Капитализм всеобщего блага. Новая модель мировой экономики

Пандемия COVID-19 дала толчок к активному наращиванию долговой нагрузки, особенно государственной, по всему миру. По данным МВФ, к середине 2021 года всего за 18 месяцев, «ожидается, что в среднем долг вырастет на 17 % в странах с развитой экономикой, на 12 % в странах с формирующейся рыночной экономикой и на 8 % в странах с низким уровнем доходов населения» (19) по сравнению с уровнем до пандемии.

Но и до пандемии все последние 30 лет долги только росли. Вот лишь один пример: в странах с развитой экономикой государственный долг вырос примерно с 55 % в 1991 году до более чем 70 % в 2001 году и более 100 % в 2011 году. Ожидается, что в 2021 году он уже составит более 120 % (20).

Столкнувшись в последние десятилетия с замедлением глобального роста, особенно в странах с развитой экономикой, правительства, компании и домохозяйства тем не менее продолжали увеличивать свой долг. Правильно ли они поступили? Теоретически, да. Когда заемные средства используются для инвестирования в производственные активы, они могут стать драйвером будущего экономического роста и процветания. Но, конечно, весь долг в какой-то момент должен быть погашен (если только его не «съела» инфляция, но в среднем в странах с развитой экономикой в последние 20 лет ее показатель составлял менее 2 % в год (21)). Единственный альтернативный вариант – объявление дефолта, но это сродни игре в русскую рулетку.

Итак, какого рода долги накопились за последние годы? Государственный долг часто представляет собой сочетание долгов высокого и низкого качества. Первые включают в себя, например, привлеченные средства на создание современной инфраструктуры или инвестиции в образование. Как правило, с течением времени качественные долги возвращаются и, вероятно, даже могут обеспечить определенную отдачу на инвестиции.

Такие проекты следует поощрять. В свою очередь, долги низкого качества – те средства, которые при дефицитном бюджете тратятся на увеличение потребления и не приносят никакой прибыли даже с течением времени. Таких долгов следует избегать.

В целом можно с уверенностью сказать, что долги низкого качества растут. Отчасти это связано с тем, что низкие процентные ставки на Западе стимулируют кредитование, что не способствует умеренности заемщиков в их расходах. Для правительств дефицитный бюджет в последние десятилетия стал скорее нормой, чем исключением. Разразившийся в первые месяцы 2020 года кризис, связанный с пандемией COVID-19, не сделал картину более радужной. Многие правительства фактически «разбрасывали деньги с вертолета» для поддержания экономики: они печатали деньги, наращивая долг перед своими центральными банками, и раздавали их гражданам и предприятиям в виде разовых субсидий, талонов на продукты и ТНП, чтобы помочь пережить кризис. В краткосрочной перспективе такой подход был необходим, чтобы предотвратить еще более серьезную экономическую катастрофу. Но в конечном итоге и эти долги придется возвращать. В целом, в последние годы уже накопившиеся огромные обязательства только увеличивались, – речь о средствах, которые не были использованы для стимулирования долгосрочного экономического роста или перехода к более устойчивой экономической системе. И этот долг останется висеть камнем на шее многих правительств.

Одна надежда на формирующиеся и развивающиеся рынки. До пандемии COVID-19 у них был относительно более низкий уровень госдолга – порядка 50–55 % (22), бо́льшая часть которого связана с развитием инфраструктуры (хотя во время кризиса из-за пандемии долг вырос примерно на 10 %). Считается, что у некоторых стран есть демографический бонус в виде значительной доли населения со средним возрастом около двадцати лет, то есть налицо сильный перекос в сторону более молодого поколения. Такая демографическая пирамида может сделать выплату долга более осуществимой, если грядущий рост трудоспособного населения дополнит столь же активное увеличение количества рабочих мест. (Последнее, однако, весьма проблематично, как уже показала практика ряда арабских и африканских стран. В условиях нехватки рабочих мест демографический бонус может превратиться в бомбу замедленного действия (23), (24).)

