожалуйста!

И она залилась слезами.

Таким образом, все закончилось фразой, которая всегда одерживала надо мной верх. Мы продрожали всю ночь. То и дело я засыпал, но сейчас же просыпался от холода. Как могла держаться Мод – для меня непостижимо и теперь. Я был так слаб, что не мог даже похлопать руками, чтобы согреться. Но я все же нашел в себе силы растереть ей руки и ноги и восстановить в них кровообращение. Все время она умоляла не бросать мачт. В три часа утра она окончательно окоченела от холода, и мои растирания не помогали. Я испугался. Я усадил ее за весла и заставил ее грести, хотя она была так слаба, что при каждом взмахе могла лишиться чувств.

Наступило утро, и мы долго искали в серой мгле очертания нашего острова. Наконец он показался, маленький и черный, на горизонте, милях в пятнадцати от нас. Я оглядел море в бинокль. Далеко на юго-востоке я заметил темную полосу на воде, которая становилась все темнее и шире.

– Попутный ветер! – воскликнул я, и сам не узнал своего голоса.

Мод хотела что-то ответить и не смогла. Ее губы посинели от холода, но как бодро смотрели на меня ее глаза! Как бодро и в то же время жалостно!

Опять я принялся согревать ее руки, пока, наконец, она не была в состоянии растирать их сама. Затем я принудил ее встать на ноги, и, хотя она немедленно упала бы, если бы я ее не поддержал, я заставил ее насильно сделать по лодке несколько шагов взад и вперед и даже попрыгать.

– О, вы храбрая, храбрая женщина! – воскликнули, заметив, как по ее лицу стала разливаться краска. – Знаете ли вы, какая вы сильная!

– Я никогда не была сильной, – ответила она. – Я стала такой, только познакомившись с вами. Это вы сделали меня храброй!

– Нет, вы меня! – возразил я.

Она бросила на меня взгляд, и я снова заметил в нем трепетный огонек. Но было и еще что-то в ее глазах. Это продолжалось всего одно мгновение. Затем она улыбнулась.

– Впрочем, все это относительно, – сказала она.

Но я знал, что она что-то скрывала от меня, и задавал себе вопрос: догадывается ли, в свою очередь, она о том, что испытываю к ней я?

Поднялся ветер, резкий и холодный, и лодке пришлось сильно бороться с волнами, направляясь к острову. Только в половине четвертого мы обогнули юго-восточный мыс. Теперь уж мы не только были голодны, но нас томила еще и жажда; губы у нас высохли и стали трескаться. Затем ветер стал медленно спадать. К вечеру он стих совершенно, и нам снова пришлось приналечь на весла. В два часа ночи лодка наконец коснулась своим носом берега нашей бухты, и я с трудом вылез из лодки, чтобы закрепить канат. Мод не могла стоять на ногах, а нести ее у меня не было сил. И мы оба повалились на песок. Придя в себя, я взял ее за плечи и потащил по песку в хижину.

Весь следующий день мы не могли работать, потому что спали до трех часов дня, по крайней мере, в это время проснулся я и увидел, что Мод готовила обед. Способность быстро восстанавливать свои силы у нее была поразительная. В ее слабом, хрупком теле было что-то необыкновенно живучее, о чем никогда нельзя было бы догадаться, глядя на ее внешность.

– Ведь я предприняла путешествие в Японию для укрепления здоровья, – сказала она, когда мы после обеда расположились около огня и наслаждались покоем. – Я никогда не отличалась хорошим здоровьем. Положительно никогда. Доктора посоветовали мне морское путешествие, и я нарочно выбрала путешествие подлиннее.

– Если бы знали, – пошутил я, – то, наверное, не выбрали бы.

– Наоборот, я стала совсем другим человеком, сильной и здоровой женщиной! Я стала гораздо лучше, я узнала настоящую жизнь.

А затем, в сумерки, так как дни стали короче, мы разговаривали о слепоте Волка Ларсена. Она для обоих нас была непонятна. Он был тяжело болен, это я мог вывести из того, что он собирался умереть на нашем острове. Если он, такой сильный человек и так любящий жизнь, спокойно ожидал своего конца, то из этого следовало, что, кроме слепоты, его мучило еще что-то другое. Вероятно, это были его ужасные головные боли, и мы остановились на том, что у него произошло кровоизлияние в мозг, причинявшее ему мучительные боли.

