Loe raamatut: «Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II»

Font:

УДК 398(091)Азадовский М. К.

ББК 82д(2)6Азадовский М. К.

А35

Константин Азадовский

Жизнь и труды Марка Азадовского (Документальная биография). Книга II / Константин Азадовский. – М.: Новое литературное обозрение, 2025.

Марк Константинович Азадовский (1888–1954) – фольклорист, историк литературы, библиограф, один из крупнейших ученых-гуманитариев в России ХX века. Его основной труд «История русской фольклористики», работы по декабристоведению, статьи и очерки, посвященные культуре Сибири, давно и прочно вошли в золотой фонд отечественной науки. В книге на основании множества документов (архивных и печатных) прослеживается его жизненный путь – от детства, проведенного в Восточной Сибири, до последних дней в Ленинграде. Особое внимание уделяется многочисленным замыслам и начинаниям ученого, которые он по разным причинам не смог осуществить. Отдельные главы рассказывают о драматических событиях эпохи «позднего сталинизма»: проработки на собраниях и шельмование в печати, увольнение из Ленинградского университета и Пушкинского Дома, отстранение от занятий русским фольклором и упорная борьба ученого за реабилитацию своего имени. Автор книги Константин Азадовский – историк литературы, германист и переводчик, сын Марка Азадовского.

ISBN 978-5-4448-2829-8

Глава XXI. ГИРК – ГИИИ – ГАИС – ИПИН – НИИК – ИАЭ

Летом 1930 г. Институт сравнительной истории литературы и языков Запада и Востока (ИЛЯЗВ) подвергается реорганизации: переименованный в Государственный институт речевой культуры (ГИРК), он теряет часть своих прежних сотрудников и заметно «советизирутся»; директором остается Н. С. Державин¹. «Я, как видите, задержался в Ленинграде, – пишет М. К. 2 октября 1930 г. Ю. М. Соколову. – Надолго ли, не знаю. Пока связан только с ИЛЯЗВом»².

О том же он сообщает своей ученице А. А. Богдановой:

Главным образом работаю в Илязве, ныне ЛИРК (Ленинградский институт речевой культуры). Работа моя еще не определилась окончательно. Предлагают усиленно взять заведование и руководство всем сектором русской литературы. Но не решаюсь³.

Структура института состояла, как и в ИЛЯЗВе, из секций (или секторов). Одна из них, возглавляемая В. А. Десницким, называлась Секцией методологии литературоведения; внутри нее образуется Фольклорная группа, руководителем которой и назначается М. К., пользовавшийся, видимо, доверием дирекции. «В Питере из нов<ых> людей вступает в вожди науч<но>-исслед<овательского> фронта М. К. Азадовский, старый… иркутский марксист», – сообщает Оксман 12 октября 1930 г. И. Я. Айзенштоку⁴. И через несколько дней – Н. К. Пиксанову:

В Исследоват<ельском> Инст<итуте> (отд<еление> РАНИОНа) в результате всякого рода реорганизаций, во главе литер<атурно>-метод<ологического> сектора стали В. А. Стр<оев>-Десн<ицкий>⁵ и… М. К. Азадовский. Последний вообще идет сейчас очень в гору и занимает все новые и новые посты как признанный марксист и авторитет<ный> организатор науч<ной> работы. Вообще, хорошо быть новым человеком на старых местах, но за М. К. я все-таки искренне рад⁶.

Слухи о быстром и успешном вхождении Азадовского осенью 1930 г. в ленинградскую научную жизнь распространяются в Ленинграде и Москве. «Слышал, что у Вас много научной и научно-организ<ационной> работы», – писал ему, например, Юрий Соколов 2 ноября 1930 г.» (70–46; 9 об.).

Оказавшись в штате ГИРКа, М. К., как и другие сотрудники, обязан был преподавать, работать с аспирантами, принимать у них экзамены. От чтения лекций он был, видимо, освобожден в связи с заболеванием горла. Приходилось, однако, выступать с докладами и принимать участие в обсуждении других работ. Есть сведения о нескольких его выступлениях. Так, 19 февраля 1931 г. он присутствовал на «пародийном докладе» О. М. Фрейденберг⁷ «О неподвижных сюжетах и бродячих теоретиках»⁸. А 11 июня 1931 г. выступает в прениях на дискуссии о сущности и задачах фольклора, устроенной Фольклорной группой института при участии Фольклорной секции Института по изучению народов СССР (ИПИН), созданной в апреле 1931 г.⁹ В основу заседания были положены два доклада – В. М. Жирмунского¹⁰ и О. М. Фрейденберг. В прениях помимо М. К. участвовали Н. П. Андреев, В. А. Десницкий, С. Ф. Ольденбург, И. Г. Франк-Каменецкий¹¹. Жирмунский трактовал фольклор как совокупность реликтовых явлений, бытующих в идеологически отсталых группах населения; Фрейденберг же в своем «со-докладе» отстаивала понимание фольклора как идеологической продукции бесклассового общества. Оба докладчика коснулись и «рабочего фольклора». Жирмунский утверждал, что при капитализме, в условиях «культурного гнета господствующих классов», фольклор уничтожится сам собой. Фрейденберг же призывала «не пассивно ждать изжития фольклора, а приложить все методы борьбы к его коренному уничтожению»¹².

Разумеется, точка зрения обоих докладчиков была неприемлема для М. К., воспринимавшего фольклор как «живую старину», как культуру не только прошлого, но и настоящего. Его выступление, «затронув ряд существеннейших вопросов, оказалось как бы третьим содокладом»¹³. Подчеркнув, что доклад Жирмунского и «контр-доклад» Фрейденберг во многом сближаются, М. К. высказал сомнение в оправданности термина «реликт», который, на его взгляд, совершенно не снимает проблему современного фольклора «в его социальной заостренности и глубокой связи со средой и текущим политическим днем»; не объясняет и происхождения фольклора¹⁴.

