Loe raamatut: «Песнь ветра», lehekülg 5
А Эрот помчался к рощице. От быстро найденной невидимой бестии подозрительно пахло не только хлором, но и серой.
Но Стрелкову было плевать. Любовь любовью, но если Душегубова канет в бездну от их третьего поцелуя, то оно того стоит.
А директор троицу любит, он поймет.
…Нас возвышающий обман
Творить – это жить дважды.
(Альбер Камю, «Миф о Сизифе»)
Серега сел в кресло. Прежде, чем предлагать услугу окружающим, следует испытать ее на себе.
– Запускай.
Леха набрал побольше воздуху и по старинке ткнул пальцем в клавиатуру. Покосился на начальника:
– Запустил. Как себя чувствуешь?
– Как я себя чувствую?! – взвился Серега, едва не пооборвав датчики на висках. – Хреново!
– Угу, – флегматично кивнул Леха. – Значит, изменений нет. Сиди спокойно, а то все по новой настраивать придется.
Уныло потянулось время. Серега чувствовал себя, как на смертном одре. Или как в утробе роженицы. Сходные понятия, как выясняется…
Компьютер пискнул. Серега опять дернулся, завертев головой. Леха ухмыльнулся:
– Сергей свет Генадьич, поздравляю вас и объявляю первую часть эксперимента успешно завершенной. От себя добавлю, что весишь ты чуть меньше нашего сервака, видно много кушал в детстве.
Серега безмолвно взирал в монитор, вяло отчпокивая с висков датчики.
– И я там весь?
– Практически. Можешь пересаживаться в любого младенца. Или старика. Тело достал?
– Достал, данные в моей папке. – Серега развернул виртпанель на запястье и пошерудил там дрожащими пальцами. – Я переименовал тебя в Леха Бог. В телефоне.
– Богом я буду, когда пересажу, – скептически скривился Леха. – Но это завтра. Скомпоновать надо, настроить… Давай, Генадьич, проживи последний день с пользой.
– Угу, – кивнул начальник, встал и направился к двери, – попробую.
Через четыре часа Сергея Геннадьевича, обладателя рака легких третьей степени, главу ушлой, подозрительной компьютерной фирмы, сбила машина. Сбила, когда он, крепко задумавшись, слепо побрел через дорогу, где не положено. Покидая существующую реальность, Серега был очень обижен. А бог кибернетики Леха Хак, он же в разные периоды деятельности Леха Бот и Леха Чума, в этот момент ошарашено взирал на обнуленные данные.
Темные пещерные своды, едва просматриваемый мрак. Вонь. Иней на грубых каменных уступах. По виду или по какой-то непонятной, глубинной уверенности, вонь и холод, но ни того ни другого тело не ощущало.
Паника.
Серега, слепо шаря руками по искрящейся стеночке, побрел вперед. Гробовую тишину нарушала лишь далекая, усиленная эхом капель. Это ад, мать его, к бабке не ходи. Хотя что-то другое напоминала эта унылость, из давно позабытых детских книжек. Огненных котлов, по крайней мере, не наблюдалось.
Он вскоре вышел к реке – черной как смоль и почти такой же недвижимой. Дымящейся. Со сводов вяло лился мертвенный свет.
Из-за скального гребня показалась лодка. Огромное облегчение или, скорее, узнавание детских декораций Серегу развеселило.
– Эй! – заорал он темной фигуре у правила, и долгожданное эхо заплясало по сводам, возвращая ощущение реальности. – Никак сам Харон собственной персоной?! А как же «каждому да по вере его?» Че за развод, я не понял?!
Ответа он не удостоился. Лодка ткнулась в прибрежные камни, темная фигура требовательно протянула руку. Ладонь – старческая, узловатая, но крепкая – единственное, что явилось взору. Под черным капюшоном, казалось, клубилась тьма.
Серега шутовски похлопал себя по карманам и протянул свою руку запястьем вверх.
– Безнал. Пойдет?
Фигура провела ладонью над запястьем.
– Средств нет, – пророкотала тьма из-под капюшона с некой даже иронией. – Ищи обол, обманщик.
