Loe raamatut: «Леди и война. Пепел моего сердца»
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Глава 1
Обстоятельства непреодолимой силы
Перед тем как закрутить гайки, убедитесь, что болты еще не сперли.
Совет каретных дел мастера
Я помню возвращение в замок отрывками.
Гора дрожит и пятится, не позволяя коснуться. Гнев спокоен. Седло. Дорога. Оцепление. Сержант держится рядом, готовый поймать, если наша светлость вздумает лишиться чувств. Огненная река на деревянных подмостках факелов. Люди, которых слишком много, чтобы я и вправду могла потерять контроль над собой.
Они напуганы. И растерянны.
Они слышали отголосок гнева Кайя и теперь смотрят на меня, пытаясь понять, что же произошло.
Не знаю.
Но сижу прямо. Спокойно. Улыбаться вот не могу.
Мелькает мысль, что снайпер, снявший Кайя, способен избавиться и от меня, но тут же уходит. Я больше не боюсь умереть.
Толпа тянется за нами. Женщины. Мужчины. Дети плачут… в ночных сорочках люди похожи на призраков, и я не могу отделаться от ощущения, что вот-вот они взлетят и растворятся в черном небе. Громыхает гроза эхом выстрела. И я все-таки вздрагиваю, оборачиваюсь на звук.
– Уже недолго, – обещает Сержант.
Мост. И стража – сколько их? Сотня? Две? Больше, чем когда бы то ни было, – оттесняет толпу. Это рубеж, переступив который я признаю поражение.
Побег не удался.
Случается.
Но может быть…
– Нет, Иза. – Сержант понимает с полувзгляда. – Сейчас нам надо занять позицию и держать оборону.
– Где?
Он знает. И я тоже знаю, хотя совершенно не разбираюсь в позициях и обороне.
– Кривая башня. Один выход. Одна лестница. Пролеты перекрываются. Удобно. Не для наступающих, – уточнил он.
И я кивнула. Наверное, он прав. Бежать? А Кайя? Я сойду с ума, не зная, что с ним. И Кормак не упустит шанс объявить виноватой меня. Бегство – лучшее тому подтверждение. Будет погоня. Травля. Меня оставят в живых – пригожусь в перспективе. А вот Сержант и те, кто решится пойти за ним, обречены.
Что ж… мы принимаем бой.
Попробуем, во всяком случае.
– Сумеешь дойти? – Сержант помогает спешиться и передает поводья кому-то, кого я не вижу. Вижу спины. Плащи. Мечи. Факелы, жар от которых опаляет волосы и щеки. Кольцо стражи сжимается плотно. И подозреваю, что кольцо не одно. Но встречи все равно не избежать.
– Могу я узнать, – этот голос проникает за железный вал охраны, – что случилось?
– Нет, – за меня отвечает Сержант.
– До меня дошли слухи, что лорд-протектор погиб.
– Нет.
– Тогда где он?
– Далеко.
Все-таки, чтобы беседовать с Сержантом, нужны привычка и немалый запас нервов, которые у Кормака на исходе. Игра тоже далась ему непросто.
– Он вернется. – Сержант привычно спокоен.
– Когда?
– Когда-нибудь.
Вернется. Обещал ведь. И я дождусь. Здесь, в этом чертовом замке, где меня ненавидят.
– Дар Биссот много на себя берет.
Теперь я слышу угрозу.
– Нет. Дар Биссот по праву доверенного лица Кайя Дохерти исполняет его обязанности во время его отсутствия, какими бы причинами оно ни было вызвано. Препятствие в исполнении данных обязанностей будет расценено как мятеж.
Препятствие?
Кормак пришел не один. У него достаточно людей, чтобы начать небольшую войну. И у Сержанта хватает. Будет резня. Кровь, и… и я ничего не смогу сделать, разве что сдаться.
– Я всего лишь хочу побеседовать с леди.
– Леди не считает данное время удобным для беседы.
– А леди думала о том, что будет, если я обвиню ее виновной в… покушении на убийство.
Кривая башня. Узкие лестницы и шахта. Я вспоминаю о ней почти с теплотой, поскольку там буду в безопасности. Сейчас же, несмотря на стражу, я уязвима.
– Ваше обвинение будет рассмотрено лордом-протектором по возвращении.