Возможно, М. К., вступивший в научный спор с О. М. Фрейденберг, воспринял слишком всерьез ее призыв к «искоренению фольклора». «А полемический смысл моего контр-доклада Вы, дорогой мой поклонник, недооценили…» – укоряла его Фрейденберг в письме от 30 июня 1931 г. (72–24; 3 об.). Однако более вероятно, что М. К. вполне «дооценил» ее доклад, но предпочел отмежеваться от «марристов», понимавших фольклор как продукт доклассового общества.

Этот острый фольклорный диспут в Институте речевой культуры Т. Г. Иванова назвала «одним из последних проявлений свободы фольклористической мысли»¹⁵. Идеологический диктат, сполна проявивший себя в последующие годы во всех областях, требовал единства по принципиальным вопросам, и подобное расхождение позиций (в публичной дискуссии) станет в скором времени фактически невозможным.

Руководитель фольклорной группы ГИРКа, увлеченный в тот период марксизмом, М. К., насколько можно судить, стремился направить текущую работу в русло социологии, уделяя внимание современному фольклору (в противовес «архаике») и сообразуясь, конечно, с общественной ситуацией. И, следует признать, его усилия не оказались безрезультатными. В своем отчете дирекции ГИРКа В. А. Десницкий отметил в 1931 г., что именно фольклорная группа «является одной из наиболее энергично и очень плодотворно работающих, сумевшей сплотить вокруг себя почти всех ленинградских фольклористов, перешедших или переходящих на марксистскую методологию»¹⁶.

С другой стороны, М. К., насколько можно судить, с трудом удавалось наладить работу в том ключе, в каком ему хотелось бы, то есть сосредоточиться на изучении русского фольклора: группа объединяла ряд исследователей с разными интересами, подчас противоположными. Это явствует, например, из опубликованного отчета о работе фольклорной группы ГИРКа:

…в связи с реорганизацией института фольклорная группа, вошедшая в состав методологии литературоведения, объединяла специалистов по русскому, западноевропейскому, античному и древневосточному фольклору. Вследствие этого работа группы имела по преимуществу общеметодологический характер и опиралась на материал мирового фольклора; лишь в сравнительно незначительной степени внимание группы было посвящено русскому (в частности, современному) фольклору. В течение академического года состоялось 16 заседаний…¹⁷

К этому следует добавить общую нервозную обстановку: институт сотрясали проверки, работала Комиссия РКИ (Рабоче-крестьянская инспекция) по чистке, проводились «смотры». Об этом М. К. рассказывал М. П. Алексееву 5 марта 1932 г.:

В ИРК’е гадость несусветная! Я уже больше не секретарь¹⁸ – впрочем, я, кажется, еще при Вас подал в отставку в связи с операцией¹⁹ и проч. Во главе Сектора уже не Десницкий. Западноевропейцев порядочно погромили. Вообще же, сейчас идет полоса смотров, а работы никакой. Не знаю, удастся ли снова сколотить ее как следует. Недавно был общественный смотр Берковского²⁰, Кржевского²¹ и Смирнова²². Александр Александрович ходит мрачный, собирается уходить из ИРК’а, – Берковский боится за себя, как бы его не ушли: отношение к нему во время смотра было очень резкое.

Среди сотрудников института и постоянных участников его заседаний было несколько человек, с которыми у М. К. складываются доверительные отношения. Это прежде всего Иосиф Моисеевич Троцкий²³ (1897–1970), филолог-классик, родной брат Исаака Троцкого. Приехав в 1923 г. в Петроград, он становится внештатным сотрудником ИЛЯЗВа, а в 1924 г. поступает на службу в Государственную публичную библиотеку, где в 1932–1934 гг. заведует библиотекой Вольтера. В 1930–1931 гг. Иосиф Троцкий неоднократно выступал в Институте речевой культуры с докладами. Знакомство с ним произошло, возможно, и раньше (через Исаака Троцкого или Ю. Г. Оксмана). Во всяком случае, нет сомнений в том, что уже в первые ленинградские годы М. К. сближается с Иосифом Моисеевичем и его женой Марией Лазаревной (урожд. Гурфинкель; 1897–1987), историком немецкой литературы.

Приятельствует он и с Ольгой Фрейденберг, выполнявшей в 1930 г. обязанности секретаря литературно-методологической секции, а позднее – заместителя ученого секретаря; одно время она заведовала учебной частью института. М. К. постоянно общался с ней как заведующий издательской частью ГИРКа²⁴. Возникшие на основе делового сотрудничества, их отношения вскоре перерастут в дружеские.

Сохранившиеся письма и открытки Фрейденберг к М. К. остроумно и живо отображают повседневность ГИРКа 1930‑х гг.: дискуссии, протекавшие в его стенах, оттенки отношений между сотрудниками, подготовку к печати восьмого сборника «Язык и литература» (в серии, начатой ИЛЯЗВом)²⁵. 14 июля 1931 г. она, например, описывает ситуацию в институте уехавшему в отпуск М. К.:

ГИРК напоминает бьющееся сердце обезглавленной лягушки, – продолжает так упорно функционировать, что я начинаю верить в теорию Иоффе…²⁶ Все ходят больше, чем ходили зимой; даже никакие вечера и спайки не выдерживают конкуренции. Державин, Якубинский, Десницкий и прочая, и прочая наносят частые визиты, и я не дождусь, когда они уедут. <…> Приезжайте здоровеньким, бодреньким, а остальное пусть по-старому: Ваша энергия и Ваша очаровательная улыбка. Как ученый секретарь могу себе позволить сказать Вам комплимент (72–24; 4).

Свои «комплименты» О. Фрейденберг облекала и в стихотворную форму, время от времени посылая М. К. (как правило, в ответ на его шутливые записки) целые стихотворные послания. В апреле 1932 г. между ними разыгрывается истинный поэтический поединок. Прочитав полученное от М. К. двустишие «Я сердце бедное поверг / К ногам О. Фрейденберг», Ольга Михайловна тотчас откликается «Современной новеллой»:

Поздно с ИРК’а возвращаясь,
Раз в потемках я наткнулась
На какую-то препону
Возле ног средь мокрых плит. <…>
Подняла – и что же взору
Вдруг предстало? – Чье-то сердце,
И слова горят в нем ярко:
«Азадовский Марк – pour vous!²⁷»

Из учтивости к фольклору
Я, приправив солью-перцем,
Сжарив, съела сердце Марка
В знак любви моей к нему²⁸.

