– Нет. Если что, я сама выеду. А ты сюда не суйся.
«Как «не суйся»?! – думает Болотаев. – Ведь там помимо матери ещё и Дада. Беременная Дада. Как уехала, ни разу не объявилась, не позвонила». Только сосед Тоты по микрорайону пару раз по межгороду звонил, сообщил, что Иноземцева живет. Скоро. Тяжело ходит.
– Я тебе и для неё деньги пришлю, – обещает Тота, но, понимая, что не только деньги там сейчас необходимы, спрашивает: – Там хоть спокойно?
– Пока терпимо, – говорит сосед, – но все о войне говорят. Почти все уехали. В нашем подъезде только я с матерью и твоя Дада… Даже не знаю.
– Я деньги пришлю, – пытается откупиться Тота. Он даже не знает, что делать и как быть, но что-то говорить надо. – Я на днях буду там. Присмотри за ней. Пусть она мне позвонит.
– А как она позвонит? – смеётся сосед. – Всего один переговорный пункт. И я сюда еле добираюсь. Ещё полдня в очереди стою…
Тут связь оборвалась, и Болотаев слышит частые гудки, но он, как бы успокаивая соседа, а более себя, в трубку кричит:
– Я на днях приеду. Вот кое-что улажу и примчусь. Всех вас вывезу оттуда.
Он действительно через несколько дней вылетел, но не в Грозный, а совсем в другую сторону, в Цюрих. Правда, за это решение он себя то корил, то искал оправдания. А как иначе? Если госпожа Ибмас позвонила и сказала, что её мама очень хочет его видеть. Тота помчался в Швейцарию. В Швейцарии – рай земной. А в Чечне уже война. Там родная мать!
Все эти мысли изнутри съедали Болотаева. Всю дорогу предчувствовал, что эта поездка добром не закончится, а его единственное оправдание – это то, что вот-вот на днях у него бы виза закончилась, а он, помимо прочего, хочет вновь в лучшем швейцарском банке счет открыть, хотя бы для личного удовлетворения… Ну и что греха таить, он хочет, он очень хочет увидеть Амёлу Ибмас. Он чувствует, а может, ему кажется, что она его любит, по крайней мере, он ей не безразличен. А о его чувствах и говорить не надо: поманила – побежал, точнее, полетел, ожидая от этой встречи многого.
Правда, в аэропорту она его встретила очень сухо, чисто по-деловому, словно это он напросился. Уже в машине сказала:
– Мама очень плохо себя чувствует. Выйти не может, вчера скорую вызывали… Вы зайдете к нам? Мама просит.
Эта квартира и в тот раз показалась Тоте миниатюрной, а на сей раз и вовсе стесненной, потому что на раздвинутом диване лежала мать Амёлы Елизавета. При появлении гостя она попыталась принять сидячее положение.
– Простите меня, – тихо произнесла она. – Что-то надломилось. – Она по-старчески, болезненно улыбалась. – Как там в Чечне? Как ваша мама?.. Читаю, что в Чечне неспокойно. Там всегда неспокойно почему-то. Чеченцы очень упрямы и дерзки… Амёла, сделай нам чай.
Она ещё много о чём говорила. Вновь вспоминала ссылку, при этом постоянно протирала влажные, белёсо-голубые, выцветшие глаза. Потом она, задумавшись, надолго уставилась в пол и вдруг сказала:
– Вам надо срочно свою мать сюда привезти. Срочно!
– Она даже в Москву не хочет, – рассмеялся Тота и тут неожиданный вопрос:
– А вы женаты?
– Да, женат, – прямо из кухни крикнула Амёла. Вытирая руки салфеткой, она подошла и, как бы ставя точку: – И дети есть!
– Есть? – Елизавета уже не улыбалась, стала рассеянной. И Болотаев растерялся, не зная, как реагировать на этот пассаж, в то время как Амёла невозмутимо предложила:
– Кто с чем будет чай? – Она уже вкатила в комнату маленький столик на колёсиках. И когда она стала разливать чай, вся комната наполнилась приятным ароматом. – Тебе знаком этот аромат? – спросила Амёла у Тоты. – Мама говорит, что все чеченцы пили этот чай… Это – душица.
– А сейчас в чеченских семьях много детей? – неожиданный вопрос Елизаветы.
– Ну, по-разному, – уклончиво ответил Тота.