Я заметил, что, пока мы говорили о здоровье Волка Ларсена, сочувствие к нему Мод возрастало, но я любил ее за это еще больше, так как в этом сказывалась вся ее нежная женская натура. К тому же в ее чувствах не было ничего напускного. Она соглашалась на самые строгие меры, если бы Ларсен помешал нашему побегу, но в то же время противилась всякому насилию, какое я мог бы применить к нему для ограждения ее собственной жизни.

– Нашей жизни, – поправила она меня.

На следующее утро мы позавтракали и принялись за работу с самого рассвета. Я нашел на корме небольшой якорь и с некоторыми усилиями втащил его на палубу и затем погрузил в лодку. С длинным канатом, свернутым в кольца, я возвратился на веслах в бухту и бросил здесь якорь в воду. Ветра не было, высокий прилив приподнял шхуну. Возвратившись на судно, я стал вытягивать руками (ворот был сломан) канат от этого якоря до тех пор, пока судно не подошло к самому якорю. Разумеется, он был слишком мал для того, чтобы удержать судно на месте во время ветра. Поэтому я спустил главный якорь и после полудня принялся за починку ворота.

Три дня я возился с воротом. Я был очень плохим механиком и за этот промежуток времени сделал то, что обыкновенный механик сделал бы в три часа. Мне пришлось изучать даже сами инструменты, которыми я работал, и каждый самый простенький прием мне приходилось отыскивать на практике. Тем не менее к концу третьего дня я осилил свою задачу, хотя и починил ворот весьма грубо. Он действовал не так хорошо, как раньше, но все-таки действовал и давал возможность продолжать мою работу.

За утро я втащил на палубу обе стеньги и, как и раньше, сделал из них кран и прикрепил к нему блок. Эту ночь я провел на шхуне. Мод наотрез отказалась оставаться на берегу одна и перекочевала в каюту. Волк Ларсен все время просидел около меня, прислушиваясь к моей работе над воротом и перекидываясь со мной и с Мод незначительными словами. Никто не упоминал о произведенных им разрушениях, и он больше не просил, чтобы я оставил в покое его шхуну. Но я все-таки боялся его, хотя он был слеп и беспомощен, и старался не подпускать его близко к моей работе.

В эту ночь, когда я спал около своего бесценного крана, я вдруг проснулся от звука его шагов по палубе. Светили звезды, и я мог рассмотреть, как двигалась его темная фигура. Я сбросил с себя одеяло и бесшумно, в одних чулках, последовал за ним. Он вооружился большим кухонным ножом из буфета и приготовился разрезать им канат, который я прикрепил к стеньгам. Он ощупал канат руками и понял, что я его еще не натянул. Так как поэтому его трудно было разрезать ножом, то Ларсен натянул канат и поднял нож.

– На вашем месте я не делал бы этого! – спокойно сказал я.

Он услышал, как я взвел курок, и засмеялся.

– Это вы, Сутулый? – сказал он. – Я знал, что вы все время здесь. Вы не смогли обмануть мой слух.

– Неправда, Волк Ларсен! – ответил я быстро. – Но я жажду убить вас, поэтому идите и режьте.

– У вас всегда была эта возможность, – усмехнулся он.

– Идите и режьте! – крикнул я с угрозой.

– Мне приятнее разочаровать вас, – засмеялся он и, повернувшись на каблуках, ушел на корму.

– Что-нибудь нужно предпринять, Хэмфри, – сказала Мод, когда я рассказал ей об этом ночном приключении. – Если оставить его на свободе, то он может натворить бед. Он может утопить корабль или поджечь его. Да и мало ли что он сможет сделать! Надо лишить его свободы.

– Но как? – спросил я, безнадежно пожав плечами. – Я все-таки не желал бы попасться ему в руки, и он отлично понимает, что пока он препятствует мне пассивно, я никогда не найду в себе сил выстрелить в него.

– Надо что-нибудь предпринять, – настаивала она. – Я подумаю.

– Только одно и остается, – заметил я угрюмо.

Она вопросительно поглядела на меня.

Я поднял с земли дубину для котиков.

– Этим нельзя его убить, – сказал я. – Но прежде чем он мог бы прийти в себя, я успел бы его схватить и связать.

