X
Я возвратился домой к обеду, которому дядюшка сделал честь, равно как и я. Хозяин наш, г. Фридриксон, угощал нас очень усердно.
Ученые завели разговор на туземном языке, но ради меня, время от времени, допускали немецкие и латинские фразы.
Г. Фридриксон спросил, между прочим, дядюшку, нашел ли он что-нибудь любопытное в их библиотеке.
– В библиотеке! – вскрикнул дядюшка. – В этой библиотеке всего на всего несколько разрозненных томов!
– Что вы! – вскрикнул в свою очередь г. Фридриксон, – да у нас там более восьми тысяч томов! У нас самые редкие, самые древние сочинения на старом скандинавском языке! У нас получаются ежегодно все современные издания, выходящие в Копенгагене!
– Не понимаю, г. Фридриксон, – возразил дядюшка, – не понимаю! Где ж они, эти восемь тысяч томов? Я их не видал!
– О, г. профессор, очень понятно: они в чтении. У нас очень любят читать. У нас нет ни одного фермера, ни одного рыбака, который бы не знал грамоты. Мы полагаем, что книги не на то печатаются, чтобы загнивать за железными решетками в библиотеке, а на то, чтобы по ним люди учились, и потому они у нас всегда в разброде.
– В разброде? – вскрикнул дядюшка.
– Да, они переходят из рук в руки, всегда их кто-нибудь читает или перечитывает. Иная книга гуляет очень долго и представляется года через два в библиотеку.
– Признаюсь! Ну, а иностранцам-то это каково, г. Фридриксон? Вы об иностранцах, кажется, не заботитесь?
– Что делать, г. Лиденброк! У иностранцев есть свои библиотеки, а мы прежде всего должны заботиться об образовании своих, а не чужих. Повторяю вам, у наших крестьян не только охота, у них страсть к чтенью. Вы знаете, в 1816 г. мы основали литературное общество, и оно идет отлично. Иностранные ученые почитают за честь называться членами этого общества. Оно издает книги для воспитания и оказывает очень большие услуги стране. Кстати, г. Лиденброк, не пожелаете ли и вы поступить в члены-корреспонденты?
Дядюшка, который уже принадлежал по крайней мере к сотне разных обществ, принял это предложение с удовольствием.
– Вам какие именно книги нужны в нашей библиотеке? – спросил г. Фридриксон. – Назовите какие, я справлюсь и, может быть, вам их раздобуду.
Дядюшка не сразу ответил, а подумал с минуту и наконец беспечно сказал:
– Я хотел посмотреть, нет ли у вас какого сочинения Арна Сакнуссема?
– Арна Сакнуссема? Вы говорите об ученом шестнадцатого века? О великом натуралисте, алхимике и путешественнике?
– О нем именно.
– О, это необычайный человек! Это гений!
– Да, да! Так у вас есть какое-нибудь его сочинение?
– Ни единого.
– Как! В Исландии и нет его сочинений?
– Нет в Исландии, да и нигде нет.
– Это почему ж?
– Потому что Арна Сакнуссема преследовали как еретика и в 1573 г. все его сочинения были сожжены в Копенгагене рукой палача.
– Отлично! Прелестно! – вскрикнул дядюшка.
Изумленный рейкиавикский профессор поглядел на него большими глазами.
– То есть, что же это «отлично»? – спросил я.
– Да, теперь я все понимаю! Да, теперь мне все ясно! – вскрикивал дядюшка, не помня себя от восторга. – Я понимаю теперь, почему Арн Сакнуссем, преданный проклятию, преследуемый за свои открытия, скрыл тайну под формой криптограммы!
– Тайну? Какую тайну? – вскрикнул встрепенувшийся в свою очередь г. Фридриксон:
– Тайну, которую… которая… которой…
Дядюшка сконфузился и начал заикаться.
– У вас имеется какой-нибудь важный документ? – спросил г. Фридриксон.
– Нет… нет… О, нет! Я просто… Простое предположение…
Г. Фридриксон заметил смущение гостя и переменил разговор.
– Наш остров еще мало исследован, – сказал он. – Надеюсь, что вы тут найдете для себя много интересного.
– Разумеется, разумеется, – отвечал дядюшка. – Только я немножко опоздал! Наверное здесь уже были многие ученые исследователи?
– Да, были, но все-таки многое, очень многое еще совсем не тронуто.
– Вы думаете?
– Уверен. Сколько еще у нас гор, ледников, вулканов совсем неизвестных! Да, вот поглядите на гору, что возвышается прямо перед нами. Видите? Это Снеффельс.