Усмешка у Сереги мигом слетела. Он примерно представлял себе, что тут случается с теми, кого не берут в лодку. Монету для Харона, насколько он помнил, умершему клали под язык. Вряд ли родня сообразила похоронить его по древнегреческому обряду, но Серега послушно начал обшаривать карманы нелепой хламиды. Вообще это сильно начало напоминать сон. Или небезызвестную "белочку". Обманщик, надо же…
Обол и вправду обнаружился в левом кармане. Серега скривился. Ну "белочка" же, вызывайте санитаров! Ткнув монету в протянутую ладонь, он, уже беззастенчиво отодвинув с дороги Харона, безуспешно попытался сплюнуть в дымящиеся воды, и, нахохлившись, уселся на носу лодки. Разговаривать с галлюцинацией он более не собирался, а та и не настаивала.
Лодка заскользила по водам, будто оснащенная бесшумным плазменным движком. Или скорее поползла, подобно змее. Воды сами несли ее, степенно и торжественно.
Плыли на удивление долго. Харон правил куда-то явно не туда – то по узким протокам, то сворачивая в незаметные мрачные отвивы. Это не переправа, а такси. Но столь неожиданным и сложным оказался маршрут, что Серега снова стал склоняться к мысли, что вокруг не его воспаленный бред, а какая ни есть реальность. Относительная, правда.
Лодка ткнулась в берег. Никакого обещанного древними баснями Цербера в пределах видимости не наблюдалось – ну и хорошо. Ходячих кошмаров ему только недоставало. На берегу стояла женщина. Богиня. Серега отвел глаза – смотреть больно. Глядя под ноги, шагнул на берег, неумело изобразил поклон.
– Я Персефона, владычица Тартара. За мной иди, обманщик, и не мешкай.
Ошарашенный Серега молча пошел куда велено, благо было, о чем подумать. Снова обманщик! А ведь она про безнал не слышала, значит… Значит, обманщик – его статус. Так, что ли? Категория прибывшего арестанта. А с какого перепугу? Кого он обманул-то? Че за поклеп?…
Тропа вилась меж заиндевелых скал. Это же скольким бедолагам надо было тут пройти, чтобы проложить – нашаркать – тропу в голой скале? Без обуви! Впрочем, ни холода, ни боли он так и не чувствовал – значит, телесные страдания здесь ему не грозят. Будем надеяться, не грозят.
Тропа обогнула последнюю скалу, величиной с дачный дом среднего пошиба, и Серега ахнул, застыв как вкопанный. Стылый пещерный сумрак бугрился небольшими горами, уходящими в бесконечную даль. И по каждой кто-то вкатывал на вершину камень. Видны, по сути, были только камни, нелепо ползущие по крутым склонам – люди, гораздо меньшие по размеру, едва угадывались в потемках. Персефона обернулась и удовлетворенно отметила ошарашенный Серегин вид.
– Кто Смерть дерзнул обманом миновать, века влачит, закатывая камни.
– Что за бред! – не выдержал Серега, дерзко взглянув в глаза ослепительному божеству. – Да сейчас каждый второй смерть обманывает! «Пользование медицинскими услугами» называется.
На лицо Персефоны набежала тень, она чуть помедлила с ответом.
– Асклепий нам не враг. И здесь не пациенты.
– Какой продвинутый персонал, – проворчал Серега, отводя глаза, – о пациентах они знают… о средствах на счетах. Век информации, ни дать ни взять.
– Мы знаем все. За вами наблюдаем. И все пороки видим наперед.
Серега снова посмотрел на далекий, сумрачный, бестолковый труд ради труда.
– А почему камни такие огромные? Это же нереально!
– Растет и сила мышц, и камень с ними вместе.
– Какие мышцы?! – опять вскинулся Серега. – Если тут все бестелесные. Я, например, ни усталости, ни холода не чувствую.
– Как к камню подойдешь, так ощутишь в избытке.
Вот это ваще прелестно. Приплыл, называется…
После бесконечных блужданий они подошли к подножию очередной горы, неотличимой от всех прочих, уже пройденных. Человек, бугрящийся сказочной мускулатурой из комиксов, неспешно спускался вниз, как-то странно косясь на провожатую. Камень, размером с двукратный рост самого атлета, лежал у подножия горы. Грохот его падения, да и само падение трудно было не заметить. Персефона снова обернулась:
– Коль есть вопросы, можешь задавать. Его Сизиф зовут, и он тебе ответит.
– Что, тот самый?! – Серега впился взглядом в подходящего к ним страдальца. Что-то не тянул этот крендель с горы на Сизифа – у того, небось, камень за прошедшие тысячелетия стал размером с саму гору. Хотя черт разберет этих полубогов с их заморочками… Может, и вправду перед ним герой древнегреческих мифов, почему нет? А чего спрашивать-то?..
