– Мы собрали тебя по частям. Вернули в нормальное состояние. Пришлось постараться, конечно. Энергии на земле – не то, с чем легко работать. Что могли – сделали.

– Если вы смогли меня собрать, то вы смогли бы и без больничной койки вдохнуть в меня жизнь заново, не так ли? – Логично рассудил я.

– Да. Но не стали, – спокойно и даже как-то безразлично ответила моя собеседница.

– Почему? – Её ответ меня удивил.

– Это будет тебе уроком. Полежишь, прочувствуешь боль – и будешь ценить здоровье. А заодно и жизнь, и физическую крепость. В противном случае, проверни назад время на те доли секунды и верни тебя здоровым – ты бы ничего не понял. Это тоже урок твоей души, – Мария была бесстрастна. Мне казалось, она вообще не испытывает ко мне сострадания.

– Ясно. Решили меня помучить на больничной койке, – разочарованно констатировал я. Её подход меня обидел и даже разозлил.

– На больничную койку ты сам попал, это был твой выбор. Мы помогли тебе выжить, в ответ на твою просьбу, – холодно отрезала она.

– Кто это – «мы»? – Не понял я.

– Твой хранитель. И я, – ответила Мария, – мы же вроде бы с тобой решили, что ты возвращаешься назад и начинаешь делать то, что должен?

– Решили. Только я по-прежнему не очень понимаю, что должен делать.

– Это ты узнаешь несколько позднее, сейчас не время. Впрочем, если у тебя будут возникать какие-либо вопросы – ты всегда можешь звать меня на помощь. Я приду.

– Хорошо, – согласился я, – тогда что дальше?

– Дальше я ускорю процесс твоего выздоровления. Не лежать же на койке полгода, приходя в себя и деградируя физически и умственно, верно?

Дальше я не слышал, что она говорила, и говорила ли вообще что-нибудь. Меня начал обволакивать нежный туман, принося успокоение и сон. Последним, что я увидел, перед тем как выйти в бессознательное, была мягкая рука Марии, возложенная на мою голову.

***

Последующие дни я запомнил обрывками. Перед глазами вставали рваные картинки, которые я тут же забывал. Моё сознание находилось между сном и бодрствованием, и я толком не мог понять, что из увиденного – реальность, а что – галлюцинации. Сколько прошло времени, и сколько из этого времени я осознавал себя и пребывал в физическом мире, выяснить так и не удалось. Ко мне еженощно приходил тот светящийся ангел и приносил с собой исцеляющий свет, расходившийся по моему телу и обволакивающий молочно-золотистой дымкой с ног до головы. В эти моменты я чувствовал, как срастаются кости, растворяются гематомы, как сходятся края раны на черепе, то ли зашитой, то ли скрепленной скобами степлера – я мог только чувствовать, но даже близко не представлял, как выглядит моя голова на затылке. Судя по всему, моё лечение ускорялось. Вероятно, меня искусственным образом и погрузили в полуобморочное состояние, чтобы я своими шевелениями не мешал сущностям поднимать меня на ноги.

Несколько раз я успевал застать своего лечащего врача, находясь в сознании. Он, кажется, ежедневно осматривал меня, причём судя по его реакции каждый раз – был изрядно впечатлён и удивлён темпами заживления ран и срастания костей. Качал головой, что-то писал в блокнот, и даже выглядел несколько растерянным, периодически поговаривая – «поразительно! Просто поразительно! Заживает как на собаке». Иногда также приходила медсестра и ставила мне какие-то капельницы, но я очень смутно помнил эти моменты. Чувствовал лишь изредка не слишком болезненные уколы иглой в вену.

Каждый последующий день я бодрствовал всё дольше и дольше, постепенно приходя в ясное сознание и восстанавливаясь после пережитого. Мысли становились всё более структурированными, ощущения тела и картинки перед глазами – чёткими. Я по-прежнему помнил те сущности, что помогали мне выздоравливать, приходя в каждый сон с исцеляющим божественным светом, но они ни слова не говорили мне, просто делая свою работу. Мария больше не появлялась, и я уже начал сомневаться и списывать её присутствие и существование вообще на галлюцинации повреждённого мозга. В какой-то момент я даже своё падение с крыши начал связывать с ложными видениями. Не удивлюсь, если по выходу из больницы вдруг обнаружится, что я не умирал вовсе и никуда не падал, а пролежал в коме, например, после удара тупым предметом по голове в результате нападения, думал я.