Под вопросом и то, как некоторые западные страны со стареющим населением собираются погашать свои долги в условиях замедляющейся экономики. Исторически странами с самой высокой государственной долговой нагрузкой были Япония и Италия. Наряду с большими долгами, население этих стран одно из самых быстро сокращающихся и стареющих в мире. Несмотря на то что частные сбережения японских домохозяйств способны облегчить решение многих наиболее острых проблем, вызванных этой тенденцией, проблема госдолга рано или поздно вернется, чтобы преследовать страну. Уже в течение ближайших 30 лет население Японии сократится со 127 миллионов до менее чем 100 миллионов человек, а соотношение работающих и пенсионеров снизится еще больше. Это легко может увеличить долговую нагрузку на душу населения еще на четверть или даже на треть (25).

Другие европейские страны, такие как Франция, Испания, Бельгия и Португалия, валовой государственный долг которых перевалил за отметку 110 % ВВП (26) (а нередко уже и значительно более высокие отметки), однажды обнаружат, что их ждет такая же судьба. Важным событием стало присоединение к Клубу «100 процентов и выше» в начале 2010-х годов Соединенных Штатов, чей долг активно рос в последующие годы и в 2020 году уже перевалил за отметку 130 % (27). Ситуация в США особенно вызывает ощущение неопределенности, поскольку их государственные облигации – одни из самых торгуемых в мире ценных бумаг, а доллар США де-факто является мировой резервной валютой. Дефолт правительства США маловероятен, если учесть, что Федеральной резервной системе ничто не мешает в любой момент включить печатный станок, но если это все же произойдет, то всемирная экономическая система в известном нам виде может рухнуть.

С финансовой точки зрения серьезные проблемы действительно возникают при сочетании высокого долга и низкого экономического роста. В условиях ожидания роста на 3 % и более вопрос государственного долга быстро отойдет на второй план: относительная важность прошлых долгов снизится на фоне растущего ВВП. Даже в недавнем прошлом таким странам, как Германия и Нидерланды, удалось значительно снизить долговую нагрузку на фоне активного экономического роста. Но если низкие темпы роста все же станут новой нормой, что кажется вполне вероятным, то у стран пока нет понятного механизма погашения накопившихся долгов. Если просто закрыть на них глаза, это, конечно, не решит проблему.

Низкие процентные ставки и низкий уровень инфляции

До сих пор единственным спасательным кругом при низких темпах роста и высоком долге были низкие процентные ставки. Как известно большинству домовладельцев и студентов-заемщиков, низкие проценты по кредиту – это благо. Такие условия позволяют выплачивать долг, не беспокоясь о росте долговой нагрузки.

После финансового кризиса с подачи центральных банков ряда стран началась эра низких процентных ставок – правительствам, компаниям и частным потребителям низкие процентные ставки представляли как некую форму помощи. Цель состоит в том, чтобы в конечном итоге восстановить высокие темпы роста за счет того, что люди больше потребляют, компании больше инвестируют и правительства больше тратят.

С 2009 г. по 2016 г. в Соединенных Штатах Федеральная резервная система удерживала процентные ставки практически на уровне нуля. Затем они постепенно подняли их вновь до 2,5 %, что составляет половину исторически сложившейся обычной ставки. Но в 2019 году ФРС снова несколько раз снижала процентные ставки (28), а когда разразилась пандемия COVID-19, она уронила их до 0,25 % (29). Учитывая сложную макроэкономическую обстановку, вряд ли стоит ожидать возврата к высоким процентным ставкам в ближайшее время. В других странах с развитой экономикой ставки еще ниже. С 2012 г. Европейский центральный банк удерживал базовую ставку по кредитам для еврозоны на уровне менее 1 %, а с 2016 года снизил ее до нуля. В большинстве других европейских стран такие же низкие ставки; Япония и Швейцария даже взимают плату за покупку облигаций, что фактически означает, что у них отрицательная процентная ставка.

Как уже говорилось выше, это благо как для правительств и компаний, так и частных лиц, которые хотят и берут новые ссуды и кредиты, а также для тех правительств, которые стремятся рефинансировать свой накопившийся долг. Некоторые эксперты могут даже пойти дальше и заявить, что соотношение накопленного долга и уровня ВВП не является столь уж серьезной проблемой, как кажется, благодаря постоянному рефинансированию.

