Маршал

Однако теперь он руководитель и не имеет права бояться, поэтому громко заявил:

– Если мы – люди искусства – прогнемся, то мракобесы здесь окончательно восторжествуют! Никого и ничего не бойтесь: это наша Родина, наш театр, наш танец и мы будем танцевать!

С этими словами он покинул здание театра. Прямо перед ним окна их квартиры и даже свет керосинки виден. Но чтобы войти во двор, надо с проспекта Революции завернуть на улицу Мира и там арка, где его ждали… Нещадно стали бить. Мать спасла. Она нутром почуяла неладное, пошла навстречу сыну и застала эту картину. С криком и проклятиями, как волчица, она бросилась на эти мрачные тени…

Очнулся Тота в больнице. Перед ним в беззвучном режиме включен телевизор. На экране, внизу, бежит текстовая строка, в эфире – новости, а в стороне он их не видит, но слышит голос матери:

– Доктор, когда он придет в себя?

– Не знаю, не знаю. Сотрясение мозга.

В этот момент показывали, что президент России амнистировал мятежников и из тюрьмы выпустили бывшего председателя парламента России Хасбулатова под домашний арест.

«Вот она – причина!» – после сотрясения всё стал понимать Болотаев. Как только чеченца Хасбулатова посадили в тюрьму, у всех чеченцев в России дела стали плохи. У него всё отняли и попросили убраться поскорее из Москвы.

«И что удивительно, – продолжает думать Тота, – его ректор попросил не появляться в столице до Нового года, словно знал, что к этому времени всё, как говорится в России, устаканится». Так оно и есть, Хасбулатова освободили, и мать Болотаева более не желала в Чечне оставлять. Прямо из больницы вывезла Тоту в Минводы, посадила на поезд до Москвы (самолет пока противопоказан, хотя Тота чувствует себя нормально). Вот и получилось так, что новогоднюю ночь он встречал в пути и, благо что состав почти пустой, один в купе.

1 января 1994 года утром Тота прибыл на Казанский вокзал. Даже на вокзале людей совсем мало, а город вообще пустой. Холодно. Ветер. Колючий снег.

Вроде и провел Тота в столице немало лет, и знакомых и их телефонов и адресов аж два блокнота, а податься, оказывается, некуда. Будто прибыл в первый раз в незнакомый город.

Как обещал матери, по прибытии Тота первым делом стал искать переговорный пункт, чтобы позвонить в Грозный. Оказывается, в связи с праздником функционирует только центральный телеграф на Тверской.

Как назло, ни домашний, ни театральный номера не набираются. В Грозном к этому привыкли – перебои во всем.

Весь день Тота бродил по Тверской, через час-полтора повторяя заказ; уже очень устал и промерз до костей, но услышать мать очень хотел и услышал. Он думал, что её успокоит, но, как всегда, она его успокаивала, сообщила неожиданную новость:

– Тота, вчера принесли телеграмму от ректора. Поздравляет и просит срочно ему позвонить.

– Тота, срочно приезжай. – По голосу бывшего ректора Тота понял, что веселье в разгаре.

– А я в Москве. Сегодня прибыл.

– А номер телефона? Где остановился?

– Пока нигде.

В трубке тишина. Долгая пауза, покашливание, и после этого уже совсем изменившимся, серьезным тоном бывший ректор сказал:

– Немедленно приезжай ко мне.

Когда Тота прибыл к шефу, празднование Нового года продолжилось.

– Тота! – поднял рюмку бывший ректор. – Мы проиграли бой, но не сражение!.. Сегодня ночуешь здесь. А завтра всё решим.

Решили. Точнее, бывший ректор решил так:

– Слушай меня… После праздников я получаю кафедру, завкафедрой. Ты там доцент, параллельно поступаешь в докторантуру. Значит, у тебя работа, комната в общежитии и московская прописка.

– Так это всё у меня было и два года назад, – без обиды усмехнулся Тота.

– Но-но-но! Как сказал классик, шаг вперед – два шага назад, – и, перехватив взгляд Тоты, произнёс: – Ты на меня обижен?

– Конечно, нет.

– За квартиру небось обижен.

– Даже не думал, – улыбнулся Тота. – Я ведь маме в самом центре такую квартиру взял.

