Маршал

– Ты мне дерзишь?

– Я о работе.

– Ну, сразу министром финансов не станешь, но завотделом для начала неплохо… Что молчишь?

– Спасибо, нана.

– «Спасибо»! Ты как ребенок… Кого ты в комнату пустил? Даже фамилия Иноземцева о многом говорит, а имя – Дада! Ужас! Что у русских имён женских нет?

Тота молча слушал, а мать продолжала в том же тоне:

– Говорят, что она вообще… А этот шрам! Кошмар.

– Нана, – перебил её Тота. – Она мне жизнь спасла.

– Жизнь и смерть в руках Всевышнего… Впрочем, ты хоть знаешь, кто её мать, отец, откуда родом и так далее?

– Она сирота. Круглая. Детдомовская.

– Чтооо?! – словно одернули женщину. – Она детдомовская? – уже совсем иным голосом спросила мать. Её артистизм мгновенно исчез. Она даже как-то сразу осела, сгорбилась. Словно ноги ослабли, неуклюже присела на кровать. Долго молчала, глядя в никуда, и потом шепотом: – Ты ведь знаешь, сынок, как сослали нас в Сибирь. Я тоже осиротела. Попала в детдом. – Она заплакала. – А как было плохо… До сих пор в снах этот кошмар…

Эту историю Тота слышал. Однако, как сейчас, тихо, скорбно и долго она никогда не плакала.

…В тот же вечер мать улетала домой. Стоя перед зеркалом, выправив стать, она с удовлетворением рассматривала новый подарок сына – импортные сапоги.

– Спасибо, сынок… Мои как раз поизносились. Провожать меня не надо. У тебя защита. Время попусту не теряй. И честь беречь надо смолоду. Вон даже у русских так. Почитай Пушкина «Капитанскую дочь». А жениться ты можешь только на чеченке. И девушке чистой. Понятно?

– Да, нана.

– Сам найдешь или я займусь?

– Сам.

– Тем не менее надо будет обратить внимание и на мои кандидатуры. Ведь мать плохое не скажет. Разве не так?

– Так, нана, так.

* * *

Это на воле время летит, как птица. А в тюрьме, в неволе, ой как медленно, как мучительно медленно время ползет. Особенно когда такой срок. А каков срок всей жизни? Это, к счастью, неизвестно. А Болотаев в тюрьме спасается лишь тем, что живет воспоминаниями.

Так, 9 марта 1989 года к Тоте неожиданно приехала в гости мать. С тех пор Дада Иноземцева просто исчезла. Поначалу Тота думал, что Дада вот-вот объявится, ибо её чемодан, чемодан её отца, остался у него в комнате, под кроватью. Однако дни, недели, месяцы летели, Дада не объявлялась. К тому же и дела у Тоты стали напряженными.

На осень была назначена защита кандидатской диссертации, и стало просто не до Иноземцевой, он про неё практически забыл и лишь иногда, делая уборку либо случайно заглянув под кровать и увидев там старый чемодан, Тота вспоминал её. Пару раз даже думал выкинуть этот чемодан, но что-то удерживало его. У чемодана был особый звук при ударе, и Тота, когда порою загуливал, использовал чемодан как своеобразный барабан для ритма лезгинки. Правда, в последнее время, перед защитой, это случалось крайне редко.

Из семи аспирантов потока лишь Болотаев в срок, к концу третьего года обучения, вышел к защите, а тут вдруг неожиданность: диссовет лишили аккредитации, плановая переаттестация, от этого не легче. И хорошо, что из общежития не выселили и сохранили стипендию до защиты диссертации, которую назначили на 5 марта.

На защиту приехала мать. Ровно год Тота её не видел, но строго, раз в неделю, бегал на переговорный пункт, чтобы выслушать её наставления и каждый раз:

– Я тебе такую невесту нашла, красавица… Но сейчас главное – учёба. К защите готовишься?

Защита диссертации прошла блестяще. Мать была очень довольна, и хотя у неё уже был взят обратный билет и спектакль с её участием в Грозном, она решила остаться в Москве, ибо около деканата увидела объявление, что 8 марта в актовом зале состоится прощальный бенефис Тоты Болотаева, и приписка: «Просьба заранее дать заявки, свободных мест не будет».

