Loe raamatut: «На расстоянии вакуума»

Пролог

Ещё сегодня утром я был нормальным человеком. Ещё утром я предвкушал своё будущее, но всего полчаса назад все закончилось.

Я на околоземной орбите. Тридцать минут назад я стал свидетелем конца. Одну тысячу восемьсот секунд назад я видел, как ракеты взмыли в воздух с разных частей планеты… Сейчас я вижу только пыль, что плотным туманом окутала уже мой бывший дом.

Переместимся немного назад во времени. Я все ещё на Земле. Меня упаковали в скафандр, приготовили к отправке в космос, в эту чёрную холодную глотку, в этот расширяющийся желудок жиртреста. Меня посадили в ракету, подключили, зафиксировали и сказали что-то типа: «Этот полет в космос, он очень важен для нашего народа! Мы верим в тебя!»

Примерно через час подо мной взревела турбина. Она изрыгала огонь, она поглощала кислород… Такой родной и необходимый мне кислород.

До этого голос диктора отсчитал от десяти до нуля.

Десять: я вернусь домой по окончании экспедиции.

Девять: это очень важная экспедиция.

Восемь: мама уже гордится мной.

Семь: теперь отец сможет похвастать перед друзьями.

Шесть: мое имя войдёт в историю, оно будет вписано в учебники.

Пять: даже если что-то пойдёт не так, я превращусь в горстку пепла, так и не успев ничего понять.

Четыре: все будет хорошо.

Три: мне не страшно!

Два: давай-давай-давай!

Один: ВРУБА-А-А!..

Ноль: А-А-А-А!

Двигатель ревет. Все те конструкции, что удерживали ракету в вертикальном положении, отваливаются. Меня вдавливает в кресло пилота. Дыхание спирает. Перегрузки круче, чем на подготовке!

«Это самый крутой аттракцион, на котором только можно прокатиться», – думаю я и продолжаю дико орать. Диктор перечисляет количество пройденных километров. Он сообщает мне, как далека родная трава у отчего дома. Я отдаляюсь от человечества. Каждая секунда прибавляет километры дистанции между нами, между человечеством и мной. Диктор говорит об отходящих от ракеты ступенях и сообщает, что все идёт по плану. Система жизнеобеспечения пищит, трещит и звенит. Голос робота говорит мне о тех действиях, которые я должен совершать, чтобы достигнуть космоса.

Облака далеко позади. Я вижу чистый голубой цвет, и чем выше меня поднимают рокот двигателя и пламя, тем чище становится этот цвет, тем глубже небеса и ближе бесконечность. Здесь нет ничего, кроме неба… Никакого рая.

Становится все темнее. Снаружи холодно. А я смотрю вперёд. Передо мной вязкое пространство. Словно я ныряю куда-то вверх, в другой океан, что гораздо больше того, который я оставил позади, на Земле. Там же, на Земле, остались вязкие моря мыслей и переживаний людей. Там остались реки мимолетных желаний и странных поступков. Это все осталось на Земле.

И вот ракета преодолевает барьер атмосферы. Больше ничего не тянет вниз. Я поднимаюсь на самый верх нашего маленького мира и повисаю на вершине без возможности спуститься вниз… но в этот момент я об этом ещё не знаю.

Система жизнеобеспечения сообщает о том, что все в порядке; система безопасности, пройдя все тесты, ослабляет ремни и даёт разрешение на освобождение от их плена. Я отстегиваюсь и поднимаюсь наверх. В этом месте нет гравитации, и именно поэтому я поднимаюсь вверх и направляюсь на поиски иллюминатора, через который я смогу увидеть родную планету. Связь с Землёй оборвалась, но я думаю, что это временное явление. Секундное… минутное помутнение сигнала.

– Меня кто-нибудь слышит? Алло! Ответьте! Земля, ответьте! – произношу я в микрофон, что вмонтирован в шлем скафандра.

– Спасибо за службу! – появляется голос диктора и пропадает в следующий миг. Теперь лишь белый шум поёт мне свою тягучую песню.

Я нахожу иллюминатор, сквозь который виден мой недавно покинутый дом. Я вижу нечто странное. Большое серо-коричневое пятно. Оно закрывает часть территории.

