Maht 350 lehekülgi
2016 aasta
Город не принимает
Raamatust
Эта книга – о прекрасном и жестоком фантоме города, которого уже нет. Как и времени, описанного в ней. Пришла пора осмыслить это время. Девяностые XX века – вызов для сознания каждого, когда привычные понятия расползаются, а новые едва проступают. И герои в своих странных историях всегда опаздывают. Почти все они: юная «Джоконда» – аутистка, великий скульптор – обманщик и фантазер, дорогая проститутка, увлеченная высоким искусством, мачо, «клеящий» девушек в библиотеке, фарфоровая вегетарианка, увешанная фенечками с ног до головы, – попадают в свои ловушки на пути в настоящее, но говорят на языке прошлого. И только главная героиня, ничем не примечательная, кроме безумной оправы старомодных очков, оказывается ничем не защищенным тестером настоящего. Она проживает свою боль с открытыми глазами и говорит о ней в режиме онлайн. Она пишет свой «петербургский текст», обладающий потрясающим эффектом авторского присутствия. И встает город-фантом – источник боли. Город-урок. Город-инициация.
Žanrid ja sildid
Я онемела после этой книги. В сравнении с Катиным слогом, я изъясняюсь жестами. Теперь это одна из моих «настольных книг» – для чтения в те периоды жизни, когда тщета бытия будет становиться невыносимо очевидной
Невероятно пронзительное и точное в своей тяжеловесности произведение… удивительно так же то, как автор от лица приезжей, пришлой по гамбургскому счёту героини облекает в словесную форму те ощущения и чувства, которые от рождения испытывают петербуржцы, которыми они мучаются, вынашивают в себе, под грузом которых так невозвратно деформируется их психика и сознание. «Город не принимает»… действительно не принимает никого, не перемолов в ту субстанцию, из которой создан и состоит.
В 2015м году я приезжала с любимым человеком в Питер на две недели. Мы жили в маленьком хостеле на цокольном этаже старого дома, между которым и Невским были два типичных двора-колодца, мощеных брусчаткой. Во дворах сновали кошки, в городе дул немилосердно ветер, от которого я на три дня слегла с высокой температурой, но мы всё равно продолжали бродить по набережным.
Книга Кати Пицык очень срезонировала с тем моим ощущением от города, который едва ли рад толпам приезжих, который стар, сварлив и хмур, но который необыкновенно живой, настоящий, если не сказать всамделишный. Потрясающий такой город. При этом грязный местами, да, жестокий, сложный. Что-то похожее ощущается от текста – с описанием разной грязи, с руганью, с настоящими, не прилизанными, героями.
Иногда мне было тяжело читать, сквозь текст просачивался удушливый тяжёлый запах, иногда было ощущение как от ходьбы босиком по грязному асфальту, с плевками, камешками и брошенными окурками. Но при этом – сложно оторваться. Схожее нечто было при прочтении «Сто лет одиночества». Только там было чувство влажного тропического леса, скользкого и душного, того, через который прорубали дорогу путники в самом начале книги.
Сложно сказать, о чем именно книга. Возможно, о выживании, почти наверняка о потерях, а так же о боли, о пошлости (но без самой этой пошлости) и о любви.
Отличная вещь, но немного сыроватая. Первая часть вообще практически совершенна. Вторая часть слабее. Такое ощущение, что написана позже и без того куража и легкости, которые есть в первой части. Еще есть некоторые нестыковки, которые вызывают недоумение. Но все равно – рекомендую.
Очень яркая, атмосферная книга! Достойный дебют. При прочтении переносишься в Санкт-Петербург, ходишь вместе с героями по городу, дышишь этим воздухом. Буду ждать ещё историй от автора.
– Таня, если мужчина демонстрирует вам нечто, возвышающее его над вами, если с наскока приманивает на роковые книги, или, скажем, на те же дорогие автомобили, или бог знает еще на что, то, скорее всего, это значит, что внутри этот мужчина слаб. А любая слабость – болит. Я бы на вашем месте не связывался с больными людьми. К сожалению, зачастую это небезопасно.
Душевная боль – не оторванная рука. Не острый пульпит. В душевную боль можно всмотреться. И принять как часть себя. Душевная боль не должна вставать между человеком и миром.
Регина коснулась рукой моего плеча.– Не надо, – сказала она. – Я должна верить.Этот момент вошел в память, как тончайшая спица в кремовый мозг. При словах о целительнице во мне мгновенно вспыхнула энергия: необходимо было бросаться и вытаскивать подругу из огня бесплодных надежд, спасать от роковых трат, растаптывать стяжателей. Но останавливающий жест Регины подействовал как ледяной душ. Какая-то сила сковала легкие. И велела молчать. Впоследствии я вспоминала этот разговор неоднократно и каждый раз благодарила ту ледяную мощь, что запретила моим неумелым молодым рукам по локоть залезть в отношения человека с самим собой.
сквозняк. Пятнадцать лет назад я, Таня Козлова, приехала в Санкт-Петербург учиться искусствоведению.
в ночь из освещенной комнаты через стекло. Их согбенные фигуры и приковывали к себе, и смущали, как вид обнаженных. Так случалось при взгляде на силуэт, отрисованный гениальным графиком, – изображенная поза человека говорила больше и яснее, чем он лично мог бы сообщить о себе устно, изливая душу без умолку, трое суток подряд. Открытость внутреннего – вот что отличало стоящих лицом к стене. Обнажалась боль этих людей. Боль в чистом виде. Как сенсорное пере
Arvustused, 9 arvustust9