Из крови и плоти. Клеймо и Венец

Риннахад мрачно смотрела ей вслед, принцесса понимала, что ведёт себя по-детски глупо и неосмотрительно, Кастра не единожды предупреждала остерегаться той, что прячется под маской фальшивой улыбки, раньше Рин смеялась над этим, а сейчас была готова верить, даже более безумным и изощренным угрозам. Откровение, к которому она пришла недавно, которое глодало мысли неизвестной поныне ревностью, и мешало спать по ночам – теперь казалось закономерным – Зверь предпочитал Фоллум, потому что они похожи, в ней тоже слишком мало человека. Она камень.

Риннахад не стала встречать Аркариса на площади, она не призналась бы и самой себе, что даже в минуты решимости заробела перед правителем. Однако принцесса прекрасно понимала, что отступать ей было некуда, она уже почти на краю мира, куда отправилась, чтобы уберечь всех живущих на Лонаде под гербом Монгетум. Она пошла на такую жертву, чтобы спасти тех, кто дорог, а не для того, чтобы провести жизнь в гареме ненужной безделушкой. Она не должна все так оставлять. Риннахад повторяла эту мысль по замкнутому кругу, чувствуя, как крепнет уверенность.

– Войдите, – от размышлений ее отвлёк знакомый стук.

Первое, что увидела Кастра, получив разрешение войти, на мгновение лишило ее дара речи – наряд Риннахад был ослепительно белым, украшенным мелким бисером сапфиров и пластинами перламутра, он одновременно оттенял и бронзовый оттенок кожи, и глубокую синеву глаз, один взгляд на платье переносил смотрящего в прошлое, где обладатели этих одежд также владели и бескрайней властью, и могуществом. Риннахад не смогла к ней повернуться, она сидела перед большим зеркалом, и терпеливо ждала, пока пара слуг вплетали жемчуг в волосы.

– Очень красиво, – Кастра говорила чистую правду, и совсем не важно, о чем именно о наряде или о тонком профиле подруги, – Готова поспорить, что, увидев это платье Агди проклял судьбу за то, что родился не девицей. Уверена, его сердце облилось кровью, когда настал миг передать это сокровище из рук купцов в руки его новой хозяйки.

– Это традиционное одеяние господ Лонада, к Агди и здешним купцам оно не имеет никакого отношения, – наконец приготовления прически были закончены, и Рин встала чтобы служанки повязали пояс с тонкими звеньями музыкальных цепей, – Вообще к этому месту, – угрюмо добавила принцесса.

– Я нашла кое-что, что может поднять тебе настроение, – Кастра лукаво улыбнулась, – Но это не для лишних ушей, идите прочь, – она махнула рукой, и ставшая ненужной прислуга спешно покинула покои.

– И что же? – Рин недоверчиво повела бровью, Кастра не ответила, все так же продолжая улыбаться, она подошла к принцессе и вложила платок в ее руку, – Как! Откуда! – воскликнула Рин, увидев две печати с гербом родного острова.

– Нашла, – наложница простодушно пожала плечами, – В покоях Ее Высочества Фаворитки.

– Ты украла их, – произнесла Риннахад, хотя разум был занят совсем другими мыслями.

– Конечно, брать без разрешения – плохо, но ты не слышала, как она накричала на нас, когда мы просто встретили ее в коридоре, она ведь тоже поступила плохо? И, к тому же была, в этом первой, – Кастра вдруг повалилась на кровать, приобретая самый беззаботный вид из возможных, но, глубоко вздохнув, она продолжила уже серьезней, – Мне сразу показалось это подозрительным.

– Что ты имеешь ввиду?

Кастра чувствовала на себе сосредоточенное внимание.

– Фоллум получила письма с чужой печатью и казнила гонца, фаворитка – предательница, разве не смешно? – она поднялась на локтях, обращая глаза на Рин, наложница ожидала увидеть реакцию, с момента, как принцесса увидела повешенного, тень тяжёлой думы не сходила с ее лица.