О. Ф.
21–IV–1932²⁹.

За «Современной новеллой» следуют строфы, навеянные, возможно, ирковскими дискуссиями об архаической обрядовой культуре:

Что бессердечны Вы – я знаю,
И грусть моя – порука в том.
Каннибализм же отвергаю,
Нет, то причастье божеством…

ОФ
24/IV – 1932 (72–24; 5 об.).

Или:

Да, атеистка я: Иегова —
Буржуйский бог, я ж – пролетарка,
И из Евангелий готова
Одно лишь признавать – от Марка.

Земных богов не отрицаю,
Ни их страстей бесповоротно,
И хоть я съесть Вас не желаю,
Все ж Вашу кровь я пью охотно.

ОФ
27/IV – 1932» (72–24; 6–6 об.).

Отношение ученого секретаря института к руководителю Фольклорной секции представляло собой, как видно, сложный эмоциональный комплекс: взаимное уважение, доверительность, симпатия и, похоже, иные чувства…

ГИРК просуществует до конца 1933 г.

Другое научное учреждение, в котором М. К. начинает работать осенью 1930 г., – Государственный институт истории искусств (ГИИИ).

История ГИИИ, созданного в 1913 г. стараниями графа В. П. Зубова (чьим именем и принято называть этот институт), описана в настоящее время достаточно подробно. К середине 1920‑х гг. институт был широко известен в гуманитарной среде, в первую очередь благодаря публикациям Отдела (Разряда) словесных искусств, который с 1920 по 1930 г. возглавлял В. М. Жирмунский. Действительными членами отдела были (в разное время) историки и теоретики литературы, лингвисты, культурологи, корифеи русской гуманитарной культуры ХХ в.: В. П. Адрианова-Перетц, Н. П. Анциферов, Г. А. Гуковский, Ю. Г. Оксман, Б. В. Томашевский, Ю. Н. Тынянов, Л. В. Щерба, Б. М. Эйхенбаум (из «ассистентов» или «аспирантов» – Б. Я. Бухштаб, Л. Я. Гинзбург, Т. Ю. Хмельницкая и др.). Отдел издавал непериодическую серию «Вопросы поэтики» – авторские и коллективные сборники, посвященные русской поэзии и прозе XVIII–XIX вв., а во второй половине 1920‑х гг. – «Временники» под названием «Поэтика» (продолжение сборников по теории поэтического языка 1916–1919 гг.). Обе серии выходили в издательстве «Academia».

Впрочем, институт мог гордиться не только сложившимся в его стенах «формальным методом», но и достижениями в области изучения фольклора. Созданная в 1924 г. (при Комитете социологического изучения искусств ГИИИ) секция крестьянского искусства осуществила в летние месяцы 1926–1929 гг. ряд экспедиций (в Заонежье, на Мезень и Пинегу, на Печору), результатом которых стал богатейший фольклорный материал. Участниками этих северных экспедиций были А. М. Астахова³⁰, Е. В. Гиппиус³¹, И. В. Карнаухова³², Н. П. Колпакова³³, А. И. Никифоров³⁴, З. В. Эвальд³⁵ и др., записавшие в процессе своей работы множество былин, исторических песен, сказок, плачей и причетей³⁶.

Оторванный в 1920‑егг. от Петрограда, М. К. издалека, но с особым вниманием наблюдал за деятельностью ГИИИ и его изданиями. Не разделяя подходов «формальной школы», он тем не менее живо интересовался этим направлением филологической науки. Среди блестящей плеяды ученых института он был поначалу знаком только с Б. М. Эйхенбаумом; отношения с другими крупными филологами, профессорами ГИИИ, завязываются лишь во второй половине 1920‑х гг. Проводя в 1928–1930 гг. ежегодно по несколько месяцев в Ленинграде, он посещал заседания в институте, общался с сотрудниками и был, конечно, прекрасно информирован обо всем, что обсуждалось и публиковалось в то время.

Реальное участие М. К. в работе ГИИИ, начавшееся осенью 1930 г., совпадает с периодом его коренной «реорганизации»³⁷. Зубовский институт стал к тому времени объектом критики и нападок. Правительственная комиссия, проводившая в конце 1929 г. обследование института, констатировала, что он представляет собой «гнездо враждебной пролетариату идеологии»³⁸. Еще сильней затронула ГИИИ «чистка» научных учреждений, запущенная летом 1930 г. Приведем выдержку из ленинградской газеты, достоверно отражающую ту грозовую атмосферу, что сложилась в 1930 г. вокруг ГИИИ и предвещала скорые перемены:

Под шумок в Ленинграде возник ряд научных институтов, совершенно параллельных по своим функциям. <…> Институт Истории Искусств (о нем более всего говорили на вчерашнем собрании³⁹) дублирует Институт языков и литературы Запада – ИЛЯЗВ. Институт Искусств, основанный графом Зубовым в первые октябрьские годы <так!> в собственном графском доме, блюдет аристократические традиции. Это – цитадель формализма, короче говоря, формалистики – как удачно обмолвился рабочий фабрики им. Свердлова товарищ Федотов, участник чистки⁴⁰.

Тем не менее институт продолжал работу. Вопрос о привлечении М. К. не случайно возник осенью 1930 г. – в это время решался вопрос о преобразовании Кабинета крестьянского искусства, которым заведовал В. М. Жирмунский, в Кабинет фольклора, или Фольклорный кабинет. 13 октября Жирмунский подал ходатайство о зачислении М. К. в штат ГИИИ (в Фольклорный кабинет при Секторе современного искусства). В ноябре Жирмунский расстается с институтом, а в декабре руководителем Фольклорного кабинета, переименованного к тому времени в Кабинет изучения фольклора города и деревни, назначается М. К.⁴¹; ближайшими его сотрудниками становятся А. М. Астахова и Н. П. Колпакова, выведенные «за штат». Сосредоточившись на изучении рабочего фольклора, кабинет начинает подготовку сборника (в декабре М. К. выступает с докладом «Принципы собирания материала рабочего фольклора»⁴²). «Новый» фольклор заметно теснит «архаику». «Одной из форм работы мыслилась организация собирательских ячеек на предприятиях, – пишет Т. Г. Иванова, освещая этот период. – Предполагалось также с целью записи фольклора обследование ленинградской барахолки»⁴³.