– А вот моя доченька уже не родит.
– Мама! – вскочила Амёла, топнула ногой, перейдя на немецкий, стала что-то нервно говорить.
Тота такого не ожидал. Он думал, что мать вот-вот одним словом урезонит дочь, но этого не случилось. Наоборот, тон и гнев голоса Амёлы всё более и более нарастал, а мать так низко склонила полысевшую, поседевшую голову, что казалось, она больше не сможет её поднять…
– Умолкни! – вдруг в порыве ярости крикнул Тота, стукнул кулаком по маленькому столу.
Хруст, звон. Стол развалился. Тота вскочил. Все в оцепенении.
– Мадам Ибмас! – Стук в стенку, и по-немецки кто-то стал говорить. Слышимость – словно перегородки вовсе нет.
Амёла стала по-немецки отвечать извиняющимся голосом. Болотаев немецкий не знал, но суть понял.
– Извините, – он обратился только к матери, – я, наверное, пойду. А ущерб я возмещу. – Он сделал шаг к двери.
– Стойте! – приказала Амёла. – Вы всё разнесёте… Да и ногу можете порезать. – Сев на корточки, она стала всё тщательно убирать, собирать осколки, даже полезла под диван.
В это время её мать показала знак удовлетворения – большой палец вверх и сказала:
– Настоящий чеченец. Джигит!
После этих слов из-под дивана появилась раскрасневшаяся голова Амёлы.
– Мама, – произнесла она, – теперь после твоих откровений ни он и никто на мне не женится.
– Это ж почему? – возмутилась мать. – Такая красавица. Столько женихов.
– Кому нужна бездетная?! – Теперь Амёла встала, подбоченилась.
– Так тут почти все бездетные, – вымолвила мать.
– Так ты ведь мечтала, чтобы я вышла замуж за чеченца. Вот!!! Нашла! А ты все мои болячки тут же выдала.
– Ну прости, дочка, прости. Как узнала, что он женат… Для успокоения выболтнула. Прости.
Наступила неловкая пауза.
– Кстати, – сказала мать. – А ведь у чеченцев можно и двух, и более жён иметь.
– Мама! – вновь повысила голос дочь. – Ты меня в гарем?!
– Я-я! – Тут гость вновь голос подал. – Я, наверное, пойду. – Болотаев попятился к выходу.
– Постойте! – скомандовала Амёла. – А чай?
– Я чай у себя в гостинице выпью.
– А поговорить с мамой?
Это был весомый аргумент, ради которого он и приехал. Однако маме Амёлы было не до разговоров. Она побледнела. Руки уже сильно тряслись.
– Дочка. Мне надо лечь. Лекарство.
– Да-да! Сейчас, – бросилась к ней Амёла, потом вспомнила о госте. – Хорошо, Тота, вы идите. Я вам позвоню.
В этот день, день прилёта Тоты, Амёла обещала, что они поедут в очень живописный город Люцерн, там недавно был построен чудесный концертный зал, прямо на озере, и там они послушают симфоническую музыку в исполнении Бостонского филармонического оркестра, чьи гастроли для ценителей – предрождественский подарок. За полгода вперёд Ибмас купила билеты, а теперь курьер доставил их в гостиницу.
– Тота, простите, – по телефону объясняет Амёла, – я так мечтала об этом концерте… Костюм вам принесли?
– Да. – Это Амёла специально заказала вечерний фрак для Болотаева.
– Вы его примерили? Видите, я угадала размер.
– Я один не поеду, – повторяет Тота.
– Ну почему? Всё заказано. За вами заедет такси.
– Нет, – категоричен Тота. – Я и говорить не умею. И не хочу.
– Ладно. Тогда завтра в десять у гостиницы.
– А мама?
– Я уже вызвала сиделку.
На следующий день, как договорились, Тота к десяти поджидал Амёлу перед гостиницей. Он её увидел за квартал. Как обычно, она шла своей уверенной, деловой походкой. Издалека, улыбаясь, помахала рукой. Это было тоже «как обычно». Внешне, как обычно. Однако на самом деле после вчерашних событий на квартире их отношения заметно изменились. Что-то глубинное, неподвластное им обоим стало между ними, как первоприродный инстинкт.
Позже, гораздо позже, вспоминая этот день, а этот день, как и тот день, когда его спасла Дада, не мог Тота забыть… И если Дада его действительно спасла, то Амёла чуть не погубила. А может, наоборот, тоже спасла. Кто знает? Однако всё по порядку.