Когда-то я слышал и читал много воспоминаний тех, кто пережил клиническую смерть – пограничное состояние, которое нельзя отнести ни к жизни, ни к смерти. То есть мозг был ещё способен подавать различного рода сигналы и устраивать самому себе вот такие ловушки. Да и после комы, являвшейся по сути крайней степенью угнетённого сознания нервной системы, многие возвратившиеся также описывали интересные видения. При этом практически всегда разные. Либо то, что находится за чертой, не поддаётся законам и систематизации данных, либо всё увиденное – не более чем калейдоскоп картинок, ничего не значащих в части смысла и просто подброшенных угасающим сознанием организма, отчаянно цепляющегося за жизнь.

В своё время я изучал природу сна, исключительно из любопытства и тяги к самопознанию и познанию окружающего мира. Меня удивили истории людей, которые переживали длинные по времени сны, включая всевозможные кошмары, а потом выяснялось, что сон раскрывался яркими картинками и сюжетами за какие-то доли секунды. Я даже как-то запомнил историю человека, который пережил во сне собственную казнь путём отрубания головы, при этом он был уверен, что сон длится как минимум половину ночи – настолько сценарно развёрнутым и красочным он был. Каково же было удивление этого господина, когда выяснилось, что весь этот сценарий пролетел перед глазами почти мгновенно – во сне на шею спящего человека просто упала какая-то то ли рейка, то ли прут от изголовья кровати. Я вспомнил про этот любопытный случай, пытаясь проанализировать – не являются ли мои переживания мимолётной картинкой, пронёсшейся метеором через мой мозг в моменты пребывания в бессознательном состоянии по воле обычного бытового происшествия. И может, здесь и вовсе нет ничего сверхъестественного?

Единственной необъяснимой вещью, которая начала меня сопровождать уже в моменты моего нахождения в ясном сознании, была способность видеть какие-то дымчатые образы вокруг окружающих меня людей и разноцветные, едва заметные ореолы вокруг их тел. Я по-прежнему пытался заставить себя списать увиденное на побочные эффекты работы мозга после операции, а может и вовсе на то, что был по уши накачан всевозможной химией, но мой разум мистика заставлял всё же сомневаться в исключительно материальном восприятии действительности.

***

Когда я лежал на своей койке, уже почти выздоровевший и ясно соображавший, дверь в мою палату распахнулась – как всегда, без стука – и на пороге появилась медсестра Ольга. Хорошая, добрая женщина, к которой я уже успел привязаться за те дни, что она хлопотала надо мною. Ольга сообщила мне о том, что пришёл сотрудник полиции, чтобы расспросить меня об обстоятельствах произошедшего. Я коротко кивнул, уже почти не чувствуя боли в затылке, а через несколько секунд в палату вошёл молодой мужчина, не старше тридцати на вид, с кожаной папкой в руках. Он поздоровался, сел на стул возле койки, и спросил, как меня зовут. Я назвал имя и фамилию, дату рождения, адрес проживания. Это я помнил отчётливо. Затем сотрудник участливо поинтересовался:

– Как вы себя чувствуете?

– Почти здоров, – коротко ответил я, понимая, что посетитель спрашивает из вежливости. Заинтересованности в его глазах не было никакой, что вполне объяснимо и нормально.

– Расскажите, пожалуйста, что произошло в тот вечер, когда вы получили черепно-мозговую травму и попали сюда?