Вдруг раздался стук, Риннахад дала позволение войти, за дверью оказалась стража, поклонившись, они прошли внутрь. Вооруженные мужчины, которым запрещалось даже пальцем прикасаться к возлюбленным правителя, бесцеремонно схватили Кастру за руки, не обращая ни малейшего внимания на ее крики возмущения и тщетные попытки освободиться.

– Что вы делаете, что все это значит!? – Риннахад попыталась их остановить.

– Мы лишь исполняем волю нашего господина.

Эти слова сбивали с толку, но в то же самое время укрепляли решимость, Риннахад слишком надоело терпеть бессилие в чужом доме. Принцесса направилась на верхний этаж, где, как она точно знала, сейчас находился Аркарис. Слуги, стоящие у входа в просторный зал, увидев чёрные руны на запястье и полное отсутствие сомнений, даже не попытались остановить ту, что по виду наверняка собиралась нарушить покой их господина.

Риннахад сделала глубоких вдох, чтобы голос не потерял силу, когда она выскажет все, что должно, но ее намерение утратило твёрдость, даже не встретившись глазами со зверем.

– Кто это, отец? – маленький мальчик сидел у Аркариса на коленях, его черные глаза смотрели на принцессу с любопытством.

Риннахад почувствовала себя обманутой. Тэганар расположился на низкой софе, рядом, обнимая руку правителя, сидела Фоллум, ребёнок на руках Аркариса доверчиво жался к крепкой груди, и, будто засыпая, облокотил головку на мужское плечо, его брат-близнец играл расписными фигурками животных, сидя на мягком ковре. Ещё Риннахад почувствовала себя лишней.

– А как бы ты назвал человека, который не послушен моему указу? – правитель мягко провёл рукой по детской голове, мальчик задумался на мгновение, а после просиял улыбкой.

– Смелый!

– Или глупый, – мальчик на полу отвлёкся от своей игры, поднимая глаза на Тэганара, – Я ведь прав, отец?

– Дадим нашей гостье шанс самой представиться, – Тэганар ухмыльнулся, видя на лице Рин смесь разнообразных эмоций, – Я уже преподал тебе урок, но ты снова проявляешь непослушание – ты бесстрашна или безумна? – Аркарису было весело наблюдать испуг принцессы, когда он положил руку на ножны кинжала, а то обстоятельство, что она быстро смогла с собой справиться и теперь смотрела с вызовом, только подогревало желание переломить в ней этот стержень, как хрупкий стебель, – Уведи детей, – Аркарис обращался к Фоллум, которая не спешила исполнить приказ, лишь крепче сжимая руку правителя. Часть слуг покинула зал вместе с близнецами.

– Я не боюсь, – сразу предупредила Рин, когда в помещении остались только трое, не считая прислуги у входа, – Ты не имеешь права причинять мне вред, и пусть пока что единственное, что я видела это пренебрежение и жестокость, но Лонад и Таргурис заключили союз, что предрешён волей самой Богини, я покинула родной дом и семью, а ты унизил меня ошейником и заточил в крепости посреди глухого леса, где предаёшься блуду и делишь ложе с отребьем, – Риннахад с презрением посмотрела на взволнованную Фоллум, беспомощная злость за отнятую жизнь человека с острова кипела в ее словах, – Она казнила гонца и украла письма, – Рин заметила, как при последних словах лицо Аркариса потемнело, – А Кастра, которая нашла доказательства, схвачена стражей по ее приказу…

– Это я приказал, – поправил Аркарис, а Риннахад бросило в холод, – Видел вас сегодня на балконе, эта наглая девчонка пыталась поцеловать губы, что принадлежат мне, что-то ещё?

– Когда будет свадьба? – проговорила Рин ровным голосом, погрузив присутствующих в молчание, что продлилось не дольше пары мгновений, хотя для неё они показались вечностью, из-за чего она почувствовала, будто сказала глупость, на щеках даже показался легкий румянец.

– Свадьба? – издеваясь, переспросил Аркарис, выгнув бровь.

