Tsitaadid raamatust «Темный ангел»
Я молился - или пытался молиться, - но Богу не нужны были мои молитвы. Мои страдания и муки совести - лакомство куда аппетитнее.
Абсурдно, но она казалась невинной, как юная невеста, и я с беспокойством подумал о безграничных способностях женщин представать такими, какими мужчины хотят их видеть.
О, Он ревнив, этот Бог, столь безжалостны бывают лишь бессмертные. Когда я воззвал к Нему в своей мерзости и страданиях, Он улыбнулся и ответил словами, кои явлены были Моисею из неопалимой крупины: "Я есмь Сущий". Я есть тот, кто есть. В Его взгляде нет сострадания, нет нежности. Я не вижу в Нём ни грядущего спасения, ни грозящего наказания - лишь бесконечное равнодушие, не обещающее ничего, кроме забвения.
Пустите одну женщину, всего лишь одну, в Царстов Небесное, и, клянусь, она низвергнет всех святых одного за другим: ангелов, архангелов - всех.
Сегодняшняя наука - это вчерашняя магия, а сегодняшняя магия может завтра стать наукой. Любовь - единственная постоянная в этом суровом рациональном мире, любовь и ее темная половина, ненависть.
Должно быть, гусеница мечтает о полете, такие сны видит куколка насекомого в темной шелковой колыбели.
А я? В какое хрупкое смертоносное создание вылупится моя куколка?
Буду ли я летать?
Или жалить?
Ночные слова лживы и тревожны, однако именно ночью власть слов сильнее всего. По ночам Шехерезада плела свою тысячу и одну сказку, и каждая — дверь, в которую она ускользает снова и снова, а Смерть преследует ее по пятам, как голодный волк. Она знала власть слов. Если бы я не перестал искать идеальную женщину, мне следовало бы отправиться на поиски Шехерезады, высокой и тоненькой, с кожей цвета китайского чая. Ее глаза как ночь, она идет босиком, надменная язычница, не обремененная моралью и скромностью. И она коварна. Вновь и вновь она играет со смертью и выигрывает, и меняет обличье, и каждую ночь ее жестокий муж-людоед видит новую Шехерезаду, которая утром ускользает прочь. Каждое утро он просыпается и смотрит на нее в свете солнца, тихую и бледную после ночных трудов, и клянется, что больше его не проведут. Но едва опускаются сумерки, она снова плетет паутину своих фантазий, и он думает: «Еще один раз»…
Я не должен писать после заката. Ночные слова лживы и тревожны, однако именно ночью власть слов сильнее всего.
Как мог я бояться темноты? Я сам был тьмой, самым жутким из ночных чудовищ. Чудовище боится - это смешно. И какая трогательная картина: монстр, съежившийся у затухающего огня в ночь своего освобождения.
"Я говорю: поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти; ибо плоть желает противного духу, а дух - противного плоти: они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотелось бы.
Если же вы духом водитесь, то вы не под законом".