Пребывание М. К. в стенах ГИИИ длилось недолго – он, собственно, пришел в институт в период его угасания и заката. Всю вторую половину 1930 г. и в первые месяцы 1931 г. Зубовский институт, подвергшийся «обследованиям» и «персональной чистке», уже не столько работает, сколько агонизирует; в сентябре его покидают Б. М. Эйхенбаум и Ю. Н. Тынянов. Институт был окончательно ликвидирован постановлением Совнаркома от 10 апреля 1931 г. – путем его слияния с четырьмя московскими научными учреждениями. Образуются новые структуры: Государственная академия искусствознания (ГАИС) в Москве (на основе разгромленной ГАХН) и Государственный научно-исследовательский институт языкознания в Ленинграде⁴⁴. ГИИИ оказался в результате ленинградским отделением ГАИС⁴⁵, в котором и продолжали свою научную деятельность бывшие сотрудники ГИИИ. Разгром ГАХН и ГИИИ и создание новых структур привели к тому, что в этих научных учреждениях царила в 1931 г. неразбериха и неопределенность⁴⁶.

«Переехал сюда московский ГАИС, – сообщал М. К. 5 марта 1932 г. М. П. Алексееву. – Вернее, переехала только вывеска, так как из москвичей, по сути, никто не приехал. Кое-кто из генералов будет наезжать, в том числе – Н. Ф. Бельчиков⁴⁷. Приехала группа аспирантов <…> Работы в ГАИС’е абсолютно никакой».

Ситуация в ГИРКе и ГАИС явно не удовлетворяла М. К. Пытаясь оживить фольклористическую работу в Ленинграде, он оформляется в Институт по изучению народов СССР (ИПИН), реорганизованный в конце 1929 г. из Комиссии по изучению племенного состава населения СССР и сопредельных стран. Его первым директором становится академик Н. Я. Марр; заместителем директора – Н. М. Маторин⁴⁸, он же – редактор журнала «Советская этнография» (до 1931 г. – «Этнография»), переведенного из Москвы в Ленинград и в течение последующих двух лет тесно связанного с работой ИПИНа⁴⁹.

Вместе с М. К. в ИПИН приходят и фольклористы бывшего ГИИИ. В апреле 1931 г. здесь образуется Фольклорная секция⁵⁰, вобравшая в себя материалы Фольклорного кабинета ГИИИ/ГАИС: экспедиционные дневники и записи, справочно-библиографический материал и Фонограммархив. Т. Г. Иванова сообщает, что весной 1931 г. секция состояла из следующих научных сотрудников: М. К. Азадовский (руководитель)⁵¹, А. М. Астахова (секретарь); И. В. Карнаухова и А. Н. Нечаев⁵² (фольклористы-словесники); Е. В. Гиппиус и З. В. Эвальд (фольклористы-музыковеды). Указаны и некоторые темы, над которыми работают М. К. и его «бригада» в 1931–1932 гг.: составление библиографического указателя антирелигиозной литературы, изучение фольклора Гражданской войны…⁵³ Библиографии уделялось особое внимание. М. К. побуждал своих сотрудников изучать литературу последних лет по той или иной проблеме, учил составлять библиографические карточки и т. п. В недатированном письме к Н. В. Здобнову (по содержанию – осень 1931 г.) он упоминает о том, что в ИПИНе под его руководством идет библиографическая работа: «этнография, фольклор и антропология за совет<ский> период».

В опубликованном отчете о работе института отмечалось, что, продолжая направление, начатое еще в ГИИИ/ГАИС, сотрудники ИПИНа собирают и изучают фольклор города, в особенности фабрично-заводских рабочих. М. К. занимался разработкой принципиальных проблем городского фольклора, А. М. Астахова – собиранием и изучением песен городской улицы, А. Н. Лозанова⁵⁴– изучением саратовского рабочего фольклора и т. д.⁵⁵

Пытаясь использовать издательские возможности того времени, руководитель Фольклорной секции обдумывает масштабные коллективные проекты, охватывающие не только русский фольклор. Один из них именовался «Сказки народов СССР». С такой заявкой М. К. обратился (видимо, в 1931 г.) в издательство «Academia», и его предложение, как писал он Ю. М. Соколову летом 1933 г., «было принципиально принято и поддержано Ежовым⁵⁶, Сокольниковым⁵⁷. Там тоже принимают участие Марр, Ольденбург, но главным редактором-организатором должен был являться я, – издание в целом шло бы под маркой Ф<ольклорной> С<екции> ИПИН». Далее М. К. уточняет, что задуман был сборник «томика в 3, хотя, конечно, можно и 5 сделать»⁵⁸. (Проект не осуществился.)

Энергия и активность М. К. приносят ощутимый результат: заседания, доклады, дискуссии и обсуждения сменяют друг друга и вызывают отклик в научной среде. Несомненной и, возможно, главной заслугой М. К. в те годы следует считать организацию коллектива фольклористов, спаянного и увлеченного общей работой, а также создание в нем творческой атмосферы – в этом плане Ленинград в начале 1930‑х гг. заметно отличался от Москвы. В письме к М. К. от 3 января 1933 г. Ю. М. Соколов признавался, что ему в Москве «не с кем и негде бывает побеседовать по научным фольклорным вопросам: все, с кем мне было бы интересно говорить, находятся в Ленинграде». Отмечая в том же письме «удачно организованное» М. К. фольклористическое заседание в Русском географическом обществе⁵⁹, Юрий Матвеевич пишет:

Меня радует, что так хорошо теперь наладилась фольклористическая работа в Ленинграде – и в ИПИНе, и в ИРКе, и Геогр<афическом> Обществе. Читаются доклады, так много перспектив к печатанию. В Москве же, где еще так недавно фольклорная работа била ключом, в течение года пустота и мертвая тишь. Я в мрачном настроении, хотя, как ты знаешь, обычно мне такое настроение не свойственно (70–46; 34).