Мать Тоты такого фурора не ожидала.

– Даже меня так нигде не встречали и не провожали, – со слезами на глазах обнимала она сына после концерта.

Подошедший декан сказал:

– Вот его стихия – музыка, танцы, песни, а он?..

На что мать ответила:

– Уважаемый профессор, я – заслуженная актриса России, и поверьте, гораздо лучше и выгоднее знать экономические законы.

– Какие законы?! – усмехнулся декан. – Тем более экономические? Тем более в наше время, в нашей стране?

– Спорить с вами не буду, не знаю, – улыбнулась мать Тоты, – но знаю твердо одно: меня, одной жертвы сцены, для одной семьи предостаточно… А мой сын – кандидат экономических наук! Его уже ждет дома прекрасная карьера банкира-финансиста.

Ехать в Грозный Тота особо не желал, но в стране Советов с твоим желанием мало считались, был институт прописки, и по нему через две недели после защиты аспиранта выписывали из общежития, точнее из Москвы, и необходимо возвращаться, то есть в течение недели прописаться в Грозном.

Конечно, как и в любом тоталитарном обществе, этот институт прописки можно было как-то обойти, однако перед Болотаевым непререкаемая воля мамы. И уже найденная хорошая работа с перспективой.

Болотаеву уже за тридцать, и он сам понимает, что пора остепениться, обзавестись семьей и так далее, что свойственно по традиции. И с Москвой надо рассчитаться, может, даже совсем и окончательно порвать, и, думая об этом, он имеет в виду некие угрызения совести: Дада Иноземцева исчезла и никакой весточки от неё нет, а целый год прошёл.

Поначалу Тота даже подумал, что, как говорится, баба с возу – кобыле легче, но потом, где-то через месяц, он почувствовал, что Дада в беде. Что делать? Чемодан Дады. Оказывается, он был закрыт на замок. С помощью маленького согнутого гвоздя Тота раскрыл этот допотопный чемодан: там немного поношенной одежды, несколько фотографий дочери Дады и то, что он хотел найти, – старая, истертая записная книжка.

Болотаев знал, что Иноземцева очень скрытный человек, и блокнот это подтвердил: вся информация зашифрована, а там, где ясно, – это служебные телефоны и адреса. Тем не менее Тота написал послание по нескольким адресам. Последовал только один ответ, где напрашивались в гости в Москву и спрашивали, кто такая Иноземцева.

На этом с историей Дады можно было бы и точку поставить, а чемодан?

Понятно, что в Грозный он чемодан не повезет, но и выкинуть его он не смог и после раздумий решил оставить его у соседей-африканцев.

– А что она, пропала? – удивлялись соседи. – Хорошая девушка. Очень.

Тота, как мог, объяснил ситуацию.

– Да, – вспомнили соседи, – твоя мать её тогда так отчихвостила. Ужас!..

– Русский-то вы лучше меня выучили, – решил поменять тему Тота, передавая чемодан.

– А если нас выпишут и она не объявится?

– Выкиньте.

– А может, сейчас?

– Хотите и сейчас.

– Да нет. Нет проблем. Как говорят русские, хлеба не просит… Правда, одна проблема есть. Дада очень просила тебе Тота не говорить, но она перед отъездом заняла у нас пятьдесят рублей сроком на месяц. А уже более года прошло.

– Понял. – Лицо Болатаева стало пунцовым. – Я отдам. Сейчас денег нет, но я отдам… Вот мой адрес в Грозном для гарантии и на всякий случай.

…В итоге после стольких лет Тота покидал Москву уже остепенённый, в смысле – кандидат наук, но с долгами, с большими для него долгами, которые повисли на нём из-за Иноземцевой. Тем не менее он на неё не был в обиде, ведь она ему жизнь спасла, а этот долг как откуп, а может, и искупление. Последнее. И точка…

* * *

Из тюрьмы на мир смотришь по-иному и мир видится по-иному. И если бы заново можно было жить, то Болотаев хотел лишь одно поменять – всегда быть рядом с мамой… Но бывало и так, что она сама прогоняла единственного сына от себя. Пыталась уберечь его. Впрочем, по порядку.