– Да, свадьба, ты уже забрал приданое, так что не нужно строить из себя дурака, даже если у тебя это выходит не специально, – сострила Рин, она знала, что правда на ее стороне, это придавало уверенности, – Мне не нужна пышная церемония, лишь тот факт, что мне, как супруге правителя, полагается своя часть свободы и власти, после я займу замок в самой южной части Таргуриса, а ты сможешь и дальше скрывать здесь своих бастардов… Что? – Риннахад недовольно нахмурила брови, когда Тэганар вдруг рассмеялся, она перевела взгляд на фаворитку, но Фоллум тоже ничего не поняла.

– Это было не приданное, – лицо Аркариса вдруг стало бесстрастно-жестоким, в принцессе он видел лишь наивную девчонку, – Корабль, на котором ты прибыла, все его содержимое и ты сама – откуп, такую цену заплатил Лонад за свою безопасность. Ни о какой свадьбе и речи не шло, я могу скормить тебя собакам, а могу продать, как это сделали твои родные, – смятение в глазах, которые блестят от наливающихся слез, и дрожащие уголки губ – все это пробуждало какие-то хищнические инстинкты, он наступал, – Ты бы видела, как твоя мать нахваливала свою единственную дочь, один в один как торговцы товар в последний день ярмарки, она сказала – ты ещё невинна, – между ним и принцессой оставались несколько шагов, Риннахад хотелось за что-то ухватиться, но у неё не было ни опоры, ни защиты, ничего. Она была одна, – Любопытно, она врала или нет? Думаю, будет не очень красиво, если я сам возьму тебя на глазах Фоллум, но, кажется, мы найдём выход, – Рин не успела переварить прежние новости, как в голове все смешалось от напряжения и страха, когда стоя прямо перед ней, Тэганар с лукавой усмешкой крутил в руках ножны, – Этот кинжал отлично подходит, чтобы проверить, – он обнажил лезвие, чья начищенная сталь сверкала, подобно зеркалу, а после отдал короткий и четкий приказ, – Раздевайся.

Глава 7.
Проблеск вдали

Риннахад смотрела в глаза напротив испуганным, но непреклонном взглядом, Аркарис театрально вздохнул, закатив глаза, когда стало ясно, что подчиняться пленница не намерена. Шелковая лента, что скрепляла элементы одеяния на хрупких плечах принцессы, вмиг оказалась в руках мужчины, Рин предупредительно прижала руки груди, не позволяя лишить себя одежды, единственного барьера, какой у неё остался против Зверя.

– Ну и что ты делаешь? – спокойный тон давал ложную надежду на снисхождение. Риннахад вздрогнула, когда, отпустив ленту, чужая рука коснулась ее щеки, и проведя легонько пальцем по коже, поддела подбородок, – Думаешь, что в безопасности, раз я не могу убить тебя прямо здесь и сейчас? – Рин нервно сглотнула, она совсем так не думала, – Ты продолжаешь выводить меня из себя, вынуждаешь злиться, а это ошибка… Она может стать роковой для тебя, – низкий, бархатный голос обволакивал, но в пространстве явно ощущалось напряжение.

– Тэганар, не надо… – обладатель названного имени, чуть повернул голову в сторону говорившей, но на его лице читалось внимание, с каким он готов был слушать, Риннахад почувствовала, как ее внутренностный обжигает противоречивый поток чувств, бурлящий обидой, единовластный правитель жестокого Севера позволил наложнице назвать себя по имени, и теперь терпеливо внимал ее словам, – Оставь ее, она еще ребенок, – с волнением закончила Фоллум, а Рин почувствовала подступающий приступ тошноты от этой непрошеной «заботы», собрав что осталось от раздавленной гордости, принцесса смотрит прямо в глаза, и грубо отбивает чужую руку.

Закрыв глаза, Рин не знала, что именно ожидало ее в следующее мгновение, но молния, блеснувшая в глазах правителя, не предвещала ничего хорошего, почему-то она сразу догадалась – будет больно. Наверное, раньше, когда к ней относились с чутким трепетом и искренней заботой, ее бы ужаснула сама мысль, что теперь она бы даже не удивилась возможной пощёчине. Но вместо этого, кто-то мягко оттолкнул ее назад, становясь впереди.