– У тебя тоже обол взялся неизвестно откуда? – глупее вопроса трудно было представить, и Серега замахал руками: – Стой! Не то! Нафига ты его таскаешь? Что он для тебя? Сват? Брат? Цель? Богатство?
Получилось лучше, но все равно по-идиотски. Но Сизиф в лице не изменился. Бесстрастность царила на его лице – равнодушие или даже тупость. Серегу передернуло.
– То камень мой. И я его качу.
– И…
– Он будет на вершине.
– Понятно. Ваше темнейшество, пошли отсюда. Как можно работать без мотивации? Тьфу.
Сизиф равнодушно направился к своему камню, а ее темнейшество, вроде как даже довольная неизвестно чем, повела Серегу дальше. К соседней горе. Рядом сиротливо лежал валун – Сереге эдак по пояс.
И тут же заныли босые ступни, появилась легкая одышка и заледенели пальцы рук. Серега охнул. Персефона положила руку на валун.
– Вот камень твой. Вкати его на гору.
– А он оттуда скатится, – ядовито хмыкнул Серега.
– Как знать…
– А если я откажусь? Цербера свистните?
– Зачем?! – простодушно изумилась Персефона, став от этого еще прекраснее. – Все этого хотят. И ты сильнее прочих.
Это было правдой. Руки чесались, ноги пританцовывали. Прилив сил распирал грудь, едва не лишая воздуха. Закачу ведь! Ух, закачу…
Сопротивление разума пало, обнажив тылы. И азарт, драйв – потребность, стремление – налетели с флангов и наголову разбили взбунтовавшийся немощный очаг рассудка. Камень, как намагниченный, звал, манил. Требовал. Серега сдался.
Уперся, подкатил к горе. Фигня ведь – массы кот наплакал. Ух, закачу!..
Весь остальной мир исчез. Осталась только гора, камень и жгучая потребность действия.
…Мне ведь, вроде, нужна была мотивация… Нахрена?.. Ладно, пусть будет. Это… качалка! Слеплю из себя Шварценеггера… – Камень двинулся в гору, сразу утяжелившись раза в два. – …Ух ты! Нет, не просто качалка – это моя воля! А наверху… пьедестал. Как чего-то достигать, если не проявлять… волю. Каждый день, каждый… миг. При каждой заморочке… в каждом деле. Перед… самим собой. Перед другими… перед ней…
…Даже если… он и скатится – тем лучше. Каждый раз нужно… проявлять волю! С нуля! Каждый день. Это лишь делает нас… сильнее! Снова и снова! Пробовать!.. Делать! Создавать…
Камень перевалил через вершину и с оглушительным грохотом покатился вниз. Обозленный и немного разочарованный Серега потрусил за ним, снова уперся, крякнул и начал новое восхождение. Дальнейших падений он уже не отслеживал.
…Чем мы, в сущности… зарабатываем? Камни таскаем. И они… иногда падают, да. Это ведь нас… не останавливает, не ломает… Раз за разом мы впрягаемся… в очередной блудень и стремимся… тащим на вершину… самомнение, гордость… реноме. И ведь закатываем, не сдаемся…
Шаг. Подпереть справа. Шаг. Уступ. Ямка. Отлично. Перевести дух. Шаг…
…Я основал фирму с нуля. Развил. Преумножил… Тот же камень, и такой же неподъемный… Здесь – то же самое. Обол – стартовый капитал… Гора, вершина – фазы развития. С уступа на уступ… здесь конкурентов нет, налоговой нет – сказка… Делай свое дело, никто не мешает……
Не только работа – вообще любое дело – виртуальный камень. И чем чаще он скатывается – тем мы становимся сильнее… Опытнее. Орешек знаний тверд. Мы хотим всем рекордам… сила – в движении. Эйнштейн, Ньютон, уравнение Бернулли… Если мы приложили силу, должен быть выхлоп. Вся природа заточена на преодоление сопротивления… Камень с горы – камень в гору. Равновесие. Гармония. Закон жизни, закон природы… Камень с души, камень на душе, камнем вниз. Движение, совершенствование, апгрейд. Выход на новый уровень…
…Камень растет – там тоже растет, значит… возможностей больше, планка выше. Решение более сложных задач. Космос. Гармония, красота. Неземная красота, недостижимая. Такая же недоступная и нереальная, как камень на пике. И все, что пасть должно, падет в конечном счете. Все нереальное становится реальным. Или не становится. Замкнутый круг, уроборос. Тщета предрешена, а камень – тот же камень. Обманщик, говорите? Точно. Обманом мы живем, но здесь он ни к чему. Оставь надежду, камень упадет. И должен пасть, он круглый и тяжелый…
…Профит всей жизни – крошечный обол. Ступень развития и старт для продвиженья. А камень – инструмент. Работай – все придет. Придет и красота и совершенство. И тела красота, и мыслей, и речей. Лишь во плоти она недостижима… Вот правда жизни – прочь самообман! Мы пользуем его, чтоб выглядеть успешней… Но ныне спал покров…
…Смерть обмануть – не больно шибкий грех. Обман стремлений – вот где непотребство. Нет, не обман, но шоры на глазах. Там шоры нам нужны, а здесь они убоги…
…Иди вперед, и ты взойдешь на пик…
…Гора и камень. Истина в движении…
Камень перевалил за вершину и, набирая скорость, грохоча и подпрыгивая, привычно обрушился вниз. У подножия горы кто-то стоял. Кто-то из его грез. С кем-то.