Случилось знаменательное событие. В честь пятидесятилетнего юбилея Мариам Болотаевой было присвоено звание «Заслуженная артистка РСФСР» и выделена двухкомнатная квартира. Собственное жилье впервые в жизни у матери и сына Болотаевых. В эту квартиру и приехал Тота после аспирантуры.

– Как я рада, как я счастлива! – ликовала мать.

Тота этот оптимизм особо не разделял. Конечно, собственное жилье – это отлично. Однако квартира хоть и в новостройке, но на краю города, в микрорайоне. И эту квартиру надо полностью обставить, а какие деньги у провинциальной актрисы в заурядном национальном театре?! Вот и спит Тота на матрасе, на полу. Так это Тоту не тяготит, гораздо хуже другое: за годы жизни в Тбилиси и в Москве он привык свободно одеваться, битловскую причёску иметь. В Грозном такой стиль не приветствуется, а на работу, тем более в нацбанке, куда его мать по блату устраивает, и вовсе надо ходить в строгом костюме и при галстуке.

Рабочий день с девяти утра до шести вечера, а оклад чуть более чем у аспиранта – 110 рублей, хотя должность и называется «заведующий отделом экономических реформ».

Тема женитьбы, которая в последнее время постоянно обсуждалась, теперь отодвинута на некоторое время, ибо, как считает мать, во всем должен быть порядок. Значит, вначале ремонт квартиры, потом мебель, ковры и машина и только после этого – достойная невеста. Правда, есть ещё одно «но». Оказывается, у матери тоже есть долги, и немалые. О своих долгах, понятное дело, Тота и не упоминает. Как профессионального финансиста, мать просит Тоту посчитать время решения всех проблем, исходя из их зарплат.

Тут и финансистом быть не надо. При полной экономии всего и вся нужно лет десять для уплаты долгов. Однако мать с этой задачей решила справиться очень быстро и уже планировала свадьбу сына на следующую осень.

На следующую осень мир, в образе Советского Союза, полностью перевернулся, а Страна Советов и даже советские граждане как бы исчезли… А до этого были серые будни чиновничьей жизни Тоты Болотаева, с редкими всплесками некоей активности.

Как выпускник Финансовой академии, Болотаев изучал расширенный курс банковского дела и даже практику проходил. Однако странная ситуация была в вузах СССР: изучали одно, а на деле – совсем иное. К тому же в целом по стране чехарда, вроде бы перестройка во всём, а на самом деле тяжеленный кризис и даже катастрофа, особенно в финансах. Инфляция, как стало модно говорить, галлопирует.

Отдел у Болотаева новый, вместе с ним всего три человека. «Новых экономических реформ» нет. А работы много. Болотаев напрямую подчиняется директору банка. Директор тоже человек новый, со стороны, вроде добрый, честный человек, но некомпетентный в банковском деле. Говорит, что за должность дал большую взятку и теперь должен возместить свои затраты и Тота будет жить не на одну зарплату, если будет делать всё, что скажет директор. Тота старается, работает по выходным и праздничным дням.

В стране кризис, а в нацбанк деньги текут рекой, и большая часть исчезает в виде льготных и беспроцентных ссуд, кредитов для поддержки малого и среднего бизнеса или разведения кур, отгонного животноводства и так далее.

Конечно, Болотаев денег не видит, но цифры впечатляют, и по прошествии времени он понимает, что какие-то силы вели страну к краху, к развалу. А в тот период сам Тота думал, что, участвуя косвенно во всех этих махинациях, и он должен получить кусок от пирога, тем более что директор об этом уже намекнул. И вот наступил Новый год, а вместе с ним и долгожданные премии: всего двадцать пять рублей. Возмущенный Болотаев рванул к директору.

– А что ты хотел? – удивился тот. – Сразу миллионером стать? Без вызова в кабинет? Ну и нравы!

В тот же день Болотаева вызвали в отдел кадров и предложили написать заявление об увольнении.

Мать Тоты возмущалась, плакала, проклинала на чем свет стоит директора:

– Какая подлость! На Новый год такой подарок! Я этого так не оставлю!

– Может, я уеду в Москву? – о своем выдал сын.