– М-да, – грустно вздохнул профессор, – ты так говоришь, будто эта квартира не в Грозном, а в Париже или хотя бы в Москве.

Они замолчали, задумались.

– Ничего, – сказал бывший ректор. – Я тебе помогу с докторской.

– А кому ныне нужны эти степени и вообще наука?!

– Нужны. Всегда нужны! Вот увидишь! – убеждал бывший ректор, и Болотаев вновь окунулся в изучение проблем экономической эффективности нефтяных месторождений России. Правда, теперь ему не надо было особо мотаться по бескрайним просторам Сибири. Эту работу теперь исполняли молодые аспиранты и дипломники, а Болотаев делал свод, анализ и готовил конструктивные предложения в виде научных статей для различных сборников и журналов, что в итоге должно было стать основой докторской диссертации, научным консультантом которой был бывший ректор, который, в свою очередь, словно отрабатывая какую-то повинность, с особым усердием помогал Болотаеву.

Это была жизнь ученого. В условиях России начала 90‐х – это почти что нищенское существование и такой же незавидный статус, словом, неудачник.

В прежние времена Болотаев и представить не мог такую унылую жизнь, без страсти и азарта. Да, видимо, побои в родном городе, особенно последние, вроде бы окончательно и бесповоротно вышибли из него всякую прыть и искру. Даже его шеф удивлен:

– Что-то с тобой случилось. Тота, я тебя не узнаю. Какой-то ты стал грустный, тихий.

– За маму волнуюсь. В Грозном всё хуже и хуже.

– Ну вывези ты её оттуда.

– Не едет. Ни в какую… Говорит, что там её дом и она обязана его украшать.

– М-да, – тяжело вздохнул профессор. – В такой ситуации одно спасение – наука!

– Кому она нужна?! – грустен голос доцента.

Однако, когда он в руки взял даже на вид очень солидную монографию «Эффективность нефтяных месторождений Западной Сибири», стало весьма и весьма приятно, и почувствовал он себя достойно, к тому же его фамилия была первой.

– Как-то неудобно, – сказал Болотаев шефу.

– Всё верно, – постановил бывший ректор. – По алфавиту вначале буква «Б», а потом «Н» – Никифоров. А если по-серьезному, то ты ни разу нюни не пустил и даже не упомянул об отобранной квартире, а тем более о трудах в торговом центре. Так что это маленькая компенсация. К тому же тебе докторскую защищать. – И после паузы: – Ты её матери пошли.

Так Тота и сделал, хотя и думал, что мать вряд ли поймет значение и тем более содержание книги. Однако реакция матери была неожиданной.

– Вот это дело! Вот это молодец! – говорила мать, а потом, после паузы, уже вполголоса: – Тота, пришла весточка: в старой квартире, что в микрорайоне, нас затопили… В общем, там я увидела этот допотопный чемодан. Той девушки.

Она замолчала, и Тота молчит, не знает, что сказать, и если бы мать спросила, что он там делает или зачем привёз, он бы стал говорить, что её отец чеченец и в её уголовном деле так и написано, что она по национальности чеченка, и только поэтому и так далее. Но мать после паузы также тихо и, как показалось Тоте, очень участливо поинтересовалась:

– Она ещё в тюрьме?

– Да, – ответил сын.

– Дала Iалаш йойла иза!^[12]

* * *

По правде, отношение Тоты к Даде было, как и прежде, неоднозначное. Он питает к ней симпатию. Вместе с тем её судьба, её проблемы, к тому же и её пораженное лицо. Словом, у него и без неё жизнь нелегкая, но он теперь понимает, что они по жизни уже повязаны, а после последней встречи в Котласе он всё чаще и чаще вспоминает Даду с щемящей тоской.

Тем не менее всё это как кратковременные эмоции, чувственность, страсть и жалость. Жалость оттого, что он понимает: у неё никого нет и вся перспектива её жизни мечтается, если можно так сказать, с ним. Вот это его и пугает, поэтому он особо с ней и не идет на контакт, да и она его особо не донимает, а тут этот чертов чемодан и вопрос матери, будто из-за него она до сих пор в тюрьме.