– Если он жив.
– Поверьте, – впервые в словах Сержанта мелькает тень эмоций, – его смерть вы бы точно прочувствовали. Весь ваш город прочувствовал бы…
…огненный цветок на тонкой ножке.
Волна.
И пламя, сжигающее воздух, железо, камень, не говоря уже о хрупкой человеческой плоти. Что было бы, не доберись мы до храма?
Ничего. Ни города. Ни скалы. Ни Кормака с его интригами. Хорошая месть миру. Безумная настолько, насколько безумна сама идея мести. Додумать не успеваю: надо идти.
Иду.
Считаю ступени. Теряю стражу.
Хватит ли их на каждую ступеньку? И как долго придется стоять? Вдруг вечность? Я готова ждать вечность, но люди…
А вот и мои апартаменты. Наивная, я думала, что больше не вернусь сюда. Убрать успели, но камин не разжигали, и мне холодно, до самых костей, до дрожи, с которой я никак не могу справиться, хотя стараюсь. Но зубы клацают, пальцы и вовсе судорога сводит.
– Иза, сядь.
Сержанту нельзя не подчиниться.
– Пей.
Вода. И капля вина. Мне бы сейчас спирта, но нашей светлости алкоголизм не к лицу.
– Сейчас ты расскажешь, что произошло. Потом ляжешь спать. Завтра повторишь рассказ, и мы решим, как быть дальше. Ясно?
Куда уж яснее. Только вряд ли у меня получится заснуть. Да и с рассказом… Неожиданно для себя начинаю говорить. О дороге. Снеге, который обещал укрыть следы. О спящем городе. И паладинах – на них нельзя охотиться. О стене. Воротах. Кайя, который вдруг привстает… а если бы наклонился? Пуля прошла бы мимо… это же случайность! Пуля прошла бы мимо…
– Или попала бы не в плечо, а в голову. – Сержант умеет ободрить. Сердобольный, оказывается, человек. С бездной такта.
Зря на него злюсь.
– Если пуля в плече, то это не страшно.
Страшно. Когда алое и расползается. И яд. И боль. И все сразу. А главное – несправедливо!
– Где он сейчас? – Я не сомневаюсь, что Сержант знает. Он вообще знает гораздо больше, чем говорит, и если думает опять отмолчаться… не думает.
– Центр. Библиотека. Точка нулевого притяжения. Там… люди и вещи перестают принадлежать мирам. И Кайя будет просто человеком. А пуля – куском свинца.
Все просто. Элементарно почти.
Как хочется верить.
– Иза, если у твоего мужа хватило сил сдержать всплеск и ума – перенаправить энергию на портал, то с пулей он как-нибудь разберется. Нам всего-то надо подождать пару дней. А теперь – отдых. Только… ты же справишься сама? Раздеться там и все такое… боюсь, я не могу верить слугам.
Справлюсь.
Честное слово. И не надо оставлять со мной Лаашью. Что случится в запертой комнате, на окнах которой решетки? Тем более не собираюсь я спать. Закрываю глаза. Прислушиваюсь к миру. Если Кайя жив, то… я ведь услышу его. Как бы далеко он ни был, услышу.
– Все будет хорошо, – обещаю ему. – Мы справимся…
Я верю.
Меррон никогда не боялась темноты. Скорее уж темнота была союзником: прятала, предупреждала об опасности, разделяя звуки на те, которые не причинят вреда, и другие, заставлявшие Меррон замереть. Но сейчас темнота ничем не могла помочь: Меррон негде спрятаться.
Комнатушка два на два шага.
Каменный пол. Каменные стены. Дверь без ручки. Солома на полу и пустое ведро. Меррон сразу дала себе слово, что скорее умрет, чем воспользуется этим ведром. Но чем дольше она сидела, тем сильнее хотелось в туалет.
Во всем чай виноват… и собственная глупость Меррон.
Чай заваривал Ивар, который учил Меррон зашивать раны. Шить приходилось на свежих свиных тушах, но Ивар уверял, что разницы особой нет, на людях удобней – шкура тоньше, швы аккуратней выходят. Вот весь день Меррон только и делала, что резала, постепенно приучая себя к инструменту – у нее почти получаться стало, – и шила…
А потом Ивар посмотрел на часы и предложил выпить чаю.
