V
Я поскорей сунул злосчастные бумаги на стол.
Профессор Лиденброк казался очень задумчив. Его очевидно совершенно поглощала какая-то мысль. Он, вероятно, и убегал из дому для того, чтобы на свободе получше все сообразить и обдумать.
Он сел в кресло, взял перо и принялся за какие-то алгебраические вычисления. Он работал битых три часа, не поднимая головы. Он не слыхал, как вошла Марта, не слыхал, как она сказала ему:
– Г. профессор будет ужинать?
Марта постояла, покачала головой и ушла.
Дядюшка вычислял целый вечер. Я все ждал, что вот-вот он кончит, и в этом ожидании уснул, сидя на кушетке.
Проснувшись на другой день, я увидал, что дядюшка все еще сидит за вычислениями. Оп был бледен, как платок, глаза у него покраснели, волосы растрепались. Мне стало жаль его. Я уже готов был открыть ему секрет, только меня удерживала мысль, что я этим погублю и его, и себя.
– Нет, нет! – думал я, не надо ему открывать этого! Нет, Боже сохрани! Он непременно захочет тоже туда отправиться. Я ведь его знаю: его ничем не удержать! Нет, я не скажу! Отгадает сам – ну, тогда делать нечего! Тогда, по крайней мере, я не буду себя упрекать, что я подвел его под беду!
Порешив таким образом, я скрестил руки на груди и опять стал ждать, скоро ли докончатся вычисления.
Марта между тем хотела отправиться, по обыкновению, на базар, за провизией, но оказалось, что дверь на улицу заперта и что ключ из замка вынут.
Очевидно, это дядюшка замкнул нас, когда воротился накануне с прогулки.
Что это могло значить? Запер он дверь нечаянно, или с умыслом?
Марта была огорчена почти так же, как и я, но спрашивать ключа мы не осмелились.
Настало время завтрака. Настало и прошло!
Дядюшка все вычислял!
К двум часам голод до того начал меня терзать, что я стал подумывать, не открыть ли дядюшке злополучный секрет. Может быть документ окажется просто мистификацией, которую дядюшка же мне и объяснит.
Я еще колебался, как вдруг вижу, что дядюшка встает, берет шляпу и собирается уходить.
Неужто он опять пас запрет? Нет, уж это чересчур!
– Дядюшка! – сказал я.
Он не слыхал.
– Дядюшка Лиденброк! – сказал я громче.
– А? Что такое? – спросил он, словно я его разбудил.
– Да вот… ключ…
– Какой ключ? От двери?
– Да нет! Ключ к документу!
Профессор поглядел на меня и, заметив вероятно по моему виду, что я знаю что-то необыкновенно важное, схватил меня за руку и сжал ее, как в тисках.
– Ну? Ну? – проговорил он наконец, задыхаясь.
– Да, да… ключ… случайно…
– Да говори же! говори же!
– Вот, возьмите… смотрите… читайте…
Я подал ему исписанный листок.
– Это ведь бессмыслица! – вскрикнул он и скомкал листок.
– Читайте не с начала, а с конца… читайте…
Я не окончил фразы. Профессор Лиденброк испустил крик, – не крик, а вернее сказать рев.
– О, великий Сакнуссем! О, великий Сакнуссем! – бормотал он, разглаживая листок дрожащими руками. Надо перечесть хорошенько, надо перечесть поосновательней…
Представляю здесь подлинные слова документа:
In Sneffels Yoculis craterem kem delibat umbra Seartaris Iulii intra calendas descende, audas viator, et terrestre centrum attinges. Kod feci. Arne Saknus– semm.
Перевод этой плохой латыни вот какой:
Сойди в кратер Иокула Снефельса, который тень Скартариса ласкает пред июльскими календами, отважный путешественник, и ты проникнет до центра земли. Я это сделал. Арн Сакнуссем.
Прочитав это «хорошенько», дядюшка так подпрыгнул, как будто нечаянно прикоснулся к лейденской банке.
Он себя не помнил от восхищения. Он кидался во все стороны, как угорелый, он хватал себя обеими руками за голову, перевертывал кресла, швырял стулья, разбрасывал книги, минералы – одним словом, он был вне себя.
Наконец, умаявшись, он упал в кресло.
– Который час? – спросил после нескольких минут молчания.
