Loe raamatut: «Путешествия Гулливера»
«The Travels into Several Remote Nations of the World by Lemuel Gulliver, first a Surgeon, and then a Captain of Several Ships» by Jonathan Swift
По изданию:
Свифт Дж. Путешествия Гулливера по многим отдаленным и неизвестным странам света. – М.: Товарищество типографии А. И. Мамонтова, 1901.
Часть первая
Лилипутия
Глава 1
Наша семья владела небольшим поместьем в Ноттингемшире; я был третьим из пяти сыновей. Отец отправил меня, четырнадцатилетнего, в колледж Св. Эммануила в Кембридже, и на протяжении двух с половиной лет я усердно грыз гранит науки. Однако моему отцу, имевшему весьма скромное состояние, стало трудно оплачивать обучение, и он забрал меня из колледжа. Было решено продолжить мое образование у мистера Джеймса Бетса, знаменитого лондонского хирурга. Там я и прожил следующие четыре года. Небольшие деньги, которые изредка посылал мне отец, я тратил на изучение навигации и математики – мне очень хотелось в будущем стать путешественником. Медицинское образование я завершил в городе Лейдене, где провел более двух лет; вся моя родня – в особенности отец и дядя Джон – помогали в осуществлении моей мечты: стать судовым врачом и посвятить жизнь дальним морским странствиям.
По возвращении из Лейдена я, по рекомендации моего доброго учителя мистера Бетса, нанялся хирургом на судно «Ласточка», ходившее под командованием капитана Авраама Паннелла. С ним я проплавал три с половиной года, совершив несколько путешествий в Левант и другие страны.
Вернувшись в Англию, я принял решение на время поселиться в Лондоне и поработать практикующим врачом, что одобрил и мистер Бетс, который всячески мне содействовал в этом начинании. Пациентов я принимал в небольшом доме неподалеку от Олд-Джюри, где проживал и сам, дела мои пошли неплохо, и вскоре я женился на мисс Мери Бертон, младшей дочери мистера Эдмунда Бертона, чулочного торговца с Ньюгейт-стрит. Моя невеста была милой и разумной девушкой с приданым в четыреста фунтов стерлингов.
Спустя два года доктор Джеймс Бетс умер; друзей в Лондоне у меня оставалось немного, заработок мой значительно сократился. Совесть не позволяла мне подражать шарлатанству некоторых моих коллег, и я начал подумывать о прекращении медицинской практики. Посоветовавшись с женой и знающими людьми, я решил снова отправиться в море.
Я был хирургом сперва на одном, а потом на другом торговом судне и в продолжение шести лет совершил несколько путешествий в Ост– и Вест-Индию, что несколько поправило мое финансовое положение. Уходя в море, я запасался книгами и все свободное время посвящал чтению; на берегу же изучал нравы, обычаи и языки туземцев, что при моей отличной памяти давалось мне легко. Последнее из этих плаваний было не слишком удачным, и я, утомленный морскою жизнью, решил больше не покидать жену и детей.
Мы перебрались из Олд-Джюри на Феттер-лейн и уже оттуда в Уоппин, поближе к гавани, где я надеялся рано или поздно получить выгодное предложение, но эта надежда оправдалась не скоро. Спустя три года мне наконец повезло – капитан Уильям Причард, хозяин судна «Антилопа», предложил мне место на своем корабле. Четвертого мая 1669 года мы снялись с якоря в Бристоле, и начало нашего плавания в южные широты Тихого океана оказалось в высшей степени удачным.
Однако при переходе от Магелланова пролива к Ост-Индии наше судно было отброшено страшной бурей к северо-западу от Вандименовой Земли. Двенадцать членов экипажа умерли, здоровье остальных было подорвано переутомлением и скверной пищей. Пятого ноября – в Южном полушарии как раз начиналось лето – стоял густой туман, но сильный ветер не утихал, и вахтенный слишком поздно заметил опасность. Корабль швырнуло на скалы, и он мгновенно разбился в щепки.