Она вздрогнула и покачала головой.

– Нет, не то! – сказала она. – Нужно выбрать что-нибудь не такое жестокое. Давайте подумаем!

Но нам не пришлось долго ждать, и задача разрешилась сама собой. Утром, после нескольких бесплодных попыток, я нашел наконец центр тяжести фок-мачты и прикрепил в нескольких футах над ним мой подъемный блок. Мод вертела ворот и травила канат, когда я поднимал мачту. Будь ворот в порядке, это было бы не так трудно, но так как он был испорчен, мне приходилось напрягать всю свою силу. Поэтому я то и дело останавливался для отдыха. По правде говоря, эти промежутки для отдыха были гораздо длиннее, чем сама работа. В те минуты, когда, несмотря на все мои усилия, мачта не шла вверх, Мод принуждена была помогать мне изо всех своих слабых сил.

Через час подвижный и неподвижный блоки сошлись на верхушке моего крана. Выше нельзя было поднять, а мачта еще не поравнялась с бортом. Оказалось, что мой кран был слишком короток. Вся моя работа, таким образом, сводилась на нет. Но я не отчаивался, как это было раньше. Я стал увереннее и больше доверял всем этим воротам, кранам и блокам.

Пока я обдумывал выход из положения, на палубе появился Волк Ларсен. Мы сразу заметили в нем что-то неладное. Какая-то нерешительность и слабость во всех его движениях бросились нам в глаза. Он шатался, когда пробирался вдоль борта к каюте. У выступа кормы он вдруг провел рукою по лицу обычным своим движением, точно хотел смахнуть с себя паутину, и свалился со ступеней на нижнюю палубу, по которой он заковылял, пошатываясь и протягивая вперед руки, точно разыскивая, за что бы ухватиться. У входа в кают-компанию он остановился, испытывая, по-видимому, головокружение, а затем вдруг ноги его подкосились и он повалился на палубу.

– Один из его припадков, – шепнул я Мод.

Она молча кивнула. Сострадание светилось у нее в глазах.

Мы подбежали к нему. Он казался без сознания и тяжело, прерывисто дышал. Мод занялась им, подняла ему голову, чтобы от нее отлила кровь, и отправила меня вниз за подушкой. Я захватил также и одеяло, и мы устроили его поудобнее. Я попробовал его пульс. Он был хорошего наполнения и казался совершенно нормальным. Это удивило меня и возбудило во мне подозрение.

– А что, если он притворяется? – обратился я к Мод, все еще держа его руку в своей.

Мод покачала головой и посмотрела на меня с упреком. Вдруг его рука выскользнула из моей и он крепко, точно сталь, схватил меня. В безумном страхе я громко вскрикнул, а на его лице появилось вдруг злобное, торжествующее выражение, он обхватил меня другой рукой, подмял под себя и сжал как в тисках.

Свободной рукой он схватил меня за горло, и в один момент передо мною предстала смерть, и по моей собственной вине. Почему я доверился ему и позволил его ужасным рукам дотянуться до меня? Я почувствовал на своем горле еще другие руки. Это были руки Мод, тщетно старавшиеся разжать душившие меня пальцы. Она разжимала их, и вдруг я услышал крик, от которого похолодело мое сердце, потому что это был крик женщины, полный ужаса и глубокого отчаяния. Я уже слышал его однажды, когда погибал пароход «Мартинес».

Мое лицо было прижато к его груди, я ничего не мог видеть и только слышал, как Мод вдруг оставила нас и побежала куда-то. Я еще не потерял сознания, но мне показалось, что прошло очень много времени, прежде чем я услышал, что она возвратилась. И почти тотчас же я почувствовал, что тело Волка Ларсена ослабело. Он перестал дышать, и его грудь не поднималась под тяжестью моего тела. Рука, сжавшая мое горло, разжалась. Я вздохнул. Рука его опять попробовала сжать меня. Но даже его громадная сила воли не смогла на этот раз взять верх над его слабостью. Сломилась наконец и она. Он потерял сознание.