Чай у него был особый: он сам выбирал чайный лист, а потом смешивал его с сушеными ягодами барбариса и черники, добавлял вишневых веточек, смородинового листа и мяты. Как было отказаться?
К чаю полагались сухие, верно вчерашние, лепешки и соленое масло.
Вкусно, особенно когда в желудке пусто.
Свиные желудки не так сильно отличались от человеческих. И когда Меррон озвучила эту мысль, Ивар смеяться не стал, но сказал, что свиньи изнутри действительно на людей похожи. Меррон возразила, что свиньи – это свиньи, а люди – совсем даже другое… Ивар тогда предложил ей самой свинью вскрыть и посмотреть, если, конечно, Меррон не брезгует грязной работой.
Подумаешь, свинья. Меррон человека резать доводилось!
Самой! Или почти самой!
В общем, со свиньей она кое-как управилась… и вынуждена была признать, что и вправду похоже. Особенно сердце. И что пальцы у Меррон вовсе не такие гибкие и сильные, как она думала. А Ивар успокоил, мол, пальцы надо разминать, и, подарив два стеклянных шарика, показал, как именно это делать. У него выходило легко, ловко, как у заправского циркача, а вот Меррон шарики то и дело роняла, хорошо хоть на юбки…
– Ничего, – сказал Ивар. – Получится. Не отступайся только.
– Ни за что! – Меррон спрятала шарики в кошелек, невольно отметив, что и это платье можно считать безнадежно испорченным. Мало того, что пропахло мертвецкой, так и выводком пятен обзавелось. Скоро у Меррон не останется платьев… И что делать?
Попросить Сержанта?
А он скажет, что Меррон сама виновата, надо быть аккуратней… или не скажет? Ей ведь не бальные нужны, а что-то простое, удобное и немаркое, как у Летти… или к тете заглянуть, попросить парочку старых… нет, стыдно.
И поздно уже.
Полночь давно минула, и Меррон давно пора было бы вернуться. Не то чтобы ее ждут – Меррон подозревала, что, случись ей вдруг исчезнуть, Сержант очень не скоро заметит пропажу, – но все-таки не в мертвецкой же ночевать!
А спать хотелось, тем более что вставать придется рано… надо повторить симптомы кишечных расстройств и способы лечения, док всегда спрашивает очень подробно. Меррон, конечно, учила, но… лучше, если она повторит.
Возвращалась она погруженная в собственные мысли, где нашлось место свиньям, платьям, слабым пальцам и прочим жизненным странностям, поэтому на незапертую дверь Меррон не обратила внимания. А увидев гостей, лишь удивилась.
И огляделась.
Снова удивилась: откуда в ее… ну ладно, не совсем чтобы ее… в чужом доме столько людей с оружием? А главное, что этим людям надо от Меррон?
– Кто-то ранен? – спросила она первое, что в голову пришло.
– Ранен, – ответил ей капитан и снял шлем. – В самое сердце.
Малкольм? Малкольм. Странный какой в этом железе… зачем ему броня? Меррон спросила.
– Затем, что лишь сталь защитит от предательского удара!
Если так, то, конечно, аргумент.
– А кто тебя предал? – Меррон подумала, что эта встреча даже на руку ей: Меррон жуть как неудобно, что она салон забросила. И она осознает всю важность их задачи, но… но в салоне хватает тех, кто готов менять мир. А док один.
И шанс у него выучиться тоже один.
Меррон не хочет его терять.
Только вот если вдруг Сержант появится, то выйдет неудобно. А с другой стороны, все эти, с оружием, пришли сюда открыто и, значит, имеют право? Она посмотрела на дверь и увидела, что та взломана. Как-то сложно все.
– Ты, – сказал Малкольм.
– Я?
Когда? Это ошибка… наверняка ошибка. Меррон никого не предавала!
– Идем. – Малкольм взял ее за руку и сжал. Больно же! И вообще, что он себе позволяет?
– Я закричу, – предупредила Меррон и сделала глубокий вдох, преисполняясь решимости завизжать, хотя визжала даже тогда, в старом амбаре, когда с деревенскими девчонками на женихов гадали. И ведь все видели что-то, а на Меррон, стоило к ведру с водой наклониться, свалилась крыса.
Хорошо, не бешеная.