Прежнего, сугубо делового отношения в тот день между ними уже не было. Меж ними, как ощущал Болотаев, возникло какое-то колоссальное напряжение, которое, как перезревшая от взаимной страсти взбешённая энергия, вот-вот должна была взорваться. И этот взрыв согласно законам физики или бытия раскидал бы их навсегда по разным странам, а точнее, мирам. Да ведь взрыв – в обычном понимании – удаление, разброс, хаос. Так это в обычном понимании. А теория взрыва знает и то, что порою, как говорят физики, в переходных фазах, под воздействием многих запредельных факторов, происходит резкое изменение всего, даже формы материи, значит, и сознания и, к примеру, после взрыва получается не выброс энергии, а, наоборот, вакуум – вроде черной дыры, которая, как сверхмощный магнит или эпицентр стихии, всё в себя всасывает, всё сближает, соединяет. В итоге в корне меняет структуру, точнее, жизнь… то ли ломая, то ли обновляя…
Впрочем… Впрочем, вся эта философия и размышления постигли Болотаева только в тюрьме, где он в деталях обдумывал или обсасывал этот странный день. А они встретились, и, что необычно, Амёла впервые руку не подала.
– Как вам спалось? Номер нормальный? – дежурные фразы.
– Да. Всё о’кей, – отвечал он. – Как мама?
– Так. Сами видели, у неё резкие перепады. – И меняя тему: – Ну что, пойдём в банк. Откроем ваш счет.
– Нет.
– Что случилось?
– Ничего не случилось… Просто не хочу. Да и нет у меня ещё трёхсот тысяч, как положено.
– Это для других «положено», – парирует Ибмас. – А для вас мы сделаем исключение. Кстати, как и в прошлый раз предпринимателю с повышенным потенциалом, у которого скоро будут миллионы и более… Ха-ха-ха! – как-то странно засмеялась она.
– Ха-ха-ха! – почему-то последовал её примеру и Тота, а когда успокоились, он твердо сказал: – Амёла, вам за всё спасибо… Вот когда будут миллионы, счет, может, открою. А сейчас не хочу.
– Так ведь для этого прилетели.
– Нет. Я прилетел, чтобы поговорить с вашей мамой.
– Ах да!.. Вы завтракали? – Она вновь поменяла тему. – Может, кофе?
Они пошли в небольшое кафе, сделали заказ.
– К сожалению, – говорила Ибмас, – я не смогу вам сегодня более уделить время – мне надо ехать в Санкт-Мориц. Простите, пожалуйста. Так получилось.
– Ничего… Я по Цюриху погуляю. Маме кое-что куплю. А завтра утром – в Москву.
– Да… А как ваша мама?
– Мама – ничего. А вот в Чечне очень плохо. Я очень переживаю. – Болотаев действительно очень страдал. – Амёла, а нельзя на сегодня переделать билет?
– Вряд ли. Ну, раз прилетели. Когда вы ещё будете в Швейцарии?! Кстати, а фрак?
– О, чуть не забыл?! Его ведь надо сдать, – засмеялся Тота. – Был единственный случай надеть фрак, и то не повезло.
Теперь они оба смеялись.
– А вы хоть примерили его? – спросила Амёла. – Нет?.. Ну давайте посмотрим, угадала ли я ваш размер?
Как ни уговаривала Амёла, он не поддался, ни в какую не захотел надеть арендованный фрак.
– А у нас так принято, – пояснила Ибмас. – Подумайте, зачем покупать дорогую вещь, если вы её используете раз в году, а то и вовсе раз в лет десять?
– Это верно, – согласился Тота, – только я до сих пор прожил без фрака и далее, думаю, обойдусь без него… Кстати, а сколько прокат стоит? Я заплачу.
– Не беспокойтесь. Мелочь, – говорила она и вдруг встрепенулась: – О! Ведь в том же прокате я на сегодня заказала вечернее платье. – Она торопливо встала. – Официант, счёт! А вы, – она вновь командовала, – быстрее в гостиницу и принесите фрак, пожалуйста.
Когда Болотаев буквально выбежал из гостиницы, она его ждала у входа.
– Даже бирку не сняли. – Она взяла зачехленный фрак. – Ну что, будем прощаться? – отвела она взгляд.