Как только освободилось мое горло, я откатился в сторону и, лежа на спине, тяжело дышал. Мод была бледна, но владела собой: она смотрела на меня и с тревогой и с радостью. Тяжелая дубина для котиков в ее руке привлекла мое внимание, и, следуя за моим взглядом, она тоже посмотрела на нее. Дубина выскользнула у нее из рук, точно обожгла их. Мое сердце запрыгало от радости. Она была моей настоящей женой, моим настоящим другом, она сражалась вместе со мной и за меня, точно женщина в пещерный период, в ней вдруг воскресли все первобытные инстинкты, она позабыла о своей культуре.

– Милая маленькая женщина! – воскликнул я, поднимаясь на ноги.

В следующее мгновение она была в моих объятиях, конвульсивно рыдая на моем плече, а я крепко прижимал ее к себе. Я смотрел на ее каштановые волосы, сверкавшие как драгоценные камни на солнце и казавшиеся мне дороже всех сокровищ. Я наклонил голову и тихонько поцеловал ее в волосы, так тихо, что она этого не заметила.

А затем я опомнился. В сущности, это были лишь слезы облегчения оттого, что опасность миновала. Будь я ее братом или отцом, положение от этого не изменилось бы нисколько. К тому же здесь было не место и не время для объяснений, я хотел иметь большее право для признания в любви, а потому еще раз тихонько поцеловал ее волосы и выпустил ее из объятий.

– На этот раз – настоящий припадок, – сказал я, – точь-в-точь такой же, от какого он слеп. Сначала он притворялся, а потом его стукнуло на самом деле…

Мод поправила под Ларсеном подушку.

– Нет, – ответила она. – Еще нет. Но теперь, раз уж он оказывается таким беспомощным, он должен таким оставаться и впредь. С этого дня мы переселяемся сюда в каюту. Волк Ларсен будет помещаться на баке.

Я взял его за плечи и потащил ко входу в общую каюту на баке. Мод принесла веревку. Я обвязал ее вокруг его тела и спустил его вниз. Я не в силах был поднять его, чтобы положить на койку. Мод мне помогала, и мы кое-как водрузили его на место.

Но это было не все. Я вспомнил о тех наручниках, которые находились в каюте Ларсена и которые он любил надевать на руки строптивым матросам. Когда мы оставили его, он был скован по рукам и по ногам. В первый раз за много дней я вздохнул свободно. Выйдя на палубу, я почувствовал вдруг необыкновенную легкость, точно гора свалилась с моих плеч. Я сознавал также, что я и Мод стали еще ближе друг к другу. Чувствовала ли она это, спрашивал я себя, когда мы ходили с ней бок о бок взад и вперед по палубе, над которой уже висела мачта, поднятая нашим краном.

Глава XXXVII

Мы переселились на «Призрак» и заняли в нем свои прежние каюты. Готовить стали в кухне. Заключение Волка Ларсена случилось как раз вовремя. Бабье лето быстро окончилось и сменилось дождливой и бурной осенью.

Мы устроились очень удобно. Наш короткий кран, со свешивавшейся с него мачтой, придавал шхуне деловой вид, а нам давал надежду на скорое отправление.

Мы сковали Волка Ларсена, но это оказалось ненужным. Наступил полный упадок сил. Это открыла Мод, когда в полдень пришла накормить его. Он еще выказывал признаки сознания, но на вопросы Мод не ответил. Он лежал на левом боку и, видимо, страдал. Бессознательным движением он повернул к ней голову так, чтобы открыть левое ухо. Тогда он услышал ее слова и заговорил с нею. Она побежала за мной.

Зажав ему подушкой левое ухо, я спросил его, слышит ли он меня. Ответа не последовало. Тогда я отодвинул подушку и повторил вопрос. Он ответил, что слышит.

– Знаете ли вы, что оглохли на правое ухо? – спросил я.

– Да, – ответил он тихо, но твердо, – у меня отнялась вся правая сторона. Точно заснула. Я не могу двинуть ни рукой, ни ногой.

– Опять притворяетесь? – брезгливо спросил я.

Он покачал головой, и его губы перекосились странной судорожной улыбкой. Улыбка была кривой, так как мускулы на правой стороне лица не двигались.

– Волк проиграл свою последнюю ставку, – сказал он. – У меня паралич. Я никогда не встану с постели! Нет, пока с одной стороны! – добавил он, как бы заметив мой подозрительный взгляд, брошенный на его ногу, которую он высвободил из-под одеяла и пытался спустить.