– Господин, мы молим о прощении, – Риннахад сразу узнала голос своей милой Дэбу, служанка, стоявшая прежде у входа с остальной прислугой, сложила руки в молитвенном жесте, поднимая их над склоненной головой, – Мы виноваты, мы просим прощения…

– Это девчонка, что ты привезла с собой? – запал в настроении правителя только множился, а в тоне его голоса сквозила заинтересованность, Риннахад молчала, но Тэганар понял без слов, – Твой верный питомец, – Аркарис усмехнулся собственным словам, чёрные глаза внимательно изучали прислугу, пока рука с обнаженным кинжалом быстрым движением направилась принцессе в грудь.

– Мы виноваты, мы просим прощения, – вновь повторила Дэбу, не поднимая головы, и хотя ладони прорезало до крови, когда она остановила клинок, ни один мускул на ее лице не дрогнул.

– Неплохо, но молить нужно стоя на коленях.

Дэбу послушно опустилась.

– Ниже, – хищно улыбаясь, добавил Аркарис, а после наступил на кисти рук, окрашивая пол кровью.

– Хватит, – еле подала голос Риннахад, ее сердце болезненно сжалось, когда Дэбу не сдержала приглушённый стон, – Довольно, остановись, – с искренней мольбой произносит Рин, ей было дурно от вида крови и пытки, но Тэганар лишь холодно взглянул на побледневшую принцессу, ни на мгновение не останавливаясь.

– Ты виновата в ее страданиях, – равнодушно изрек Аркарис, – А если быть точнее, то твой дурной характер, – пожав плечами, он опустился рядом с Дэбу, обращаясь уже к ней, – Твоя госпожа вынудила тебя схватить заточенное лезвие голыми руками, а это не очень приятно, не так ли? Кажется, ее рассудок недостаточно ясен, мало ли какие ещё беды выпадут на твою долю по ее милости… Не хочешь ли найти нового хозяина? Если согласишься служить мне, то я поменяю вас местами, ты станешь возлюбленной правителя и не будешь ни в чем нуждаться, а ей останется ползать на коленях вместо тебя, – губы Тэганара изогнула лукавая усмешка, он смотрел в глаза Риннахад, пока сеял в ее слуге семя предательства, – И вот ещё что, тебя казнят, если откажешься, – добавил Аркарис, после затянувшегося молчания в ответ на столь выгодное предложение, – Ну как?

– Эта слуга принадлежит принцессе Риннахад, – Дэбу подписала себе приговор ровным, не сомневающимся голосом.

– Хорошо, – Аркарис перешагнул через служанку таким образом, что тело последней оказалось у него между ног, правитель потянул за светлые волосы, открывая доступ к шее, удобнее перехватывая кинжал.

– Ты больше не моя, соглашайся! – голосом полным слез взмолилась Рин, а Тэганар, усмехнувшись, остановил кинжал в опасной близости к чужому горлу, Дэбу молчала, зажмурив глаза и по-детски прикусив губу, – Дэбу, я приказываю тебе согласиться!

– Дэбу согласна, – спокойно ответила бывшая служанка, словно не осознавала всей ситуации, а просто выполняя очередной приказ своей принцессы.

– Очень хорошо, – Тэганар сильнее потянул волосы, выше задирая голову служанки, – Но слуга, что продала своего прежнего хозяина не может быть верной.

Будто предугадывая дальнейшее действия Аркариса, Риннахад на дрожащий ногах сделала шаг навстречу, но она наперёд знала, что ничем не сможет помочь несчастной, из-за этой правды в глазах все помутилось, принцесса чувствовала, как вот-вот упадёт, лишившись чувств.

– Так, что ты мне больше не нужна.

Эти слова эхом отдавались в затухающем сознании принцессы, упав, она успела ощутить холодную поверхность каменного пола, такого же твёрдого и бездушного, как человек с ее именем на запястье.

Тэганар мрачно смотрел на нежную руку, что аккуратно держала его чуть выше локтя, Фоллум произнесла тихо, но твёрдо:

– Не надо.

– Я думал, ты на моей стороне, – с нарастающей мрачностью ответил Аркарис, отпустив мертвенно-бледную служанку, что тут же припала к принцессе, кажется, Дэбу больше испугало состояние госпожи, а не недавняя близость собственной смерти.