«Это обстоятельство непреодолимой силы», – сам себя попытался успокоить Тота и вновь, как и прежде, почти что об Иноземцевой забыл, как забывают о старой, любимой, но уже изношенной вещи, закинутой до особого случая в глубокий подвал, и это почти всегда – навечно, хлам…

Но Дада по-своему боролась за эту жизнь, и вот одна знакомая из торгового центра специально пришла в академию:

– Тота, вас искал мужчина. Сказал, что он капитан из Котласа. Вот телефон. Очень просил позвонить. Жизненно важное дело. Так и сказал.

«В тот раз – телевизор, а теперь, наверное, холодильник нужен», – подумал Тота.

Да ныне он сам еле-еле сводит концы с концами. Однако не позвонить Тота не смог, и то, что он услышал, как и всё, связанное с Дадой, было потрясением:

– Иноземцева беременна.

– Что?! – изумился Болотаев.

– Ваша землячка беременна.

Это было так неожиданно, что Тота очень растерялся, и вновь спросил:

– Что-о-о?!

– То, что она беременная от вас, – был жесткий вердикт и такое же продолжение: – Иных вариантов нет и не могло быть. – Голос в трубке по-военному четкий, грубый, но к концу тон явно спал. – Если здесь родит, то ребенок, как и когда-то мать, попадет в местный детдом, при зоне… Понятно?

Болотаев молчит. Он даже не знает, что произошло, а в трубке вновь жесткий тон:

– У неё никого нет, а вы…

– Что я должен делать? – промямлил Болотаев и следом: – Вы можете мне помочь?

– Уже помог, уважая её. А вытащить её отсюда поможет тот, кто и до этого организовал вам роскошную встречу.

– Вы сказали «вытащить»? – удивился Тота. – В смысле – из тюрьмы?

– Разумеется.

– И сколько это стоит?

– Это стоит, – был грубый ответ.

Не только содержание, но и тон этого капитана-надзирателя взбесил Болотаева. И первая мысль была, что этот уголовный мир в сговоре и пытается развести его, как фраера. В то же время образ Дады, той Дады, которую он знал, никак не вписывался в эти умозаключения Тоты.

После долгих, очень тревожных раздумий Тота решил, что если это «развод», то вскоре капитан как-то выйдет на связь и Тота его «раскусит». Однако дни шли, никакого контакта, и вдруг он видит сон: Сибирь, страшный мороз. Он один едет в каком-то теплом трамвае. Именно в трамвае, который никуда не свернет и только на остановке двери откроет. А на улице стоит замерзающая Дада. Будучи на сносях, она обеими руками придерживала большой живот и умоляюще смотрела на него, но он даже голову не смог повернуть в её сторону.

Проснулся он в поту. Непонятное чувство вины и постоянное беспокойство стали его терзать, и тут вновь мать по телефону справилась о Даде. Сразу же после этого звонка Тота позвонил в Котлас, а капитан ему с ходу:

– Я и так, вопреки всему, пошёл на контакт с вами. Больше не звоните. – Частые гудки, под такт его пристыженного сердца.

Болотаев взялся за дело. В тот раз всё организовал некий Серов – интеллигент в наколках, которого ему прислал Султан. Ныне Султана нет, убили. Но ведь кто-то из его окружения должен был остаться.

Тота включил «чеченскую связь», что-то сродни цыганской почты. Он не сомневался, что этот Серов найдется, лишь бы он был живой или снова не отбывал срок.

Серов объявился. Выслушав Болотаева, он сказал, что наведет справки. Ровно через неделю он появился вновь:

– Ради памяти Султана готов сделать всё и вся. Но сами понимаете, что это дело очень серьезное и деликатное… В общем, я сделал всё что мог. По данному делу это копейки: за год – тысяча, итого – десять штук.

– Чего? – не понял Болотаев.

– Десять тысяч зелени.

Сумма огромная, за неё можно было купить квартиру в спальном районе Москвы. И, кстати, Тота об этом подумывал, ибо на его банковском счете в Цюрихе ещё оставалось чуть более восьми тысяч долларов. Это был стратегический запас, и вообще престижно было иметь какие-то деньги в швейцарском банке. Теперь не до этого. К тому же у Болотаева каждодневно возрастает чувство вины и ответственности. И ему кажется, что если он эти десять тысяч, как откуп, отдаст, то ему самому станет легче. А следом возник ещё ряд препятствий – нет визы в Швейцарию. К тому же, по словам шефа и его дочери, не дай Бог органы узнают, что у некоего чеченца Болотаева в Цюрихе счет, начнутся вопросы – откуда да как? А там глядишь и шпионом обзовут.