– Что?! Какая Москва?! Тебя женить надо. А работу я тебе найду, ещё лучше этой… И как ты меня одну оставишь?! Я уже старая!

– Ты у меня самая, самая! – обнял Тота мать. – А работу я сам найду, хорошую.

Так и получилось. На Новый год Тота позвонил своему другу, однокласснику Мише Хазину, и между прочим рассказал о своих проблемах. Михаил предложил ему сходить после новогодних праздников к своему отцу – замдиректора объединения «Грознефть», а Болотаев как раз специалист по экономике нефтяной промышленности. К тому же выяснилось, что русскоязычное население, которое в основном работало в «Грознефти», в массовом порядке покидает республику. Так что Болотаев сразу получил должность замначальника планово-экономического отдела и оклад в два раза больше, чем в нацбанке, и работа чистая и честная, спокойная. Правда, пару раз это спокойствие было нарушено. Тоту вызывали в прокуратуру, но вызывали как свидетеля по поводу прежней работы. Особых показаний он не дал, но, видя, с каким рвением правоохранители докапываются до директора нацбанка, подумал, что того точно посадят. Но вышло наоборот, в рост пошёл – вице-премьер правительства.

«Да, хреново, видать, дела», – подумал Тота, но особо не горевал, ибо так получилось, что его начальник отдела неожиданно уехала навсегда в Израиль, и Болотаев стал начальником отдела, и зарплата ещё выше.

Так, помаленьку, и жизнь стала налаживаться, и быт улучшаться. Кое-какую мебель в квартиру Болотаевы купили. Вот только в центре Грозного страсти разгорались. Начались митинги. Чехарда не только на Кавказе, но и в Москве. С каждым днем обстановка становилась всё напряжённей. И тут отец Миши вызвал Болотаева:

– Тота, ты друг моего сына, поэтому хочу сказать, как старший и повидавший многое человек. В стране смутные времена, а здесь и вовсе будет бардак. Я уже вышел на пенсию, мы здесь почти всё продали и уезжаем в другую страну. И тебе советую, уезжай вместе с матерью.

– Это наша Родина, и нам некуда и незачем уезжать, – заявила мать категорично. – Вольному – воля, кто хочет, пусть уезжает.

– Нана, а эти митинги?! – озабочен Тота.

– А что митинги? Власть и свобода просто так не даются. Мы об этом мечтали. Год назад тебя, как чеченца, близко бы к «Грознефти» не подпустили, а теперь одни чеченцы работают.

Последнее утверждение, конечно, неверно, и там, где условия труда во всех отношениях достойные, во все времена – конкуренция. И даже поэтому Болотаеву очень приятно, что за столь короткий промежуток времени работы – всего полгода – ему вдруг предложили высокую должность – замдиректора по экономике.

Скорее всего, это случилось по рекомендации уехавшего Хазина, но и Болотаев показал себя ответственным, трудолюбивым работником. Хотя, по правде говоря, все показатели шли резко вниз, но все понимают, что рушится вся система огромной страны и пощады для таких стратегически важных организаций не будет и не может быть, потому что «Грознефть» – это, пожалуй, единственное объединение, которое ещё функционирует и где ещё есть деньги, даже валюта и нефть. И поэтому, как только те силы, так называемые революционеры, которые с помощью митингов и демонстраций, а также при поддержке новой власти в Москве и в Грозном взяли верх, первым делом пошли захватывать, как учил ещё Ленин, не почту, телеграф, вокзал и банк, а именно объединение «Грознефть». И самым поразительным было то, что все правоохранительные органы никак не реагировали на весь этот беспредел.

Толпа вооруженных, грубых, бородатых и наглых мужчин с криками вломились в головное здание объединения. Испуганных сотрудников собрали в актовом зале, и тут, почему-то в грязных сапогах да на столе стоит чернобородый чеченец-здоровяк с пулеметом наперевес и на хорошо поставленном русском языке объявляет:

– Отныне власть принадлежит народу! Это всем понятно? Или у кого-то есть вопросы?

Если бы этот «революционер» был не чеченец, то Тота, скорее всего, постарался быть вне этой вакханалии, но, как говорится, за народ обидно, и он сказал:

– А разве не с 1917 года власть принадлежит народу?