Успешной работе М. К. в ИПИНе способствовало его тесное сотрудничество с Николаем Михайловичем Маториным. Сохранилось его письмо к Маторину от 28 августа 1931 г., посвященное организации фольклористической работы в ИПИНе⁶⁰, – оно не оставляет сомнений в том, что в стенах этого академического учреждения наметилось плодотворное взаимодействие двух энтузиастов своего дела. Более того. В трудных ситуациях, которые возникали неоднократно, М. К. всегда мог рассчитывать на поддержку Маторина и, видимо, не раз ею пользовался. Выразительна его реплика в одном из писем к Ю. М. Соколову (по содержанию – май 1932 г.): «Работа в ИПИН’е идет по-прежнему, но не всегда приятно. Если бы не Ник<олай> Мих<айлович>, давно бы ушел»⁶¹.

Один из современников, близко наблюдавший Маторина, пишет, что в начале 1930‑х гг. он «был душой всех начинаний в области этнографии в Академии Наук СССР. Обладая блестящими организаторскими способностями, чутко улавливая „пульс времени“, имея глубокую теоретическую подготовку, Н. М. Маторин – энтузиаст, влюбленный в науку, – сумел сплотить вокруг себя всех, кто считал себя этнографом или хотел им стать»⁶².

Еще одно ленинградское научное учреждение, куда в 1930 г. М. К. поступил на службу (факт, не вызывающий удивления: «совместительство» считалось нормой), называлось Научно-исследовательский институт книговедения (НИИК). В этот институт М. К. был приглашен, однако, не как фольклорист, а как библиограф и знаток книжного дела.

Возникший в 1920 г., этот институт также претерпел к 1929 г. ряд изменений. В 1926–1929 гг. он являлся одним из подразделений Государственной публичной библиотеки, однако с 1930 г. был преобразован в самостоятельное учреждение. Его директором был А. Е. Плотников⁶³, бессменным ученым секретарем – Л. В. Булгакова⁶⁴, сотрудниками же состояли известные ученые-библиографы, среди них – М. Н. Куфаев (сослуживец М. К. по Шестой гимназии), А. М. Ловягин, А. И. Малеин, А. Г. Фомин (ученик С. А. Венгерова) и др. Участие в работе Института книговедения принимал также Иос. М. Троцкий (внештатный сотрудник Комиссии по теории и методологии книговедения). В институте было несколько комиссий, секций и групп; их число и названия постоянно менялись. М. К. поступил в институт, по всей видимости, осенью 1930 г. в качестве «действительного члена»; в декабре мы находим его в списке сотрудников, получивших зарплату (полставки)⁶⁵. Его деятельность за последний квартал 1930 г. отражена в отчете, представленном ученому секретарю института 24 января 1931 г.:

1) Принимал участие в работах группы по изучению периодики «Эпохи военного коммунизма»
2) Принимал участие в работах Исторической комиссии
3) Подбирал материалы для работы о советской книге в провинции
4) По поручению уч<еного> с<екретаря> НИИК’a написал отзыв-рецензию на библиографическую работу Г. Ульянова⁶⁶
5) по поручению уч<еного> с<екретаря> НИИК’а составил докладную записку в ГИЗ о необходимости завершения труда С. А. Венгерова «Предварительный список русских писателей, ученых и т. д.»⁶⁷
6) Разрабатывал вопрос о состоянии архива Венгерова и представил докладную записку о дальнейшей работе над ним
7) принимал участие в заседаниях пленума теории и истории книговедения⁶⁸.

Наибольший интерес в этом списке представляет для нас работа М. К. над архивным наследием С. А. Венгерова, которое, как известно, поступило после его смерти в Петроградскую книжную палату (переименованную затем в Институт книговедения) и было передано в конце 1931 – начале 1932 г. в ИРЛИ. Вероятно, к этой работе М. К. привлек библиограф А. Г. Фомин (1887–1939), в прошлом – секретарь С. А. Венгерова, разбиравший в 1920‑е гг. материалы его архива. «Докладная записка» в Государственное издательство, о которой упоминает М. К., неизвестна. Что же касается завершения венгеровского «Предварительного списка», то, учитывая, что дело до настоящего времени не слишком продвинулось, нетрудно предположить, что призыв ученого так и не был услышан.

Сохранился также недатированный отчет за один из первых кварталов 1931 г., в котором М. К. обобщает:

За истекший квартал принимал участие:
1) в работах группы «Печать военного коммунизма»,
2) в исторической комиссии (подготовка к докладу о библиографических указателях 1905 года);
3) Принимал участие в организации группы по изучению массовых библиографических указателей,
4) Продолжал работу по собиранию материалов о провинциальной советской книге⁶⁹.

О некоторых сторонах деятельности Института книговедения повествует открытка М. К. к Н. В. Здобнову от 23 февраля 1931 г.:

Здесь недавно шла речь (в Институте книговедения) о желательности видеть Вас здесь, и очень все сожалеют, что у Вас никаких дел в Ленинграде, чтоб заодно послушать какой-либо Ваш доклад. Сейчас ставится здесь проблема методологии массового библиографического указателя – и никто (в том числе и я) не знает, к какому боку подойти к ней, т. е. бок, м<ожет> б<ыть>, и известен мне, но, в сущности, методология работы по этой методологии мне мало ясна. Руководят этой работой Банк⁷⁰ и Булгакова.

Пребывание М. К. в институте оказалось совсем недолгим – менее года⁷¹. «Из Института книговедения я ушел, так как никак не мог наладить там своей работы», – сообщает он Н. В. Здобнову 25 сентября 1931 г. По всей вероятности, М. К. покинул институт летом или в самом начале сентября 1931 г. Во всяком случае, еще в конце мая 1931 г., сообщая персональные сведения для справочника «Наука и научные работники СССР»⁷², он указал три места своей работы: ГИРК (основное), НИИК и ИПИН (совместительство)⁷³. В каждом из этих научно-исследовательских институтов М. К. имел квалификацию «действительного члена», что соответствовало университетскому званию «профессор».

Институт книговедения был закрыт в 1933 г.