Только об этом Меррон и успела подумать: ее ударили.
Очнулась она уже в комнате. Два на два шага. Дверь. Ведро. Солома.
Холод.
И удивление от того, как нелепо все получилось. Меррон не предательница!
– Я не предательница! – Она кричала, пытаясь дозваться до того, кто прятался за дверью. Бесполезно. Если ее и слышали, то всяко не верили. Или им просто наплевать? А Меррон едва не охрипла, когда же охрипла, то села на солому, сунула руки под мышки и стала повторять симптомы кишечных расстройств.
Все больше пользы, чем от слез.
Не дождутся.
…вялые кожные покровы… налет на языке… белая кромка… припухлость живота и болезненность при пальпации… жидкий стул или же наоборот, слишком твердый… при запорах помогает кора крушины или жостера, заваренная кипятком… для длительного лечения язвенных болезней следует заваривать рыльца кукурузы, также льняное семя или кисель из ягод голубики.
…диета…
…хотелось бы знать, Меррон покормят?
…лепешек было мало и давно… сколько вообще прошло времени? Много, если так хочется в туалет… но ведром Меррон пользоваться не станет.
Из упрямства.
А Малкольму выскажет все, что думает о нем… Малкольм разозлится и… снова ударит? У Меррон наверняка синяк появился. Интересно, Сержант заметил бы синяк?
Вряд ли.
И Меррон рассмеялась, она смеялась долго, громко и почти до слез: конечно, дело не в ней. В нем. Он не забыл про ту несчастную сигарету. И с тетей разговаривал, а тетушка рассказала про леди Мэй… и про то, чем можно отвлечь Меррон, чтобы она не успела предупредить друзей об опасности.
Дура!
Свадьба эта поспешная… док… вскрытие… занятия, которых слишком много, настолько, что Меррон едва-едва справляется, куда ей о салоне думать… поманили мечтой, как осла морковкой, а она и рада бежать. Не понятно только, откуда вдруг такая забота. Задержал бы вместе со всеми.
Или боялся собственное имя замарать?
Но какая разница, выходит, что Меррон виновата. И вправду предала. Нечаянно, но… этим не оправдаешься. А Меррон оправдываться не станет! Пусть будет все как будет…
И побыстрее бы.
Не надо было столько чая пить.
Только оказавшись по ту сторону портала, Кайя позволил себе закричать.
Голос увяз в пористых стенах камеры.
Стены. Гладкие. Двери нет. Окон нет.
Ничего нет.
И как выбраться? Кайя потом подумает. Сейчас у него другая проблема. Затянувшаяся было рана раскрылась, и по спине потекло горячее. Но боль отступила, концентрируясь в плече.
Еще немного, и Кайя сумеет дышать.
Нащупать входное отверстие, которое слишком мало и неудобно расположено. Вытащить нож из ножен… действовать надо быстро, пока сознание сохраняет ясность.
– Система предупреждает, что выбранный сценарий не является оптимальным. Система предлагает объекту использовать стандартный модуль.
Лишенный интонаций голос мог принадлежать лишь одному существу. И пожалуй, сейчас Кайя был рад его слышать.
– Где?
Часть стены исчезла. Открывшийся за ней коридор был естественным продолжением комнаты. Та же неровная, теплая в прикосновении поверхность, кажущаяся живой. Ни стыков. Ни сочленений. Рассеянный свет, источник которого невозможно определить.
– Система сообщает, что изменение вектора выброса ментальной энергии позволило избежать негативного воздействия на живые объекты.
– Я рад.
– Но система зафиксировала повреждения транспортной системы.
– Извини.
– Система не фиксирует в голосе объекта интонационного подтверждения наличия эмоции раскаяния.
– Я не раскаиваюсь.
Поврежденный портал, в принципе созданный для критических ситуаций, был малой платой за то, чтобы спасти город.
– Система задействует дублирующие контуры транспортной системы, что сделает возможным обратный переход. Система просит санкционировать регенерацию основных контуров транспортной системы.
– Да. Делай, что считаешь нужным.
Коридор не поворачивает, скорее, изгибается, и пол то становится выше, то ниже. Далеко еще? Далеко Кайя не вытянет. Он отвык быть слабым. А дойти надо.
– Системе было отказано в контакте с объектом.
