Loe raamatut: «Старый камердинер»
I
В имении Иванкове все боялись старого господского парка. Заглохший, запущенный, он тянулся от господского дома почти на две версты и терялся где-то далеко в полях и лесах.
Прежде, еще не так давно, он был дивное произведение искусства. Редкостные экземпляры деревьев и кустарников окружали светлые, зеркальные пруды и росли по берегу быстрой реки. По реке, с берега на берег были перекинуты затейливые мостики. В прудах водились золотистые караси, а по водам плавали белоснежные лебеди. Весь сад утопал в душистых цветах; над клумбами возвышались прекрасные статуи; таинственные гроты, изящные беседки красовались в самых живописных уголках. Здесь часто давались роскошные пиры, по вечерам зажигались фейерверки, которые в то время назывались потешными огнями; гремела музыка, а по аллеям разгуливали веселые, нарядные кавалеры и дамы.
Современем здесь все переменилось. Имение пришло в упадок; сад заглох, зарос и о нем шла дурная слава. Говорили, что туда ходить опасно и там водится нечистая сила. Дворовые девушки, которых старые барышни посылали часто за цветами, видели, как в чаще парка пробежал кто-то страшный, черный, с рогами; ребятишки, которые забирались иногда поживиться ягодами, слышали, как укал леший и хохотали русалки. Даже сам помещик, хозяин Иванкова, Иван Денисович Иванов и тот рассказывал всем, что видел несколько раз около розовой беседки привидение в белом, с черным флагом в руках.
Около розовой беседки было самое страшное место. Прежде это был волшебный уголок. Белый домик в швейцарском вкусе стоял над высоким обрывом; летом он весь зарастал вьющимися растениями, около него шумели липы и именно здесь весною всегда пели соловьи; но что всего было привлекательнее – это масса роз всевозможных цветов, которые были насажены вокруг домика. Аромат их был слышен издали и беседка эта, которую называли розовой, была любимым местопребыванием молодежи.
Около розовой беседки случилось несчастие: умер старый барин. Он был человек тучный и умер от удара. С тех пор все стали бояться этого места, и о нем распространились нелепые слухи. Новый помещик (сын покойного) велел сложить в беседку старое оружие и какие-то старые вещи, сам запер дверь на замок и велел заколотить окна.
Во всей усадьбе один только старый камердинер ничего не боялся и не верил рассказам про парк и про розовую беседку.
– Пустое судачат бабы… Глупые сказки! Век живу в Иванкове, бывал в парке днем и ночью, хоть бы на смех что увидел или услышал… Плетут люди неведомо для чего… – недовольным тоном говорил старик.
– Да как же, Осип Ильич, – протестовали дворовые девушки, – коли мы сами «его» видели?.. Страшный, с рогами… Мы испужались до смертушки…
– Эх, вы, сороки! – сердился старик. – Видели вы козу в сарафане. Вот что. Мало ли кто может в парк забрести: собака, теленок, овца… Глупые девки, пустяки мелете…
– Нет, Осип Ильич… Мы видели, то был «он», «сам».
Невозможно было разубедить темноту деревенскую.
Огорчало более всего старика то, что и барин его верил в эти рассказы.
Осип Ильич, старый камердинер, был высокий, представительный старик. Он ходил в костюме прежних времен: в гороховом, порыжелом фраке с блестящими пуговицами, в штиблетах и ботинках с бантами и огромными пряжками; все это было уже старое, потертое, заплатанное, но старик ни за что бы не решился переменить этот костюм.
В прежнее время Осип Ильич занимал очень важное место: камердинера и ключника; весь дом был у него на руках. Господские дети вырастали под присмотром Осипа, вся прислуга должна была ему повиноваться и сами господа относились с уважением к верному и преданному слуге.
Теперь в Иванкове присматривать было не за чем. Большой господский дом стоял как разоренное гнездо: дорогие картины и вещи, старинное серебро куда-то бесследно исчезли; мебель развалилась; материи на мебели порыжели, выцвели и истлели.