– Я и так на ней, – Фоллум увела глаза от чёрной пучины чужого взгляда, наблюдая за Рин и Дэбу, и никак не отреагировала на крепкую хватку, когда Тэганар впился в ее плечи.

– Тогда о каких письмах говорила Риннахад? – Фоллум не смотрела на него, она знала, что не сможет выдержать этот взгляд, сейчас Тэганар так сильно был похож на того, кем его называют – Зверь. Фаворитке нечего ответить, она молчала, а в холодном спокойствии ее голубых глаз не было и капли страха за свою жизнь и безопасность, Аркарис это знал и ясно видел, но сплав неизвестности и злости отравлял его ядом, – Если предашь меня, то некому будет остановить мой клинок.

Серьезный тон не оставлял возможности принять слова Аркариса за неудачную шутку, это была прямая угроза, Фоллум поменялась в лице. Она не впервые слышала такое, но впервые от Тэганара, она посмотрела на правителя в замешательстве, но тот, будто утратив всякий интерес, передавал указания насчет Риннахад слугам.

– Выведи ее за ворота и прирежь где-нибудь в лесу, – особо не церемонясь, Тэганар схватил Дэбу за локоть, рывком подняв с пола, и толкнул в только что вошедшего в зал Геана.

Капитан сразу подметил безвольное тело «разделённой» господина, которую несли на руках слуги, внимание так же привлекла необычайная бледность и растерянность фаворитки правителя, впрочем, дурное расположение духа Аркариса многое могло объяснить.

– Но, Ваше Высочество, насколько страшным должно быть преступление, чтобы из-за него благородный воин Таргуриса уподоблялся разбойнику? Прошу простить, но вы слишком суровы, приказывая поднять меч на безоружного, к тому же осуждённая всё-таки девушка…

Аксиф уже был привычен к тому, что в разговоре с правителем лёд в любое время может стать тонок, но приобретённое мастерство сглаживать углы удачно совмещалось в нем с врожденным справедливым милосердием.

– Ну тогда отымей и прирежь, – предложил Аркарис, делая вид, что не понял.

– Я до сих пор помню уроки отца, который учил обнажать меч за Его Высочество, за Таргурис и для защиты невинных, но никогда не против них, – воин замолчал, всматриваясь в изменения на лице Аркариса, – Я хочу быть достойным сыном своего отца, подобно моему господину.

Тэганар усмехнулся такой бесхитростной манипуляции, вздохнув, он ощутил, как едкое раздражение стало слабеть, позволяя сменить гнев на милость.

***

Через щели в дощатых стенах хлева было видно алеющую полоску зачинавшейся зари. Сейчас запоёт петух.

– У-р-роу, – девочка тихо, но довольно похоже повторила последнюю ноту пернатого певца.

Хорошо стало выходить далеко не с первой попытки, но попыток было много, ведь каждый день румянилось небо, и каждый день кричал поджарый, облезлый петух. Внизу жалобно заблеяли овцы, услышав голос проснувшегося человека, девочка повторила и их песню, спускаясь с чердака, где провела ночь в мягкой, пахучей соломе.

– Ме-е, – плаксиво протянула девочка, тут же рассмеявшись, когда ее свита наперебой поспешила ответить.

Животные столпились у входа, они ждали, пока она поднимает палочкой засов с обратной стороны двери, а после ринулись единым потоком скатавшейся черно-бурой шерсти к знакомой фигуре старика, возвышающейся в конце огражденного прохода. Девочка же не обратила на него никакого внимания, она босой ногой захлопнула хлипкую дверь, водружая на место упавший засов, для нее старик был так же привычен, как восход солнца или крик петуха. Вдруг раздался звонкий стук пастушьего посоха о камни, обернувшись, она увидела, как старик грозил ей пальцем. Она улыбнулась, погрозив в ответ. Это тоже было неким неотъемлемым ритуалом каждого нового дня.

– Бебе! Иди сюда, слышишь? Иди же, – голос старухи звучал блекло и жалко, сила звука в нем, казалось, исчезала с каждым новым словом, как песок сквозь пальцы, – Будто и не слышишь, сколько я должна звать? – заворчала старуха, хмуря брови из-за чего ее глаза превратились в щелочки и стали похожи на прямоугольные зрачки овец.

