Tsitaadid raamatust «История одиночества»

Ужасно осознать себя плохим родителем, но еще страшнее понять, что ты — неблагодарное чадо.

Меня слегка покачивало, когда я шел к выходу; в дверях я обернулся:

— Скажите, ваше преосвященство, он это делал?

Архиепископ нахмурился, словно не поняв вопроса:

— Кто и что делал?

— Том. Он виновен?

— Есть ли такой человек, отец Йейтс, у кого не отыщется пятнышко на душе? — Кордингтон развел руками и усмехнулся. — Помнишь: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И вспомни, чему нас учили в семинарии: все мы игрушки в руках дьявола. Но мы обязаны сдерживать свои низменные порывы. И мы будем сражаться, слышишь? Будем сражаться и победим. Мы прищучим этих брехунов, чего бы нам это ни стоило. Чистый как стеклышко, Том Кардл вернется в свой или какой-нибудь другой приход, и тогда, Одран, что, по-твоему, произойдет?

Я покачал головой. Казалось, мне вынесли что-то вроде смертного приговора.

— Ты, мой дорогой Одран, <...>сможешь вернуться в свою драгоценную школу и учить юных ублюдков почитать Церковь.

В мире, где мы живем, самое главное — как выглядят наши поступки.

Возле «Брауна Томаса» на подставке застыл вызолоченный человек, устремивший взгляд в небытие, в шляпе у его ног лежало всего несколько монет. Эти живые скульптуры меня всегда смущали. Музыканты хоть предлагали свое искусство, и было скупердяйством не отблагодарить за него. А что предлагали эти истуканы? Мертвую неподвижность? С какой стати за это платить? И потом, где такая фигура обряжается в свой вычурный костюм, где золотит лицо и руки? Она что, в этаком виде едет в трамвае или автобусе? И если вдруг потрется о соседа-пассажира, тот тоже вызолотится?

Слушай, тебе не кажется, что ты профукал свою жизнь, а? – вполне дружески спросил Эйдан. – Неужто никогда не хотелось отмотать назад и начать заново? Чтоб все по-другому. Чтоб стать нормальным человеком, а не тем, что ты есть. Я покачал головой и ответил, что суть моей жизни – чувство глубокого удовлетворения, и выбор мой, хоть сделан в юные годы, остается неизменным. Выбор мой неизменен, повторил я, и пусть

Жизнь легко описать, но нелегко прожить. Э. М. Форстер

Молчальники виновны наравне с преступниками.

Я кинулся следом, сердце моё так бухало, что, казалось, вот-вот выскочит наружу, а Кэтрин об него споткнётся и растянется на полу.

племянник считает его никудышным, он придает моей жизни ясность и смысл, коих, к сожалению, лишено существование

Вот горемыки, от кого отвернулась удача, за цену чашки чая надеются купить себе час-другой теплоты.