Однако они не учитывают, что проблемы с погашением быстро выйдут из-под контроля в случае увеличения дефицита государственного бюджета для финансирования прочих обязательств. Расходы на выплату пенсий, здравоохранение и поддержание инфраструктуры ложатся все более тяжелым бременем на плечи правительства, не говоря уже о потребительских субсидиях, например когда правительство за счет компенсаций удерживает более низкие цены на нефтепродукты и газ для частных потребителей (30). Таким образом, они плодят низкокачественные долги, и от этой практики очень трудно отказаться, учитывая ее популярность у избирателей.

Примечательно, что, по данным Всемирной организации здравоохранения, в период с 2000 г. по 2016 г., то есть задолго до разразившейся пандемии COVID-19, государственные расходы на здравоохранение уже выросли на 66 % (31). В тот же период рост ВВП в странах ОЭСР составил всего 19 %. В совокупности госрасходы на здравоохранение в странах ОЭСР в настоящее время составляют порядка 7 % ВВП, причем максимальные показатели в США и Швейцарии еще в два раза выше, и доля таких расходов будет только расти по мере старения населения и увеличения количества вирусов и даже неинфекционных заболеваний, угрожающих жизни населения.

Если правительства не смогут переложить эти расходы на плечи граждан, то многим из них будет все труднее сбалансировать свой дебет и кредит.

Государственные обязательства растут. По оценкам Global Infrastructure Hub, с 2016 г. по 2040 г. мир столкнется с дефицитом финансирования инфраструктурных проектов в размере 15 трлн долларов США (32). Но инвестиции в инфраструктуру способны приносить прибыль. Вопрос же пенсий и пенсионных накоплений содержит на порядок больше проблем, а отдача намного ниже: при сохранении сегодняшней политики, по оценке Всемирного экономического форума (33), разрыв между пенсионными накоплениями и выплатами к 2050 году вырастет до 400 трлн долларов США (речь идет лишь о восьми странах мира с крупнейшими пенсионными системами с необеспеченными государственными пенсионными обязательствами, на которые и придется львиная доля этого дефицита).

К долговому бремени добавляется еще и низкий уровень инфляции. Исторически сложилось так, что процентные ставки и инфляция, как правило, находились в обратной зависимости друг от друга, и центральные банки использовали свое право установления процентных ставок в качестве средства либо сдерживания инфляции, либо ее стимулирования. Установив высокие процентные ставки, центральные банки поощряли простых граждан, компании и правительства копить, а не тратить деньги, ослабляя тем самым давление на цены. Установив низкие процентные ставки, они, наоборот, стимулировали всех тратить деньги и повышать цены, поскольку сбережения в любом случае не могли бы принести какого-либо существенного дохода.

Однако примерно через десять лет на Западе (в первую очередь в Европе и Японии) эта обратная зависимость практически перестала работать. Несмотря на годы почти нулевых процентных ставок, инфляция тоже зачастую оставалась немногим выше нуля. Хотя в краткосрочной перспективе это не представляет собой серьезной проблемы, но лишает долгосрочных рычагов воздействия на долговую нагрузку. С ростом цен, как правило, несколько ослабевает и бремя номинального долга. Однако при неизменных ценах накопленный долг завтра останется не менее тяжким бременем, чем сегодня.

Зависимость между низкими темпами роста, низкими процентными ставками, низким уровнем инфляции и увеличением долга имеет и еще одну составляющую, которая может оказаться самой губительной из всех: замедление роста производительности.

Замедление роста производительности

Многие структурные проблемы, описанные в этой главе, усугубляются низким приростом производительности в последние годы. Безусловно, рост производительности, возможно даже в большей степени, чем демографический рост, стал причиной быстрого увеличения доходов среднего класса на Западе в течение первых десятилетий после окончания Второй мировой войны.

Толчком к росту производительности чаще всего становятся инновационные решения, связанные с тем, из чего или как мы что-то делаем. Известные примеры повышения производительности: появление сборочной линии на заводе Ford в начале 1900-х годов; приход цифровых вычислительных машин на смену арифмометрам в 1970-х и 1980-х годах; или оптимизация маршрута такси благодаря таким приложениям, как Waze, в наши дни. Такие инновации позволяют конкретному работнику производить ту же продукцию или выполнять ту же работу за значительно меньшее количество времени. Это, в свою очередь, позволило компаниям повысить заработную плату.