– А! Это Снеффельс?
– Да. Вулкан этот прелюбопытный, а между тем заброшен. Кратера никто не посещает.
– Он ведь потух?
– О, потух уже лет сто!
Дядюшка весь вспыхнул и чуть не подпрыгнул под потолок, но сдержал себя и сказал хладнокровно:
– Ну, вот и прекрасно! Я начну свои геологические исследования с этого Сефеля… Фесселя… как вы его называете?
– Снеффельс, – поправил его добродушный г. Фридриксон.
– Да, да, – продолжал коварный профессор Лиденброк – ваш совет… Я последую вашему совету: попробуем взобраться на этот Снеффельс. Может, мы даже заглянем и в кратер.
И он поглядел невинными глазами на своего бесхитростного собрата.
– Я очень жалею, что занятия мои не позволяют мне сопутствовать вам, – сказал г. Фридриксон.
– О, нет, нет! – вскрикнул с испугом дядюшка, – О, зачем же! Я не хочу вас беспокоить… О, нет! Благодарю вас от всего сердца. Присутствие такого ученого как вы, разумеется, неоцененно, но ваши обязанности прежде всего.
– Начинайте с вулкана Снефельса, г. Лиденброк. Поверьте мне, жалеть не будете. Только скажите, вы как думаете пробраться на Снефельский полуостров?
– Морем. Переедем залив и кончено! Ведь это, я полагаю, самый краткий путь?
– Самый краткий, разумеется, но этим путем вы не проберетесь.
– Почему?
– Потому что в Рейкиавике нет ни единой лодки.
– Черт возьми! как досадно!
– Надо будет идти берегом. Путь долгий, но зато интересный.
– Делать нечего! Отправимся берегом. Надо поискать проводника.
– Я вам укажу отличного проводника.
– Человека надежного, толкового?
– Да, и жителя полуострова. Это охотник за гагачьим пухом. Он хорошо говорит по-датски. Вы будете им довольны, за это я ручаюсь.
– А когда его можно увидеть?
– Завтра, если хотите.
– Завтра, непременно завтра! – вскрикнул дядюшка. – Зачем откладывать. Завтра мы с ним покончим уговоры!
XI
На другой день, рано поутру, меня разбудил дядюшки голос. Дядюшка громко с кем-то беседовал на датском языке.
Я проворно оделся, вошел к нему и увидал человека очень высокого роста, здорового, крепкого и сильного с живыми смышлеными глазами.
Длинные рыжие волосы густой гривой падали на его атлетические плечи. Он казался, не взирая на свою массивность, чрезвычайно проворным и ловким. Вся его осанка обличала твердость, энергию, спокойствие и мужество. Можно было сказать, наверное, что он не испугается ничего на свете и ни пред чем на свете не отступит.
Дядюшка вскрикивал, размахивал руками, ходил, а лучше сказать, кидался по комнате, осыпал его вопросами, а он безмятежно его слушал, сложив руки на груди, только изредка наклоняя голову в знак согласия, или качая ею в знак отрицания.
Таков был Ганс Бьелке, охотник за гагачьим пухом.
Охота эта не легкая. Гага вьет гнезда на скалах фиордов. (Фиордами называются узкие заливы в скандинавских странах). Когда гнездо свито, самка выщипывает у себя на грудинке пух и устилает им гнездо. Является охотник, или точнее, промышленник, и берет этот пух.
Гага опять начинает щипать себя и опять выкладывает гнездо пухом. Охотник опять является и опять все похищает.
Дело продолжается таким образом до тех пор, пока гага-самка выщиплет у себя весь пух.
Тогда гага-самец, в свою очередь, принимается выщипывать у себя на груди пух и выкладывать им гнездо.
Но пух самца сравнительно груб и малоценен, поэтому охотник на него не льстится, оставляет в покое гнездо, которое таки доканчивается, самка кладет яйца и выводит птенцов.
Каждый год повторяется та же самая история.
Гага не выбирает для своих гнезд каких-нибудь крутых и неприступных скал, а скорее ютится на отлогих утесах, которые теряются в море; охотник за гагъячим пухом, значит, не подвергается особой опасности. Он даже не трудится, как земледельцы, – он не пашет, не сеет, а только сбирает жатву.
Наш важный, флегматический и молчаливый проводник Ганс Бьелке явился по рекомендации г. Фридриксона.
Трудно было подобрать людей более непохожих друг на друга, чем мой почтенный дядюшка, профессор Лиденброк и Ганс Бьелке, однако они очень скоро сговорились в цене.