– Какое несчастье! – продолжал он. – А мне хотелось сначала расправиться с вами, Сутулый! Я думал, у меня остались силенки на это.

– Но почему? – спросил я со страхом и с любопытством.

– О, чтобы чувствовать себя живым, двигаться и действовать, быть до конца сильнейшим куском дрожжей и сожрать вас! А вот приходится умирать!

Он пожал плечами, то есть одним плечом, так как другое у него не двигалось.

– Но как вы объясняете все ваши припадки? – спросил я. – Что вы считаете причиной вашей болезни?

– Мозг, – ответил он без запинки. – От него и эти проклятые головные боли.

– Головные боли – это симптомы, – сказал я.

– А не все ли равно? – ответил он. – За всю свою жизнь я никогда не болел. И вдруг что-то случилось в мозгу. Рак, опухоль, что ли, или что-нибудь в этом роде. Разрастается и разрушает. Давит на нервные центры и по кусочку, клеточку за клеточкой, съедает.

– Давит на двигательные центры, – прибавил я.

– Ну, пусть будет так. Но проклятие заключается в том, что приходится валяться здесь, в полном сознании, с ясным умом, и знать, что ниточки все обрываются и обрываются и с каждой секундой все больше и больше прекращается связь с внешним миром. Я уже не вижу, слух и другие чувства покидают меня; скоро я лишусь и языка. И все время я буду здесь лежать, живой, мыслящий, но уже бессильный.

– Значит, вместо вас здесь будет ваша душа.

– Чепуха! Это будет значить только то, что высшие психические центры в моем мозгу еще не затронуты. Я могу еще помнить, могу думать, соображать – вот и все. Действуют они – действую и я. Когда кончится и это – меня не станет. Какая там душа!

Он насмешливо улыбнулся и повернулся левым ухом к подушке, показывая этим, что разговор окончен.

Мы с Мод принялись за работу, подавленные его страшной судьбой. Ужасное возмездие уже протянуло к нему свои руки. Нас охватило торжественное настроение, и мы разговаривали вполголоса.

В тот же вечер, когда мы опять навестили его, он сказал:

– Вы можете снять с меня наручники. Теперь они не нужны. Я весь парализован. Скоро будут пролежни.

Он улыбнулся своей кривой улыбкой, а Мод, с широкими от страха глазами, отвернулась.

– Вам известно, что у вас кривая улыбка? – спросил я его.

Я знал, что ухаживать за ним придется Мод, и хотел по возможности избавить ее от неприятного зрелища.

– Тогда я не буду улыбаться, – ответил он спокойно. – Я чувствую, что со мной что-то произошло. Правая щека онемела. Уже три дня, как я ощущаю в себе предвестников: то и дело немеет то правая нога, то рука… Может быть, поэтому и улыбка стала односторонней. Ну ладно, я буду улыбаться вам внутренно, в душе! Слышите, – в душе! Вообразите, что я сейчас улыбаюсь.

И он пролежал несколько минут молча, довольный своей странной выдумкой.

Характер его нисколько не изменился. Это был прежний, неукротимый, ужасный Волк Ларсен, заключенный лишь в жалкую оболочку, которая когда-то была несокрушима и прекрасна. Теперь он был скован незримыми узами, погрузившими его дух во мрак и молчание и оторвавшими его от того мира, который составлял арену для его жизненного пира. Больше он не мог спрягать во всех наклонениях и во всех временах глагол «делать». Все, что теперь оставалось для него, – это только «быть», «желать», но не иметь возможности исполнить; думать и мыслить, но обладать уже мертвым, разлагающимся телом.

И все же мы не переставали бояться его, несмотря на всю его беспомощность, и продолжали нашу работу с тревожным чувством.

Я разрешил задачу, возникшую вследствие недостаточной длины стрел крана. Два дня понадобилось на предварительную работу, и, наконец, на третий день утром мне удалось поднять мачту над палубой и поставить ее нижний конец над гнездом. Здесь мне особенно пришлось потрудиться. Я пилил, рубил и строгал сухое дерево до тех пор, пока оно не стало так гладко, точно его обточили гигантские мыши. И мачта была готова.

– Она будет хорошо служить! – воскликнул я. – Теперь уж я это знаю!

– А вы знаете, как доктор Джордан учит проверять истину? – спросила Мод.

Я покачал головой и перестал стряхивать стружки, сыпавшиеся мне на шею.