– Я не помню. Амнезия, – так же коротко ответил я, хотя прекрасно помнил, что тогда произошло – опять же, если не переживал в своей памяти прилетевший откуда-то со стороны сценарий, причём скорее даже не мой, а мне навязанный. О том, что это я сам шагнул с крыши моего дома-колодца, говорить я, разумеется, не стал. Потому как при неудачной попытке суицида после городской больницы людей обычно отправляют в больницу психиатрическую. Я это прекрасно знал, потому как много лет сам был государственным служащим районной прокуратуры, в должности гособвинителя. Впрочем, как был… я и до сих пор числился в ней, за некоторое время до печального события, произошедшего со мной, взяв больничный. Фактически, меня оттуда пока и не увольняли. Я прошёл через огромное количество судебных процессов в своей практике и успел многого насмотреться. Поэтому мне проще было сделать вид, что я и правда ничего не помню.

– Вы будете писать заявление? – спросил сотрудник.

– А с чего вы вообще взяли, что дело носит криминальный характер? – ответил я вопросом на вопрос, не желая тратить время на ненужный мне разговор.

– Медики передали данные в полицию. Я обязан прийти к вам и опросить. Процедура такая, – равнодушно ответил он. То, что при первом подозрении на криминал скорая передаёт данные в компетентные органы, я и сам знал. Особенно когда дело касается ножевых или огнестрельных ранений. Видимо, меня и правда нашли в критическом состоянии с тяжёлой травмой головы и не только, и списали на нападение.

– Нет, заявление писать не буду. Не вижу смысла. Претензий ни к кому не имею, – сообщил я и откинулся на подушку, уставившись в потолок, выкрашенный белой краской.

– Тогда вот, пожалуйста. Тут и тут, – сотрудник полиции сунул мне под руку планшетку, указав, где я должен расписаться. Я поставил пару подписей и взглянул на собеседника повнимательнее. Точнее, даже не на него – его я успел разглядеть, когда он только вошёл в палату. Я смотрел рассеянным взглядом на границы его тела, и с удивлением обнаружил, что вижу исходящий от человека ореол энергий, причём вижу чётче чем прежде и различаю цвета. Взглянул на ноги. Поток энергий уходит куда-то вниз. Посмотрел на верхнюю часть головы. Другой поток, иного цвета, уходит вверх. Видимо, это и были те самые энергии Земли и Космоса, восходящие и нисходящие, о которых говорили эзотерические учения Востока. Я пока не понимал, зачем мне это нужно, и что делать с этой информацией. Что мне не понравилось сразу – это тёмный сгусток над темечком человека. Мне вдруг пришла мысль, очень отчётливая, что человеку грозит какая-то опасность в ближайшее время. Но озвучивать я её не стал – всё равно никто не будет меня слушать, быстрее попаду под пристальное внимание психиатра. «Интересное дело, – подумал я, – как обострилось чувствование после пережитого». Я продолжал разглядывать своего посетителя, который, впрочем, уже собирался уходить. Сотрудник коротко попрощался и вышел, оставив меня наедине с моими мыслями и осознаниями.

Каждую ночь моего пребывания в больнице меня не только лечили, но и будто бы грузили новой информацией, новыми навыками. В подсознании шли какие-то очень серьёзные изменения, которые я чувствовал, но пока не понимал. Что уже стало понятным, так это то, что у меня начали проявляться нехарактерные для обычного человека способности. Я стал видеть непонятные шлейфы за идущими мимо людьми, потоки энергий над головами и под ногами, стал различать цвета контуров. В какой-то момент, фокусируясь на своих руках и ногах, прощупывая мысленно тело по сантиметру с макушки до пяток, я обнаружил, что могу разумом контролировать движения энергии в конечностях. Очень странное и необычное чувство. Мои руки начинали наливаться свинцом и пульсировать, и мне казалось, что в них прибавлялась огромная сила. Причём не физическая, а какая-то иная, природу каковой я пока не мог разгадать.