Присмотревшись, я замечаю, как с разных сторон планеты движутся какие-то линии. Они пересекают большую часть Земли, и тут все становится ясным – как вчерашний, но не завтрашний день. Завтрашнего дня больше нет.

Сейчас я вижу лишь пыль. Вот во что в конце концов превратился наш Мир – в пыль. Она, пыль, сдерживается в форме геоида и продолжает своё существование на просторах бесконечности. То, что осталось от человечества, весь этот пепел, смешанный с ядерными отходами, все это осталось на своём месте, в планетарной системе, но теперь не выбивается из неё многообразием ярких цветов. Теперь это просто серость… Мы так долго её прятали, старались избавиться, а в итоге сами стали одним из её воплощений.

Точно так же и я превратился в воплощение одиночества. Последний, единственный, избранный, благословенный или проклятый, больше это не имеет никакого смысла. Теперь это всего лишь слова, наборы звуков, в которых нет никакого смысла. Я больше никогда не смогу воспользоваться языком, наречием, теми выражениями и фразами, которые так много лет трамбовали в мой мозг. Теперь это всё – та же пыль и все тот же пепел, в который превратился мой Мир.

Я хочу кричать, ругаться, лечь на пол и, свернувшись калачиком, мгновенно умереть, но не могу себе этого позволить.

«Может быть, там, на Земле, в подвалах и бункерах остались живые, и они будут жить… – вот на чем судорожно начинает фокусироваться сознание. – И тем, кто потом выйдет на поверхность, я могу оставить послание. Записку о том, как человечество превратилось в ничто, – думаю я. – Я буду тратить свободное место на винчестерах, забивая их своим голосом. Хронологией своего отчужденного и потерянного существования в космосе… Возможно, ее никогда не услышат… В любом случае я сделаю все, что в моих силах».

1

По идее, это первый день моего нахождения на околоземной орбите. Я по-прежнему не могу отойти от шока. Все случившееся кажется мне плохим сном, но я не сплю. Мне грустно. В то же время я понимаю, что в этом нет никакого смысла. Единственное, что я могу сделать, так это убить в себе все живое. В принципе, это не так уж и сложно, учитывая тот факт, что моего Мира не существует.

Обращаюсь к тем, кто, возможно, найдёт этот дневник. Я космонавт. Мне около тридцати. Всю свою жизнь до этого я посвятил будущему полёту… Как школьник, который посвящает всего себя, все свои годы молодости и юношества тому, чтобы поступить в университет.

Давайте договоримся о следующем. Я расскажу вам про тот Мир, который я знал. Но, пожалуйста, не воспринимайте мои слова всерьез. Они содержат в себе лишь малую часть истины. Они содержат в себе не энциклопедические знания в исторических и политических науках, они содержат какие-то обрывки воспоминаний и ностальгический бред.

Перед тем, как я начну рассказывать историю человечества глазами одного человека, скажу ещё пару слов о себе и о Мире, который перестал существовать.

Мы достигли высоких технологий. Мы вошли в информационную эру. Это так называемое время без забот. Это эпоха одиночества… В нашем мире было такое понятие как сеть Интернет, которая объединяла все компьютеры в единый информационный поток. Компьютер же – это машина, устройство для обработки и хранения информации. Но об этом позже…

Так вот, каждый из нас, все жители были в этой самой сети. Связывались друг с другом в любое время и на любых расстояниях. Мы получали любую информацию по нашему желанию, но страдали одиночеством. Парадоксом было явление единения и полного одиночества, ведь тот, кто был в сети, исчезал из жизни… Люди практически перестали, можно сказать, отказывались от личностного общения с глазу на глаз на тот момент, когда я покинул планету.

Недостаток общения. Может, именно это и стало поводом к тому, чтобы все перестало существовать. В принципе, в нашем Мире это было хорошим поводом для многого… Этот самый недостаток общения рождался как раз из-за любви человечества к Интернету. Мы писали сообщения. Лупили кончиками пальцев по клавиатуре, вбивая сообщения. Мы придумывали разные комбинации символов, чтобы описывать эмоции, но не писать о них; затем появились изображения, после – всякие двигающиеся картинки. Мы пытались совсем не говорить о том, что чувствуем.