Молча, чувствуя неловкость, они простояли некоторое время.
– Ну, я пойду, – наконец тихо произнесла Амёла, а следом, словно у неё это вырвалось. – Кажется, что больше мы не увидимся.
– Почему?
– Прощайте. – Она выдавила улыбку.
– Лучше – до свидания, – в ответ улыбнулся Тота, помахал рукой, а следом настоятельно предложил: – Давайте я помогу донести фрак. Он увесист.
– Да ерунда, тут совсем рядом, через квартал.
Повесив чехол на руку, она сделала несколько шагов, остановилась:
– Ваш фрак и вправду увесист. Зачем я его несу? – развела она руками. – Вон портье отнесёт.
– Зачем портье, – кинулся к ней Тота. – Я отнесу. Всё равно мне делать нечего. Заодно и провожу вас.
Шли недолго. Торопились. Заходя в салон, Амёла озабоченно сказала:
– Мне ещё надо платье примерить. Перешивали. – И после паузы: – Вы не хотите посмотреть, оценить?
От такого предложения Болотаев аж встал, как вкопанный.
– В что, можно?
– Почему бы и нет? Ведь вы человек искусства.
Последнее буквально сразило Тоту, он послушно уселся в кресло, словно ожидалось представление. Салон небольшой, и Болотаев хотя и не понимал, но слышал, как переговариваются несколько женских голосов. Потом всё затихло. Тут Тоте принесли ароматный кофе с вкусным швейцарским шоколадом, так что он полностью переключился на десерт и так и застыл, когда Амёла появилась в фойе. На ней роскошное бежевое платье. Из-за длины платья обуви не видно, но понятно, что они на высокой шпильке, ибо она стала ещё выше, даже величавее. Глядя снизу вверх на неё, Тота был просто потрясен и очарован.
– Ну как?! – Амёла сияла.
– Браво! – Тота вскочил. А она закружилась, словно в танце, и не без кокетства спросила:
– Мне удобно будет в этом платье танцевать? Что вы скажете, господин балетмейстер?
– Смотря, какой танец, – стал подыгрывать ей Болотаев.
– Скажем, лезгинка!
– О! А откуда вы знаете лезгинку?
– Как «откуда»? От мамы. – Она игриво развела руки, словно танцует. – Мама говорит, что зачастую понять чеченцев невозможно. Когда у них радость – танцуют, когда горе – тоже танцуют. Это правда?
– Ну-у, – повёл плечами Тота и тут же о своём: – А с кем вы будете лезгинку танцевать?
– Посмотрим. – Амёла смотрится в зеркало, чуточку приподнимает платье. – Да, на таких каблуках… Примерим другое.
Она скрылась за ширмой, а Болотаев просто провалился в удобном кресле, и такое предвкушение, что он перед занавесом в театре и вот-вот начнется новое представление, финал которого никто не знает, потому что всё делается спонтанно. Какая-то импровизация чувств…
На сей раз, с неким вызовом и шармом Амёла резко откинула ширму. Демонстративно, словно на подиуме, вышла в центр фойе. За ней – восторженные работницы ателье.
– А это как? – Ярко-красный с бордовыми вставками вечерний деловой костюм со строгим лекалом фигуры.
Болотаев вскочил, разинув рот и не зная, что сказать от восторга, а она повторила:
– Ну как?
– Бомба! – восхищенно выпалил он.
Амёла засмеялась. Перевела женщинам, что он сказал. Те стали одобрительно хлопать.
– Господин Болотаев, – у неё игривое настроение, – какой костюм взять? Кстати, видите, с этим костюмом у меня туфли другие, очень удобные для лезгинки.
– Да, – машинально подтвердил Тота.
– И какой взять?
– Какой? – озадачен Болотаев. – Даже не знаю. Оба…
– Оба надеть? – Она откровенно веселится.
– Даже не знаю.
– Не знаете? – Амёла смотрится в зеркало, принимая разные позы. Она видит состояние Болотаева и продолжает заигрывать с ним. – Тогда подскажу. То, бежевое платье я беру в прокат, а это уже моё, я заказала… В каком появиться?
– А где вы должны появиться? – поинтересовался Тота.
– На юбилее Рудольфа Голубева. – Она стала строгой.
– На юбилее Голубева?! – И с лица Болотаева вмиг сошла улыбка.
– А вас не пригласили?