Словом, узнал Тота, что твои деньги – это когда они у тебя под подушкой лежат. Хотя время такое бандитское, что и под подушкой хранить неспокойно. Однако Тота понял, что задумал он благое дело, ибо всё решилось очень просто: на его новый служебный номер поступили звонки междугороднего сигнала. Тота думал, что это мать, а тут:

– О! Господин Болотаев! – Он сразу же узнал этот голос с европейским акцентом. – Да-да. Это Амёла Ибмас. Я по делам вылетаю в Москву. Хотела бы с вами встретиться. У вас есть возможность?

– Да-да, конечно.

– А какие пожелания?

– Э-э, – замялся Тота.

– Я поняла. В Москве поговорим.

– А у вас, госпожа Ибмас, есть какие пожелания? – нашелся Болотаев.

– Одно нескромное есть. – Она смеется. – Мечта в Большой театр попасть.

– Нет проблем, – заявил Тота, хотя сам за все эти годы, к своему стыду, ни разу не был там. А вроде обязан был, хотя бы как выпускник института культуры.

* * *

В жизни каждого человека есть событие, которое если не переворачивает, то явно как-то изменяет его жизнь и запоминается навсегда…

Почему-то Болотаев сразу же придал огромное значение звонку из Швейцарии. Во-первых, как мыслит он, такой звонок, скорее всего, прослушивается. Во-вторых, каким образом мадам Ибмас узнала его номер. И в-третьих, самое приятное и романтичное, Амёла Ибмас очень симпатичная, европейская девушка… Впрочем, и он не последний парень на деревне. Словом, его обаяние неотразимо…

На самом деле всё протекало прозаично. За полчаса до представления они встретились перед Большим театром. Ибмас мило, по-европейски, улыбалась, но в глазах лишь деловой настрой и благодарность за балет. А Болотаев с ходу спросил:

– Как вы узнали номер моего служебного телефона?

– Вы клиент самого древнего и крупного банка в мире, – был ответ.

Как и во всех театрах Москвы, и в Большом был приличный буфет, где шампанское, коньяк и закуски к ним для приятного, расслабленного просмотра. Однако Ибмас от всего отказалась, даже в антракте со своего места не вставала. Правда, после представления её взгляд изменился, глаза увлажнились.

– Спасибо вам. Я получила такое наслаждение, – говорила она. – Кстати, а вы ведь тоже по образованию балетмейстер? И недавно руководили чеченским театром.

– Откуда вы всё знаете?

– У вас есть ко мне вопросы? – ушла она от ответа.

– Есть, – выдал Тота. – Я хотел бы получить остаток своих денег. Очень нужны.

– Прямо в Москве?.. Нет проблем.

Оказывается, Ибмас остановилась в самом дорогом отеле «Метрополь», рядом с Большим театром. Расставаясь с Болотаевым, она подала руку и сказала:

– Завтра утром я поеду в Подмосковье. Меня пригласили на дачу. – Она называет фамилию одного из самых богатых людей России, совладельца крупнейшей нефтяной кампании. – Послезавтра приходите вот по этому адресу в одиннадцать часов. Буду ждать.

По указанному адресу находился офис московского представительства банка.

– Господин Болотаев, – официально говорит Ибмас, – вы были директором крупного торгового центра и по рекомендации наших клиентов и ваших партнеров, мы, вопреки уставу нашего банка, открыли вам счет. Но дело в том, что на счете клиента нашего банка должно быть минимум триста тысяч долларов… Раз вы решили забрать остаток – это восемь тысяч сто долларов, то мы их выдаем вам и благодарны за сотрудничество. – Она мило улыбается, подает руку. – Надеюсь, что вы ещё вернетесь в бизнес. Прощайте.

Вопреки ожиданиям, эта встреча оставила крайне неприятный осадок, словно его как-то попытались допустить на краешек элитарного клуба богатых людей земли, но он не подошёл – на порядок меньшую сумму, чем членский взнос, в банке имел, но и это, как небольшой задаток, не оставил.

В общем, такая европейская красавица, как Амёла Ибмас, ему не по зубам, а надо заниматься судьбой уголовницы Дады Иноземцевой.