– …сама ты Сизиф, – фыркала тщедушная фигура в хитоне. – Это же Генадьич! Серега, здорово! Сколько лет, сколько зим!..
Он не понимал. Не узнавал. Недоумевал. И не отводил взгляда от смутно знакомой женской фигуры…
Богиня! Вспомнил, надо же… А ее попутчик так и горлопанил на всю округу:
– Сергей Геннадьевич! Ты меня не узнаешь, что ли? Эй! Алле!!!
Тщедушная фигура подсеменила к нему и ощутимо шлепнула по щеке. Точно! Камень! Камень должен быть на пике горы. Только Она могла отвлечь его от дела всей жизни. Засмотрелся, а надо работать.
Он подошел к огромному камню. Уперся могучим плечом, катнул к горе. Затем на гору. Выше, выше. К совершенству. А оставшаяся парочка, похоже, начала ссориться.
Рядом вдруг оказалась та самая, тщедушная, нелепая личность. Горлопан. Неумело переступая по камням, охал, тоже упирался и толкал, толкал необъятную глыбу. Наверх. Что-то они уже вдвоем тягали… но сознание на краткий миг скупо одарило его лишь памятью об ощущениях, не более.
На пике горы личность переползла на другую сторону камня и снова принялась орать:
– Левее, Генадьич! Чуть на меня! Стой! К себе! Стой!
Камень стоял на пике. Как влитой. Из-за камня тяжело сопели.
Он опустил руки. Камень стоял. Гора, казалось, дрогнула под ногами. Пошла волнами – камень стоял. Нет, не гора – это он сам шатался. Близкое сопение переросло в вымученные стоны. Со звериным прирыком.
Он растерянно оглянулся. Все? И что теперь?..
Что?! Теперь?! Делать?!
Его растерянный, панический взгляд устремился вниз, к подножию горы. Зашарил, забегал, заплясал по камням. Там лежал схожий валун. Огромное облегчение вернуло его к жизни.
Привычно перескакивая с уступа на уступ, он направился вниз, к своему новому камню. Сосредотачиваясь на подъеме и внутренне ликуя.
Инквизитор
Я сижу в кресле. Да, со стороны может показаться, что это трон – но это кресло, и довольно жесткое. Ничего, мне встречались и пожестче. Руки окаменели на подлокотниках, вчера начала саднить поясница. Но поясница – это не главное.
У дальней стены застыли три изваяния. Это неофиты, послушники. Они еще не прошли ритуала и поэтому стоят на коленях, скрывая лица под черными капюшонами. Говорить им запрещено, они могут только кивать – и с этим пока справляются. Возможно, даже некоторым из них будет позволено сменить черные мантии на алые, но это будет еще не скоро.
Впервые за несколько дней кто-то входит, и дверь за ним неслышно закрывается. Сама, как ей и надлежит в этом зале, и еще не каждый сможет ее открыть.
– Магистр… мастер… я… я нашел.
Вполне ожидаемый, слегка грубоватый голос. Первый… Собственно, на Первого-то я и надеялся. И двери, к слову, ему не помеха – с него станется просто вынести массивную створку, а то и с куском стены. Впрочем, как всегда, он держит себя в руках. Я продолжаю смотреть на неофитов – один из них кивает. Меж тем, Первый аккуратно пытается приблизиться ко мне. Ретив… осмелел.