В прошлом мир не раз переживал периоды существенного роста производительности, что приводило к значительному увеличению заработной платы. Например, во времена золотого века капитализма в Америке в 1950-е и 1960-е годы ежегодный рост производительности составлял почти 3 % в год (34). Но впоследствии он сильно снизился, и, что самое плохое, даже когда темпы восстановились, лишь малая часть дополнительно заработанных денег шла на повышение зарплаты рядовым работникам американских корпораций. Вместо этого деньги оседали у владельцев и руководителей компании, явление, известное как «отделение» заработной платы от роста производительности (35).

После финансового кризиса 2007–2009 г. рост производительности труда в США упал до очень скромного уровня в 1,3 % в год. Эта проблема означает, что теперь невозможно «испечь большой пирог», которого хватило бы на всех. Сегодня распределение экономической выгоды схоже с игрой, где лишь один победитель. Другие страны, такие как Германия, Дания и Япония, лучше поддерживали процесс прироста производительности и использовали полученные дополнительные средства на повышение заработной платы. Но направление тренда очевидно: выгоды от прироста производительности на Западе заметно снижаются.

В совокупности показатели, представленные в этой главе, – рост, процентные ставки, долг и производительность – указывают на системную ошибку проектирования в западной модели экономического развития. Бо́льшая часть данной модели процветания основана на постоянном экономическом росте и выгодах от прироста производительности. Теперь этот рост затухает, и копившиеся все последние годы проблемы с каждым днем все больше обостряются.

«Проклятие» Кузнеца возвращается, чтобы преследовать нас. ВВП никогда не был идеальным показателем благосостояния. И теперь, когда все сложнее и сложнее обеспечить его рост, нам придется иметь дело с целым набором других проблем, возникших из-за нашего стремления добиться высоких темпов роста.

Второе «проклятие» Кузнеца: неравенство

Наряду с главным проклятием Кузнеца – результатом слепой погони за ростом ВВП в последние десятилетия, существует еще и второе его проклятие.

Оно в большей степени напрямую связано с явлением, открытие которого сделало экономиста известным еще при жизни, с так называемой «кривой Кузнеца».

Продолжая работать экономистом в 1950-х годах, Кузнец начал разрабатывать теорию одного интересного феномена. Он заметил, что в США в послевоенный период по мере усиления экономического бума наблюдалось снижение неравенства доходов. Это было абсолютно не похоже на то, что происходило в довоенный период, когда Америка стала крупной экономической державой с доходами и богатством, сосредоточенными в руках ограниченного круга людей. Аналогичная ситуация, хотя и менее радикальная, сложилась и во многих других развитых странах.

Теоретические изыскания Кузнеца, в которых он опирался на данные, которые смог найти, легли в основу документа для Американской экономической ассоциации, а также обращения Президента к ней (36). У него появилась потенциальная возможность изменить правила игры для экономик развивающихся стран, при условии, что его выводы со временем подтвердятся. Они походили на экономический закон: неравенство усугубляется, когда нация только начинает развиваться, но в процессе развития неравенство уменьшается. Другими словами, цена неравенства, которую общество платит за развитие на раннем этапе, компенсируется более высоким уровнем развития и снижением неравенства позднее.

Теория, выдвинутая Кузнецом, стала мировой сенсацией, особенно после того, как в 1971 году он получил Нобелевскую премию по экономике, присужденную за вклад в систему расчета национального дохода (а не за теорию «кривой Кузнеца»). На протяжении 1980-х годов экономисты опирались на оптимистическую теорию Кузнеца, строили графики, показывающие, как она применялась в разных странах в разные периоды, и на их основании рекомендовали модели экономического развития.

Иллюстрация 2.2. Циклы Кузнеца: как растет и сокращается неравенство доходов в долгосрочной перспективе. Источник: Lindert, P.H., & Williamson, J.G. Growth, equality, and history. Explorations in Economic History (1985 г.), 22(4), 341–377.

Но была одна проблема: со временем теория перестала работать. Это подтверждают некоторые факты, с которыми мы сталкиваемся сегодня.