– С какой стати?
– Так я вас приглашаю.
– Ха-ха, – усмехнулся Болотаев. – В таких случаях русские говорят «незваный гость хуже татарина». А если это чеченец, то, наверное, совсем беда.
Не будучи носителем языка, Амёла не совсем поняла и сказала:
– При чём тут нации? Я вас приглашаю. – Её тон стал очень серьёзным и требовательным. – Торжество не здесь, а в Санкт-Морице. Это горный курорт, в двух часах езды. Вы там были? Это очень живописное место. Да и торжество будет с размахом.
– У меня утром рейс в Москву. И если честно, я не хочу, тем более без приглашения.
– А вы думаете, я хочу?
– Так в чём дело? Зачем вы едете?
– Есть некие обязательства.
– «Обязательства»? – недовольство в тоне Болотаева. – А вы говорили, что гражданка свободной страны. Швейцария ведь без обязательств!
– Да, Швейцария, может, и без обязательств, а у меня, впрочем, как и у вас, обязательства, к сожалению, есть, и я обязана.
Тут Амёла сделала паузу, но Болотаев, вопреки её ожиданиям, на сей раз не стал любопытствовать, даже несколько отвёл взгляд в сторону и процедил:
– Раз обязаны – поезжайте.
Возникла напряженная пауза. Болотаев увидел, что Ибмас покраснела, как её платье. Он сделал шаг навстречу:
– Простите. Просьба женщины – закон. – Он как бы повинно опустил голову. – Я понимаю, что вы обязаны Голубеву хотя бы тем, что меня устроили на работу.
– Хм, глупости. – Ибмас вновь вроде обрела хладнокровие. – Вы, кстати, находка для компании Голубева. – Тут Болотаев в душе аж засиял, а она продолжает: – Просто в самый тяжелый момент моей карьеры, когда я ушла из одного банка в другой, Голубев, вопреки всему, в том числе и убыткам, ушёл со мной в новый банк.
– Да, – согласился Тота, – это поступок… Правда, я не верю, что такие сверхпрактичные люди, как Голубев, что-то делают просто так, тем более себе в убыток.
– Что вы хотите сказать? – Теперь Ибмас отвернулась от него. – На что вы намекаете?
– Да так, – постарался уйти от ответа Болотаев, а Амёла тогда задала вопрос в упор:
– Так вы едете со мной или нет?
– Честно? – Он стал перед ней. – С удовольствием. Только одно условие и вопрос. Я на торжество не пойду. Где-нибудь перекантуюсь. И утром – рейс. Успею? Мама – в Грозном.
– У меня тоже мама, – жёстко отреагировала она. – И потому я вас зову, потому что хочу обратно последним поездом, а это очень поздно.
– Извольте вам служить. – Болотаев сделал артистическое па и добавил: – Как раб ваш!
– Ха-ха-ха. – Ибмас вновь засмеялась, вновь стала смотреться в зеркало, спросила: – Так какой костюм взять?
– Этот.
– Вы настаиваете? – Теперь её тон стал жёстким, и Болотаев предположил, что в этом вопросе есть глубокий подтекст. – Так вы настаиваете? – повторила она.
– Да, – твердо ответил Болотаев.
– Тогда и вы должны переодеться в вечерний костюм.
Далее, как и прежде, бразды правления были в руках Амёлы. Она заставила Болотаева примерить аж три костюма. Оказывается, к этому времени она пригласила в это ателье фотографа и наспех, но были сделаны их совместные художественные фотографии. При этом Амёла не поленилась для отдельного фото переодеться в бежевое, вечернее платье, а с ними и высоченные шпильки, так что она на полголовы была выше Тоты. И последний стоял, смущаясь, как истукан, делая вид, что он не понимает фотографа, который просил их взять под руки друг друга и встать поплотнее, ближе. Что фотограф и сделал, просто сдвинул их. А работницы ахнули:
– Вот это пара!
Сказано это было по-немецки, но Болотаев суть понял, да и Амёла всё равно ему это перевела, правда, с некоей нагрузкой… Если честно, то Болотаев даже мечтал о таком развитии их отношений. Однако этот откровенный напор, который стала проявлять мадам Ибмас, стал его несколько настораживать. Он думал, что Амёла всё дотошно спланировала, ибо неожиданно выяснилось: на поезд они уже опоздали, да и неприлично ездить в таких одеждах в общественном транспорте. А прямо у входа в ателье уже припаркован чёрный лимузин.