В том же письме к Здобнову от 25 сентября содержится признание: «Работы много, времени мало, – вообще, не чувствую себя очень уютно в Ленинграде». Это признание симптоматично. 1930 год был отмечен тревожными событиями, которые М. К. – в этом нет сомнений! – глубоко и болезненно переживал. В феврале (М. К. еще находился в Иркутске) был осужден и расстрелян «за шпионаж и контрреволюционную пропаганду» В. А. Силлов. В начале 1930 г. по ложному доносу был задержан (но вскоре освобожден) Ю. Г. Оксман. В августе арестован по «академическому делу» С. И. Руденко, после чего в печати поднялась кампания по борьбе с «руденковщиной»⁷⁴. Разгром краеведения продолжался и набирал обороты. В декабре 1930 г. по делу Центрального бюро краеведения был осужден на три года Д. А. Золотарев. В том же году оказался в заключении, где провел около месяца, и Н. В. Здобнов⁷⁵.

В сохранившихся письмах М. К., как и в письмах его не покинувших страну современников, почти невозможно найти упоминание об арестованных, сосланных и расстрелянных. Чтобы сообщить о несчастье, постигшем кого-либо из общих знакомых, приходилось прибегать к иносказаниям и намекам, растворять содержательное в случайном, смещать акценты. Например, 17 ноября 1934 г. Юрий Соколов пишет:

В Москве свирепствует грипп. О неприятностях, постигших многих московских славистов и лингвистов⁷⁶, ты, я думаю, слышал. Трудно понять, в чем дело (70–47; 11 об.).

Точно таким же эзоповым языком пользовался и М. К. Приведем пассаж из его письма к М. П. Алексееву от 4 августа 1930 г.:

О питерских малоприятных новостях писать не стоит. Надеюсь, что Вы скоро здесь сами будете. Некоторых знакомых, которых рассчитывали встретить, уже не найдете.

Кто мирно спит, кто дальний сиротеет,
Судьба глядит…⁷⁷

Ну, спит, не спит, а вот «сиротеет»… Хотя бедный Борис Матвеевич Соколов неожиданно скончался⁷⁸. Это очень скорбная утрата. Сергея Петровича Вы в Ленинграде не встретите⁷⁹. Юлиан⁸⁰ бодр, хотя и хандрлив⁸¹.

В этих фразах, приукрашенных пушкинскими строчками, намеренно смешаны разные, хотя и близкие по своему драматическому подтексту новости: смерть Б. М. Соколова, арест С. П. Шестерикова и «мелкие неприятности» Оксмана, о происхождении которых нетрудно было догадаться.

1.В письме к Ю. Г. Оксману (июнь 1949 г.) М. К. заметил, что в ГИРКе фактически директорствовал Л. П. Якубинский (Переписка. С. 115). Лев Петрович Якубинский (1892–1945), языковед; окончил историко-филологический факультет в 1913 г. Примыкал к ОПОЯЗу. Ученый секретарь ГИРКа; в конце 1930 г. руководил проведенной в институте «чисткой».

2.ОРФ ГЛМ. Фольклорный архив. Ф. 50. № 359 (2). Л. 2.

3.Азадовский М. К. Письма к А. А. Богдановой / Публ. и коммент. Л. В. Азадовской // Сибирь. 1978. № 6. С. 77 (письмо от 6 октября 1930 г.).

4.Сообщено В. С. Отяковским.

5.Василий Алексеевич Десницкий (один из псевдонимов В. Строев; 1878–1958), революционер (социал-демократ); литературовед; профессор ЛГУ. Известен своей близостью к Горькому.

6.РО ИРЛИ. Ф. 496; не разобран (письмо от 17 октября 1930 г.).

7.Ольга Михайловна Фрейденберг (1890–1955), филолог, антиковед, культуролог; с 1932 по 1950 г. профессор Ленинградского университета. Двоюродная сестра Бориса Пастернака. Автор «Записок» – яркого публицистического документа сталинской эпохи.

8.Полный текст доклада опубликован: Брагинская Н. В. Siste, viator! // Орфей: Человек в истории. 1995. С. 244–271.

9.В своем «Кратком жизнеописании» (1945) М. К. упоминает о том, что Фольклорная секция в ИПИНе была создана весной 1931 г. по его предложению (М. К. Азадовский в автобиографических документах / Публ. К. М. Азадовского // Русская литература. 2013. № 4. С. 101).

10.Основатель и глава советской германистической школы, В. М. Жирмунский уделял на протяжении всей своей научной деятельности особое внимание фольклору, выступая и как собиратель (немецких народных песен на юге Украины и в Крыму в 1926–1931 гг.), и как теоретик-исследователь. Занимался немецкой диалектологией. Участвовал во многих фольклористических конференциях, заседаниях, обсуждениях (в 1929 г. был командирован с докладом на международный Съезд фольклористов в Берлине). В годы войны, находясь в Ташкенте, приступил к изучению среднеазиатского героического эпоса («Алпамыш», «Манас»).

11.Израиль Григорьевич (Гершонович) Франк-Каменецкий (1880–1937), востоковед (египтолог и гебраист), младший брат иркутского врача-офтальмолога З. Г. Франк-Каменецкого и химика А. Г. Франк-Каменецкого. Последователь и сторонник яфетической теории Марра. Погиб, попав под автомобиль.

12.См.: Астахова А. Дискуссия о сущности и задачах фольклора // Советская этнография. 1931. № 3–4. С. 239–240. Там же (с. 241–242) опубликован и основной текст выступления М. К.

13.Там же. С. 240.

14.Там же. С. 241.

15.Иванова 2009. С. 518.

16.СПбФ АРАН. Ф. 302. Оп. 1. № 84. Л. 39 об.

17.Андреев Н. П. Группа фольклора Государственного института речевой культуры в 1929–1930 и 1930–1931 гг. // Советская этнография. 1931. № 3–4. С. 249. Среди перечисленных докладчиков М. К. не значится.

18.В течение нескольких месяцев М. К. исполнял обязанности ученого секретаря ГИРКа.

19.Видимо, речь идет о планировавшейся операции на горле.