В высокоразвитых странах вновь наблюдается рост социального неравенства.

В одном из своих комментариев, данных в 2016 году, экономист Бранко Миланович предположил, что сегодняшний рост неравенства можно рассматривать как вторую «кривую Кузнеца» или даже как «волну Кузнеца» (см. иллюстрацию 2.2).

Неравенство доходов

На теле нашей мировой экономической системы есть гноящаяся рана, которая усиливает разрыв в доходах.

Все началось с неожиданного поворота. Мировое неравенство доходов на графиках, составляемых на основе личных доходов жителей планеты, в течение последних 30 лет фактически неуклонно снижалось (37) (см. иллюстрацию 2.3). Для многих читателей это может стать полной неожиданностью, учитывая, что во многих странах справедливо обратное. Мировая тенденция на сегодняшний день свидетельствует о том, что жители планеты в целом стали зарабатывать больше, а не меньше.

Снижение уровня неравенства доходов произошло благодаря одному невероятно мощному фактору: масштабному экономическому скачку в ряде крупнейших (и прежде беднейших) стран мира. В частности, после начала реализации «политики реформ и открытости» Китай превратился из страны с низким уровнем дохода в страну с уровнем дохода выше среднего (38). Согласно китайской статистике, порядка 740 миллионов жителей страны вышли из зоны бедности (39). Индия также пережила несколько периодов быстрого роста и тем самым сумела поднять уровень доходов большого количества граждан страны.

Влияние этих двух государств на мировой уровень неравенства доходов было огромным: экономист Жолт Дарвас из Института Брейгеля показал, что без кардинальных перемен в Китае и Индии мировое неравенство доходов осталось бы на прежнем уровне или даже несколько увеличилось, в зависимости от метода расчета (см. иллюстрацию 2.3).

Таким образом, становится понятно, в чем сегодня заключается реальная проблема неравенства доходов. Показатели общего мирового неравенства, возможно, и снизились, но разрыв в доходах внутри стран резко увеличился.

Иллюстрация 2.3. Влияние Китая и Индии на мировой показатель неравенства доходов (измеряется в индексах Джини). Источник: Zsolt Darvas, Global income inequality is declining – largely thanks to China and India, April 18, 2018.

Для многих людей гораздо важнее то, как они живут по сравнению с гражданами их страны, а не с остальной частью населения мира.

Во всех странах, за исключением лишь нескольких, национальное неравенство доходов растет и зачастую достаточно быстро.

Традиционный показатель неравенства, коэффициент Джини, не отражает всей серьезности проблемы, показывая степень неравенства в виде числа от 0 (у всех одинаковый доход) до 1 (один человек получает весь доход национальной экономики). Хотя более высокое значение со временем и говорит нам о росте неравенства, на практике трудно понять, что это означает на самом деле. В США, например, коэффициент Джини вырос с минимума 0,43 в 1971 году до послевоенного максимума 0,58 сегодня (40). Безусловно, коэффициент растет, но насколько хорош или плох тот или иной уровень показателя?!

Французский экономист Томас Пикетти лучше всего сформулировал проблему. В своей книге Capital in the Twenty-First Century (2013 г.) (41) он показал, как менялась с течением времени доля дохода, приходящаяся на 10 % получателей максимального дохода. Согласно его данным, в 1971 году им принадлежала треть национального дохода. В начале 2010-х гг. в их карманах уже оседала половина национального дохода.

Оставшимся 90 %, то есть большинству работающих, оставалась лишь половина национального дохода.

Более поздние цифры из Доклада о неравенстве в мире (World Inequality Report), соавтором которого является Пикетти, показали, что эта тенденция еще в большей степени прослеживается на примере 1 % получателей самого большого дохода. За тот же период, с 1971 года до начала 2010-х годов, их доля в доходах увеличилась вдвое (42), а сами доходы – более чем в три раза. Это означает, что в начале 2010-х годов более 20 % национального дохода доставались 1 % получателей самого высокого дохода. Для тех, кто находится в нижней части пирамиды доходов, ситуация была гораздо мрачнее. У многих работающих с начала 1980-х годов падали реальные доходы и покупательная способность (иллюстрация 2.4). Аналогичные изменения переживала и Великобритания.