– Три часа, – отвечал я.
– Вот тебе на! Где ж обед? Я умираю с голоду. Скорей давайте есть! А потом…
– Что потом?
– Потом ты уложишь мой чемодан.
– Что? – вскрикнул я.
– И твой тоже уложишь, – добавил безжалостный профессор, направляясь в столовую.
VI
Меня от этих слов подрал мороз по коже, но я сохранил наружное хладнокровие. Я понял, что только научные доказательства могли остановить дядюшку; доказательства такие были, и я приберег их на после обеда.
Путешествие к центру земли! Да это такая дикая мысль, которую вероятно и дядюшка серьезно не задумает привести в исполнение. Он поговорит, покричит, побеснуется и тем дело и кончится…
Увидав, что стол не накрыт, дядюшка разразился криком и бранью, которые еще усилились, когда он узнал, что даже провизии в доме не имеется.
Наконец он поутих, отдал ключ от двери, и Марта побежала на базар.
Час спустя мы уже были сыты.
Во время обеда дядюшка был очень весел, шутил, смеялся и отпускал разные ученые невинные остроты.
Окончив обед, он сделал мне знак следовать за ним в кабинет.
Я повиновался. Он сел у рабочего стола, а я около него.
– Аксель, – сказал он ласковым голосом, – ты оказал мне большую услугу; услугу, которую я никогда не забуду… Я уже отчаивался, я уже хотел все бросить… Ты умный мальчик, Аксель, ты молодец! Я никогда не забуду этого и поделюсь с тобой славой…
– Теперь ты в хорошем расположении духа, – подумал я, – и теперь самое время подсечь тебе крылья!
– Только, знаешь, первое условие успеха – это тайна. Сохрани тебя Бог проболтаться! У меня ведь немало завистников в ученом мире. Многие, разумеется, очень не прочь бы воспользоваться этим открытием!
– Вы полагаете?
– Разумеется я полагаю! Кто ж, скажи на милость, не захочет славы? Опубликуй только этот драгоценный документ и целый полк геологов устремится по следам Арна Сакнуссема!
– Не думаю, дядюшка. Во-первых, как поручиться за подлинность документа?
– Что тут за ручательства! Мы его нашли в таком манускрипте…
– Хорошо. Положим, Сакнуссем действительно написал эти строки, но из этого еще не следует, что он совершил самое путешествие… Это, очень может статься, просто на просто одна мистификация.
Дядюшка было наморщил брови и я уже ожидал бури, но вдруг он прояснился и, улыбаясь, ответил:
– Увидим, увидим!
– Однако, дядюшка… позвольте мне сделать кое-какие возражения.
– Возражай, мой милый, возражай. Даю тебе полную свободу возражать. Ведь ты теперь уж не племянник мне, а товарищ. Говори, говори!
– Позвольте вас спросить, дядюшка, что это такое Иокул, Снеффельс и Скартарис? Я о них отроду не слыхивал.
– Сейчас тебе объясню. Я как нарочно недавно получил карту от приятеля, – от Августа Петермана из Лейпцига. Вон она там, под литерою Z. Подай-ка ее сюда!
Я достал с полки означенную карту.
– Смотри! Это лучшая карта Исландии. В ней мы все найдем.
Я наклонился вместе с ним над столом и стал разглядывать.
– Видишь ты вот этот остров? – продолжал дядюшка. – Он весь состоит из вулканов и все эти вулканы окрещены одним именем Иокул – по-исландски значит ледник. Ведь ты знаешь, что под тою широтою, где лежит Исландия, большая часть извержений прорывается через слои снега. Поэтому и все огнедышащие горы окрещены там одним именем Иокул.
– А что такое Снеффельс?
Я надеялся, что на этот вопрос ответа не получу, но я ошибся.
– А вот, погляди-ка на западный берег Исландии. Видишь ты Рейкиавик? Рейкиавик, это ее столица. Видишь? Ну, и отлично! Подвигайся теперь вот сюда, за эти бесчисленные фиорды, которыми море изрезало берега, – видишь? Стой! Видишь, вот около 65° широты, видишь?
– Вижу что-то в роде полуострова, а на нем гора выдается в море.
– Отлично! Это и есть Снеффельс.
– Снеффельс?