Амёла села за руль, он – рядом. Она с места так рванула и так помчалась по узким улочкам, что Тота чуть ли не двумя руками ухватился за поручень. Однако за городом, особенно когда достигли гор, ход стал плавным, Болотаев совсем успокоился, расслабился и любовался красотой открывающегося пейзажа и всё время говорил:
– Вот также и у нас на Кавказе. То же самое, но у вас такие дороги, аптечная чистота кругом… Почему, Амёла?
– Потому что здесь умные люди живут. С головой дружат. 500–600 лет войны здесь не допускают. Понятно?
– Понятно… что мы малообразованны. Да и не свободны. Но горы у нас такие же. Точь-в-точь.
Вскоре, по мере подъёма по горному серпантину ввысь, погода стала ухудшаться, и вдруг они очутились в густом тумане. Чуть не съехали с дороги, а потом просто чудом или мастерством встречного водителя не попали в аварию.
Максимально сбавили скорость. Всё равно Амёла сильно нервничала, стала неуверенной. А Тота вновь обеими руками схватился за поручни.
– Может, я сяду за руль? – предложил он. – Но у меня с собой прав нет.
– Только на меня доверенность, – говорит Ибмас.
– Может развернёмся?
– Нет… Я обещала. Да и ехать осталось немного.
Судя по знакам, так оно и было – всего 25 километров. Однако серпантин всё круче, к тому же стал моросить дождь и наступили сумерки. У очередного населённого пункта их остановила полиция. Поехали дальше.
– Что они говорят? – спросил Тота.
– Погода будет портиться. Ночью возможен снег, гололёд.
– А у нас резина летняя?
– Мы там оставим машину, обратно поедем на поезде.
– А когда последний поезд?
– В десять с копейками… Как бы не опоздать, – волнуется Амёла.
– Куда не опоздать? – спросил Тота.
– На поезд, – почти что крикнула Ибмас. – А на этот юбилей меня к пяти звали.
– Звали вас, но не меня, – в очередной раз напомнил Болотаев.
– Тота, – недовольство в её тоне, – там будет весь свет России. Весь ваш бизнес. Это элита! Очень богатые и влиятельные люди. И вы должны с ними познакомиться. Понятно?
Болотаев промолчал.
Шёл уже седьмой час, когда они увидели знак «Санкт-Мориц». Дождь не утихал, однако в этом курортном городке, где кругом ярко светилась приманивающая иллюминация, эта стихия уже не так довлела.
Здесь Ибмас неплохо ориентировалась. Городок небольшой, но явно выделяется гранд-отель «Кемпински». По пандусу они подъехали прямо ко входу. Тут Тота, к приятному удивлению, увидел Бердукидзе. Последний явно нервничал. Бросив сигарету, он кинулся к автомобилю:
– Амёла, мы так волновались. Думали, что вы вообще не приедете… Да. Такой дождь. Похолодало… Мы вас давно ждём. Но более откладывать было неприлично.
– О! – кокетничала Ибмас. – К чему такая честь моей персоне?
– Ну, знаете, Рудольф Александрович… – тут Бердукидзе запнулся, увидев Болотаева. – Тота? А ты как…
– Я его пригласила. – У Ибмас тон повелительный, и в роскошном холле отеля она держалась также с достоинством. Однако, как заметил Тота, когда они вошли в величественный по масштабам зал, Ибмас явно оторопела, с удивлением стала рассматривать расписной интерьер огромного зала.
Столов немного: круглых, массивных. Людей тоже немного. По звуку Тота понял, что вживую играет симфонический оркестр и слышен женский оперный голос – класс! А когда он увидел, кто исполняет на сцене, то и сам Болотаев, как говорится, чуть не обалдел.
– О! Амёла! Дорогая! – вдруг эту идиллию нарушил красивый, знакомый бас Голубева. Музыка умолкла. – Как мы заждались! Как я волновался! – В элегантном строгом костюме; высокий, плотный, розовощекий босс Болотаева шёл к ним навстречу. – Амёла! – Он галантно поцеловал её в щёчку и фамильярно, взяв под ручку, повёл к своему столу, где, как заметил краем глаза Тота, сидели очень известные в России бизнесмены и, видимо, их жёны или знакомые дамы.