– Должна звать, – утвердительно кивнула девочка, эхом повторив последние слова старухи, и с улыбкой протянула руки к деревянной миске, где ароматно дымилась горячая похлебка.

Старуха предупредительно подняла миску, давая понять, что просто так еду получить не удастся. Ещё одна часть утра, которая оставалась неизменной, как бы девочке не хотелось ее избежать, старуха повела ее к бочкам, стоящим в тени под навесом, у низкой стены старого дома.

– Ах, проклятое племя, – выругалась старуха, когда девочка укусила тонкий, будто иссушенный палец чужой руки, которая пыталась ее умыть, – Белые демоны, верно говорят, что вы с Луны попадали, – ворчала она, глядя как девочка с аппетитом принялась за похлебку, совсем не обращая на неё внимания, – Ну-ну, не торопись, ещё горячее, – добавила старуха уже смягчившись, – Подожди, я вынесу тебе лепешку.

Оставшийся день Бебе, как называла девочку старуха, проводила в томительном ожидании ночи, которое она разбавляла мелкими поручениями по хозяйству, или, забравшись на одну из бочек у стены, наблюдала за улицей, или, в самом крайнем случае, слушала долгие и пустые разговоры старухи с прислугой из главного дома. Но, когда обычно безоблачное небо становилось оранжевым и на горизонте сливалось с рыжими песками, возвращался старик со стадом, и, готовясь к ночи, двери хлева закрывались на засов, она знала, что оставалось ждать совсем чуть-чуть и чудо могло случиться в любой момент.

Каждую ночь чьи-то аккуратные руки снимали засов, и тогда Бебе, с трудом сдерживая радостные восклицания и крики, вскакивала с нагретой соломы и с невероятной скоростью и проворством спускалась вниз, звуки, что все же несмотря на усилия вырывались наружу не были похожи ни на животных, ни на эхом повторяемые слова людей, то были звуки настоящего счастья.

– Здравствуй, моя милая, – с тёплой улыбкой говорила красивая девушка, мягко ловя руки Бебе, что от переизбытка чувств прыгала вокруг, резвясь как ягнёнок.

– Да, да, моя милая! – слишком громко повторила Бебе, часто кивая головой, но она тут же замерла, когда девушка приложила палец к губам.

– Ты очень соскучилась, верно? – Бебе вновь закивала, – Я тоже соскучилась.

– Да, да! – шёпотом проговорила Бебе.

Они вдвоем поднялись на вверх, где, ластясь к рукам, Бебе лежала головой на коленях сидящей девушки, с трепетом и любовью перебирая в руках прядь светлых волос, почти таких же, как у себя самой.

– Тебе понравилось? – тихо спросила девушка, указывая на платок, в котором принесла несколько фруктов и даже кусочек запеченного мяса, которые Бебе уже съела, девочка кивнула, – Завтра я принесу побольше.

– Не только еда, Бебе нравиться быть с моей милой, быть вместе побольше, – Бебе заглянула в голубые глаза, зная, что в этом желании ей не откажут, по крайней мере не по своей воле, но лицо девушки омрачила странная тень.

– Не называй себя так, – с досадой проговорила девушка, – Я дала тебе такое хорошее имя, оно память и связь с нашей бедной, опозоренной родиной, тебя зовут Даититар, запомни… – она вдруг прижала девочку к груди, Бебе услышала всхлип, от которого ей самой захотелось плакать, – Запомни, ведь это единственное, что мама может дать тебе, мое бедное, несчастное дитя.

Даититар уснула в объятьях, а когда предрассветная прохлада заставила ее пошарить рукой в поисках чужого тела, то рядом оказалось пусто. Через щели дощатой стены виднелась алеющая заря, запел петух…

Это повторялось с неизменным постоянством великое множество раз, но однажды, когда Даититар подняла палочкой засов, ее смутило, что овцы, сперва ринувшиеся вперёд, остановились посреди прохода, увидев в конце не пастуха, а запертые ворота. Обстоятельство, сбившее привычное течение жизни, сбивало с толку и Даититар, и овец.