– Что ты сказал? – грозно глянул сверху вниз здоровяк. – А ну повтори!

– Повторять нечего, а вот вопрос есть, – в тон ему ответил Болотаев.

– Какой у тебя вопрос? – перешел на чеченский «революционер».

Тота тоже перешел на чеченский:

– А ты у себя дома тоже, как свинья, по столам в грязных сапогах ходишь?

…Очнулся Тота в больнице. Рядом сидела мать. Плакала и поносила всех этих мерзавцев и бандитов, то есть «революционеров». Тота отделался легко, могло быть и хуже. Врачи рекомендовали пару дней отлежаться, отдохнуть и вообще сменить обстановку, климат, то есть уехать куда-нибудь подальше из республики. На что мать твердо сказала:

– Нет! На старости лет мой единственный сын должен быть рядом со мной… И прежде всего должен жениться. А от этой работы и этой нефти до сих пор пользы не было и впредь не будет.

Решение матери для Тоты – закон. Пошёл он в «Грознефть» трудовую книжку забрать, а там словно ничего и не было, всё как прежде, и даже усиленной охраны нет, и Болотаеву объяснили:

– Был звонок из Москвы, чтобы никто к нефти не подходил. Так что эти уроды, поджав хвосты, убрались восвояси.

Таким образом в объединении «Грознефть» образовался некий оазис, где очень спокойно, всё функционирует и высокая зарплата есть, а вот вне объединения – анархия и хаос.

…Не один раз, как обычные студенты в СССР, а два раза в разных вузах Болотаев сдавал экзамен по истории КПСС и поэтому прекрасно знал, к чему привела революция в России 1917 года, – это был переворот, репрессии, убийства и война. И Болотаев понимает, что если не найдутся какие-то здоровые силы, то будет катастрофа, которая сметет всё на своем пути – и «Грознефть», и его самого. Однако Болотаев верит в здравый смысл человечества, к тому же его благосостояние улучшается: на работе по госцене, а это, считай, копейки, он приобрел цветной немецкий телевизор «Грюндик». Правда, это из Восточной Германии, то есть ГДР, но всё равно – это мечта и особенно рада мать. А вот у Болотаева своя радость – уезжали навсегда из страны знакомые евреи и почти даром продали японский стереомагнитофон и в придачу кассеты с записями. Так что Тота каждый день торопится домой. А дни стали короткие, а уличное освещение, тем более в далеком от центра микрорайоне, начали отключать, мрак наступает во всех отношениях. И даже Болотаев, в самом зрелом возрасте здоровый человек, по вечерам с оглядкой к дому торопится, и тут доносится женский крик из тупика:

– Люди, помогите, спасите, убивают!

Болотаев бросился на крик, женщину он спас, но и ему досталось; побитого и окровавленного притащили его к квартире прохожие.

– Всё! Уезжай! Хоть куда уезжай! – плакала мать.

– Ну куда я уеду? – с перевязанной головой, слабо возражал Тота.

– В Москву!

– Тут работа, дом…А там что? Кто меня в Москве ждёт? И тебя я здесь одну не оставлю.

– Не спорь и не перечь матери! – был вердикт. – И мне будет спокойнее… А я, сам знаешь, без моего театра и сцены не смогу… Да и перебесятся скоро изверги, тогда и вернешься. Всё!

* * *

Когда человек попадает в экстремальную ситуацию, он начинает думать, что если на сей раз его пронесет, то далее он сделает всё возможное и невозможное, чтобы такое не повторилось. Однако всё быстро забывается, и ошибки повторяются. А остановиться и подумать о них некогда и неохота. Кажется, что всё и вся знаешь и что тебя злой рок судьбы обойдет… Правда, попав в неволю, человек трезвеет. Но поздно… это к тому, что в тюрьме Тота впервые подумал, если бы он тогда, в конце 1991 года, в Москву не уехал, то, ему кажется, всё было бы по-другому. Хотя…

Полтора года провел Болотаев в Грозном. За это время он два раза был в Москве, в командировке, когда вызвали на собеседование в Главк и через неделю, когда утверждали в должности замдиректора.