В последние дни, когда я мог уже без особых болей двигать конечностями, а взор был ясен, я пробовал экспериментировать с движениями тонких тел, памятуя о прочитанных когда-то книгах буддистских энергопрактиков, пусть и криво переведённых на русский язык. В них говорилось, что мастера умеют мысленно раздвигать или сужать границы своего энергетического тела, формировать потоки из рук, а также лечить людей и животных, создавая невидимые сферы и убирая туда болезни. Магия – в чистом виде работа с человеческим подсознанием, это я знал точно. И практикуя, человек оттачивает свои умения. В этом смысле энергопрактики ничем особенно не отличаются от любого другого ремесла. Другое дело, что человек работает с трансцендентным, а не явным – вот и вся разница.

Самое интересное, что у меня получалось. Причём я буквально интуитивно чувствовал, что каждый день приближаюсь к чему-то, до чего доходят единицы, и то – за годы своей работы и осознаний. Я не понимал ещё, к чему иду и что за силы ведут меня вперёд, однако осознавал важность своей миссии, мне пока неведомой. Да и потом, пережитого и увиденного было вполне достаточно, чтобы хотя бы крепко задуматься, пусть даже всё это было вывертами моего угасающего сознания в момент нахождения в коме. Что мне было уготовано судьбой, которая, увы, не имеет свойства оставлять чёткие инструкции и распоряжения, я и понятия не имел. Но понимал, что именно сейчас идёт моё перерождение. И моё становление. Становление колдуна?

***

В день моей выписки дежурила другая медсестра, которую я ранее не видел. Она пришла ко мне в палату, раздать несколько указаний и сделать последние уколы. А затем проводила, аккуратно придерживая под плечо, в процедурную комнату, где я смог впервые помыться с большим наслаждением. Ещё вчера мне запрещалось вставать с койки, но к удивлению лечащего врача, получившего мои рентгеновские снимки и расшифровки, моё состояние было абсолютно нормальным. Не для совершенно здорового человека, конечно, но для переломанного и выздоровевшего в столь короткий срок. Гематомы уже давно рассосались и практически не напоминали о себе – так, какие-то невнятные пятна по телу, не более того. Голова уже почти перестала болеть. Я ощупывал длинный шов на своём затылке, а также несколько других, поменьше, расходившихся в стороны, и понимал, что процесс восстановления шёл быстрее в разы, чем это могло бы быть в обычном случае. Корка на коже доставляла небольшой дискомфорт, хотя волосы по всей голове были обриты ещё давно. Но в остальном – прекрасно. Конечно, меня сопровождали болевые ощущения при ходьбе и резких движениях, но они постепенно сходили на нет.

Я снял с себя больничную одежду, сбросив на пол. Мог бы помыться и дома, но сильно пропах и хотел выйти на улицу свежим. Подошёл к зеркалу без оправы, висящему на холодной белой кафельной стене, посмотрел в него. «Ну и рожа!» – разочарованно подумал я, глядя на синяки и мешки под глазами – результат повышенной нагрузки на почки в период активного медикаментозного лечения. Криво побритый дешёвым станком, усталый и измождённый. Взгляд потухший. Затылок осмотреть не смог, не было второго зеркала. На груди желтеют пятна, сам весь отёкший от постоянного лежания. Хорошо хоть пролежней нет – думал я, глядя на своё отражение.

Мылся я медленно и с наслаждением, думая о том, как же иногда мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя удовлетворённым. Затем кое-как вытерся маленьким казённым вафельным полотенцем и вернулся в палату. Моя медсестра подошла вместе с лечащим врачом. Врач отдал мне выписку, осмотрел меня ещё раз на всякий случай, и сказал:

– Ну всё, вы можете собираться и идти. Очень надеюсь, что вы сюда больше не попадёте в подобных обстоятельствах, – он внимательно посмотрел на меня. В этот момент я так же внимательно изучал исходящий от него серебристый свет. Наполненный, плотный, гармоничный. Сильный человек. Находится на своём месте, сбалансирован, оттого и излучает уверенность и что-то такое… надёжное? А вот медсестра – блёклая женщина в годах с мутными, практически полузакрытыми глазами, мне не понравилась. Жизнь в ней будто бы еле теплилась, и поток, уходящий наверх, был практически незаметен. Равно как и окружающий её ореол – также едва ощутим. Я пытался понять, в чём дело. А затем меня осенило – будто кто-то вбил в голову чёткую мысль: эта женщина, по всей видимости, была тем самым фантомом, о котором говорила Мария. Её существование в обличии полого тела без души было необходимо как раз для выполнения примитивной механической работы для обслуживания этой больницы в течение жизни, так мне это виделось. Я не был уверен в этом на сто процентов, потому как мозг упорно боролся с засевшими в нём противоречиями, но подсознательно ощущал что-то подобное…