В США подобное усугубляющееся неравенство доходов повлекло за собой весьма серьезные социально-экономические последствия. В Америке вновь много работающих, но бедных, что весьма болезненно для самой богатой за всю историю страны. Британский экономист Гай Стэндинг даже придумал термин «прекариат» для обозначения «формирующегося класса, состоящего из быстро растущего числа социально незащищенных людей с нестабильной занятостью, так как выполняемая ими работа не имеет для них особого значения» (43).

С этой точки зрения неудивительно, что в 2011 году одностраничный призыв к действию в одном из радикальных антипотребительских журналов привел к возникновению одного из самых поддерживаемых американских протестных движений века. На странице AdBusters было написано: «17 сентября. Уолл-стрит. Принеси палатку». Протестующие действительно появились в тот день в Нижнем Манхэттене, и они принесли палатки. Так родилась кампания «Захвати Уолл-стрит». Лозунг движения – «Мы – 99 %» (с отсылкой на колоссальное неравенство доходов в Америке), в нем протестующие осуждали сложившуюся ситуацию, когда богатство, доходы и власть находились в руках лишь 1 % самых богатых граждан и корпораций Америки. Как видно на иллюстрации 2.4, эта дихотомия между 1 % и остальными получателями дохода не была плодом воображения.

Иллюстрация 2.4. Резкий рост неравенства доходов в США. Источник: Piketty, Saez and Zucman, World Inequality Report 2018.

Та же картина наблюдается и в других частях мира, а в некоторых странах возмущение по поводу подобного неравенства доходов вспыхнуло с такой же силой, как и в англоязычном мире. В одном из интервью в 2012 г. один из организаторов «Захвати Уолл-стрит» Калле Ласн признался, что на «захват» их вдохновили движения в Средиземноморье и на Ближнем Востоке (44). Там в начале этого десятилетия испанские «возмущенные» вышли на улицы в знак протеста. Год спустя протестующие во время «арабской весны» в Тунисе, Египте, Сирии и других странах вышли, чтобы выразить свой гнев по поводу экономического неравенства. В Тунисе им даже удалось сменить режим.

«Мы увидели, что в Тунисе сменили режим, и начали размышлять о том, как бы это выглядело в Америке», – сказал Ласн. По его словам, «мягкая смена режима» в США будет означать отлучение от власти и изъятие денег у крупных корпораций, которые за меня решали, «как мне жить». Мы чувствовали, что достигли момента, когда среди молодежи очень высокий уровень безработицы, огромные долги за обучение и нет достойной работы. Если мы не будем бороться за свое будущее, у нас его не будет. Таков главный импульс для запуска акции «Захвати Уолл-стрит».

В других странах, особенно в развивающейся Азии, возмущение общества растущим неравенством не было столь выражено. В Китае, Индии и многих странах АСЕАН также росло неравенство на уровне государства. Однако общий экономический рост в регионе был намного выше, поэтому «прилив» действительно позволил большинству кораблей сняться с мели. Тем не менее угроза классовой напряженности нависает и над некоторыми из этих стран (см. главу 3).

Как подчеркивает Джеймс Крэбтри в своей книге The Billionaire Raj («Миллиардер Радж»), Индия в настоящее время является одним из обществ с самым высоким уровнем неравенства в мире, на грани создания общества нового «позолоченного века». В отличие от Индии, в Китае, когда страна открылась миру, бо́льшая часть населения начинала с одинаковых позиций. Несмотря на это, в Китае также наблюдается резкий рост неравенства доходов: на 10 % получателей самых высоких доходов теперь приходится 41 % национального дохода (45). На многих других развивающихся рынках ситуация еще хуже. Как и в Соединенных Штатах, в странах Ближнего Востока, Африки к югу от Сахары и многих странах Латинской Америки, включая Бразилию, на 10 % получателей самого высокого дохода приходится более половины дохода страны.

Неравенство в континентальной Европе несколько менее выражено: на 10 % получателей самого высокого дохода приходится лишь 37 % национального дохода. Разрыв в доходах здесь увеличивается значительно медленнее, чем в большинстве других ведущих экономик. Отчасти это связано с наличием в Европе более широкой системы сдерживающих факторов и противовесов, способствующей распределению и перераспределению доходов.