Дверь снова открывается, и в зале становится светлее. Женщина. Нет, судя по сутолоке в дверях – две женщины. Я мысленно киваю вслед за послушником – сестры тоже должны были справиться.
Не зря же я тут сижу.
– Падре, – говорят они хором и испуганно замолкают.
– Вы были правы, мастер! – торопливо басит Первый. – Это великая планета, но здесь столько еретиков!..
На миллиметр поднимаю левую бровь. Первый тут же замолкает и шумно, судорожно сглатывает. Один неофит начинает истово молиться.
– Магистр, – тихо, но твердо говорит одна из вошедших, я ее едва слышу, – все же вы зря в нас сомневались.
Медленно поворачиваю голову к двери. Вошедшая бледнеет, но продолжает дерзко смотреть мне в глаза. Ее алый капюшон небрежно откинут. Вторая стоит, опустив взгляд в пол. Но по ее несгибаемой, напряженной позе видно, что она со всем согласна. Пресветлые наши…
Дверь с грохотом распахивается, едва не пришибив учеников. Вошедший стремительно проходит в зал, утирая алой мантией пот.
– So ein mist… – ворчит он, – Учитель! Я решительно… ну нельзя же так-то… все равно ведь зубами выгрызем…
Я перевожу взгляд на свечи. Они продолжают гореть все до единой, несмотря на то, что по времени уже давно должны были погаснуть. Ученики – кто бы мог подумать – в большинстве своем возвращаются, и не с пустыми руками. Если ты вступил в орден – обратной дороги нет, и они, похоже, начинают это понимать.
Дверь снова открывается, впуская в зал последнюю сестру. От нее тоже идет едва заметное сияние, она что-то возбужденно шепчет. Жалуется. Ну, естественно.
– Падре… – вымученно выдыхает она, заламывая руки. Почему осмеливаются говорить самые тихие – это для меня загадка. – Падре… это невыносимо, немыслимо… они же просто заблудшие – их вразумлять нужно, а не карать…
Снова смотрю на неофитов. Они кивают все трое, и лишь один из них – неодобрительно. Ученики еще только начинают свой путь, но со временем из них выйдет толк. Не всем послушникам дано это понять. Снова перевожу взгляд на учеников.
Дверь снова открывается. Всунувшуюся в нее голову я тоже узнаю сразу. Позор ордена, где он купил свою алую мантию?..
– Вы не подскажете, где здесь свиткохранилище? – любопытствует он, и тут же упирается локтем в дверь, которая его едва не прихлопывает.
Я медленно снимаю левую руку с подлокотника, и мой указательный палец манит торчащего в дверях к себе. Тот темнеет лицом, но входит.
– Извините… магистр, – краснея и запинаясь выдавливает тот. – Я… что-то нашел, но не уверен… что это то, что нужно. Мне надо проверить.
Я окидываю взглядом всех, прибывших со мной на эту планету. Я не знаю, все ли они нашли то, что им полагалось – но вот искать они, похоже, уже научились.
И я поднимаюсь с кресла. Боже, какое блаженство. На лицах учеников – ужас, последний вошедший начинает в полузабытьи сползать по двери. Ой, позор…
Я молча смотрю на учеников. Они все такие разные, но еще такие одинаковые… пока даже мое кресло умнее их – но они стараются.
– Мы поняли, мастер. – твердо кивает Первый. – С еретиками мы разберемся сами. Не беспокойтесь об этом. И мы будем продолжать поиск.
И они направляются к двери. А некоторые даже уже понимают, что искать они будут на протяжении всей своей жизни. Но вряд ли найдут.
Явление Солнцеликого
Глава проекта иридианских геологических исследований станции «Троп», доктор минералогии трех университетов, великий планетолог, геолог, миссионер науки и, по совместительству, «лицо, допущенное к контактам с местным населением» Юрий Михайлович Коробов стоял перед северными воротами и боялся. Не то чтобы он боялся выходить за периметр – опасности Ирида не представляла ни дикими животными, ни агрессивными аборигенами. Просто Коробову сегодня снились кошмары, и вследствие этого великого планетолога томило мрачное предчувствие.