Я поблагодарил врача и медсестру, пообещав в ближайшие дни занести что-нибудь эдакое, и спросил, есть ли в больнице какие-то вещи вот на такой случай – приехал я сюда в заляпанном грязью и кровью халате, и больше у меня из одежды ничего не было. Мне достаточно быстро притащили откуда-то спортивный костюм из разряда «возьми, убоже, что нам не гоже», и в нём я вышел на улицу, сгорая от стыда.

На дворе стоял ноябрь. В этот месяц Питер особенно отвратителен. Холодно, серо, мокро. Поёжившись и взглянув в тяжёлое свинцовое небо, по которому неспешно плыли тёмные, готовые пролиться дождём облака, я пошёл медленным шагом, прислушиваясь к своим ощущениям, в сторону метро. Мой лечащий врач, понимающе вздохнув, ещё на выходе снабдил меня суммой, достаточной для проезда на транспорте, так как дойти до своего дома, да ещё и по холоду, я бы точно не смог.

Я шёл, глядя на тоскливые пейзажи родного города, и чувствовал в этот момент то, чего раньше совершенно не замечал – тяжёлые, тягучие, неприятные энергии, исходившие от него. Город не стал другим, вовсе нет. Обострилось именно моё чувствование. Я глядел на обшарпанные серые стены и тёмные подворотни, из которых разило мочой, на торчащие наружу узловатые корни немногочисленных деревьев, пытающихся уместиться на крошечных пятачках земли в неприветливом пространстве, в котором нет места для природы. На трещины в камнях, проржавевшие трубы и облупившиеся металлические ограды, выкрашенные непременно в чёрный или тёмно-зелёный цвет. На унылые коричневые рамы в окнах ещё более унылых на вид старых домов, покосившиеся козырьки парадных, серую воду многочисленных в этом городе рек и каналов, прибивавшую к гранитным плитам грязно-бурую пену и мусор… Это был город-склеп. Я чувствовал, как веет смертью и страданиями из тянувшихся вдоль дороги чёрных окошек подвалов. Казалось, сейчас из-за угла покажется какая-нибудь мрачная похоронная процессия, которая пройдёт молча мимо, волоча сани, а поверх них будут лежать умершие от голода истощённые люди. Такое чувство тоски и безысходности навевал на меня рано постаревший Петербург глубокой осенью. Краски лета и красота его в период с мая по сентябрь давно уже ушла в воспоминания, и северная столица будто погрузилась в анабиоз до следующей весны. Как хорошо было здесь жить весной и летом, и как ужасно я переносил, особенно в последние годы, осенний и зимний периоды. Даже не из-за холодов, а из-за унылой серости, когда выходишь на улицу в разгар дня – а на небе, в пепельного цвета мареве, едва проглядывает бледный диск солнца, а иной раз нет и его. Неудивительно, что мой город был одним из лидеров в стране по суициду, алкоголизму и наркомании.

Добравшись до своего дома, я направился в арку, ведущую во двор. Перед входом сердце будто пыталось вырваться из груди. Пришло какое-то щемящее чувство тоски, в висках запульсировало. Я стоял, не решаясь сделать шаг в темноту двора, хотя мне было очень холодно, а на улице начинался дождь. Ледяные капли забарабанили по крышам, вода начала проникать мне за шиворот, а я так и стоял, как истукан, не в силах двигаться. Слишком свежи были мои воспоминания о последнем дне, наполненном скорбью.

Где-то во дворе громко взвизгнула дверь в парадную, нарушив сгустившуюся тишину скрипом ржавых петель, и навстречу со двора вышел незнакомый мне человек, ёжась от холода и прячась под зонтом. Его появление каким-то необъяснимым образом вырвало меня из прострации, будто сказав, что жизнь продолжается, и вот они, люди. Я шагнул в полумрак двора-колодца.