20.Наум Яковлевич Берковский (1901–1972), историк русской и западноевропейской литературы, литературный и театральный критик. В начале 1930‑х гг. работал в ГИРКе. В 1936–1941 гг. – сотрудник ИЛИ, профессор и заведующий кафедрой западноевропейских литератур в Ленинградском государственном педагогическом институте им. М. Н. Покровского.

21.Б. А. Кржевский.

22.Александр Александрович Смирнов (1883–1962), историк литературы, литературный критик и переводчик; шекспировед; один из первых российских кельтологов.

23.В 1938 г. ему пришлось изменить фамилию «Троцкий» на «Тронский».

24.М. К. был назначен на эту должность 1 июня и исполнял ее до 31 декабря 1931 г. (55–6; 3; справка из архива АН СССР от 29 сентября 1948 г.).

25.В этом (последнем) сборнике серии «Язык и литература» появилась статья М. К. «Сказительство и книга» – о грамотности народных сказителей, влиянии книги на их репертуар, формах соприкосновения сказочников с книжной культурой, книжных напластованиях в современной сказке и т. д. Первоначально эта статья (под названием «Сказочник и книга») предназначалась для несостоявшегося в 1930 г. сборника в честь С. Ф. Ольденбурга (см. главу XIX). Дата (в конце статьи): май-июнь 1929 г.

26.Имеется в виду Иеремия Исаевич Иоффе (1891–1947), искусствовед, культуролог, сотрудник ГИРКа; создатель «синтетической» теории искусств.

27.Для Вас! (франц.)

28.Обыгрывается мотив «съеденного сердца», распространенный в средневековой литературе.

29.Сохранилось в записи Л. В.

30.Анна Михайловна Астахова (1886–1971), фольклорист, исследователь северного фольклора, прежде всего былин; в 1922–1931 г. – сотрудница ГИИИ, позднее – ИПИНа и Музея антропологии и этнографии, с 1939 г. – в ИРЛИ. Член Русского географического общества.

31.Евгений Владимирович Гиппиус (1903–1985), фольклорист-музыковед. Учился на факультете истории музыки ГИИИ, с 1927 г. – в аспирантуре. Ученый секретарь Фольклорной комиссии института, основатель и хранитель фольклорного Фонограммархива (ГИИИ, ИПИН, ИАЭ, ИРЛИ). С 1944 г. – в Москве.

32.Ирина Валерьяновна Карнаухова (1901–1959), фольклорист, исполнительница народных сказок; писательница.

33.Наталья Павловна Колпакова (1902–1994) окончила в 1924 г. Высшие курсы искусствознания при ГИИИ и была зачислена в Крестьянскую секцию института. С января 1939 г. заведовала Кабинетом народного творчества на филфаке ЛГУ. В 1943–1948 гг. преподавала в Педагогическом институте им. А. И. Герцена; в 1945–1948 гг. – на филфаке ЛГУ. Сотрудница ИРЛИ с 1953 по 1957 г.

34.Александр Исаакович Никифоров (1893–1942), фольклорист, историк литературы. В ГИИИ числился как внештатный сотрудник.

35.Зинаида Викторовна Эвальд (1894–1942), фольклорист, этномузыковед, автор работ о народной лирике.

36.Подробнее об экспедициях ГИИИ 1920‑х гг. и научной деятельности упомянутых фольклористов см.: Иванова 2009. С. 285–304.

37.Более точными в отношении последних месяцев существования ГИИИ представляются такие определения, как «развал», «разгром» и «ликвидация» (см.: Кумпан К. А. Институт истории искусств на рубеже 1920–1930‑х годов // Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде: По архивным материалам. М., 2014. С. 8–128).

38.Литературная энциклопедия. М., 1930. Т. 4. Стб. 536.

39.Имеется в виду собрание в ГИИИ 5 июня 1930 г.

40.[Б. п.] За кулисами науки // Красная газета. Вечерний выпуск. 1930. № 132, 6 июня. С. 3.

41.Эти сведения восходят к работам К. А. Кумпан (см.: Кумпан К. А. Институт истории искусств на рубеже 1920–1930‑х годов) и Т. Г. Ивановой (Иванова 2009. С 461–462), использовавших архивные источники.

42.Иванова Т. Г. Фольклористика в Государственном институте истории искусств в 1920‑е гг. // Русский фольклор: Материалы и исследования. СПб., 2004. Т. 32. С. 65.

43.Иванова 2009. С. 463.

44.См.: Кумпан К. А. Институт истории искусств на рубеже 1920–1930‑х годов. С. 124.

45.Именно так именовался реорганизованный институт в 1931–1932 гг. – ЛО ГАИС; в 1933–1936 гг. – ГАИС (см.: Лапин В. А. Изучение фольклора в РИИИ // Временник Зубовского института. СПб., 2013. Вып. 11: Фольклористика в Зубовском институте. С. 12).

46.В течение нескольких месяцев ГАИС воспринималась как новое подразделение ГАХН. В мае 1931 г., заполняя анкету (в связи с переписью научных и научно-технических работников) и перечисляя места своей работы в Ленинграде, М. К. указывает не ГАИС, а именно ГАХН (СПбФ АРАН. Ф. 155. Оп. 2. № 7. Л. 178).

47.Николай Федорович Бельчиков (1890–1979), историк литературы, текстолог. Один из инициаторов и член редколлегии журнала «Литература и марксизм». В 1946–1948 гг. – ответственный секретарь Отделения литературы и языка АН СССР. Директор Пушкинского Дома в 1949–1955 гг. Член-корреспондент АН СССР (1953). О его роли в судьбе М. К. см. главы XXXVII и XXXVIII.

48.Николай Михайлович Маторин (1898–1936; расстрелян), этнограф. С 1933 г. – директор Института антропологии и этнографии (Ленинград).

49.В письме к Н. М. Маторину от 28 августа 1931 г. М. К. называет «Советскую этнографию» «ипиновским журналом» (Из писем М. К. Азадовского – 1. С. 232).

50.В «Кратком жизнеописании» (1945) М. К. упоминает о том, что Фольклорная секция в Академии наук была создана по его предложению (СПбФ АРАН. Ф. 150. Оп. 2. № 647. Л. 64).