Предчувствиям Коробов доверял гораздо больше, чем аборигенам и своим сотрудникам – множество открытий было им сделано именно благодаря чуйке, интуиции. И гордый, презрительный нос Коробова, чуявший то, чего ему не полагалось, вызывал уважение подчиненных и зависть недоброжелателей.
В растерянности потоптавшись перед выходом в дикий мир, Коробов вздохнул и разблокировал дверь. Чуйка – чуйкой, а работать надо. Троп – или Тропический сектор, как его когда-то называли, лежал перед ним во всем своем девственном великолепии, но нагонял тоску – за восемь лет Коробов немного подустал от этого чумового растительного буйства. Тропиками, в земном представлении, тут и не пахло, но температура на острове опять зашкаливала. Пора или перебираться в умеренные широты – вторая земная база «Норд», кстати, тоже находилась отнюдь не за полярным кругом – или вообще домой. Наисследовался уже, слава Богу.
Коробов пошел по траве, забирая правее прямой траектории – вне периметра не должно быть никаких следов присутствия землян, даже тропинок. Брезгливо поглядывая на сразу же налипших к ногам гусениц, многоножек, пятна пыльцы, летучие семена и прочее добро, планетолог целеустремленно продвигался вперед. Жаль, до карьера идти недолго, а то он поехал бы на «телеге» – антигравитационном транспортере. До карьера, видите ли, не рекомендуется использовать технику. Она может испугать диких аборигенов. Видите ли. А если далеко, то, стало быть, не может…
Аборигены Коробова тоже беспокоили. Нет, не агрессивностью – равнодушием. Они совершенно не хотели никаких перемен, знаний и благ цивилизации. Приходилось строить из себя небожителей и хоть как-то через религию пытаться вытравлять первобытную дикость и невежество местных жителей. Земля – и руководство станции – само собой, запрещала инквизиторские методы воздействия, да он и не собирался никого насильно окультуривать, но абсолютное нежелание аборигенов идти на контакт сильно расстраивало. У них тут бешеная смертность, антисанитария, жертвоприношения и еще много чего – фаталисты, мрут как мухи, лечения не приемлют… Но меняться не собираются ни при каких обстоятельствах. Посох со встроенным фонариком вождь взял, а лекарства – нет. Обидно.
Подходя к карьеру, Коробов окинул взглядом привычный пейзаж и заметил, что странная оранжевая полупальма-полубаобаб, что всегда вызывала его любопытство и восхищение, лежит, поваленная вчерашней бурей. Вернее, не вся, а внушительный сук, отколотый от основного ствола. Молния, наверно. То-то ночью что-то погромыхивало… Троп – остров в океане, климатические катаклизмы на Ириде не редкость. Ну-ка, ну-ка…
Он поспешил к поваленному дереву. Подошел, обследовал, обнюхал. Очень занимательно. Образцы, конечно, давно были взяты (под покровом ночи) – и от результатов их исследований Ли – штатный эколог-биолог-ботаник-лесовод – начинал дышать, как гончая, как только речь заходила о приснопамятном дереве. Но пилить или ломать сучья у пальм, из которых каждая вторая могла оказаться священной, разумеется, запрещалось. Юрий Михайлович хмыкнул и потянулся за коммом:
– Ли, это Коробов. Помнишь оранжевую пальму у карьера? Ну, не пальму, не пальму… Ее раскололо и повалило на землю – тебе интересно?.. Так забирай, мне одному не допереть… Что значит «некогда»?! Да какая телега, мне работать надо! Да я… Да у меня…
С минуту он выслушивал мольбы и причитания биолога – тот настойчиво предлагал срочно вернуться за телегой, ибо: техперсонал на работах! У него самого эксперимент! Киборгам за периметр нельзя! Ценнейший образец инопланетной флоры! Немедленно! На станцию! Ибо!! Всеядная живность! Ливни! Излучения вредного светила! Туземцы! Бегом!!!
Юрий Михайлович устало потер лоб. Вот пока оно росло, ливни и светило ему не мешали, а тут нате. Но исследовательский зуд отнюдь не был чужд и светилам планетологии, поэтому Коробов тоже честно пытался найти выход. Драконовский устав вязал по рукам и ногам: даже если возвращаться за тем же антигравом, он уже какие-то параграфы, да нарушит.
– Так, – пробормотало светило науки в комм, – если серьезной технике за периметр нельзя, то как насчет Тафони?