Эти командировки были по высшему разряду – в аэропорту встречала машина, шикарная ведомственная гостиница, служебные кабинеты и через день вновь отвозят в аэропорт. Это как бы жизнь элиты, и Болотаев даже не мог ощутить атмосферу столицы. И вот он вновь оказался в Москве уже в качестве иногороднего безработного, которому надо встать в милиции на учет, а то и шагу не ступить без регистрации, хотя бы временной. Жизнь в стране и в Москве стала тяжелой. Даже по внешнему виду столица огромной державы резко изменилась: всюду, в самом центре, грязь, мусор, люди мрачные, злые. В магазинах – пустые прилавки. Кризис. Инфляция. Преступность.

У Болотаева особых вариантов и не было. На время он остановился в общежитии у своего товарища – чеченца. Здесь в неделю пару раз собирались земляки и порою со спиртным. И вот один раз «поляну накрывал» некий Мафиозо. Понятно, что Мафиозо – это не имя, а кличка. Мафиозо – «вечный» студент, и непонятно, где он учится, на каком курсе учится, учится ли вообще или закончил учебу. Этот Мафиозо очень известная фигура в студенческом городке. Спортсмен, когда-то выиграл первенство Москвы по борьбе, сломанные уши. Теперь он пьет, курит, играет в карты, казино, дискотеки. Ну и в спортзале иногда появляется. Каждые полгода меняет машины. Он, как тогда говорили, фарцовщик. Все или почти все иностранные студенты и аспиранты были под его контролем или «крышей». В общем, Мафиозо был уже немолод, где-то ровесник Болотаева, и Тота с искренним побуждением иногда говорил Мафиозо:

– Не трать время зря. Раз приехал учиться – учись. Вот видишь, я уже кандидат наук.

– Ну и что? И что дала тебе твоя диссертация?.. А сюда посмотри. – Он демонстрировал Тоте не только пачки рублей, но и доллары, которые Болотаев лишь у него и видел.

Пути Тоты и Мафиозо пересекались очень редко, но метко. Это случалось только на дискотеках, вечеринках, концертах, и понятное дело, что Тота всегда на высоте и девочки к нему «липнут». Словом, Мафиозо завидовал и недолюбливал Болотаева. А Тота в свою очередь свысока смотрел на «вечного студента» и спекулянта.

И вот так получилось, что после долгого времени они встретились. Мафиозо угощает. В магазинах шаром покати, а тут стол ломится от яств, и Тота впервые увидел и попробовал чудо-напиток виски.

– Ну как там, в Грозном? Как в Чечне? – всё интересовался Мафиозо у Болотаева. – Говорят, и тебя революция не пощадила, в Москву бежал.

Это было сказано в шутку. Все засмеялись, и Тота смеялся вместе со всеми. Потом Мафиозо говорил об искусстве и о матери Тоты как артистки и Болотаева назвал наш «балерин», что уже подвыпившему Тоте было даже приятно слушать, но вскоре он вырубился, уснул и вроде вечеринка славно прошла.

Однако через пару дней играли в футбол, и Тота не так сыграл, и один из земляков на всё поле:

– Слушай, ты, балерин, сын артистки, это тебе не балет, а футбол!

Для чеченца это было страшное публичное оскорбление, после чего Болотаев должен был бы с кулаками отстаивать свою честь, а главное, честь матери. Однако он это сделать не смог. Он просто опустил голову и, никому более слова не говоря, как побитая собака, покинул спортзал, ибо он был действительно дважды побит в Грозном и это сказалось на его психике: произошел какой-то глубинный надлом и, более того, вот этот некий внутренний стержень, который должен держать грацию и стать танцора, искривился, и он даже не хочет и не может более танцевать – душа не поет, тело не пляшет.

И Тота понимает, что его изначально унизили и оскорбили не в спортзале, а Мафиозо в комнате общежития. Более в этой комнате жить Тота не захотел. В тот же вечер он стал искать себе в аренду жилье и временно поселился в гостинице, где всё очень дорого. Он стал избегать встреч с земляками из Финакадемии. Однако он понимал, что, даже не видя их, он отныне сам с собой жить в ладу не сможет. По ночам не спалось, мучили мысли, как заставить Мафиозо извиниться, а это возможно лишь физической победой, а на это сил и решимости нет.