Она вышла во двор к ступеням крыльца, где обычно сидела, расправляясь с похлёбкой. Было тихо. Даже блеянье оставленных в загоне овец и привычный шум улицы не мог ее заглушить, эта странная тишина гудела и давила тревогой.

– Старый, старая, надо идти, – звала Бебе, одновременно стуча в дверь, – Надо идти! – возмущаясь безответности дома, строго повторила она.

Бебе редко входила в старый дом, два или три раза из тех, что она помнила, когда она была ещё совсем ребёнком она жила здесь со старухой, но на чердаке хлева ей понравилось гораздо больше – там сквозь щели досок ночью виднелась луна, а глухие глиняные стены старого дома погружали его единственную комнату во мрак задолго до захода солнца, и ни редкие маленькие окошки, ни очаг, которым почти не пользовались из-за духоты, к тому же старуха обычно готовила на улице, не делали дом уютнее.

– Старый, – осторожно позвала Бебе, увидев его спящим на полу, верхняя часть тела была укрыта светлой тканью, а торчащие пальцы на сухих загорелых ногах напоминали узловатые сучья.

Бебе села на колени перед ним и стянула покрывало, морщинистые лоб старика, казалось, совсем разгладился, вечное выражение суровой молчаливости и хмурости сменилось спокойствием.

– Старый, надо идти.

Старик молчал, едва приоткрытый рот выглядел так, будто он вот-вот скажет слово, но время шло, а ответом была лишь тишина. Бебе нахмурила брови и надула щеки, грозя пальцем так, как делал прежде старик. Он и раньше говорил немного, гораздо чаще грозил пальцем, это заменяло для него и пожелание доброго утра, и спокойной ночи, и чем страшнее он корчил при этом лицо, тем больше выражалось в нем ласки к ребёнку, который с младенчества рос у него на глазах.

– Он не ответит тебе, – старуха вошла в комнату совсем бесшумно, ее низкий, охрипший голос заставил Бебе вздрогнуть, – Он умер.

Воцарившаяся тишина тяжело звенела в полутьме дома, старуха сказала «умер» – но Бебе не знала, что значит это слово.

– Пойдёт? – смущенно спросила девочка, указывая в сторону хлева, где были овцы. Старуха отрицательно покачала головой и сгорбленной массой двинулась к телу, она вновь укрыла лицо, что-то шепча дрожащими губами, все происходящее виделось Бебе диким и непонятным, она знала, что раз встало солнце и прокричал петух, старик должен вести овец пастись.

– Пойдёт! – прокричала она, схватившись за покрывало, но старуха не дала его снять, – Старый, надо идти! Пойдём… – она вдруг замерла, когда, взявшись за чужую руку, почувствовала холод и окоченевшую неподатливость. Вдруг ей все стало понятно. Она видела подобное у околевшей овцы в том году, ком в горле подступил одновременно с мыслью – «больше не пойдёт».

Бебе даже подумать не могла, что вместе с смертью старика, рухнет и весь привычный мир, нет, конечно, небо также краснело на рассвете, встречаемое песней петуха, но все это стало другим. Как будто чужое. Как и чужие люди, что сначала заменили старика, а совсем немного погодя и старуху. Единственной отрадой для Бебе стала ночь, где нежные руки и ласковый голос ее милой остались неизменными.

Чтобы меньше мучиться в ожидании наступления темноты, Бебе спала днём, к тому же ей больше не поручали не открывать засов, ни прочие поручения, слуги, заменившие старика и старуху, были намного моложе и быстрее. И хотя глаза их наверняка видели лучше, они будто вовсе не замечали Бебе. По крайней мере то, с какой старательностью они делали вид, что не замечают, обуревал Бебе тоской и одиночеством, но в мире, где всему рано или поздно приходит свой исход и их пренебрежение однажды должно прекратиться. К сожалению, драгоценное чудо ночи нашло свой конец раньше.

– Где… моя милая? – с робостью и тревогой спросила Бебе у женщины, поселившейся в старом доме, когда несколько ночей проведенных в пустом ожидании только измучили, наполнив сердце смутным страхом.