Шестерым из экипажа, и мне в том числе, удалось спустить шлюпку, чтобы попытатся добраться до берега. Сидя на веслах, мы отчаянно боролись с волнами на протяжении трех миль, пока с севера не налетел шквал, опрокинувший нашу лодку. Я вынырнул и поплыл к видневшейся в отдалении земле, подгоняемый ветром и приливом. Что случилось с моими товарищами, как и с теми, кто тщетно искал убежища на скалах, о которые разбился наш корабль, мне так и осталось неизвестным…
По мере того как приближалась земля, волны становились все меньше, ветер стихал. Наконец мои ноги коснулись дна, но пришлось брести по воде более мили, прежде чем я выбрался на берег. По моим предположениям, это случилось около девяти часов вечера. Превозмогая слабость, я прошел еще около полумили, но так и не увидел никаких признаков жилья. Я очень устал, ноги отказывались мне служить, меня одолевал сон. В конце концов я улегся на короткую шелковистую траву и заснул так крепко, как не спал никогда в жизни.
Когда я проснулся, было уже совсем светло. Однако ни подняться, ни сдвинуться с места я не смог. Я уснул на спине, а теперь оказалось, что руки и ноги словно прикованы к земле, волосы же мои, густые и длинные, как бы приклеились к траве. От подмышек до бедер я был опутан множеством тонких бечевок. Голову повернуть не удавалось, и я мог смотреть только в небо; солнце жгло мое лицо и слепило глаза. Вокруг бурлила какая-то деятельная жизнь, однако положение, в котором я находился, не позволяло понять происхождение странных звуков.
Вскоре я почувствовал, что по моей левой ноге движется что-то живое, осторожно пробирается ко мне на грудь и приближается к подбородку. Опустив глаза, я с трудом разглядел человеческое существо ростом не более шести дюймов, в руках которого находился крохотный лук, а за спиной – колчан. И тут же я понял, что вслед за этим существом по моему телу движется множество подобных созданий. От удивления я так громко вскрикнул, что незваные гости в ужасе бросились врассыпную и попáдали на землю, однако не прошло и пяти минут, как они снова вернулись. Один человечек отважился совсем близко подобраться к моему лицу, изумленно всплеснул ручонками и что-то громко прокричал остальным. Я не понял ни одного слова.
Представьте, в каком положении я находился все это время – неподвижно распластанный на земле и не имеющий возможности даже пошевелиться. В конце концов мне посчастливилось, сделав огромное усилие, порвать несколько бечевок и выдернуть колышки, к которым была привязана моя левая рука. Только поднеся ладонь к лицу, я понял, на какие хитрости пустились эти существа, чтобы связать меня. Резким рывком, причинившим мне нестерпимую боль, я несколько ослабил веревки, державшие в плену мои волосы, что позволило повернуть и немного приподнять голову. Однако мне не удалось схватить никого из человечков, потому что они мигом пустились наутек. Я услышал их пронзительные вопли и тут же почувствовал, что в мою левую руку впиваются сотни острых, словно швейные иглы, стрел. У меня было такое чувство, будто я попал в осиное гнездо, – несколько стрел вонзились мне в лицо, которое я поспешил прикрыть освободившейся рукой. Как только этот колючий ливень утих, я застонал от боли и бессильного гнева и вновь попытался освободиться, однако последовала новая атака лучников; вдобавок мучители кололи мои бока пиками и копьями. К счастью, их наконечники не могли пробить кожаную куртку, которая была на мне. Решив, что лучше не сопротивляться и спокойно дождаться наступления темноты, я вытянулся на траве. Ночью, подумал я, мне удастся освободиться от пут, а что касается этих маленьких злобных вояк, то уж с ними я как-нибудь справлюсь.