…Взяв у Тоты десять тысяч, Серов сказал:

– Это номинал. Ради памяти Султана работаю без комиссионных и постараюсь от души.

Тота понимал, что такой процесс, как досрочное освобождение заключенной, если он даже будет, дело не одного месяца, а может, и года, к тому же этот Серов на сей раз показался ему просто как спившийся интеллигент или переживший свое время хиппи семидесятых, у которого, как у блатного, нет визитки, контактного телефона и постоянного места жительства. В общем, совесть у Тоты чиста, он что мог и не мог, но сделал, а там будь как будет. Написано на роду Иноземцевой скоро освободиться, он будет очень рад… Однако он совсем не обрадовался.

У Тоты с утра две пары лекций, и он гладил брюки, как постучали:

– Болотаев, там какая-то странная беременная женщина на проходной. То ли бомжиха, то ли ещё хуже… В общем, вас спрашивает. Что делать? Прогнать?

– Бегу, – крикнул Тота.

Утренний час пик. Все идут на работу и занятия. В углу холла домашнее, вечно зеленое деревце, на которое Тота не обращал внимания. Теперь под ним, как выброшенная кошка у чужой двери, у батареи отопления приютилась Дада.

Увидев Болотаева, она тяжело встала. Теперь она прячет не только часть лица, но и живот пытается прикрыть. На ней куцеватое, старомодное и поношенное пальто явно с чужого плеча. На ногах валенки, даже название которых в Москве не помнят. Словом, вид у неё далеко не респектабельный, особенно лицо – землянисто-серое, болезненное, измученное.

– Дай паспорт, – первое, что сказал Болотаев, даже не здороваясь.

– Паспорта нет, – без зубов шепелявит она. – Вот. – Она протянула какую-то справку.

– Она что, только откинулась?! – вдруг завизжала комендантша общежития на проходной.

– Э-э, – замешкался Болотаев, его прежний авторитет явно пошатнулся, да вдруг высокая Дада перегнулась через стойку и что-то сказала комендантше, что та в страхе отшатнулась.

Уже в лифте, когда они остались одни, Тота спросил:

– Что ты ей сказала?

– Да так. Это по-нашему, – уклонилась Дада. – Она тоже сидела, и я ей напомнила.

– А как ты узнала? – удивился Болотаев.

– Опыт, – чуточку улыбнулась Дада. – Грустный опыт.

– Всё позади, – без особого энтузиазма сказал Тота.

Беременная женщина, тем более Иноземцева, тем более в таком виде и состоянии, его и смущала, и угнетала, и тем не менее, хотя бы для приличия, он взял её за руку, даже хотел обнять, но отпрянул.

– Всё за свое, – зло фыркнул Тота, в рукаве Дады он обнаружил твердь металла. – Опять кого-то зарежешь?

– Надо будет – зарежу, – процедила она.

С первой минуты между ними возникло напряжение.

– Вот, располагайся, – уже в комнате говорил Тота. – Как видишь, я по-прежнему как аспирант живу… Ты перекуси, отдыхай. У меня две первые пары, опаздываю. – Он пулей выскочил.

После лекций Болотаев пошёл к знакомым – снова из-за Иноземцевой в долг просить. Потом ходил на рынок, как-никак, а у него теперь в комнате беременная женщина… Ему даже страшно к себе возвращаться, а другого выхода нет. И что он видит? Дада вылизала всё. Всё блестит. Чисто. Уют. Вкусно пахнет. А она спит. И не на его единственной кровати, а на полу, прислонив живот к батарее. Хотя он и пытался не шуметь, но Дада тут же проснулась.

– У вас здесь тепло, спокойно. – Она спросонья потянулась. – Давно я так не спала… С последней нашей встречи.

Как Тота уже знал, Иноземцева в совсем короткий срок могла в корне преображаться. Вот и теперь было видно, что она скинула с себя эту тюремную вонь и крысиный цвет.

– А где ты мясо взяла? – спросил Тота.

– К вашей комендантше на проходную спустилась. К тому же мне кое-что по-женски нужно было.

– Зачем? Так нельзя!

– Почему?! Мы с ней так, кое-что обтерли, а то ментам всё сольет.

– При чем тут менты?! – возмутился Болотаев. – И что это за жаргон?