Один только Осип Ильич старался поддержать внешний порядок. Он бродил по дому тихо, степенно и за всем наблюдал; очень часто он приносил гвозди, молоток, клей; чинил, и заколачивал, как умел, вещи; но они от этого не делались лучше, и старый слуга, тяжело вздыхая, качая головой, снова прохаживался без дела по запущенному дому.
В верхнем этаже господского дома жили две тетки хозяина, старые девушки. Они печально доживали свой век с целой сворой собак и толпой дворовых девушек. Старушки нигде не бывали, никого не принимали, даже вниз, в сад или в другие комнаты выходили редко. Туда, наверх, каждое утро Осип Ильич ходил с докладом. Войдет он тихо и почтительно остановится у дверей; начнутся разговоры, воспоминания… Этих стариков связывало долгое прошлое. Зимою старушки целые дни или вязали какие-то длинные полосы или раскладывали пасьянсы; летом они чаще всего делали букеты и расставляли их в многочисленные вазочки, украшавшие их комнаты. За цветами они ежедневно посылали девушек в поля, в леса и в старый парк.
Обе старушки очень любили старого камердинера. Они жили, не зная действительности, и не верили, что отошли светлые дни в Иванкове, что прошли молодость, богатство, счастие.
– Ну, что, Осипушка, у нас рассаживают парники? – спрашивала старшая барышня верного слугу.
– Еще не рассаживали, барышня… Время не потеряно… Успеют…
– Это ужасно, Осипушка! Зачем у нас смотрит управляющий? С каждым годом все позднее и позднее подают к столу молодую зелень. Надо рассчитать управляющего.
– Его уже давно, барышня, рассчитали, отвечает Осип Ильич, а сам строго посматривает на дворовых девушек: ему казалось, что они хихикают. Старик не любил говорить о хозяйских делах при молодой прислуге. Дела эти были очень плохи, и старый камердинер, сам страдая душой, хотел скрыть всю правду от барышень.
Какие уж тут парники, когда дворне есть нечего! Парников уже много лет не засаживают, стекла в них выбиты и садовника давно нет.
– Сколько нынче к лету лошадей для господ на конюшню ставят, Осипушка? – спрашивала младшая барышня.
– Еще барин не приказывали… ответит печально старик.
– О чем это думает Ванечка и где он пропадает?..
– Известно о чем думает молодой человек: о веселье. Гуляет все у соседей…
Осип Ильич никогда не говорил о своем барине дурное.
Этому молодому человеку давно уже перевалило за сорок лет. Он был два раза женат и схоронил уже и вторую жену.
– Помнишь, Осип Ильич, нашу серую тройку в яблоках?.. Помнишь, въ Оленькины именины, когда мы ездили на пикник на Малиновую Пустошь, она все экипажи обогнала и неслась как стрела… Помнишь, Осип?..
Старик помнил все, но от этого было не легче. В Иванкове давно все конюшни были пусты и сам барин ездил на двух старых, разбитых на ноги клячах.
Разговор переходил на другие темы.
– Ну, что поделывает твоя старуха? Как поживает Дуня?
– Моя старуха работает да скрипит, а Дуняша цветет как маков цветик.
Лицо Осипа прояснивалось; точно солнышко проглядывало среди темных туч, и ласковая улыбка скользила по губам.
– Когда твоя Дуня подрастет, мы ее возьмем в комнаты. Из неё выйдет расторопная горничная, обещали старые барышни.
– Спасибо на добром слове, барышни, отвечал старик, низко кланяясь, а сам думал: «Ох, будут ли у нас в ту пору комнаты?.. Дуняшка, мое дитятко, вырастить бы тебя, уберечь от злого, поставить на ноги… Тяжелое подходит время».
Старик уходил от барышен с тяжелым чувством и бродил по комнатам как тень.