На том месте, где я лежал, не было ни единого пятнышка крови. Затерлись и исчезли за недели непрестанных ливней, по всей видимости. Я постоял немного в раздумьях. В этот момент меня трясло от пережитого нервного напряжения, а из глаз катились слёзы. Спустя несколько минут я наконец пошёл к двери в парадную, последний раз взглянув в сумеречное небо. Сверху всё так же, как и в тот злополучный вечер, практически невидимыми иглами на землю падали капли. Более крупные и более холодные, чем в октябре, но всё так же навевавшие тоску.

Я подошёл к невзрачной серой двери, развернувшись и бросив прощальный взгляд на двор. В темноте под навесом, на противоположной стороне, нарушением однородного тёмно-серого цвета покрытой штукатуркой стены, появился чёрный силуэт незнакомого мне человека, который будто стоял и наблюдал за мной, закутавшись в длинный плащ. Фигура не двигалась, и мне стало не по себе. Однако я не стал заострять на этом внимание, просто предположив, что какой-то прохожий всего лишь прячется от дождя под козырьком, и вошёл в парадную.

Поднявшись на свой этаж и ощущая, что я смертельно устал, а ноги мои болят, да и просто отвыкли от ходьбы, я решил, что мне срочно нужен отдых. Ужасно хотелось спать. Подошёл к двери в свою квартиру. Помню, что в тот вечер я просто её захлопнул, уходя, и сейчас опасался, что квартира разграблена. Опустил ручку, дверь поддалась и открылась, и я оказался на пороге своей квартиры. Интересно, думал я в тот момент, как любой дом имеет свой собственный запах, и принадлежащую мне квартиру я бы определил именно по нему вслепую среди тысяч других. Пахло чем-то родным, и мне казалось, что моё жилище встречает меня.

В прихожей включил свет и обнаружил, что всё на месте, и за время моей реабилитации в стационаре здесь никого не было. Облегчённо выдохнул, потому как идя домой, уже рисовал в голове беспокойные картины разгрома и запустения. Но нет, обошлось.

Несмотря на то, что была середина дня, по черноте за окном казалось, что уже глубокий вечер, настолько сильно небо заволокло тяжёлыми грозовыми облаками. Я прошёл в полумрак жилой комнаты, посмотрел на висевшие на стене часы. Они по-прежнему стояли, показывая время, когда я получил дурную весть, последнюю в той жизни, что была окончена в момент падения на асфальт. Быстро раздевшись и кинув скомканную чужую одежду в угол, я упал на кровать и практически моментально заснул.

***

Сон был крайне беспокойным и прерывистым. Можно даже сказать, что я находился в пограничном состоянии сознания, на кромке бодрствования и отдыха. Перед глазами постоянно плыли какие-то картины, а светящиеся существа грузили в меня какую-то информацию или навыки. В какой-то момент меня начало трясти, как при лихорадке, и тело казалось словно наэлектризованным – настолько сильно меня с ног до головы пронизывали странные мелкие вибрации, усиливавшиеся с каждой минутой. Сколько времени я провёл в таком состоянии – сказать я не мог. Пару раз открывал глаза, но видел на стене лишь вставшие часы, а за окном – всё тот же тёмно-серый грозовой пейзаж. Вставать с кровати, чтобы перепроверить, мне не хотелось, да и не было в этом никакого смысла, в сущности. Что бы это изменило в тот момент?

Я не понимал, что со мной происходит, и зачем всё это, хотя и чувствовал важность события и принимал происходящее как безоговорочную божественную манифестацию. По крайней мере, я старался так думать. В какой-то момент я решил позвать Марию, которая была со мной с самого начала, чтобы понять – отзовётся ли она на мой зов. Потому как уже много дней я не ощущал её присутствия и она не говорила со мной.

– Мария? Ты здесь? – спросил я, – если ты здесь – ответь!