Однако судьба распорядилась иначе. Как только человечки заметили, что я успокоился, они немедленно прекратили обстрел; тем временем шум вокруг меня нарастал, и я догадался, что численность захвативших меня в плен созданий возрастает с каждой минутой. С расстояния четырех ярдов от моего правого уха до меня доносился равномерный стук, продолжавшийся около часа. Повернув голову, насколько это оказалось возможно, я скосил глаза и увидел деревянный помост высотою в полтора фута и ведущую к нему лестницу. Помост был довольно широким, но вскоре я понял, что он строился всего лишь для одного человечка.
По-видимому, меня решила навестить важная персона.
Взобравшись на помост, знатный господин три раза прокричал: «Лангро дегиль сан!» – и веревки, опутывавшие мою голову, были немедленно перерезаны. Я смог внимательно рассмотреть своего гостя. Это была особа мужского пола средних лет, ростом повыше своей свиты; один из сопровождающих, высотою в мой мизинец и по виду паж, держал шлейф вельможи, двое других почтительно замерли по обе стороны. Ко мне обратились с длинной речью, из которой я не понял ни слова, однако звучала она как речь опытного оратора. Человечек долго говорил, угрожающе жестикулируя, пока в его властном голосе не послышались благосклонные нотки; закончил он, как я понял, выражением сожаления и неопределенными обещаниями.
Я дал ему понять, что покорюсь любому его решению, при этом закатил глаза и слегка приподнял руку, как бы призывая небо в свидетели моей искренности и смирения. Меня мучили голод и жажда – в последний раз я ел за несколько часов перед тем, как покинуть корабль. Потому, вопреки этикету, я несколько раз поднес ладонь ко рту, желая показать, что умираю от голода. Гурго (так называют в Лилипутии сановников) отлично понял этот жест. Он важно спустился с помоста и тут же приказал меня накормить.
Сейчас же к моим бокам были приставлены лестницы, по которым ко мне на грудь взобралась сотня человечков с корзинами, полными разнообразной еды, – кушанья были приготовлены и доставлены сюда по приказу монарха, правителя Лилипутии, едва до него дошла весть обо мне. Человечки бодро направились к моему рту. В меню входило жаркое, но из каких именно животных, я не разобрал; все эти лопатки, окорочка и филейные части, отменно приготовленные, по вкусу напоминали баранину. Особенность моего завтрака состояла лишь в том, что любое блюдо по объему не превосходило крылышка жаворонка. Я проглатывал сразу по нескольку порций вместе с тремя хлебами, каждый из которых был не больше ружейной пули. Человечки расторопно прислуживали мне, поражаясь моему аппетиту и огромному росту.
Глядя на то, как стремительно пустеют корзины, слуги поняли, что малым я не удовлетворюсь, и поэтому, когда дело дошло до питья, с помощью веревок подняли самую большую бочку, подкатили к моей руке и ловко вышибли дно. Я одним духом осушил всю бочку, вмещавшую не более полупинты легкого вина, по вкусу напоминавшего наше бургундское. Вторая бочка лишь раззадорила меня, и я попросил добавки, однако, к сожалению, вино закончилось.
Все это время человечки приплясывали на моей груди и вопили: «Гекина дегуль!», показывая знаками, чтобы я ради потехи сбросил обе бочки на землю. Признаюсь, мне с трудом удалось подавить желание схватить первых попавшихся под руку весельчаков и отправить их вслед за пустыми бочками. Но я дал слово вести себя смирно и не хотел новых неприятностей. Кроме того, я считал себя связанным узами гостеприимства с этим маленьким народом, который не пожалел сил и затрат на великолепное угощение.
И следует признать – эти крохотные изобретательные существа были кем угодно, только не трусами. Я должен был казаться им гигантским чудовищем, но они с отчаянным бесстрашием взбирались на меня и разгуливали, оживленно беседуя и не обращая никакого внимания на то, что одна моя рука оставалась свободной и при желании могла бы всех их стереть в порошок.