Картина была впечатляющей, так что даже Болотаев засмотрелся, но его отвлекли, попросили следовать за официантом по краю зала и за сцену. По опыту Тота понял, что его хотят посадить там, где сидят приглашённые артисты.
Осознание этого факта оскорбило Болотаева. Он остановился. Тяжело задышал, не зная, что предпринять. А провожающий его официант по-немецки стал настойчиво его звать, указывая на отведённое, точнее, положенное ему место. Это его взбесило, и он, дабы что плохое не учудить, уже хотел было развернуться и просто уйти, уехать хоть на поезде, хоть на такси, как услышал знакомый голос:
– Тота, дорогой! А ты откуда?! – За столом, куда вели Болотаева, – его давний товарищ, музыкант Остап, увидев которого сознание и настроение Болотаева моментально переключилось на иной лад и иную реальность.
– Ба! Остап! А ты как здесь? – развёл руками Тота. Они крепко обнялись. Болотаев уловил запах спиртного, табака, а в целом это был до боли знакомый аромат атмосферы эстрады, беззаботной молодости, когда ты ещё непризнанный творец. Но жизнь прекрасна и вечно будет такой.
– Садись, садись. – Не церемонясь, Остап усадил Тоту рядом с собой. – Ну дела! Кто мог представить, что старого друга встречу в Альпах Швейцарии. Наливай, – повелел он товарищу. – Тота, давай выпьем за встречу.
– Нет, нет, только не это, – воспротивился Болотаев. – Мне нельзя, да и поезд у меня через пару часов, а утром из Цюриха в Москву.
– Так мы тоже после этого сабантуя – в Цюрих, там нас самолёт ждет. В полночь вылет в Москву.
– Да ты что? – удивился Тота. – Вас на этот вечер привезли?
– Да, – смеётся Остап. – Хоть раз подфартило. Целый борт артистов притащили.
– А что здесь? – любопытен Тота.
– У какого-то олигарха юбилей плюс помолвка, а может, свадьба, в общем какая-то хрень… С жиру бесятся. А ты-то как здесь?
– Как и ты, – грустно улыбнулся Тота. – Буду танцевать.
– Ну и отлично! – хлопнул Остап товарища по плечу. – За встречу надо тяпнуть, – протянул он рюмку.
– Нельзя, – строг Болотаев. – Танцевать не смогу.
– Да, – согласился Остап. – Молодец! Профессиональный подход. – Он залпом выпил, закусил, задумался. – Слушай, Тота, здесь по программе какая-то грузинская пара будет танцевать, но тебя вроде я не заметил.
– Я на десерт. В запасе, – отшутился Тота.
– А! Отлично, – выдал Остап. – Так. Нам пора. Тут всё очень солидно.
Музыканты ушли. Болотаев остался один. Он всё, точнее эстраду, слышит, но ничего не видит. Стало грустно и обидно за самого себя. Стал злиться. Встал. Решил уйти. Осмотревшись, понял, что может выйти только через зал. Ретироваться таким образом посчитал, как говорится, западло. Однако и оставаться в этом закутке на правах незваного гостя – тоже западло. Надо было искать выход из этой унизительной ситуации. Обнаружил окно. Открыл. На улице непрекращающийся дождь, гроза. При вспышке молнии он увидел прямо под собой роскошную клумбу с увядающими по осени цветами. Болотаев выставил руку, кисть намокла. От этой стихии, сырости и свежей прохлады он чуть успокоился. Его мысли только о том, как бы вовремя отсюда свалить, чтобы на утренний рейс до Москвы не опоздать.
Думая об этом, он облокотился на холодный, мраморный подоконник, как его кто-то тронул за плечо.
– Мсье. – Хотя работник гостиницы говорил по-английски, Тота понял, что окно надо закрыть – непогода.
– А что там? – спросил Болотаев, закрывая окно и в сердцах махнул рукой. – Этот болван всё равно ничего не поймёт.
– Простите, сэр, – чисто по-русски сказал работник. – Я метрдотель гостиницы. Алекс.
– Алекс? – смутился Болотаев и невнятно пробормотал извинения. – А вы из России?
– Из Молдавии… А окно выходит в палисадник, далее – дорога… Просьба окно без нужды не открывать.
– Без нужды не открою, – заверил Тота и ещё хотел кое-что спросить, но тут раздался оглушительный рёв музыки – это Остап врубил свой любимый рок.