– Он самый, мой друг, он самый. Это гора в 5,000 ф. высоты и считается одной из самых замечательных на острове. Скоро она будет считаться одной из самых замечательнейших на целом земном шаре.
– Почему?
– А если кратер-то ее достигает до центра земли!
– Да ведь это невозможно, дядюшка!
– Невозможно? Отчего ж это невозможно, позволь спросить?
– Не сердитесь, дядюшка, но… но ведь кратер этот завален лавою, раскаленными скалами и…
– А если кратер этот потухший?
– Потухший?
– Да, да, потухший! В настоящее время число действующих на земном шаре вулканов доходит до трехсот, но число потухших несравненно больше. Снеффельс принадлежит к последним. В исторические времена он порадовал ученых только одним извержением, именно в 1219 году. С тех пор деятельность его все слабела и слабела… Он давно уже совершенно погас.
– А что значит слово Скартарис, дядюшка? И зачем тут помянуты июльские календы?
– Тебе это кажется непонятным, темным, да? А ведь на деле-то оно совершенно ясно и только доказывает до какой степени точно Сакнуссем обозначил свое великое открытие… Да, да! На Снеффельсе несколько кратеров, значит надо было поименовать, который ведет к центру земли. О, великий исландский ученый! О, остроумнейший из смертных! Он заметил, что при приближении июльских календ, то есть около последних чисел июля, одна из многочисленных вершин горы бросила свою тень до отверстия кратера, который ведет к центру земли. Это вершина – Скартарис. Признайся, что удачнее, остроумнее этого придумать невозможно. Только бы нам добраться до вершины Снеффельса, а уж оттуда до центра земли как рукой подать!
У дядюшки на все был готов ответ! Я понял, что всякое непонятное слово он не задумается объяснить по-своему.
Я поднялся на хитрости: я прибег к научным опровержениям.
– Да, – сказал я, – приходится согласиться, что обозначения Сакнуссема очень ясны и не оставляют ни малейшего сомнения. Я даже не спорю на счет подлинности документа… Этот великий ученый спускался в кратер Снеффельса, видел тень, ласкающую края этого кратера пред июльскими календами… Все это так, но…
– Что «но»?
– Этот кратер…
– Достигает до центра земли, милостивый государь!
– Может быть и достигает, только проникнуть-то до этого центра никто не проник… Сакнуссем наслушался, вероятно, разных местных легенд… Он не мог предпринять подобного путешествия, нет! А если бы предпринял, так уж не воротился бы и некому бы было писать документ!
– Это почему ж ему бы не воротиться? – насмешливо спросил дядюшка.
– Да все научные теории показывают невозможность подобного путешествия!
– Все научные теории? Скажите, пожалуйста! Все научные теории! Ахти! какая беда!
– Вы насмехаетесь, дядюшка, а ведь первостепенные геологи принимают, что температура земного шара, по мере углубления внутрь, на каждые сто футов увеличивается на один градус. Земной радиус равняется почти что 21,000,000 футам. Допуская пропорциональное увеличение температуры, мы, значит, получим температуру… температуру, превосходящую двести тысяч градусов! При подобной температуре внутренность земного шара, значит, находится в парообразном состоянии, потому что ни один металл, ни золото, ни платина, ни даже самые твердые горно-каменные породы не могут противостоять такому страшному жару! Ну, как же, желал бы я знать, проникнете вы в этот ад?
– Так ты боишься жару, Аксель, а?
– Разумеется боюсь, дядюшка! Если мы проберемся на глубину десяти только лье, так уж и то очутимся в такой температуре, что вода кипит!
– Ты боишься свариться, Аксель, а?
– Я вам предоставляю, дядюшка, решить этот вопрос!
– Я решил. Слушай: ни ты, ни поученее тебя, никто не знает достоверно, что творится во внутренности земного шара. Ведь до сих пор людям удалось проникнуть в глубь земли менее чем на мили под поверхностью моря! Помни, что наука идет вперед и что одна теория заменяется другою! Разве не полагали до Фурье, что температура планетных пространств постепенно уменьшается? А вот теперь дознано, что самые большие холода в области эфира не превосходят 40° или 50° ниже нуля! Почему ж ты не хочешь допустить, что и относительно внутреннего жара земли не может быть промахов? Почему ты не хочешь допустить, что на известной глубине ты достигнешь до предела, дальше которого жар уже не увеличивается? Почему?