– Простите, – глубоко выдохнула Дада, – я постараюсь более так не говорить и не поступать.

– Да уж, постарайся.

Хорошо покушав, Тота раздобрел:

– Вечером пойдем, надо тебе одежду купить.

– А можно я сама пойду?

– Ну а сможешь? – как гора с плеч. – Москва другой стала.

– Завтра разберусь. – За этот день Дада во всех отношениях преобразилась, и она уже справляется. – Тота, а вас теперь девушки не донимают?.. И кровать лишь одна. Неужто постарели?

– «Постарел», – обиделся Болотаев. – Ты не знаешь, что вокруг нас, чеченцев, творится. Здесь прессуют, в Чечне ещё хуже. За мать боюсь.

– А я в ваших глазах не чеченка? – неожиданно перебила Дада.

– Э-э, – замялся Тота. – Ну, почему… Давай спать. Тебе надо отдохнуть. – Он постарался уйти от ответа. Теперь их отношения носили совсем иной характер – меж ними был человечек.

Это обескураживало Болотаева.

– Так. Ты ложись на кровать, а я – на полу.

– Нет, – твердит Дада и во множественном числе говорит: – Нам удобнее и теплее у батареи, на полу.

– Я кровать к батарее подвину.

– Не надо… Мы втроем спокойно поместимся.

– А третий кто? – удивился Тота. – А-а. А сколько месяцев? – вдруг вырвалось у него, и он сам от этого вопроса смутился. И она оскорбилась, покраснела, а потом засмеялась: – Посчитайте сами!.. Но не надо так сильно переживать. Вы мне и так очень многое сделали, и я вам обузой не буду. Я уеду на Север.

– Давай спать, – теперь Тота её перебил.

– Давайте… Мы на зоне привыкли спать на очень узкой скамейке. Так что ложитесь, и вы нас даже не услышите.

Почти что так оно и получилось. Наутро Тота проснулся от заманчивых ароматов.

– Вот тебе деньги, – после отличного завтрака Болотаев дал ей триста долларов. – В валюте разбираешься?

– Только в этом на зоне и интерес.

– Тогда здесь рядом, на Ленинградке, торговый центр. Найди модуль 24 или 32, назови моё имя. Я им много помогал, может, и тебе они помогут.

– Это чеченцы?

– Нет… Впрочем, какая разница? – возмутился Тота.

– А как мне представиться? Невестой можно?

– Уже с животом? – злится Болотаев.

– Ладно, не волнуйтесь… не пойду я в ваши модули и ваш центр. Тут подсказали, есть китайская барахолка. Там всё дешево.

– Как знаешь. – Болотаев торопится. – Ключи оставишь на проходной. У меня – лекции.

В этот день Тота припозднился, были дела, а Дады в общежитии нет. Он уже стал волноваться, даже в темень окна вглядывался и хотел выйти, как услышал в коридоре шум. С морозной улицы, вся румяная и довольная, ввалилась Дада с какими-то баулами.

– Ну как я вам?! – Первым делом она закружилась перед хозяином. За эти пару дней она сильно преобразилась. Главное – блеск в глазах. – Вам нравится? – даже закокетничала Дада.

– Конечно! – признался Тота. – А что так припозднилась?

– Менты – сволочи. По одежке вычислили. Дважды задерживали, обыскивали.

– Да ты что? А это? – От испуга Болотаев даже позабыл название.

– Заточку? Ха-ха-ха! Я ведь её давно выкинула.

– Фу! Слава Богу, – облегченно вздохнул Болотаев. – А как ты от них избавилась?

– По одежке вычислили. Прямо в метро остановили. А как мою справку увидели да узнали, что я чеченка, то…

– А как они узнали, что ты чеченка? – перебил Тота.

– Имя у вас странное, спрашивают, чье? Я сказала. Неправильно сделала?

– Ну, – пожал плечами Болотаев. – Просто ныне к чеченцам отношение плёвое. Мы для них сплошь бандиты и террористы.

– А ко мне всегда было отношение плёвое, мне не привыкать. – Она сделала паузу и с неким укором глянула на Тоту. – А что, такую чеченку не воспринимаете?

– Нет-нет, – стушевался он. – Ну и что было дальше?

– Обыскали карманы, составили протокол.

– А доллары?