Не знаю, по какой причине, но я отличался от большинства людей. Мне не нравились все эти технологии. Конечно, странно, что человек, который выжил в самом совершенном изобретении всего человечества, говорит об этом, но это так.

Действительно, вместо одиночества в сети я выбирал общение с теми, кто мог себе это позволить. Таких людей было немного, но они были самыми дорогими и родными для меня. Мы встречались во всяких интересных, как нам казалось, местах и кушали, и пили, и разговаривали, смотря в лица друг другу. Это было замечательно!

Единственное, что сейчас вижу я, это собственное отражение в иллюминаторе. Теперь я понимаю, что чувствовали те, кто просиживал сутками перед монитором. Они тоже всматривались в чёрную бесконечность вечности и видели свои печальные лица. Теперь мы похожи, теперь я могу понять их чувства, теперь я тоже оставляю письма, но, скорее всего, не смогу дождаться того момента, когда их прослушают и дадут ответ.

Интересно, на сколько меня хватит? Как долго я смогу сохранять свой разум в состоянии покоя? Неизвестно.

Запись номер 2

Почему-то мне кажется, что я уже сбился в исчислении времени. Если это так, то это очень печально, ведь… Хотя если хорошо подумать, с самого начала все пошло не так. И теперь факт того, что мое исчисление времени сбилось в самом начале, не так уж важен. Конечно, в первую очередь я выстроил график и систему своего будущего питания. Как бы то ни было – во всяком случае, сейчас – я хочу прожить как можно дольше. Конечно, я понимаю, скорее всего, это желание сиюминутно; пройдёт чуть больше времени, и мне захочется подохнуть от тоски… Не знаю, голода… мрачности собственных мыслей, которые вместе со мной заперты в вакууме и одиночестве. Ну, а пока мой рассудок непоколебим, я буду прилагать все усилия для того, чтобы он таким и оставался.

Где-то я слышал или читал о том, что мозг начинает обманывать сам себя, если долго смотреть в своё отражение. Возможно, это глупо, возможно, бессмысленно, возможно, параноидально, но в связи с этим я решил смотреть в иллюминатор как можно реже. Это стало одним из правил моего выживания в космосе.

Я мыслю как отличник дисциплины «обеспечение безопасности жизнедеятельности». Как будто это школа, урок… или ещё сложнее – экзамен. Где-нибудь в несуществующем будущем. И преподаватель спрашивает какого-нибудь ученика вот о чем:

– При межпланетном перелёте средство передвижения потеряло управления, и вы повисли в невесомости. Когда прибудет другой корабль, неизвестно, ваши действия?

– Ну… эм… ну… Сначала я посчитаю запас продовольствия и, эм… посчитаю предполагаемое время нахождения в космосе.

– Хорошо, молодец. Дальше!

– Постараюсь составить себе график бодрствования и сна и разбить его на предполагаемые блоки. Таким образом, я смогу рассчитать приемлемое время для принятия пищи.

– Хорошо. Что ещё?

– Не смотреть в отражение.

– Что?! – удивлённо спросит преподаватель.

– Без особой надобности я постараюсь не смотреть в иллюминатор, потому что там есть мое отражение.

– Что?! – вновь удивлённо спросят его. – Почему?! А что такого в твоем отражении?

– Ничего, – ответит школьник. – Оно просто есть… Оно может внушить мне все что угодно. Я так думаю, – скажет он.

А это ведь это обычный школьный экзамен, и его слова проберут преподавателя до кончиков волос. Она задумается над его словами, потом улыбнется и скажет:

– Нет! Третьим пунктом будет… – и с довольной улыбкой окунет малыша лицом в дерьмо, но навсегда запомнит его слова, в которых были и смысл, и осознание этого мира. Вполне возможно, этот самый школьник в свои, не знаю, десять лет будет лучше адаптирован к жизни, нежели эта тетушка с адским причесоном.

В любом случае, я составил себе план выживания в таком виде, в котором мог его представить и осуществить. Еще я включил физические упражнения. Как минимум это позволит убить время, которого у меня теперь, с одной стороны, более чем достаточно, а с другой – все зависит от количества пищи, воды и способности моей ракеты вырабатывать кислород.

Кстати говоря, топливо теперь тратится только на поддержание жизни. Мне некуда лететь, мне не для кого проводить какое-либо исследование. Единственное, что я могу сделать, я уже воплощаю в жизнь… Я надиктовываю это самое послание бортовому самописцу.