Как только веселье поутихло, ко мне на грудь в сопровождении многочисленной свиты поднялся посланник короля. Вскарабкавшись наверх, посольство приблизилось к моей голове. Посланник предъявил верительные грамоты, скрепленные королевской печатью, поднеся их к моим глазам, и минут десять что-то энергично говорил, – видимо, здесь любили торжественные речи. В его словах не было ни малейших признаков угрозы, он обращался ко мне с достоинством, то и дело указывая куда-то вдаль; наконец я догадался, что решено доставить меня в столицу королевства, которая, как я узнал позднее, находилась на расстоянии полумили от побережья. Стараясь не задеть сановных лилипутов, я показал жестом, что все еще связан и пора бы меня освободить.
Вероятно, меня поняли, однако важная особа отрицательно покачала головой и, в свою очередь жестикулируя, пояснила, что я останусь пленником, но при этом со мной будут хорошо обращаться, кормить и поить. У меня тут же возникло непреодолимое желание освободиться самостоятельно, но воспоминание о ливне маленьких жгучих стрел, боль от которых я все еще чувствовал, охладило меня, и я покорно опустил веки. Довольные моим смирением, посланник короля и его свита любезно раскланялись и удалились под всеобщее ликование и громкие крики. Я остался лежать на траве.
Раны на лице и левой руке смазали каким-то приятно пахнущим снадобьем, которое тут же уняло боль и зуд. Затем были перерезаны путы, но только с левой стороны, и я тут же повернулся на правый бок и справил малую нужду, заставив человечков броситься врассыпную от мощного и шумного, как им казалось, потока. Сытый и довольный, вскоре я крепко уснул. Проспал я – как выяснилось потом – около восьми часов, и в этом не было ничего удивительного, потому что лилипутские медики подмешали сонного зелья в обе бочки с вином.
Дело, по-видимому, обстояло так. Как только меня нашли спящим на берегу после кораблекрушения, в столицу без промедления отправили гонца с донесением королю. Тотчас собрался государственный совет, на котором было принято решение лишить меня возможности передвигаться – что и было исполнено ночью, – затем накормить, усыпить и доставить в столицу. Такое решение на первый взгляд может показаться неразумным и слишком смелым, однако я пришел к убеждению, что в подобном случае ни один европейский государственный деятель не поступил бы столь гуманно. В самом деле: допустим, меня бы попытались убить. И что же? Почувствовав уколы от микроскопических стрел, я бы проснулся и в припадке ярости порвал путы, а затем уничтожил все живое, попавшееся мне на глаза.
Среди этого народа имелись превосходные математики и механики. Как я узнал позже, король лилипутов поощрял и поддерживал развитие наук и всяческих ремесел. В местах, где рос лес, здесь строились большие военные корабли – до девяти футов в длину. Затем корабли поднимали на специальные платформы и перевозили к морю, так что опыт сооружения транспортных средств у лилипутов имелся. Инженерам и пятистам плотникам было велено немедленно приступить к строительству крупнейшей из таких платформ. Я еще продолжал спать, когда готовая платформа уже стояла параллельно моему неподвижному телу, вызывая шумное одобрение окружающих. Она имела двадцать две пары колес и достигала семи футов в длину и четырех в ширину, возвышаясь при этом на три дюйма над землей.
Главная трудность заключалась в том, чтобы поднять меня и уложить на помост. Для этой цели – как мне позже рассказали – были вбиты в землю восемьдесят свай вышиною в фут и приготовлены прочные канаты, которые крепились крючьями к многочисленным повязкам, которыми я был спеленут, как младенец. Девятьсот отборных силачей взялись за дело и начали тянуть канаты с помощью блоков, прикрепленных к сваям. Чтобы переместить мое тело, понадобилось не меньше трех часов. Наконец меня уложили на платформу, крепко привязали, и полтысячи самых рослых лошадей, какие только нашлись в королевских конюшнях, повезли меня в столицу.