– Доллары не нашли. Этому меня научили… Всё равно долго держали, ждали ответ на запрос и просто издевались.

– Они не видели твое положение?

– Конечно, видели… А когда выпустили, я поняла, что по времени, да и вообще… в метро в таком виде. В общем, двинулась к вашему центру. По пути у обменника стала менять валюту – вот тут вновь меня задержали. Может, пасли.

– И что?

– Сто обменяла, половину отобрали. Зато в модуле, как ваше имя назвала, вот! – Она вновь любуется своими покупками. – Всё почти бесплатно отдали. Как я вам?

– Отлично!

– А ещё я магнитофон купила, японский. – Она достала небольшую коробочку. – А у вас есть чеченские записи? Будем лезгинку танцевать!

– Ага! – усмехнулся Тота. – В твоем-то положении как раз лезгинку и танцевать… Я устал. Давай ужинать и спать.

Настроение Дады вмиг испортилось.

– Я завтра уеду, – резко бросила она.

– И куда? – спросил Тота, но вместо ответа раздался резкий стук в дверь.

Двое милиционеров, двое – в гражданском и комендантша вошли в комнату.

– Ввиду террористической угрозы проверка документов.

Паспорт Болотаева, бегло осмотрев, вернули, а вот справку Иноземцевой изучали, словно она была написана на незнакомом им языке.

– Придется, гражданка, с нами пройтись в отделение.

– О чём вы говорите? Вы разве не видите её состояние? – возмутился докторант. – Я не позволю. Это издевательство и нарушение прав человека!

– Мы – на службе.

– Она беременна!

– Мы защищаем спокойствие наших детей.

– А она и её плод не наши? – вскипел Болотаев. Он побледнел, сжал кулаки. – Я не позволю!

– Вызовите наряд! – последовал жесткий приказ.

– Ой-ой! – вдруг простонала Дада, обхватив живот, она села на кровать, потом со стоном сползла на пол.

– Ей плохо! Схватки! Скорей скорую! – крикнула комендантша, бросаясь к беременной.

Более всех испугался Болотаев, представив, что Иноземцева тут же родит. Проверяющие попятились в коридор. О чём-то там побубнили и ушли. Приехала «скорая помощь». Сказали, что схватки были ложными, мол, такое бывает. В целом состояние беременной нормальное. Зато Болотаев чувствовал себя вовсе не нормально. От свалившейся на голову проблемы он не знал, что делать и как быть. Всю ночь не спал. А рано утром вновь явились участковый и наряд милиции. Попросили не только Иноземцеву, но и Болотаева проследовать в отделение милиции для того, чтобы взять отпечатки пальцев и фото в архив.

– Я доцент. У меня с утра лекции! – возмущался Болотаев. – Я здесь живу десять лет. Меня все знают.

– С Чечней и чеченцами у нас отныне особые отношения, – был сдержанный вердикт. – А вот кем гражданка Иноземцева вам приходится? – Вопрос уже был задан в отделении.

– Жена! – с вызовом ответил Тота.

– А где вы её пропишете? – Болотаев молчит, а ему напоминают. – Кстати, у вас временная прописка и через год она закончится.

Болотаев продолжает молчать, а сотрудник милиции говорит:

– Гражданка Иноземцева, вы в течение трех дней должны были стать на учет.

– Не смогла по состоянию здоровья, гражданин начальник.

– Тем не менее закон есть закон.

– Я исправлюсь… Может, вы меня пропишете и паспорт выдадите?

– А где вас прописать? – строг милиционер. – С вашей биографией… Москва – не отстойник.

– Что вы хотите сказать? – злобно процедил Болотаев.

– Всё! Всё нормально, – вмешалась Дада. – Я проездом в Москве. Закон не преступала.

– А мы и не позволим, – перебил её сотрудник. – И молчи, пока я не задам вопрос. Поняла?

– Как вы смеете?! – вскочил Болотаев. – С женщиной?! – Он ещё что-то хотел сказать, но Дада почти силой усадила его обратно и говорит, вроде бы только Тоте, но чтобы слышали все:

– Москва, конечно, не отстойник, но вся страна параша. И живут не по законам, а по понятиям… И нам не привыкать. Так что держитесь, доцент, – подбодрила она Болотаева.