Сейчас это единственный мой друг и собеседник… молчаливый собеседник, который внимательно слушает. Который может дословно воспроизвести мои слова.

– Ещё одно правило. Никогда не слушать свои записи.

Вот, что я решил, вот до чего я додумался. Мне кажется, что таким образом я смогу обезопасить свой разум от проникновения в него шизофрении. Правда ли это или лишь догадка, домысел? Неизвестно. У меня есть время для подобного самокопания, но нет настроения для этого.

Вместо этого я лучше расскажу про великолепную аферу моего мира. Она заключалась не столько в обмане, сколько в мистификации и переписывании фактов и слов. Сказанное однажды теряло актуальность, и его дополняли. По прошествии нескольких лет меняли порядок, чтобы сделать формулировку более точной. Затем, спустя ещё некоторое время, часть слов заменяли выгодными и начинали получать выхлоп. Затем, когда система переставала работать, её заменяли новой, созвучной со старой, но имеющей под и за собой другие основания и понятия, а после круг повторялся. Человечество неустанно наблюдало за этим, прислушивалось к веянию моды и катилось дальше.

Конечно же, до этой глобальной аферы были другие, точно такие же, но мелкие. Образовывались они на основании людского любопытства и пытливости. Пока все это было в маленьких размерах, люди называли это верой, потом оно стало религией. Наверное, человечеству надоело придумывать множество богов, знать их привычки и место в пантеоне… лень… Моим миром правила лень, и именно она двигала прогресс. Но отдельно хочу отметить вот что: изначально, когда появился один бог, все было нормально. Он, возможно, сказал сам, возможно, домыслили его приближенные и записали слова на пергаменте. И вот эти слова, принадлежащие личности, вот это и было верой, а вот потом… Потом меняли порядок, чтобы сделать формулировку более точной. Затем, спустя ещё некоторое время, часть слов заменяли выгодными и начинали получать выхлоп… Ну, вы поняли.

Причём из-за тех слов человека не стало, и это лишь укрепило силу им сказанного, превратило в систему правил… А мы, люди, были созданы, чтобы нарушать правила, а если возможности нарушить нет, то изменять их таким образом, чтобы нарушить можно было.

Так появилась религия. То есть ее основали вокруг одной личности и слов, ею сказанных… Так появилось и безумие, которым заболели особо внушаемые экземпляры нашей расы.

Они стали зависимы от созданной словами системы порядков и устоев.

Были и те, кто шли против. У них была другая вера, не преобразовавшаяся, не эволюционировавшая. Самое смешное заключалось в том, что вера, какой бы она ни была, всегда существовала без навязчивости, с уважением к другим верованиям. Религия же была властолюбивой гнидой, что паразитировала в мыслях.

Вот сейчас я об этом рассказываю и понимаю, что такой исход для религии был логичным. Ведь нельзя построить хороший дом на песке… И если бы те слова, если бы их не начали менять, то они стали бы постулатами, аксиомами, фундаментом.

И если бы религия была бы всего одна среди верований, она захлебнулась бы в собственном дерьме, но есть одно «но». Их, примерно в одно время, возникло несколько. И это стало одним прекрасным поводом для раскола человечества… для начала глобализации затворничества и одиночества. Но об этом необходимо сказать несколько больше.

Дело в том, что вера, если она есть – а она есть! – не требует службы, посвящения жизни и прочих условий. Религия же вечно в чем-то нуждается, чего-то требует и хочет. Причём от каждого и всё. И те фанатики, что заболевали мимими-идеями, собирались в группы, чтобы создавать места «уединения». И там они обращались к идеям, кишащим в головах, культивировали их и верили, что общаются с идолом религии… они называли это верой в Бога.

Третья

Смотрю в иллюминатор. Наблюдаю за звездами. Они переливаются вдали. Я смотрю на них сквозь своё отражение. Мне скучно. Это моя самая большая и самая страшная проблема. Всегда, все время надо себя чем-то занимать. Что-то подсчитывать, на что-то смотреть и наблюдать за этим чем-то. Мне уже скучно и неинтересно! А ведь я здесь не так давно… Что же будет дальше?