Я молчал.
– Ученые, настоящие ученые, – продолжал дядюшка, – и между ними Пуасон, доказывали, что при существовании необычайно высокой температуры внутри земного шара, расплавленная масса приобрела бы такую упругость, что земная кора не выдержала бы и лопнула. Да, лопнула, как лопается паровой котел от давления пара на стенки!
– Это мнение Пуасона, дядюшка, и только… Конечно, Пуасон замечательный ученый, но…
– Постой, постой! Заметь себе: не один Пуасон держится этого мнения! Многие, – слышишь? многие геологи полагают, что внутренность земного шара не может состоять ни из газа, ни из воды, ни из самых тяжелых камней, которые нам известны, потому что в таком случае земля имела бы вдвое меньший вес.
– О, цифрами можно все доказать, что только пожелаешь!
– А фактами нельзя, а? Разве неизвестно теперь всякому, что число вулканов значительно уменьшилось? Из этого факта можно, мне кажется, безошибочно вывести, что если и есть внутренний жар в земле, то жар этот уменьшается.
– Дядюшка! как же я могу с вами спорить, когда вы говорите все одни только предположения!
– Предположения! Да ведь на моей стороне люди компетентные! Помнишь мое свидание с знаменитым английским химиком Гомфри Деви? Помнишь, он посетил меня в 1825 году?
– Не помню, дядюшка, и по очень резонной причине: я явился на свет девятнадцать лет спустя после этого посещения.
– Да, да! Ну, так Гомфри Деви посетил меня проездом в Гамбург. Мы давно толковали с ним о разных научных вопросах, в том числе и о теории, допускающей расплавлено жидкое состояние внутреннего шара. Мы долго обсуждали и оба пришли к тому, что подобной вещи не может быть. Мы решили это не наобум, разумеется, а представили такие доводы, которых наука не опровергнет!
– Какие же это доводы, дядюшка?
– А вот какие доводы: эта расплавлено жидкая масса подвергалась бы притяжению луны и следственно внутри земного шара бывали бы ежедневно по два раза приливы и отливы, которые бы вздымали земную кору и тем производили бы периодические землетрясения.
– Но ведь очевидно, что земля сначала была в огненно-жидком состоянии? Значит можно допустить, что хотя наружная ее оболочка охладела, внутри все еще существует очень высокая температура.
– Заблуждение, заблуждение! – перебил дядюшка. – Возгорение земли совершилось с поверхности, а не изнутри! Поверхность земная состояла из огромного количества таких металлов, как например потасий, содий, которые, как известно тебе, воспламеняются при первом соприкосновении с водою и воздухом. Когда атмосферные пары полились в виде дождя, на землю, помянутые выше металлы воспламенились, а затем, по мере того, как вода проникала в трещины земной коры, происходило новое возгорение с взрывами и извержениями. Поэтому-то в первоначальные времена и было такое множество вулканов.
– Вот замысловатая теория, так замысловатая! – сказал я.
– Гомфри Деви доказал мне ее очень простым опытом. Он составил шар из тех металлов, о которых я тебе упоминал, то есть из воспламеняемых, стал брызгать в этот шар мелким дождем и поверхность вздувалась, окислялась и образовывалась горка, на вершине этой горки открывался кратер, а затем начиналось извержение, которое сообщало шару такую теплоту, что его невозможно было держать в руках. Вопрос о состоянии внутренности земного шара подал повод ко множеству предположений, но пока еще очень мало, что доказано положительно. Я так думаю, что этот внутренний жар одна фантазия… Впрочем увидим! Мы, как Арн Сакнуссем, узнаем это достоверно!
– Увидим! – сказал я, тоже невольно увлекаясь. – Увидим, если только там возможно что-нибудь увидать.
– Отчего ж нельзя? Мы можем рассчитывать на электрические явления, которые будут нам освещать путь и даже на атмосферу, которая при сильном давлении может, по мере приближения к центру, сделаться светящеюся.
– Да, да, – сказал я. – кто знает? Может быть, вы и правы! Может быть оно так и есть!
– Нет ни малейшего сомнения! Ни малейшего! Но… но молчание! Глубокое молчание – понимаешь? Иначе того и гляди кто-нибудь ухватится за эту мысль и прежде нас достигнет центра земли!