Эта унизительная процедура продолжалась долго. Когда вернулись в общежитие, морально раздавленный Болотаев без сил повалился на кровать. Потом выдал:

– Я отсюда уеду… В Европу. Эти оскорбления невыносимы.

– Тота, простите, – говорит Дада. – Это из-за меня. Но я не разделяю вашу печаль. Наоборот, это самый счастливый день в моей жизни! Вы опять назвали меня женой.

– А что я ещё мог сказать? – вскочил Тота. – С этим пузом!.. Запомни, я в жены возьму только девственницу! И настоящую чеченку! Понятно?!

Долгая пауза. Тишина. Оба застыли. Первое движение совершила Дада. По обыкновению, она со всеми, особенно с Тотой, пыталась предстать со здоровой стороны лица, а тут она демонстративно села так, чтобы Тота видел её изуродованный профиль, и видно, как изнутри кипит, часто дышит, нервно сжимает руки.

Тота уже пожалел, хотел сказать, что погорячился, что он не то ляпнул и так далее. Но в этот момент случилось совсем неожиданное. Дада вдруг зашлась смехом. И не каким-то там нервным, истеричным с надрывом, а так, как только она могла смеяться, когда ей было действительно очень хорошо, как в то время, когда он приехал к ней на зону.

– Ой, Тотик, ой! Рассмешили!.. Ну вы, Тотик, даете?! Девственник девственницу захотел! Возжелали. Ой-ой-ой! Ха-ха-ха!

– А что?! – возмутился Болотаев, встал в позу, как будто вот-вот выдаст яркое па лезгинки. – Только так и будет! – постановил он.

– Будет, будет, – сквозь смех выдала Дада. – Только вы об этом более никому не говорите.

– А что?! – ещё более повысил голос Тота.

– Ничего. – Её голос вмиг стал жестким. Она опустила голову, обхватила её обеими руками и, нарушив тишину, прошептала: – Простите… Я нарушила ваш покой. Я завтра уеду.

– Куда уедешь? – Голос Тоты стал металлическим.

– На Север…

– И кто тебя там ждет?.. Такую. – Снова тишина.

Тота подошёл к ней, тронул за плечо:

– Ладно. Прости.

Она одернула плечо.

– Ну, не обижайся. – Голос мужчины стал гораздо мягче. – Оставайся. Разберемся. Как-нибудь тебя устрою.

– Ни за что… Тем более рядом с вами.

Вновь очень долгая, мучительная пауза. Оба напряжены. Молчат. Первым не выдержал Болотаев:

– Я пойду в магазин, кое-что нам куплю. – Его тон явно примирительный и виноватый.

Однако Иноземцева в этот момент резко вскинула голову:

– Нет! Никуда вы не пойдете. Вначале уйду я. – Она решительно встала. – Только один вопрос – мой чемодан, чемодан отца выкинули?

– Нет! – поспешно ответил Тота. – Храню! – Он даже радостно хлопнул в ладоши и тут сделал танцевальное па. – А ведь это идея. Дада, кто тебя ждет на Севере и куда ты поедешь? Лучше на юг.

– Какой юг? – встрепенулась она.

– У меня в Грозном квартира. Правда, она на окраине, в микрорайоне. И с мебелью не густо, но необходимое есть и, самое главное, твой чемодан там.

– Точно там? Не выкинули?

Ее не пришлось долго уговаривать, и это понятно – чемодан отца. Хотя понятно и иное: а был ли у неё выбор?

Уже ночью она шепотом спрашивает:

– А вдруг мать на квартиру нагрянет?

– Не нагрянет. У неё и ключей-то нет… У меня через пару недель предзащита, и если всё будет нормально, то я приеду. А до этого по любому вопросу обращайся к моему товарищу – соседу, у которого ты возьмешь ключи от квартиры… Понятно?

– Понятно. – По теплой влаге на груди Тота понимает, что она плачет и тихо шепчет: – Я так мечтала попасть в Грозный, в Чечню, как мечтал и мой отец… Надо же, чемодан отца там.

Без паспорта на самолет не пустят. Купили плацкартный билет на поезд.

Чечня в блокаде. Железнодорожного и воздушного сообщения нет, поэтому взяли билет до ближайшей станции – Беслан. Там Дада должна найти – а они будут – таксистов-чеченцев, и они довезут до Грозного.