Почему-то мне вспоминается детство. Тот момент, когда я нашкодил. Отец поставил меня в угол, поругал, сказал, что я должен рассматривать две стены и стык. То единственное, что мне теперь дозволено на неопределенное время – просто смотреть вперёд и сожалеть о своём проступке. Я не имею права ни общаться, ни смотреть в какое-либо другое место, только вперед. Вот что я чувствую сейчас, и по факту я стою и смотрю тупо вперед на все эти одинаковые звезды. Единственное, чем они отличаются друг от друга для меня, – степень яркости и размер. При всем при этом я понимаю – я НИЧЕГО не понимаю. Могу только придумывать и додумывать другие параллельные миры и реальности, которые существуют на просторах других солнечных систем где-то далеко от нашей. Возможно, так далеко, что я даже представить не могу, не то чтобы добраться до тех мест при помощи своей допотопной ракеты, заправленной каким-то дешевым топливом, которое выписало правительство… Хорошо, что вообще долетел и остался здесь…

Вообще, для меня это как виза. Просто очень далеко. Наверное, настолько далеко, что после факта полета человека, то есть меня, в пространство выше атмосферы жизнь на Земле заканчивается Армагеддоном.

Я поясню немного, что имею в виду. Дело в том, что мы, люди, любили путешествовать, но есть одно «но» – мы не могли заниматься этим свободно. У нас было много народов, каждый из которых владел собственным участком земли на планете. Для того, чтобы попасть на территорию другой страны, нам требовалась специальная бумажка под названием «виза». Этот самый кусочек бумаги говорил о законности нашего пребывания на чужой территории, и я уверен, если бы на наш шарик прилетели бы инопланетяне, первым, о чем их спросили, была бы виза. Возможно, еще цель визита и бронь гостиничного номера.

В любом случае мы любили путешествовать, сколь бы проблематично это ни было. Иногда уезжали в другие страны, чтобы учиться там, иногда – чтобы работать, иногда – чтобы жить. Мы покидали родной дом в поисках чего-то намного лучшего этого самого родного дома. Самое страшное, что дом переставал быть таковым. То есть с ним ничего не происходило, он оставался все на том же месте, но появлялись изменения. По возвращении ты все помнишь, все находится на прежних местах, но, к примеру, некоторые люди умерли, где-то срубили дерево, вместо детской площадки сделали парковку.

Все эти изменения, они просто несовместимы с тем домом, о котором мы грезили и воспоминания о котором лелеяли. Тот дом – мечта, а это реальность… Поэтому, покидая родные места, мы погружали их в постапокалиптический хаос, наполненный пылью и рассказами уцелевших.

В космосе все воспринимается… Хотя я не знаю того, как все воспринимается в космосе. Обстоятельства, заложником которых я оказался, слишком специфичные. А вот представление того дома, куда я должен вернуться, оно неизменно и идеально. Пускай даже моя виза продлена на пожизненно.

4

Устал… уже устал от одиночества. Прошло немного, не так много времени, но… слишком много времени наедине с мыслями. Они одним бесконечным составом мчатся сквозь мозг и стучат колёсами по рельсам. Это ад. Он проникает внутрь меня заразой мыслей. Я вспоминаю о тюрьмах. Думаю про одиночество, которое испытывали окружающие. Думаю про озлобленных людей, что смотрят друг другу в лица и готовятся убить. Думаю про изолированных от общества типов. Наверное, они испытывали то же самое… Правда, наверное, им было даже сложнее.

Мне видится средневековая крепость, что содержит километры путаных тоннелей и коридоров. По ним ходят и бегают люди, одетые в тяжёлые стальные одежды, в кожу и меха. Где-то внизу, в подземельях, сидят осуждённые. Их разделяют широкие каменные стены. Иногда слышно, как о пол разбиваются капли конденсата и эхом пробегают по помещениям. Здесь нет света, сыро и холодно. Здесь гниют заживо голодные, больные, сумасшедшие. Во время грозы одни молча забиваются в угол, другие истерически смеются и бросаются в танцы, третьи же начинают обращаться к религии и говорить от её лица о том, что все люди прокляты.

Все это разносится по длинным каменным коридорам. От этого холод ползёт по кровеносным сосудам и забирается в самую выносливую мышцу.