Женщина по обыкновению прошла мимо, делая вид, что не слышит. Бебе вцепилась в локоть, но женщина тут же ее отпихнула, процедив сквозь зубы:

– Проклятое племя.

Галирийская платина волос вызывала презрение у большинства коренных жителей Игхинара, и чем ниже было их происхождение, тем больше прошлая война испила их крови, сделав только злей. Бебе много раз слышала это выражение, старуха часто так ворчала, но лишь сейчас, услышав эти привычные слова, смешанные с неприкрытой ненавистью, девочка поняла, что они значили что-то нехорошее.

– Скажи, – умоляя прошептала Бебе, вновь попытавшись коснуться чужой руки, – Скажи, – повторяла она снова и снова, когда женщина отталкивала ее прочь и ругалась. Их увидел мужчина, что стал заменой старика на подворье, и, взяв метлу, он замахнулся, а когда Бебе вместо того, чтобы сдаться и уйти застыла в изумлении на месте, то отпихнул ее несильно концом на котором были связаны прутья. Быстро налившись, слёзы брызнули по щекам и Бебе рухнула на колени, заламывая руки от собственной беспомощности и невозможности донести словами то, о чем ей было жизненно необходимо узнать.

– Скажи, где моя милая, – она упала лицом на землю, врываясь в неё пальцами, – Скажи!

В висках у неё гудела кровь и сильно билось в груди сердце, она услышала, что один из ее палачей цыкнул языком, а после почувствовала, как что-то коснулось руки, подняв голову, Бебе обнаружила брошенный ломоть хлеба.

Перед тем как они ушли в старый дом, Бебе увидела в их глазах все презрение с каким ей оказали эту снисходительную щедрость в ответ на слёзы.

Поднявшись, Бебе почувствовала небывалую легкость, так, будто она и сама тоже исчезла из этого мира как старый и старая. Она помнила откуда приходила ее милая, когда несколько раз подглядывала в нетерпении в щели хлева – это был двухэтажный дом через узкую улочку, что окнами выходил на большую дорогу, но вспомнить как сама туда дошла Бебе вряд ли смогла бы.

Убранство внутреннего двора уже казалось гораздо более значимым, чем весь старый дом и все его подворье, Бебе замерла в нерешительности, перебирая в руках кожаный ошейник, на самом деле она даже не догадывалась, что он означал ее принадлежность к этому месту.

– Кто здесь?

Бебе повернулась на женский голос и оторопела от радости, когда издалека увидела знакомые светлые пряди, но тут же ее маленькое тело оказалось обратно над пропастью отчаяния, от которой ее ограждал хлипкий мостик неизвестности. Это была не ее милая.

– Чего тебе, зачем пришла? – второй голос принадлежал полной, коренастой женщине, хромая, она наваливалась на одну ногу, но все же очень быстро оказалась рядом, сосредоточив все внимание на ошейнике.

– Она отсюда, должно быть, Гурда за ней не уследила, – женщина с больной ногой, крикнула служанке, что шла опорожнить бадью с помоями, – Эй, сходи уведи ее назад, но поживее, мне ещё нужна будет помощь на кухне.

– Стойте, если ребёнок принадлежит этому дому, то это дочка Саром, – девушка с светлыми волосами подбежала к Бебе, положив руки на худые плечики, и вглядывалась в черные глаза ребёнка с неуверенной улыбкой, – Ты же Даититар, верно?

Имя, которое Бебе не разу не слышала при свете дня, вызвало странные чувства, уголки ее губ задрожали, она вновь опустилась на колени, цепляясь за полы красивого, но не дорогого платья.

– Где… моя милая?

– Кто? – удивилась незнакомка, – Ах, наверное, она говорит о Саром, – улыбка тут же исчезла с ее губ, – Она ведь ничего не знает.

– Ей и незачем знать, ну же, уведите ее назад, – женщина махнула рукой, и направилась к дому.

– Но госпожа, она ведь ее дочь, – девушка в платье держала в руках ручки Даититар, поглаживая тыльную сторону ладоней, – Даже галирийцы имеют право оплакать свою мать, – после долгого взгляда женщина вновь махнула рукой.