– У меня имя есть.
– Системе разрешено использовать имя?
Боль то стихает, то вспыхивает. Но эта – ничто по сравнению с той, к которой Кайя был не готов. Сам виноват. Расслабился. Поверил в собственную неуязвимость.
И едва не убил всех.
– Системе требуется подтверждение.
– Используй. Имя. Я дойду?
– Вероятность девяносто девять и девять десятых процента.
– Я выживу?
– Вероятность девяносто семь и три десятых процента.
Уже легче. И коридор заканчивается, точнее, разрастается в некое подобие пещеры. Складчатый потолок и бугристые стены. Пол, покрытый толстым слоем слизи, из которой поднимаются суставчатые хвосты, словно змеи, увязшие в прозрачной смоле. Змеи покачиваются и разговаривают друг с другом мелодичным звоном. Если, конечно, звенит в ушах не от потери крови.
– И что это?
Кайя ждал… он не знал, чего ждал. Операционного стола, вроде того, которым пользуются полевые хирурги. Со стальным покрытием, желобками для стока крови и ремнями.
Доктора, столь же неживого, как Оракул.
Чего-то кроме, но похожего, смутно знакомого такому дикарю, каким был он.
Змеи поворачиваются к Кайя, звон нарастает, и по слизи-смоле идет рябь.
– Моя жена… – Если прислониться к стене, то стоять легче. – Я должен знать, что с моей женой. На ней маячок. Ты можешь защитить ее? Пожалуйста.
Из слизи формировался пузырь. Полый. Тонкостенный.
Растущий.
– Система определит местоположение объекта. Возможности физического воздействия системы на живые объекты ограничены. Вмешательство системы допустимо в случае непосредственной угрозы существованию человеческой популяции на подконтрольной Кайя территории.
– Если… – Кайя облизал губы, – если с Изольдой что-то случится, я уничтожу эту популяцию.
– Система предполагает низкую вероятность исполнения данной угрозы. Возможности физического воздействия Кайя на живые объекты также ограничены.
– Найди Изольду!
Пузырь разрастался. От поверхности его к потолку протянулась витая нить, словно пуповина. А пузырь наполняется жидкостью, мутной, кровяной.
– Найди. Иначе какой смысл?
– Вопрос не понятен. Система не обладает возможностью адекватной оценки абстрактных категорий. Система установит местоположение объекта. Система не имеет ограничения на вербальное воздействие. Система исполнит заявку.
Это следовало считать согласием. Вербальное воздействие? Это словами… возможно, слов, сказанных Оракулом, будет достаточно.
Кайя выронил нож.
– Скажешь ей, что со мной все хорошо?
– Да.
– И что ей не о чем волноваться?
– Амниотический модуль сформирован. Система предлагает Кайя воспользоваться им.
Пузырем? Как? Кайя ступил на слизь, которая оказалась твердой. И скользкой. Положив ладони на стенку пузыря, неожиданно плотную, кожистую даже, Кайя ощутил пульсацию.
Но ни кнопок, ни рычагов не увидел.
– Если Кайя готов, система даст сигнал.
– Нет. Погоди. Мне раздеться?
– Искусственные покровы будут растворены. Металл будет растворен. Предметы, представляющие ценность для Кайя, следует оставить вне полости камеры.
Предметы… кольцо. И медальон, который не получается расстегнуть, но Кайя пробует раз за разом, потому что не желает рвать цепочку. Попытки с двадцатой выходит. Ближайшая змея свивается желто-красным клубком, в центр которого Кайя кладет медальон. Добавляет кольцо. И нож. С остальным возиться некогда…
– Я готов.
Наверное.
Он не успевает понять, как оказывается внутри пузыря. Жидкость тягучая, едкая залепляет глаза, заливается в нос. Кайя сжимает губы, не желая вдыхать ее.
Не выплыть. Не вырваться.
Тело немеет. Теряет вес. Движения замедляются. И спазм заставляет сделать вдох. Одного достаточно, чтобы заполнить легкие. Воздух выходит цепочкой пузырьков, которые оседают на внутренних стенках камеры.
Боли нет.
Страха нет.
Только покой и та ощущавшаяся извне пульсация.
Глава 2
Тревожные дни: начало
Если вы не боитесь темноты, значит, у вас плохо с воображением.