Потом были композиции поспокойнее. В длинные перерывы между ними выступали различные гости с поздравлениями в честь 55‐летнего юбилея Голубева и почему-то упоминали и Амёлу Ибмас… Точнее, не «почему-то», а как счастливую потенциальную половину, а ещё точнее, невесту очень богатого, очень щедрого и очень доброго человека Рудольфа Александровича, которому наконец-то, с третьего раза, в личной жизни повезёт.
Болотаев всё это слушал, и в какой-то момент его это стало даже смешить, а потом он вспомнил мать Амёлы. Неужели она её бросит или с собою на роскошную яхту в Монте-Карло возьмёт? Возьмёт в своё свадебное путешествие? От этих мыслей ему стало жалко и саму Амёлу, и её мать. А впрочем, разве не этой роскоши, богатства и свободы они в Европе искали? Ведь до сих пор в какой-то съёмной лачуге живут… А тут! Даже на закулисном столе артистов чёрная и красная икра в большущих тарелках, не говоря уже об ином… Словом, каждому своё. А Болотаеву прежде всего надо бы подумать о своей матери, да и беременная Дада там, и война, и бандитизм, и беззаконие там. А он на курорте в Швейцарии икру ложками жрёт.
От этих мыслей у Тоты разболелась голова, а потом и дышать стало трудно. Не хватало ему кислорода. Он вновь раскрыл окно. Свежий, влажный, прохладный воздух был так приятен, что хотелось нырнуть в этот дождливый полумрак.
– Я вас просил, господин, – тут же вновь появился метрдотель. – Пожалуйста, дайте я закрою окно.
– Алекс, – мешал ему Болотаев, – а могу я через окно уйти отсюда?
– Да вы что?! – испугался метрдотель. – Меня уволят! У вас проблема? Давайте я незаметно выведу вас через зал.
Тота задумался над этим предложением, но как, не попрощавшись с Амёлой, уйти? В это время появились Остап и его компания.
– О, Тота! Эти кретины музыку не понимают. Садись. Такой закусон! Давай выпьем.
– Давай. – Болотаев сел рядом.
– Вот это молодец, – поддержал Остап. – А то этих ворюг без пол-литра не поймешь.
Чуть выпив и закусив, Остап стал рассказывать, какая яхта – на экране показывали – ждёт «молодых» в Монако.
– Джакузи на двоих с шампанским, – рассказывал он Тоте, а потом: – А тёлка! Такая тёлка!
– Она в красном? – не выдержал Болотаев.
– Да. В красном… Всё-таки в такие моменты понимаешь, что деньги могут всё. Такая кадра!.. Налей… Всё, нам пора.
Вновь Болотаев остался один. Теперь, будучи под легким хмельком, он почувствовал себя более свободным и раскрепощённым, а на ум почему-то пришла известная поговорка «Баба с возу, кобыле легче». От этого заключения ему стало совсем легко. Он посмотрел на часы и твёрдо решил: чем где-то под дождём шляться, лучше он, раз так получилось, ещё здесь в тепле, сытости и под звуки любимой музыки посидит, а к девяти, за час до отхода последнего поезда, демонстративно через весь зал пройдёт и если надо и судьба, то Амёла его увидит и пусть поступает, как знает… Хотя… хотя ещё одна рюмка, которую он выпил один, уже чуть иначе заставила его соображать. Кровь стала закипать, и всякие резвые и даже резкие мысли, как пластика в лезгинке, стали в его воображении возникать. И неизвестно, во что бы всё это вылилось, будь всё, как представлялось Болотаеву, но всё потекло в ином русле, потому что вдруг появился разгорячённый от выступления Остап:
– Тота, дорогой, выручай… – Он торопился, говорил бессвязно. – Эта в красном. Я её узнал. В «Метрополе» останавливалась. И ты с ней пару раз был. Хе-хе, налей по стопке. – Он залпом выпил и, чуть отдышавшись, произнёс: – А вы друг к другу неровно дышали. Было такое или ещё есть?
Болотаев не ответил, а Остап захохотал:
– У нас с тобой яхт нет! И не надо… Но ты должен выручить. То ли она, то ли ещё кто Магомаева заказал.
– Ну и что? – рассержен Тота.
– Не исполнить блажь клиента нельзя. Нам нехило обещано. Выручай. Ты ведь пел и любил петь под Муслимчика.