Темница находится недалеко от выгребной ямы. По этой причине здесь всегда воняет нечистотами, и люди, попавшие сюда, с первых минут начинают строить планы преждевременного побега из игры под названием «жизнь». Они прикидывают все возможные варианты смерти или же бегства и в эту же секунду начинают исполнение одного из возникших планов. Это может быть нападение на сопровождающих охранников или же, к примеру, небольшой театральный акт, в котором необходимо показать самое страшное заболевание. Итог один: жёсткий удар под дых, смех, а после рандеву головы заключённого и каменной стены нового и, возможно, последнего для него пристанища.

Вонь, крики, смех, холод, болезни, голод, одиночество – все это лезет под кожу, забирается в самые труднодоступные места тела и мыслей и остаётся там до самого конца. Вот как было в древности.

До конца света люди самостоятельно прятались в пенобетонные склепы, что росли над землёй и упирались в небеса. Они были прикованы сетевой зависимостью к своим комнатам-гробам и так же, как и в древности, там потихоньку превращались в горсти пыли… Теперь весь мир – всего лишь горсть пыли, что удерживается на шарике благодаря атмосфере.

До конца света люди зарастали плесенью и превращались в части своих маленьких кондоминиумов, наполненных хламом из журналов. Каждый наполнял свою одиночку ненужными вещами, чтобы во время редких встреч рассказывать другим, таким же, о своих богатствах. Все равно что в древности заключенный, хвастающийся пойманной крысой перед другим, у которого два квадратных камня в кладке, и это вроде как круто.

А мне даже похвастаться не перед кем. Я в самом совершенном одиночестве в мире и нахожусь слишком далеко от праха близких. Вокруг меня только звезды и пустые планеты, на которых никогда не было жизни… Я чувствую, что в скором времени начну терять рассудок. Надеюсь, что я ошибаюсь.

У меня ничего здесь нет. Даже книг, которыми можно было бы убить одиночество и скуку. Насколько мне известно, в тюрьмах можно было читать. Даже отлученные от общих поселений могли получить книгу и читать её. После завершения изучения одной могли поменять на другую. Так они и жили: от корки до корки, не зная ровным счетом ничего о времени.

Я ничего не хочу знать о времени, хоть и могу спокойно посмотреть на часы, которые неизменно продолжают отсчитывать время, пока что… Они уже отсчитали какое-то определенное количество времени новой эры, но я не знаю, сколько именно. Может быть, неделю, может быть, меньше, может быть, больше.

Действительно, я ощущаю себя заключённым, у которого забрали совершенно все и дали свободу действий в ограниченном пространстве, а главное – ему оставили часы. Мерно тикающие где-нибудь под потолком. Зная, что цифры лишь усугубят мое положение, я повернул хронометр циферблатом к стене и теперь лишь слушаю мерное тиканье секундомера. В древних темницах этого не было, и, возможно, поэтому, каким бы ни было их заключение, оно кажется не столь ужасным, как мое. Ведь я могу узнать прошедшее время и, узнав, сойти с ума от этого знания.

В любом случае я примерно знаю, на сколько хватит моих припасов. Согласно этому знанию, я и выживаю на орбите. Я могу предположить, когда здесь умру. Мне подвластно лишь прогнозирование, строительство догадок о том, как все закончится. Почему-то мне так кажется, что, скорее всего, это будет голод, и в какой-то момент я просто зависну в невесомости. Мое совершенно высушенное тело будет болтаться внутри ракеты, в невесомости. Это чудо инженерной мысли станет чудом погребения и моим саркофагом. Я стану спутником Земли и буду болтаться на орбите, следуя своей собственной траектории движения… Или же я выйду в открытый космос без снаряжения, и меня уничтожит давление… Или в капсулу из металла и пластика врежется раскалённый камень и раскидает оплавленные и подгоревшие останки по всей орбите. Все это может быть. Точно так же, как и тот маловероятный конец существования, который просто случился, и теперь больше ничего не попишешь.

Вообще, это забавно: просчитывать варианты собственной смерти, зная примерное… даже не время, а, скорее, примерную протяженность, которая обуславливается работоспособностью ракеты и количеством продовольствия. Конечно, есть погрешность на болезнь, крушение или столкновение, но это не так вероятно, как простая, тупая смерть.