Ганс обязался провести нас в деревню Стапи, расположенную на южном берегу полуострова Снеффельса, у самой подошвы вулкана.
По дядюшкиному расчету нам приходилось сделать около двадцати четырех миль сухим путем, – значит, употребить на это путешествие два дня.
Но когда мы узнали, что такое датские мили, и здешние дороги, так увидали, что нам придется пропутешествовать дней семь или восемь.
Мы наняли четверку лошадей; на двух должны были ехать мы, я и дядюшка, а две были назначены под дорожный багаж и кое-какие припасы. Ганс, по своему обыкновению, отправлялся пешком. Он отлично знал эту часть берега и обещал избрать самый кратчайший путь.
По условию, он не должен был оставлять нас в прибытии нашем в деревню Стапи, а оставаться в покинутой деревне все время, пока мы пробудем в своей экскурссии и там ожидать нас. За это дядюшка обязывался ему платить в неделю четыре риксдалера, которые должны были ему выдаваться каждую субботу аккуратно. Неаккуратность в выдаче недельной платы влекла за собой нарушение условия и с его стороны.
Отбытие наше было назначено 16-го июня.
Дядюшка хотел было дать проводнику задаток, но проводник отказался.
– Efter, – сказал он.
– После, – перевел мне дядюшка.
Покончив дело, Ганс тотчас же удалился.
– Прелесть, что за человек! – вскрикнул дядюшки. Только он и не ожидает, какая славная роль ожидает в будущем!
– Разве он тоже пойдет с нами к…
– Да, Аксель, да! Он тоже пойдет с нами к центру земли!
До отъезда оставалось еще 48 часов. К величайшему моему прискорбию, я должен был все эти часы употребить на дорожние сборы.
Мы таки поломали себе порядком головы, пока уложили все, как следует.
Наконец, укладка окончилась. Мы взяли с собой:
1) Стоградусный термометр,
2) Манометр,
3) Хронометр,
4) Компас склонения и компас наклонения,
5) Зрительную трубку,
6) Два снаряда Румкорфа, которые давали свет посредством электрического тока.
Кроме инструментов, мы забрали с собой два отличных карабина и два револьвера.
Оружия собственно и незачем было брать, потому что нам не предстояло встреч ни с дикими животными, ни с разбойниками. Но дядюшка имел, кажется, такое же пристрастие к своему арсеналу, какое имел к своим инструментам.
Он захватил тоже огромное количество гремучей хлопчатой бумаги, на которую сырость не действует и которой разрывательная сила превосходит даже силу пороха.
Мы еще взяли две кирки, два заступа, шелковую лестницу, три палки с железными наконечниками, топор, молот, с дюжину железных клиньев и пробоев и длинные узловатые веревки.
Запаслись и провизией.
Этот последний узел был не очень велик, но я знал, что мы им можем прокормиться по крайней мере месяцев шесть, – он весь состоял из сухарей, из сушеного мяса в порошке и из можжевеловой водки.
Воды мы вовсе не брали, но дядюшка рассчитывал на источники и ключи по дороге и захватил тыквенные бутылки.
У нас были тоже припасены хирургические инструменты и некоторые лекарства.
Не забыл тоже дядюшка упаковать потребное количество курительного табаку, трута, пороха и опоясался широким кожаным поясом, в котором имелась достаточная сумма серебром, золотом и ассигнациями.
Непромокаемой обуви мы взяли с собой шесть пар.
16-го числа, рано поутру меня разбудило фырканье лошадей под окнами.
Я проворно оделся и вышел на улицу.
Ганс почти уже навьючил лошадей багажом.
Я подивился, с какой ловкостью и вместе с каким спокойствием он все это делает.
Дядюшка, по своему обычаю, суетился, метался, вопил и выходил из себя.
К шести часам все было готово.
Г. Фридриксон дружески пожал нам руки, дядюшка рассыпался перед ним в благодарностях на исландском наречии, а я угостил его очень плохой латынью, которая должна была выразить ему мою признательность.
Мы уселись па лошадей и двинулись в путь.
Г. Фридриксон крикнул нам в след стих Вергилия:
Et quacumque viam dederit fortuna sequamur.
XII
Погода была пасмурная, но очень приятная, – теплая и тихая.
Мы, оставив Рейкиавик, направились по берегу моря.
Мы проезжали по тощим пастбищам. Вдали, в тумане, обозначались высокие горы.