Вот так обернулась жизнь. Катастрофа в стране, кризис в душе, пустые карманы. И тут неожиданно Болотаев встречает своего научного руководителя Никифорова.

– На кафедре плохо, – сообщает он. – Инфляция всё обесценила, прежде всего науку. Преподаватели увольняются. А ты, раз уж вернулся и кандидат наук, давай к нам старшим научным сотрудником. А там доцент, докторантура, глядишь, и жизнь наладится, не всегда же будет так плохо.

– А как на такую зарплату жить, Николай Васильевич? – всё-таки поинтересовался Тота.

– Ну, как все. Как-то будешь крутиться… Зато ты получишь бесплатно отличную комнату, уже в преподавательском общежитии. Встанешь в очередь на жилье, когда-нибудь да получишь. А сейчас – постоянная московская прописка, а это уже немало.

Вот так, словно по волшебству, жизнь Болотаева в один день наладилась. И он понял, что его уровень, по его мнению, гораздо выше, чем уровень какого-то Мафиозо и иже с ним, и поэтому он уже почти позабыл о своем позоре, как однажды вечером, после прочитанных лекций, Болотаев выходил из корпуса: настроение отличное, скоро Новый год, идет пушистый снег и прямо у входа, с вызывающим нахальством загнав свою шикарную машину на тротуар, в приоткрытое окно покуривает Мафиозо, в салоне звучит модная «Ламбада».

– О! Балерон, салам алейкум, – он даже из машины не вышел. – А ты резко в гору пошёл.

Болотаев пригнулся, глянул в салон и на чеченском сказал:

– Если бы не эти, – две девушки курили на заднем сиденье, – я бы тебе показал, кто балерон, – и уже на русском бросил: – Козёл!

– Что?! – заорал Мафиозо, выскакивая из машины. – А ну повтори! – яростно прошипел он.

– Так ты ещё и выпивший за рулем? – под натиском крупного соперника стройный Болотаев, пытаясь сохранить равновесие и спокойствие, всё же отступал и неожиданно, зацепившись за кусты, упал, получил удар ногой, и в это мгновение, словно током в скулу, он осознал, что никогда более не встанет, а тем более не будет танцевать, если и сейчас его вываляют в земле, тем более уже в статусе преподавателя… А если узнает мать?!

Это была не драка, а вихрь танца против полупьяной борьбы. Буквально через несколько секунд, отряхиваясь, Болотаев уже уходил, чуточку задыхаясь, но, даже не оборачиваясь, и он не знал, что поверженный Мафиозо бросился к машине, достал пистолет и кинулся ему вслед, но поскользнулся, падая, выронил пистолет и тот улетел куда-то в кусты.

Позабыв о Болотаеве, Мафиозо в потемках стал искать оружие, а в это время, оказывается, уже примчалась милиция, которую, нажав «тревожную кнопку», вызвал охранник корпуса академии. Они-то и застали Мафиозо с пистолетом в руках.

Через пару дней там же у корпуса Болотаева окликнул незнакомый чеченец:

– Я старший брат Майрбека.

– Какого Майрбека?

– Ну, тут его Мафиозо зовут.

– А-а, понял. – Болотаев осмотрел земляка, по одежде видно, что человек очень бедный. – Если бы ты был его братом, то одевался бы и жил, как он, в роскоши. Но этого отнюдь не видно. Поэтому зря ты приехал, он нигде не пропадет, но и пользы от него никому не будет.

– Он арестован.

– Знаю. Чем могу – помогу, но он этого не стоит.

– Нужна положительная характеристика из академии, ты – единственный преподаватель-чеченец здесь. Помоги.

– Сделаю, – пообещал Тота и только попрощался с братом Мафиозо, как увидел своих старых соседей-иностранцев по общежитию.

– О! Дорогой Тотик! – обнимаются по-братски и, отведя Болотаева в сторону, говорят: – Мафиозо – в тюрьме. Гад был и сволочь, туда ему и дорога.

– Но-но-но! – возмутился слегка Болотаев.