51.В справке из архива АН СССР от 26 января 1948 г., выданной М. К. для ходатайства о пенсии, сказано, что он работал в системе Академии наук с 13 апреля 1931 г. по 1 марта 1939 г. в должности старшего ученого специалиста, а затем – заведующего Фольклорной комиссией (55–6; 1).

52.Александр Николаевич Нечаев (1902–1986), фольклорист-«выдвиженец»; в 1934–1938 гг. возглавлял этнографо-лингвистическую секцию Карельского научно-исследовательского института в Петрозаводске; позднее – в Ленинграде и Москве (см. о нем подробно: Иванова 2009. С. 477–478).

53.Иванова 2009. С. 465.

54.Александра Николаевна Лозанова (1896–1968), фольклорист. В 1930–1933 гг. – аспирантка ИПИНа. Впоследствии сотрудник ИРЛИ.

55.См.: Астахова А. М., Гиппиус Е. В. Фольклорная секция Института по изучению народов СССР Академии наук (ИПИН) // Советская этнография. 1931. № 3–4. С. 242–243.

56.Иван Степанович Ежов (Ежов-Беляев; 1880–1959), литературовед; издательский работник, сотрудник издательства «Academia», в 1929–1932 гг. – заместитель директора (И. И. Ионова).

57.Михаил Порфирьевич Сокольников (1888–1979), искусствовед, литератор; художественный редактор издательства «Academia» в 1929–1937 гг.

58.ОРФ ГЛМ. Фольклорный архив. Ф. 50. № 363 (8). Л. 6–7.

59.Точные дата и тема этого заседания неизвестны.

60.См.: Из писем М. К. Азадовского – 1. С. 231–234.

61.ОРФ ГЛМ. Фольклорный архив. Ф. 50. № 363 (3). Л. 7.

62.Абрамзон С. М. Советская этнография в начале 30‑х годов: (Из воспоминаний этнографа) // Советская этнография. 1976. № 4. С. 90.

63.Александр Евлампиевич Плотников (1877–1942), библиотечный работник; заведовал НИИК с 1925 г. Член РСДРП с 1903 г.; с 1920 г. – член ВКП(б).

64.Лидия Викториновна Булгакова (1893–1947), книговед, библиотечный работник. Служила в Библиотеке Академии наук, Публичной библиотеке и др. В 1923–1931 гг. – ученый секретарь и член президиума НИИК.

65.ЦГАЛИ СПб. Ф. 306. Оп. 2. № 75. Л. 1.

66.Рецензия М. К. на кн. Г. К. Ульянова «Обзор литературы по вопросам культуры и просвещения народов СССР» (М.; Л., 1930) опубликована в журнале «Советская этнография» (1932. № 3. С. 129–132) под названием «За библиографию культуры народов СССР» (название, очевидно, редакционное).

67.Имеется в виду: Венгеров С. А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых: (От начала русской образованности до наших дней). 2‑е изд., совершенно перераб., иллюстрированное. Пг., 1915. Т. 1, вып. 1–3: Предварительный список русских писателей и ученых и первые о них справки: (Емельянов – Куликов); Пг., 1918. Т. 2, вып. 4–5: (Куликов – Павлов).

68.ОР РНБ. Ф. 316. № 84. Л. 1–1 об.

69.Там же. Л. 2.

70.Владимир Эммануилович Банк (1876–1942), историк, библиотековед, библиограф; сотрудник Публичной библиотеки (с 1898 г.). Член совета НИИКа. В 1930‑е гг. подвергался репрессиям.

71.В списке штатного состава НИИКа на 20 мая 1931 г. фамилия М. К. отсутствует.

72.Издание выходило в Ленинграде в 1925–1934 гг.

73.СПбФ АРАН. Ф. 155. Оп. 2. № 7. Л. 177, 178 об. Дата заполнения анкетного листка: 24 мая 1931 г. Тем не менее в списке штатного состава НИИКа от 20 мая 1931 г. фамилия М. К. отсутствует (ЦГАЛИ СПб. Ф. 306. Оп. 2. № 65. Л. 1).

74.См.: Платонова Н. И. Годы репрессий в жизни С. И. Руденко: Сравнительный анализ архивных источников // Известия Алтайского гос. ун-та. 2008. Вып. 4/2. С. 151–158 (серия «История»).

75.Лепехин М. П. Об авторе этой книги // Здобнов Н. В. История русской библиографии от древнего периода до начала XX века / Коммент. изд. под ред. Н. К. Леликовой, М. П. Лепехина. М., 2012. С. XL.

76.Имеется в виду «дело славистов» («Дело российской национальной партии»), начавшееся в 1933 г., но получившее особый размах в первую половину 1934 г. По этому делу привлекались видные слависты, академики и профессора, а также филологи-«древники» (В. Н. Перетц, М. Н. Сперанский), лингвисты (А. М. Селищев, В. В. Виноградов) и др. См.: Ашнин Ф. Д., Алпатов В. М. «Дело славистов»: 1930‑е годы. М., 1994.

77.Неточная цитата из стихотворения Пушкина «19 октября» (1825). У Пушкина: «Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет, / Судьба глядит…»

78.Б. М. Соколов умер в Москве 30 июля 1930 г.

79.Намек на арест С. П. Шестерикова.

80.Ю. Г. Оксман.

81.«Хандра» Оксмана была вызвана скорее всего его арестом в начале 1930 г., а также семейными обстоятельствами (болезнь жены) и др. «Для меня 1930 г. был очень тяжелым, – писал он Н. К. Пиксанову 1 января 1931 г,. – может быть, самым тяжелым за 35 лет годом – начался и закончился в ДПЗ. <…> Все, наконец, закончилось и больше меня тревожить не будут из‑за моих коллег. Но дома у нас очень неблагополучно. Ант<онина> Петровна страшно подорвала себя. Итак, каков бы ни был будущий год – хуже 1930 г. ему не стать для нас…» (РО ИРЛИ. Ф. 496; не разобран). ДПЗ – Дом предварительного заключения, где Оксман оказался еще раз в декабре 1930 г.; Антонина Петровна Оксман (урожд. Семенова; 1894–1984), жена Оксмана.