Очень часто голые, бесплодные утесы, так сказать, вдвигались в берег и так суживали дорогу, что мы ехали словно по какому-нибудь коридору.
Лошадки нам попались очень бодрые и сильные. Даже нетерпеливый дядюшка, и тот не имел случая на них прикрикивать или их подгонять.
Я невольно улыбался, глядя на посадку почтенного профессора: верхом на малорослой лошадке, он походил на шестифутового центавра.
– Что за лошади! – вскрикивал он время от времени – Нигде на свете нет таких лошадей, как в Исландии. Ум-то какой, ум-то! Снега, метели, пропасти, утесы, ледники, – ничто их не останавливает! Встретится река – реку переплывут, как рыбы! Вот ты увидишь, мы сделаем десять лье в день, как ни в чем не бывало!
– А проводник-то?
– Проводник? О, этот человек не уступит даже исландской лошади в неутомимости! Впрочем, коли надо будет, так я ему уступлю свое место. Ведь я тоже не высижу всю дорогу в седле, у меня ноги онемеют…
Мы пробирались вперед и благополучно, и быстро. Местность была пустынная. Изредка попадалась какая-нибудь убогонькая ферма или крестьянская бедная избенка.
Однако эта часть провинции считалась одной из самых населенных в Исландии.
Каковы же были прочие, ненаселенные?
Мы проехали полмили и не встретили ни души человеческой. Только раз попалось стадо баранов, да несколько коров, которые паслись без всякого присмотра.
Спустя два часа после выезда из Рейкиавика, мы ехали в Аоалькиркь, или Главную Церковь.
Эта деревушка не представляла ничего особенно замечательного; она вся состояла из нескольких хижин.
Ганс остановился здесь на полчаса и разделил с нами наш скудный завтрак.
За завтраком Ганс не отличился говорливостью. На вопросы дядюшки, он отвечал только «да» и «нет».
– Где мы будем ночевать? – спросил дядюшка.
– В Гардаре, – ответил он.
Я взял карту и стал отыскивать, где этот Гардар.
Я нашел небольшое село в четырех милях от Рейкиавика и указал его дядюшке.
– Только четыре мили! – вскрикнул дядюшка, – Только четыре мили!
Он попробовал было вступить в прения по этому поводу с Гансом, но Ганс, не отвечая ему ни слова, шел вперед.
Через три часа мы обогнули залив и прибыли в другое селение.
Если бы на здешней колокольне были часы, они пробили при нашем въезде двенадцать, потому что был как раз полдень. Но здесь часов нет ни на колокольнях, ни у жителей.
В этой деревне мы покормили лошадей, отдохнули немного и снова пустились в путь.
В четыре часа пополудни мы останавливались опять в селении, на южном берегу залива.
Фиорд в этом месте был шириною по крайней мере в полмили. Волны с шумом разбивались и брызгали по острым утесам. Иные утесы возвышались тысячи на три футов.
Как дядюшка ни превозносил понятливость исландских лошадей, а я все-таки не намерен был переплывать такие опасные места на спине четвероногих.
– Коли они сунутся сюда, – думал я, – так я все-таки их примеру не последую!
Но дядюшка прямо полетел к воде.
Его лошадь ступила в волны и стала.
Дядюшка начал понукать, подпрыгивать на седле, кипятиться, но лошадь только понурила голову и не трогалась с места.
Дядюшка принялся колотить ее пятками, осыпать проклятьями и хлестать кнутом.
Лошадь начала брыкаться, но потом, как бы одумавшись, согнула колена, приняла к земле и вылезла из-под почтенного профессора, оставив его на двух камнях, в позиции колосса родосского.
– А! проклятое животное! – вскрикнул сконфуженный дядюшка, – проклятое животное!
Ганс дотронулся до его плеча и сказал ему какое-то слово.
– Плот? – вскрикнул опять дядюшка, только другим тоном. – Где плот?
– Вон, – указал Ганс.
– Да, да! – вскрикнул я, – вон плот.
– Так следовало бы так и сказать, Ганс Бъедке, – вскрикнул дядюшка. – Отлично! Ну, в путь!
– Надо ждать прилива, – сказал Ганс.
Дядюшка бешено топнул ногою, но понял однако, что прилива дождаться надо.
Мы ждали до шести часов вечера.
В шесть часов дядюшка, я, проводник, два перевозчика и четверка лошадей уместились на чем-то в роде плоского шаткого парома.
Мы больше часу употребили на переезд и наконец благополучно вышли на берег.
Еще полчаса спустя, мы прибыли в Гардар.