– Он ставит вопрос: может ли данная вещь функционировать, и если может, то сможем ли мы доверить ей свою жизнь?

– Он ваш любимый писатель? – спросил я.

– Когда я развенчала своих старых кумиров, – серьезно ответила она, – и рассталась навсегда с Наполеоном, Цезарем и им подобными, то я создала для себя новый Пантеон, и первое место в нем занял доктор Джордан.

– Герой современности.

– И величайший, потому что современный, – добавила она. – Разве древние герои могут сравняться с современными?

Я кивнул. Мы были слишком похожи друг на друга, чтобы спорить. Наши точки зрения и взгляды на жизнь были совершенно одинаковы.

– Как критики, – засмеялся я, – мы удивительно сходимся.

– И как корабельный плотник и его подмастерье – тоже, – засмеялась она.

Мы редко смеялись в те дни: нас одолевала тяжкая, невыносимая работа и думы о живом трупе – Вульфе Ларсене.

С ним случился новый удар. Он почти лишился языка и только изредка мог говорить, и то едва слышно. Но случалось, что он говорил своим обыкновенным голосом, только очень медленно. Затем вдруг лишался языка, всякий раз в середине разговора, и иногда по целым часам мы ожидали, когда он закончит начатую фразу. Он жаловался на нестерпимые головные боли, и именно в это время он изобрел способ разговора с нами на случай, если бы он совсем лишился языка, а именно: одно давление рукой – это «да», а два – это «нет». И это было как раз кстати, потому что с этого вечера язык ему больше не повиновался. Движением руки он отвечал на наши вопросы, а когда хотел сообщить что-нибудь, то требовал лист бумаги и карандаш и довольно четко писал на нем левой рукой.

Настала жестокая зима. Шторм следовал за штормом, со снегом, с градом и дождем. Котики ушли куда-то в свое таинственное убежище на юге, и их колонии опустели. Я работал лихорадочно. Назло плохой погоде и ветру, который ужасно мне мешал, я весь день, с самого раннего утра и до глубокой ночи, проводил на палубе.

Пока я возился с оснасткой фок-мачты, Мод шила паруса, готовая бросить все и бежать ко мне на помощь всякий раз, когда требовались при моей работе четыре руки, а не две. Парусина была тяжелая и толстая. Мод сшивала ее мастерски, как настоящий матрос, большой трехгранной иглой. Ее руки скоро оказались в царапинах, но она храбро преодолевала боль, и вдобавок еще варила пищу и ухаживала за больным.

– Забудем о предрассудках, – сказал я в пятницу утром, – и поставим фок-мачту сегодня. Все готово и прилажено для установки.

С помощью блока и ворота я без особых усилий поставил мачту в вертикальное положение. Как только Мод могла бросить рукоятку ворота, она захлопала в ладоши и закричала:

– Дело идет на лад! Мачта готова, и мы можем вручить ей нашу жизнь!

И вдруг на лице у нее появилось озабоченное выражение.

– Но она не попала в отверстие, – сказала она. – Придется начинать все сначала.

Я снисходительно улыбнулся и с помощью блока подтянул мачту. И все-таки она не попала в отверстие. Опять на лице Мод озабоченное выражение, и опять моя снисходительная улыбка. Я вновь направил мачту в отверстие, и на этот раз мне это удалось. Тогда я дал Мод самые подробные инструкции, как спускать мачту, а сам пошел в трюм, на самое дно корабля, где находилось гнездо.

Я крикнул Мод, и мачта стала правильно и легко спускаться. Ее квадратный шип как раз приходился теперь над квадратным отверстием гнезда. Но когда она спустилась до самого конца, то все-таки не вошла в гнездо: квадратный шип не совпал с гнездом. Но я не растерялся. Я поднялся на палубу и исправил все, что было нужно. Затем я опять сошел вниз, оставив Мод наверху. При свете лампы я увидел, что теперь дело пошло на лад, и шип вошел в гнездо. Мачта встала на свое место. Я радостно закричал. Мод сбежала вниз посмотреть. При желтом свете лампы мы с любопытством осматривали нашу работу. Затем мы взглянули друг на друга, и руки наши встретились. На глаза навернулись слезы радости от достигнутого успеха.