Спустя несколько секунд картинка перед глазами исказилась и начал проявляться уже знакомый образ в белых одеждах. Моя собеседница явилась на зов.

– Да, я здесь, – спокойно ответила она, – что тебя беспокоит?

Я до конца не верил, что мне удастся войти с ней в контакт так легко и быстро, и позвал её больше для того, чтобы просто перепроверить подобную возможность. Потому удивился.

– Скажи, что происходит, и что мне делать дальше?

– Делать? Да ничего не делать. Живи, радуйся, верь. Остальное позже придёт. Всему своё время, – так же спокойно ответила она.

– А к чему меня готовят? И что в меня загружают каждый день и ночь? – спросил я.

– Тебя готовят к выполнению твоего предназначения. Процесс ускорился, потому как событийный ряд уже запущен во времени, и скоро тебе предстоит сделать то, что ты должен.

– А что я должен делать? В чём мое предназначение? – Я до сих пор не мог понять, что от меня хотят невидимые и неосязаемые кукловоды.

– Скоро узнаешь. Пока не время. Ты ещё не готов.

– А если я не хочу? И не буду делать то, что мне навязывают со стороны?

– Ну, тогда не будет смысла в твоём нахождении здесь, – ответила Мария, – и тебя выключат из игры. Я тебе уже говорила об этом. Что из этого получится – ты уже видел, сам был там.

– По всему выходит, что свобода воли – ложь? Мне дают только иллюзию выбора? – Моё удивление вмиг сменилось негодованием.

– Ну почему же? Выбор есть. Да, в твоём случае можно это воспринимать как иллюзию. Что бы ни произошло – ты же сам этого хотел. Твоя душа хотела. Выполнить глобальное предназначение, чтобы войти в вечность. Ты ещё не понимаешь, насколько много тебе предлагается. Бесконечно много.

– А мне не нужно много! – Возразил я, – мне достаточно малого, но пусть это малое будет только моим и больше ничьим.

– Ты уже видел полых. Фантомов. Людей без души. У них ничего нет там, за чертой. И ты ещё увидишь тех, кто падает – быстро ли, медленно – неважно. Итог один. И увидишь тех, кто барахтается бесцельно, проживая сотни и тысячи жизней в стоянии на месте без возможности уйти домой. Ты этого хочешь? Их участь незавидна. Ты просто не понял. Твоё сознание слишком узко. Чтобы прийти к истине, просто начни с принятия.

– Я хочу, чтобы от меня отстали. Мне всё равно, что будет потом. Но я не хочу попасть в Бездну, равно как я не хочу быть вовлечённым в ваши игры.

– Это невозможно, – отрезала Мария, – твоя душа заявила миру о том, что ты колдун, ещё задолго до твоего рождения. Я понимаю твои эмоциональные всплески и постоянные качели. Но и ты пойми: крепкое дерево с сильными корнями не прорастёт в парнике. Ему нужны ветры, камни и враги. Только так оно становится крепким. Пепел и алмаз созданы из одного и того же вещества. Сильные личности рождаются в наиболее суровых условиях. А будь у тебя всё хорошо – к каким осознаниям ты бы пришёл?

Я задумался. В том, что она говорила, была и логика и, наверное, даже истина. Вот только я не был готов к тому, чтобы принять свою жизнь такой какая она есть. Мария будто прочитала мои мысли и сказала тихим и спокойным голосом:

– Ты задаёшь себе вопросы – почему именно ты, почему у тебя так всё плохо, и ты начинаешь сравнивать себя с другими. Забывая о том, что в лесу есть и сосна, и крапива, и грибы, и клюква на болоте. Всему своё место. И твоя жизнь – она идеальна просто потому, что она твоя. Не нужно сравнивать себя с кем-либо. Просто принимай. Твоя душа слишком сильна, твоё предназначение огромно. Радуйся этому. Ты прорвёшь круг – то, что вы называете колесом Сансары – и уйдёшь наверх в тысячу раз быстрее, чем те, кто не наработал подобного опыта.