Признание человека,которому удалось приручить монстра-живущего-под-кроватью
Сержант не был готов к тому, что произошло.
Он собирался возвращаться в замок, когда услышал отголосок алой волны. Далекий. Знакомый.
…огненная плеть разворачивается спираль за спиралью.
…жар идет изнутри.
…кровь льется из носа и ушей. Звуки уходят. Разум рассыпается, как стекло под ногами. Разноцветное стекло витража в маминой спальне.
Желтый. Синий. Зеленый.
Остается только красный.
Красная ночь – это даже красиво. Дар забирается на подоконник и всем весом наваливается на решетку, силясь вытолкнуть ее из проема. Кажется, режет руки. Но боли больше нет. Только желание пойти туда, где пламя танцует на крышах домов. Из окна все замечательно видно… а решетка упрямая.
Дар не отступит.
Ему очень надо туда, к людям. Или людям к Дару.
Зачем?
Ответа пока нет, но Дар непременно поймет, что ему делать, когда увидит людей.
Дверь, надежная и красивая, – мама говорила, что ее привезли из-за моря, только там растут деревья с древесиной нежно-розового цвета – разваливается пополам. А Дар отпускает решетку. Спрыгивает с подоконника. Он босой и чувствует, как стекляшки впиваются в кожу, но сейчас, красной ночью, это кажется нормальным. Как и следы на полу.
Люди ждут.
Они давно пришли во дворец и поселились здесь, хотя мама и была против. Она говорила брату, что боится их, а брат смеялся. Не надо бояться людей.
Они такие же, как мама. Отец. Дар.
Все равны.
Особенно если ночь за окном красная.
– Смирный щенок. – Чья-то рука хватает Дара за шиворот и подымает. Трещит холстина – брат сказал, что равные люди должны носить одинаковую одежду, – но выдерживает. На Дара смотрят.
Красной ночью у людей красные глаза.
И лица одинаковые. Разные, но одинаковые тоже. И Дар никак не может разгадать эту странную загадку. Как такое возможно? Он висит смирно, даже когда его встряхивают.
От людей плохо пахнет. Хуже, чем обычно.
И когда грязные пальцы лезут в рот, Дар дергается. Получает затрещину и свободу. Надо бежать, но… брат говорил, что Дар должен быть ближе к людям.
К тому же он еще не понял, что ему делать.
Ведут, подталкивая в спину. И смеются, глядя, как Дар пытается переступить через тело. Он узнает человека – дядька Вигор, который папиной охраной командовал, – и удивляется, почему тот лежит. Ночь за окном. Красная. Идти надо.
А дядька Вигор мертвый. Совсем.
И другие тоже.
К одному Дара подводят и заставляют смотреть на развороченный живот, приговаривая, что так будет со всяким, кто не желает признать, что люди равны. И Дар соглашается: это справедливо.
Еще немного, и он поймет.
Алая плеть снаружи звенит надрывно, словно нить, натянутая до предела, и нитью же рвется, выпуская в город много-много огня…
…однажды брат создал из пламени кошку, и та сидела у Дара на коленях, смирная, ласковая.
Играть позволили…
…в город выбежало множество огненных кошек.
Отец лежит в конце коридора. И мама с ним. Вернее, за ним, в нише, где раньше стояла высокая ваза. Дар узнал мамино платье из темно-синего мягкого бархата, который ему жуть как нравился – шелк скользкий, а бархат, он живой почти.
Крови много. Мама говорила, что в человеке целый кувшин крови наберется, но тут – больше.
И папа меч выронил. Он никогда не ронял оружие.
Присев на корточки – люди окружили, – Дар меч взял, вытер рукоять, чтобы не скользила. Поднялся.
– А ты говоришь, детей убивать нельзя, – с удовлетворением сказал человек. – Всех вырезать!
На губах его появилась пена.
– За что? – Дар со стороны слышал собственный голос.
– За свободу!
Странно. Разве мама мешала кому-то быть свободным? С другой стороны, он понял, что нужно делать с людьми.
Дар вышел из дворца, волоча меч за собой. Острие царапало камни, и мерзкий звук отпугивал огненных кошек, которых и вправду было много. Они носились по крышам, скрывались в окна и рычали, если Дар подходил близко. Иногда встречались люди.