– В сущности, это было нетрудно, – заметил я. – Вся задача заключалась в подготовительных работах.

– А все удовольствие в окончании, – добавила она. – Я все еще не верю своим глазам, что фок-мачта на месте, что вы сами подняли ее из воды и поставили в гнездо. Это – титаническая работа.

– И мы оказались неплохими изобретателями, – начал я весело и остановился.

Я понюхал воздух и подозрительно посмотрел на лампу. Она не коптила. Я опять втянул носом воздух.

– Что-то горит!.. – сказала Мод уверенно.

Мы вместе бросились к лестнице, но я выскочил на палубу после нее. Густое облако дыма поднималось из входа в каюту.

– Волк еще не издох!.. – пробормотал я и кинулся вниз. Дым был так густ, что я должен был пробираться ощупью, и так еще страшен был в моем воображении образ Волка Ларсена, что я не был бы удивлен, если бы беспомощный гигант схватил меня за горло своей железной рукой. Поэтому я медлил. Мною овладевало желание бросить все и выскочить обратно на палубу. И вдруг я вспомнил о Мод. Мне представилась она в том виде, в каком я видел ее в трюме, при тусклом освещении лампы, с большими карими глазами, полными радостных слез, – и я понял, что не могу бежать.

Я задыхался и от страха, и от дыма, когда добрался, наконец, до койки Волка Ларсена. Я протянул вперед руку и нащупал его. Он лежал без движения, но слегка вздрогнул, когда я прикоснулся к нему. Я провел рукою по одеялу и под ним, но не ощутил ни теплоты, ни огня. А дым шел откуда-то, ослеплял меня и заставлял кашлять; где-то был источник его. Я терял голову и неистово стал метаться по баку, но, ударившись об угол стола, пришел в себя. Я сообразил, что если это был поджог, то его следовало искать только около больного.

Я вернулся к койке Волка Ларсена. Там я встретил Мод. Сколько времени она провела в такой удушливой атмосфере, я не знал.

– Идите наверх! – сказал я ей самым решительным тоном.

– Но, Хэмфри… – возразила она слабым, дрожащим голосом.

– Немедленно! – крикнул я сурово.

Она послушно направилась ощупью к выходу.

И вдруг мне пришла в голову мысль: «Что, если она не найдет выхода?»

Я бросился вслед за ней, добежал до выхода, но ее не было. Быть может, она уже поднялась наверх? Когда я стоял так в нерешительности и не знал, что мне предпринять, я вдруг услышал ее задыхавшийся голос:

– Я не нахожу выхода, Хэмфри… Я заблудилась…

Я нашел ее прислонившейся к перегородке и наполовину повел, наполовину понес к выходу. Свежий воздух показался нам дивным нектаром⁶⁸. Мод была в полуобморочном состоянии, я оставил ее лежать на палубе, а сам опять бросился вниз.

Источник дыма должен был находиться около больного. Так говорил мне мой разум. И я прямо направился к его койке. Когда я опять стал обшаривать его одеяло, что-то горячее свалилось вдруг мне на руку и обожгло так, что я ее отдернул. Тогда я понял. Через щели верхней койки вырывался из матраца огонь. Волк Ларсен поджег его. Он мог это сделать левой рукой. Сухая солома в матраце, зажженная снизу и не получавшая доступа воздуха, все время тлела и дымилась.

Когда я стащил матрац с койки, солома рассыпалась и пламя запылало. Я смахнул с койки пылавшие остатки соломы и, задыхаясь, выбежал наверх.

Нескольких ведер воды было достаточно, чтобы залить тут же, в каюте на полу, пылавший матрац, а минут десять спустя, когда дым рассеялся, я разрешил Мод сойти вниз. Волк Ларсен лежал без сознания, но свежий воздух привел его в себя. Он потребовал себе бумагу и карандаш.

«Не мешайте мне, – написал он, – я улыбаюсь. Как вы видите, я все еще представляю собою частицу закваски».

– Я рад, – перебил я его, – что вы теперь ничтожная частичка.

«Благодарю вас, – написал он в ответ. – Но мне нужно еще уменьшиться, чтобы умереть… И все-таки я весь здесь, – написал он потом. – Я могу мыслить сейчас гораздо яснее, чем когда-либо. Ничто не мешает мне сосредоточиться. В этой молекуле я весь, я все еще существую».