Но и здесь есть свои неприятные реалии. В большей части Южной и Восточной Европы, например, сохраняется высокий уровень безработицы, особенно среди молодежи. Там становится все труднее найти хорошо оплачиваемую работу, часто в ущерб интересам как квалифицированных рабочих, так и молодых специалистов с университетским образованием. Даже в странах Северной Европы, сохранивших хорошие темпы роста экономики после негативного влияния долгового кризиса на общеевропейский рост после 2010 года, за последнее десятилетие уровень неравенства доходов повысился. Такие контрпримеры, как Бельгия (46), Эстония, Румыния, Словакия или Чехия (47), где наблюдалось снижение неравенства, являются исключениями.

Богатство, здоровье и социальная мобильность

«Кривая Кузнеца» была опровергнута и при рассмотрении других показателей неравенства. Диспропорции сбережений, инвестиций и прочие накопления капитала, которыми обладают люди, во многих странах имеют еще большие перекосы. В соответствии с этим неравенством в уровне благосостояния частное образование и доступ к качественной медицинской помощи, требующие значительных денежных средств, становятся в большей степени привилегией высших слоев общества, особенно в странах, где нет достойных государственных альтернатив.

Пожалуй, наиболее остро это ощущается в Соединенных Штатах, которые в данном аспекте больше похожи на развивающуюся Индию или Мексику, чем на высокоразвитую экономику. Ученые Эммануэль Саез и Габриэль Цукман посчитали, что доля богатств, принадлежащих 1 % самых богатых американцев, выросла с менее чем 15 % в 1970-х годах до более чем 40 % в начале 2010-х годов (48). Таким образом, имущественное неравенство в два раза выше неравенства доходов (49).

Оба неравенства – имущественное и доходов – дополняют друг друга и создают порочный круг (50). В статье Financial Times, опубликованной в 2020 году, говорилось, что к концу сентября 2019 года на долю 1 % самых богатых домохозяйств приходились рекордные 56 % всех обыкновенных акций американских компаний на общую сумму 21,4 трлн долларов США. Еще раз: «один процент» фактически владеет более чем половиной всего американского акционерного капитала. Этот процент неуклонно рос на протяжении последних 30 лет, что было «вызвано отсутствием роста заработной платы у многих американцев, что не позволяло им участвовать в доходах фондового рынка в последнее десятилетие».

0,1 % самых богатых добились еще больших успехов. К 2010-м годам они накопили более одной пятой всего богатства США, что почти в три раза больше, чем в середине 1970-х годов. С другой стороны, те, кто находится внизу пирамиды, ощутили, как их доля богатства и сбережений резко снизилась до такой степени, что они часто даже не могли покрыть расходы на неотложную медицинскую помощь и образование (51). Это стало еще более очевидным во время пандемии 2020 года.

По утверждению экономиста, лауреата Нобелевской премии Джозефа Стиглица, следствием растущего имущественного неравенства является то, что экономическая мобильность в США все больше уходит в прошлое; и у многих нет возможности обеспечить себе долгую и здоровую жизнь. Он осудил сложившуюся ситуацию в своей книге «People, Power and Profits: Progressive Capitalism for an Age of Discontent» («Люди, власть и прибыль: Прогрессивный капитализм в эпоху массового недовольства»), вышедшей в 2019 году, и в предшествующем ей эссе в Scientific American. «Семьи из 50 % самых бедных граждан едва ли обладают необходимыми денежными резервами на «черный день», – пишет он. – Газеты изобилуют историями о тех, у кого после поломки машины или болезни жизнь пошла под откос, и они так и не смогли оправиться. В значительной степени из-за высокого уровня неравенства ожидаемая продолжительность жизни в США, изначально крайне низкая, постоянно сокращается» (52).

Действительно, феномен, который Энн Кейс и Ангус Дитон назвали «смертью от отчаяния» (53), набирает обороты в Америке (и даже в Великобритании (54)). Люди срываются вниз с экономической лестницы и чахнут или умирают из-за передозировки опиоидами, депрессии или других проблем со здоровьем, связанных с их плохим экономическим положением.