Мы находились в пути уже четыре часа, когда я проснулся – этому способствовал забавный случай. Повозка остановилась перед небольшим препятствием; воспользовавшись этим, пара молодых лилипутов из любопытства взобралась на платформу и тихонько прокралась к моему лицу. Один из них, очевидно солдат, сунул мне в ноздрю острие своей пики и принялся щекотать, словно соломинкой. Я оглушительно чихнул и открыл глаза. Храбрецов как ветром сдуло, но я проснулся и мог наблюдать все, что в дальнейшем происходило вокруг.
Когда стемнело, мы расположились передохнуть. Но и тогда меня строго охраняли при свете факелов и не давали возможности даже пошевелиться. На рассвете повозка-платформа со скрипом тронулась в путь и уже к полудню находилась в двухстах ярдах от городских ворот. Король и весь двор вышли нам навстречу, однако его величеству в целях безопасности посоветовали не подниматься на мое обездвиженное тело.
На площади, где остановился наш караван, возвышался огромный древний храм. Несколько лет назад этот храм был осквернен убийством, и с тех пор жители столицы перестали ходить туда на службы. Храм закрыли, вынесли из него все убранство, и он долго стоял пустым. В этом здании и решено было меня поместить.
Широкий вход в бывшее святилище давал мне возможность свободно вползти внутрь, что я и сделал, когда меня освободили от дорожных пут. По обе стороны двери на расстоянии каких-нибудь семи дюймов от земли были расположены два оконца; в одно из них придворные кузнецы пропустили девяносто одну цепочку вроде тех, на которых наши европейские дамы носят свои часики. К моей левой ноге приковали миниатюрные цепи с тридцатью шестью висячими замочками. Напротив моей тюрьмы на расстоянии двадцати футов стояла башня, куда взошел король вместе с придворными, чтобы понаблюдать за мной, – сам же я его не видел. Около ста тысяч лилипутов с той же целью покинули свои дома. Наконец, убедившись, что бежать отсюда я не смогу, меня оставили в покое.
В самом скверном расположении духа я поднялся на ноги и повел плечами, разминая онемевшие мышцы. Тут-то и выяснилось, что прикованные к моей ноге цепочки длиною около двух ярдов позволяют мне не только выходить из храма наружу и прохаживаться, описывая полукруг, но и, вернувшись, без помех укладываться на полу во весь рост.
Глава 2
Пришло время осмотреться, что я и сделал. Окрестности храма представляли собой сплошной пышный сад, а огороженные поля, каждое из которых занимало не более сорока квадратных футов, напоминали цветочные клумбы. Поля чередовались с лесом, где самые высокие деревья, насколько я мог судить, достигали лишь семи футов. Слева лежал город, похожий на пестро раскрашенную театральную декорацию.
Пока я любовался этой необычной картиной, король уже спустился с башни и верхом на лошади направился в мою сторону, едва не поплатившись за подобную смелость. Его отменно выезженный конь при виде меня испугался – вероятно, ему показалось, что на него движется гора. Животное взвилось на дыбы, но король, будучи превосходным наездником, сумел удержаться в седле, пока подбежавшие слуги не схватили коня под узцы и не помогли всаднику сойти. Утвердившись на ногах и сохраняя полное спокойствие, его величество внимательно рассмотрел меня со всех сторон, впрочем не приближаясь. Затем он велел меня накормить и напоить, что тут же было исполнено. Лакеи, бывшие наготове, подкатывали тележки с провизией на расстояние моей вытянутой руки; я быстро опорожнил двадцать тележек с разнообразными кушаньями и десять с винами. Королева, молодые принцы и принцессы вместе с придворными дамами окружили короля, и теперь вся компания наблюдала за мной, затаив дыхание.