– Хорошо, – так же тихо ответил я, – когда я узнаю своё предназначение, что мне делать и зачем я здесь? Я хочу покончить с этим как можно быстрее.

– Не сейчас. Ты ещё не готов, – терпеливо пояснила Мария в очередной раз и исчезла, оставив меня наедине с самим собой и своими тяжёлыми и тревожными мыслями.

Я встал с кровати и наконец смог побродить по дому, в котором давно не был. Подошёл к настенным часам. Прокрутил вороток на задней стороне и стрелки вновь ожили и зашагали. Выставил время, сверившись с цифрами на экране телефона. Девятнадцать часов, девятнадцать минут. Хмыкнул, вспомнив, что зеркальные числа постоянно видят на циферблатах те, с кем, согласно учениям нумерологии ещё со времен Пифагора, таким образом разговаривает пространство. Но человек для того, чтобы неведомая сила заставляла каждый раз именно в определённое время смотреть на часы, отрывая взгляд и внимание от повседневных дел, должен быть достаточно чуток духовно. Я себя к просветлённым людям не причислял, по большому счёту, хотя по сути своей и был мистиком и верующим. Однако же в падении и духовной деградации последних лет рухнул вниз настолько глубоко, что решительно не верил, что со мной тонкие планы начнут хоть как-то разговаривать подобным образом.

Я отошёл от стены и заметил на книжном стеллаже нашу семейную фотографию. С неё на меня глядели улыбающиеся лица. Оттого ещё печальнее было смотреть на небольшой прямоугольник с изображением давно ушедших из моей жизни людей. Сердце защемила тоска, и я в этот момент едва сдерживал слёзы. Настроение было испорчено окончательно. Не хотелось ничего, кроме как напиться.

Отложив фотографию, про которую даже успел забыть в последнее время, я окинул взглядом свой дом. Тишина и темнота, спустившиеся на вечерний осенний город, погрузили во мрак то место, в котором я жил уже много лет. Лишь только взведённые настенные часы, как немое напоминание о том, что я по-прежнему жив, едва слышно отбивали секунды. Точно и беспристрастно. И этот тусклый ночник возле кровати, едва освещавший угол в котором он стоит.

Остановился в полумраке комнаты напротив книжного шкафа. Мне не хотелось зажигать свет, я чувствовал, что он моментально вернёт меня в повседневность и обыденность. А в тишине залитого полумраком помещения сохранялось какое-то уединение и личное пространство.

Провёл пальцами по корешкам книг, едва различая названия. Моя личная библиотека – моя гордость. Книг было немало, и подбирались они особо тщательно и с большим трудом в течение многих лет. Дошёл до полки с философской и эзотерической литературой. Интересовался я в своё время оккультными науками, было дело. Парацельс, Штайнер, Клизовский – всё на месте. Множество последователей антропософии. Ну и «Роза мира», куда же без неё! Интересно, мои мистические искания в итоге привели меня к той точке, в которую я пришёл, проживая повседневную жизнь в поисках, восходящих к эсхатологическим и космогоническим мифам? Или, наоборот, из-за того, что я должен был прийти в эту точку по предначертанной заранее дороге, я и интересовался подобными вещами? Хорошие интересы у служащего прокуратуры, ничего не скажешь, нетипичные. А самое интересное то, что, побывав за чертой, я обнаружил, что половина написанного – совершенно невозможный бред. Но другая – будто голос незамутнённого сознания, несущего истину. Одной из опаснейших ловушек духовного поиска является именно следование по ложной дороге, уводящей в сторону – это я точно уяснил для себя в определённый момент своей жизни. И отсечь истину от лжи – дело максимально трудное. Поэтому лучшим, как мне казалось до некоторого момента, сценарием было следование к Богу в вере и принятии, и не более того, без излишних размышлений. Просто прожить жизнь, пройти её уроки, и не ломать голову над писаниной всевозможных оккультистов и учителей, которые заблуждаются не меньше нашего, но только гораздо страшнее. Хотя головой я это всё понимал, но душой – нет. Слишком сильна у меня была обида на жизнь и на судьбу с её подлым и жестоким сценарием.