– Да-да, – согласились быстро африканцы. – Теперь ты наша крыша. Мы так рады.

– Какая «крыша»? – удивился Тота.

– Без «крыши» нам нельзя.

– Хорошо, – всё понял Болотаев, – об этом после поговорим. А сейчас скажите, чемодан Иноземцевой выкинули?

– Конечно нет! Так от неё письмо пришло, мы в Грозный пару недель назад переслали. Мы не вскрывали.

…Это была ошеломляющая новость. Надо было срочно звонить матери. Он пошёл обратно на кафедру, соображая, что сочинить, ведь о Даде прямо не спросишь, а может, и так случится, что мать и не упомянет о письме вообще и даже выкинет, не прочитав, а тут на его столе записка: «Звонила мама. Просила срочно позвонить в театр».

– Тота, – голос у матери приглушенный, – пришло письмо от Иноземцевой. Прости, я распечатала. Прочитать?

Болотаев что-то пробурчал.

– Слушай. Дословно. «Здравствуйте, уважаемый Тота! Я вновь осуждена. Теперь по делу. Надолго. Если вы ещё не избавились от чемодана Отца, то теперь выкиньте. Спасибо за всё. Простите. Прощайте. Д. Иноземцева».

– И всё?

– Всё. И обратного адреса нет. – Тота слышит тяжелое дыхание матери. – Слушай, сынок. Всю ночь не спала. А где этот чемодан? Она «Отца» написала с большой буквы… Это мольба. Она одинока. Я ведь тоже детдомовская… Даже не знаю. Каждую ночь плохие вижу сны. Береги себя. Береги! Сохрани Бог тебя от плохих людей!

* * *

Если бы Тота Болотаев хотя бы час просидел в тюрьме до получения письма от Иноземцевой, то он бы не мешкая занялся бы её поиском.

Однако масса дел и ещё мысль: зачем ему эта бездомная и безродная Дада с её проблемами и такой судьбой? К тому же порой Болотаеву казалось, что судьба Иноземцевой, как заразная болезнь, может и ему передаться. Ведь в чём-то он с ней схож, если бы не мать, то он тоже почти что одинок. По крайней мере, родных братьев и сестёр у него нет.

А тут мать во время очередных телефонных переговоров вдруг спросила об Иноземцевой, и тогда Тота сделал официальный запрос в Министерство внутренних дел и получил ответ, что «Иноземцева Дада (без отчества), национальность – чеченка, уроженка г. Ухта Коми АССР, дата рождения – 30 июня 1965 года, осуждена по статье 105 УК СССР, часть 2, пункт «а» сроком на 12,5 лет. В настоящее время отбывает наказание в ИК-2 Кировской области, г. Котлас, район Лесхоза».

Тота был потрясен, но ещё более сильное потрясение получил он после консультации с юристом. Оказывается, пункт «а» этой статьи считается самым тяжелым – «убийство из ненависти». Позже, уже знакомясь с уголовным делом Иноземцевой, Болотаев выяснил, что осужденная сама настояла именно на этом пункте данной статьи, хотя это обстоятельство отягчает её участь и добавляет как минимум 3–4 года строгого режима.

Содержание этой справки и комментарий к ней Тота в точности передал матери, и её реакция была очень неожиданной:

– Она чеченка? Ты об этом знал?

– Нет, – отвечает Тота. – Правда, она говорила, что в детдоме её кличка была «чеченка-дикарка».

– Ты ей написал? Может, надо помочь? – И после некоторой паузы: – Ей надо помочь… У тебя-то у самого деньги есть?

– Есть! Всё нормально. Как там, в Чечне?

– Очень тревожно. А как в Москве?

В Москве не как в Чечне, но тоже всё хуже и хуже и Болотаев не то чтобы кому-то помочь, сам еле-еле сводит концы с концами, вновь влез в долги. Это и неудивительно – инфляция бешеная, а зарплата преподавателя заморожена, копейки, на которые ничего не купишь, да и покупать в магазинах нечего.

Это не просто кризис или катастрофа, это крах великой державы – СССР. Рушатся все устои. Правопорядка нет. Кругом воровство, преступность, грабеж и процветание бандитских группировок, в том числе и чисто этнических групп.