О правителе Лилипутии хотелось бы сказать особо, так как позже я с ним неоднократно встречался, а разобравшись в лилипутском наречии, подолгу беседовал, для чего мне приходилось ложиться на бок, а он располагался всего в трех ярдах от моего лица. Когда мы подружились, я даже сажал его величество на ладонь, где король бесстрашно расхаживал, продолжая разговор. Он вполне был достоин своего положения и благополучно правил страной уже более семи лет, окруженный любовью подданных.
Внешность короля была примечательной. Росточком он был повыше своих придворных, с внушительной осанкой, с мужественными и строгими чертами округлого лица. Нос крючковатый, кожа оливковая, нижняя губа слегка оттопырена. Осанка его пропорционально сложенного тела была величественной, движения сдержанными и грациозными. Король уже переступил границу цветущей молодости, однако от него веяло отменным здоровьем и силой. Его одежда была скромной, обычного покроя – нечто среднее между азиатским и европейским стилем; королевскую голову украшал легкий золотой шлем, усыпанный драгоценными камнями, а в руке он держал обнаженную шпагу длиною около трех дюймов, на ножнах и эфесе которой сверкали мелкие бриллианты. Голос у его величества оказался пронзительный, чистый и до такой степени внятный, что даже стоя я мог без труда различать произносимые им слова.
В отличие от короля, придворная свита – а в особенности дамы – были настолько пышно разодеты, что, собравшись вместе, походили на волнующуюся ткань, расшитую золотыми и серебряными узорами.
Наконец его величество, приблизившись, начал задавать вопросы, на которые я пытался отвечать, но, увы, из нашего диалога ничего не вышло – мы совершенно не понимали друг друга. Короля сменили, судя по одежде, священник и юридическое лицо – теперь им было поручено вступить со мной в разговор. Я пробовал говорить на всех языках, с которыми был хоть немного знаком, начал с латыни и закончил немецким, французским и голландским, но все это ни к чему не привело.
Спустя два часа разочарованный королевский двор неспешно удалился, и я был оставлен под усиленным караулом; меня охраняли в первую очередь от любопытствующей и возбужденной толпы лилипутов. Кое у кого из них хватило бесстыдства обстрелять меня из лука, как только я устроился на земле у входа; одна стрела едва не угодила мне в глаз. Рассерженный начальник стражи приказал арестовать стрелков и не придумал ничего лучше, чем, связав, отдать их мне для наказания. Солдаты, толкая несчастных перепуганных преступников в спину древками пик, подогнали их к моим ногам. Я наклонился, сгреб шестерых человечков в руку и положил всех, кроме одного, в карман камзола. Последнего я поднес ко рту, в шутку сделав вид, что хочу им закусить. Бедняга отчаянно завизжал, а стража пришла в сильнейшеее беспокойство, увидев в моих руках еще и нож. Я быстро их успокоил – с ласковой улыбкой посмотрев на пленника, я разрезал связывавшие его веревки и осторожно поставил на землю. Он мигом дал деру. Точно так же я поступил и с остальными лилипутами, по очереди вынимая их из кармана. Толпа пришла в восторг; о случившемся тут же доложили королю, и мое милосердие произвело огромное впечатление при дворе.
С наступлением темноты я не без труда вполз в свою конуру и улегся на каменном полу. И пока для меня изготовлялась постель, мне пришлось в течение двух недель коротать ночи подобным образом. Наконец на повозках доставили шестьсот лилипутских матрасов и внесли их в храм; работа началась. Сто пятьдесят штук сшили вместе – так и образовался один огромный матрас, подходящий для меня. Когда были готовы все четыре, их сложили один на другой, и все-таки мое ложе оставалось ненамного мягче каменных плит. Простыни и одеяла изготовили тем же способом, и они оказались вполне сносными для человека, давно привыкшего к лишениям.