Людей Дар убивал. Это оказалось проще, чем он думал: люди были странными, ночь их изменила.
На площади Дару преградил путь человек в черном доспехе.
– Ты кто? – спросил он.
– Дар Биссот.
– Еще кто-то из твоих выжил?
– Нет.
– Брось меч.
– Нет.
От пинка Дар не сумел увернуться. И, отлетев, ударился в стену, но меч не выпустил.
– Брось, – повторил рыцарь, наклоняясь. Глаза у него были рыжими, как у брата в последние дни.
– Нет.
Дар вцепился в рукоять изо всех сил. И держал, сколько получалось. Огненные кошки сбежались посмотреть. Они расселись по крышам, заняли окна, а некоторые, самые смелые, спустились на землю. Но ни одна не рискнула помешать черному человеку.
Очнулся Дар в куче сена от боли. Никогда раньше ему не было настолько больно, и Дар стиснул зубы, чтобы не заплакать. Пальцы не шевелились. В груди что-то хрустело. Но двигаться он мог. И полз, пытаясь выбраться на волю.
– Ох ты, горе луковое! – Его вытащили из соломенной кучи, и Дар все-таки заскулил.
Ночи больше не было. День. Свет яркий до того, что смотреть невозможно. Воздух, который изнутри разъедает, а дышать приходится ртом, потому как нос забит.
– Не шевелись, хуже будет.
Перевернули на бок, укрыли чем-то теплым, лохматым, пахнущим мокрой шерстью и дымом.
– Не смотри…
Дар смотрел. Наперекор. И потому, что должен был видеть. Край одеяла из овчины. Солому. Тюки, наваленные безо всякого порядка. Крестовину меча. Солдат, идущих рядом с повозкой. Дорогу. Кресты… много крестов. Людей на них. Люди еще жили. Кричали. Плакали. Стонали. Говорили что-то, и Дар радовался, что умрут они не скоро. Но когда умрут, то будут наконец свободны.
Они ведь именно этого хотели…
Крестов хватило на три дня пути. На четвертый Дар сдался и начал есть.
Красная ночь возвращалась в снах до самой смерти Арвина Дохерти. В последний год его жизни Сержант каждый день ждал выброса. Ошибся.
И вот теперь снова.
Грохот нарастал и, верно, был слышен и обычным людям. Сержант отстраненно думал, что не успеет сделать все.
Вернуться в замок.
Найти Меррон. Забрать Снежинку.
Пробиваться лучше в порт. Там – лодка, и до острова… в городе нет никого, кто хотя бы частично поглотит удар. Люди обезумеют. Сколько нужно времени, чтобы они перебили друг друга? Или хотя бы ослабели достаточно, чтобы выбраться за пределы… города? А за чертой? Как далеко накроет откат?
Волна набирала силу и… гасла, не достигнув порога. Набирала и…
– Гарнизон к оружию! – Сержант толкнул оцепеневшего дозорного. – Всех поднимай!
Гасла… гасла…
Рвалась.
Не вырвалась. Умерла нерожденной, и в наступившей тишине Сержант слышал, как в едином ритме стучат сердца людей, которых вдруг стало много. Они слышали зов и были готовы откликнуться…
…как и горожане.
Высыпали на улицы. Напуганы. Растеряны. Не знают, что чудом живы остались, и лезут под копыта.
– С дороги!
Хорошо, к эпицентру не сунутся, не по знанию, но подчиняясь инстинктам. Иногда даже хорошо, что люди – это животные.
Впереди – распахнутые ворота, чернота храма и яркая мурана, потянувшаяся было – чует родство, – но отпрянувшая: не признала.
Изольда в полудреме.
Кровь на полу… немного.
И храм стоит, значит, получилось. Город пощадили. Изольда жива. Дохерти вернется. Осталась малость – дожить до возвращения.
Разум рассчитывал варианты. Немного. Пробиваться к границе или хотя бы на Север. Сколько пойдет за Сержантом? Сотни две, вряд ли больше. И долго эти сотни не продержатся.
Корабль?
Море зимой неспокойно. Да и Сержант ничего не смыслит в корабельных делах. Значит, придется довериться. Нельзя доверять.
Остается замок. Осада. И надежда, что Дохерти соизволит не задерживаться в нулевой зоне.
Вернуться получилось, как и добраться до Башни.
Выставить охрану.
Опоздать к Меррон.
Сиг, которому поручено было найти и взять под охрану, лишь руками развел и пробормотал, оправдываясь:
– Какого ляду ты сразу охрану не приставил?
Сержант и сам себя спрашивал. Ответа не было, кроме собственного тупого упрямства и желания сделать все наперекор. Ему ведь рекомендовали. Предупреждали. Настаивали.
И померещилось, что принуждают.
– И это… там к тебе… – Сиг отворачивается.
А ведь Меррон ему не по вкусу пришлась, высказался, что Сержант к одной кобыле вторую нашел.
Леди Элизабет сидела за столом, на том самом месте, которое облюбовала ее племянница. Та забиралась на стул с ногами, и узкие длинные ступни выглядывали из-под полы. В задумчивости Меррон шевелила пальцами и почесывала пером пятку. А потом совершенно искренне удивлялась, откуда на чулке чернила. Она тяжело привыкала к смене места. Беспокоилась. Вздрагивала от малейшего шороха, сама того не замечая. Стеснялась трогать его вещи.
И бесстыдно спала нагишом.
– Я… – Леди Элизабет сглотнула. – Прошу прощения, что… без приглашения, но…
Она не представляла, как сказать то, что должна была. И Сержант помог.
– Вас прислали сообщить мне, что Меррон вернут, если я проявлю благоразумие.
– Д-да.
Надо было слушать, что говорили. И самому думать. Спрятать. Запереть. Запор не спас – дверь выломали, показывая, что в этой игре сменились правила. Кормак больше не собирается соблюдать закон.
А ведь казалось, успеется, есть время в запасе и нет мотива. Доверенное лицо – слишком незначительная фигура, чтобы руки марать.
Кто знал, что счет пойдет на минуты?
Кто-то знал. И отдал приказ вынести дверь. Охрану тоже вырезал бы. Но это – не оправдание.
– Если вы не согласитесь, – по тону леди Элизабет стало очевидно, что она именно так и думает: Сержант не согласится, – то Меррон убьют. Вам просили передать…
Сверток на столе, на который леди опасается смотреть: ее уже ознакомили с содержимым. Сержант медлил разворачивать тряпицу, пропитавшуюся кровью, побуревшую, заскорузлую.
Они не причинят вреда Меррон.
Ценный товар.
Пока уверены, что ценный, – не причинят…
В холстине – палец и прядь волос. Палец мужской, слишком толстый, короткий и с желтым ногтем. Да и резали после смерти. А вот волосы – Меррон.
– Это не ее палец. – Сержант взял прядку, перевязанную красной нитью. – Она цела и будет цела.
Некоторое время. Потом убьют, даже если он исполнит то, что просят, – а Сержант сомневался, что сумеет исполнить. Кому нужны свидетели? Вопрос лишь в том, насколько мучительна будет эта смерть. Возможно, Меррон повезло, что она некрасива.
– Кто вам это принес?
– Леди Мэй.
Мелькнула надежда, что шанс все-таки есть. Обменять Меррон на тех любителей литературы, которые ждут возвращения лорда-дознавателя. Среди них, кажется, две дочери леди Мэй.
А вот сын ушел. Жаль. С сыном надежней было бы.
– И чего она хочет?
– Чтобы вы передали леди Изольду под опеку Совета.
Шанс умер.
– Завтра к вам обратятся… представители… и если вы… вы откажете…
Она все-таки разрыдалась, а Сержант ничем не мог ее успокоить. Он откажет. И попробует потянуть время. Выторгует сутки. Или двое. А дальше… всегда кем-то приходится жертвовать. Он ведь предупреждал об этом. Одна радость – за порогом жизни Меррон не придется долго.
А еще будет вечность, чтобы объясниться.
Вечность – это долго. Возможно, когда-нибудь Сержанта простят.
Срезанную прядь Сержант спрятал в карман, огляделся… место так и осталось чужим, как все предыдущие места, в которых случалось останавливаться. Из вещей жаль было лишь фарфоровую кошку. Ее Сержант стащил у леди Элизабет, почему-то казалось, что с этой дурацкой кошечкой Меррон легче перенесет смену места жительства. И нехорошо бросать обеих.