Едва весть обо мне разнеслась по королевству, как отовсюду в столицу начали стекаться любопытные. Близлежащие деревни опустели, полевые работы приостановились, хозяйственные дела пришли в упадок. Все это продолжалось бы еще долго, если бы король своими указами не пресек паломничество. Так, он распорядился, чтобы те, кто уже взглянул на меня, без промедления возвращались домой. Все прочие должны были получать особое платное разрешение в канцелярии, что значительно пополнило королевскую казну.
Между тем сам король все чаще собирал совет, на котором обсуждалась моя судьба. Позднее я узнал от одной знатной особы, посвященной в государственные тайны, что двор находился в большом затруднении и мнения разделились. Одни опасались моего бегства и утверждали, что мое содержание окажется тяжким бременем для страны. Другие намеревались уморить меня голодной смертью или советовали поскорее отправить на тот свет с помощью отравленных стрел. Противники подобного решения возражали, упирая на то, что разложение такого громадного покойника может вызвать чуму, с которой лилипутам не совладать. Именно в разгар этого спора и явились несколько офицеров из приставленной ко мне охраны, чтобы сообщить о моем благодушном нраве и гуманном поступке по отношению к шестерым слабоумным, которые в меня стреляли.
Король Лилипутии при поддержке всего государственного совета немедленно подписал указ, который обязывал жителей деревень, находившихся в радиусе девятиста ярдов от столицы, каждое утро доставлять на королевскую кухню шесть быков, сорок баранов и другую провизию для моего стола, не забывая о хлебе, вине и чистой воде для питья. Все это оплачивалось из средств его величества. Замечу, что король Лилипутии жил на доходы от своих владений, лишь в редких случаях обращаясь за финансовой помощью к подданным, которые охотно откликались на его просьбы.
Был назначен штат прислуги в шестьсот человек. Для них поставили удобные палатки по обе стороны от входа в мое жилище, платили жалованье и кормили. Далее последовал указ его величества о том, чтобы три сотни портных сшили для меня костюм местного фасона, а полдюжины знаменитых профессоров занялись моим обучением языку лилипутов. И наконец, решено было как можно чаще тренировать лошадей из королевской конюшни и конюшен королевской гвардии прямо на площади перед храмом, где я обитал, чтобы животные больше не пугались моей громадной фигуры.
Все указы его величества были надлежащим образом исполнены.
Спустя три недели я уже начал делать успехи в освоении лилипутского языка. В течение этого времени король часто навещал меня; особенно ему нравилось присутствовать на уроках – он вслушивался в мой голос и одобрительно кивал головой. Вскоре я попробовал беседовать с его величеством, и первыми словами, которые я выучил, была просьба даровать мне свободу. Стоя на коленях, каждую нашу встречу я начинал с этой фразы – в качестве приветствия.
Король, однако, отвечал уклончиво. Насколько я смог понять, вопрос о моем освобождении он считал делом времени – один он не мог принять столь ответственное решение без согласия государственного совета. Прежде всего я должен поклясться хранить мир с самим королем и всеми его подданными. Звучала эта тарабарщина приблизительно так: «Люмоз кельмин пессо деемарлон эмпозо!» Тем не менее, продолжал король, ко мне и без того будут относиться благосклонно, а терпением и примерным поведением я сумею заслужить уважение его страны.
В один из своих визитов его величество, немного сконфузившись, заявил, что меня необходимо обыскать, поскольку крупные предметы, имеющиеся при мне, могут представлять опасность. «Мы не хотим вас оскорбить, – добавил он, – но таковы наши правила». Я с улыбкой ответил, что могу сейчас же раздеться и вывернуть все карманы, но король пояснил, что, согласно закону, обыск должны произвести два специальных чиновника и на то необходимо мое согласие. Зная мое благородство и великодушие, он спокойно передает чиновников в мои руки; все, что будет изъято, мне возвратят в тот же миг, как я покину Лилипутию, или же будет куплено по назначенной мною цене. Я кивнул; его величество хлопнул в ладоши, и ко мне приблизились два строгих лилипута.