Собеседник радостно охнул. Тафоня – самодельный робот кибернетика, прозванного так по меткому возгласу его сына. Насмотревшись древних мультиков про трансформеров, сынишка, четырех лет от роду, называл робота исключительно Тафоней и не отходил от того ни на шаг. Впрочем, для сына и конструировали – в том числе, и из запчастей киборгов, поэтому размеры для детской игрушки несколько зашкалили. Тафоню тоже выводить за периметр разрешалось лишь в исключительных случаях – и Ли принялся уверять, что этот случай самый что ни на есть исключительный. А сына кибернетика-то он уговорит, так как детям покидать периметр без сопровождения взрослых запрещалось абсолютно и беспрекословно.
– Уговаривай, – поверил ему Коробов, – под твою ответственность.
Спрятав комм, он скинул рюкзак и уселся на поваленный ствол. Работа откладывалась на неопределенный период. Тафоню нужно встретить и ткнуть пальцем в то, что тому нужно отнести. Разум у робота у самого был как у четырехлетки, в отличие от прилагающихся к разуму энциклопедических знаний. Гремучая смесь.
Тафоня заявился минут через пятнадцать. Ли, небось, продал душу сынишке-эксплуататору, или пошел к нему в пожизненное рабство. Других вариантов Коробов не видел. Да уж, такое сияющее на солнце, целеустремленное и спотыкающееся чудо может испугать не только аборигенов.
Он, кряхтя, поднялся с бревна, надел рюкзак и ткнул пальцем в лежащее деревцо:
– Вот этот образец нужно принести Ли на станцию, в лабораторию – вот этот. Ты понял?
– Команда понятна.
– Выполняй.
Тафоня нагнулся, ухватил деревцо за ветки, что находились напротив него, выпрямился и отправился было к станции. Волочащийся край тут же принялся драть траву и чертить за роботом борозду.
– Стой! – рявкнул Коробов. – Брось!
Пальцы Тафони разжались. Он застыл в ожидании приказа.
Чертыхаясь, великий планетолог самостоятельно перетащил сук чуть вперед, чтобы напротив робота оказался
примерный центр тяжести ноши. Отдышавшись, он снова ткнул пальцем в чертов сук и повторил первый приказ слово в слово.
Тафоня опять ухватил деревцо и понес к станции. Хорошо понес, как надо, но метров через двадцать сук, постепенно соскальзывая, опять ткнулся комлем в землю.
– Стой! – заорал обозленный Коробов, потрусив к роботу. – Брось!
Дерево опять плюхнулось на землю.
И тут земля вздрогнула. Откуда-то от станции донесся неслабый «бумм». Коробов помертвел. Подбежав к Тафоне, он остановился. Тоскливо вглядываясь в даль, Коробов вихрем перебирал варианты один страшнее другого. Что у них там случилось, черт бы их побрал? Нельзя так пугать. Дыма вроде нет…
– Пошли со мной на станцию, – бросил он, не глядя на робота, и поспешил к воротам. Метров через десять обернулся, запоздало вспомнив вбитую инструкцию «ничего не оставлять за периметром» и окидывая прощальным взглядом местность. Он ничего не оставил: рюкзак со снаряжением привычно оттягивал плечи. А вот сияющий полировкой дурень так же недвижимо стоял над брошенным суком.
Сочно ругнувшись, великий планетолог посеменил обратно. Ну что за наказание… Подойдя к Тафоне и вглядевшись в него, Юрий Михайлович уже окончательно спал с лица. Железный дурак напрочь отключился. Рявкая приказания и пиная нереагирующее чучело, землянин окончательно понял – чуйка его не подвела. Что-то серьезное там произошло, опасное. Перезагрузка всех систем как минимум. Капсуляция станции – максимум. Вообще-то максимумом было разрушение станции, но дыма над горизонтом все так же не наблюдалось. Он сорвал комм с пояса, руки его дрожали:
– База!
Тишина. Коробов стал вызывать начальство, затем отдельных знакомых, затем северную базу – глухо. Что с коммом? Спутники тоже перезагружаются? Что за бред?!
Едва не всхлипывая от жутких воображаемых картин, он припустил к родным воротам. Ругнулся, остановился. Оглянулся. Ничего не оставлять за периметром? Черт, черт! Он снова подбежал к роботу и остановился напротив, напряженно ища выход. Если станция закапсулируется, а действующий, подзарядившийся от солнца дурень рано или поздно очнется – это туши свет, чего он может наворотить. Вручную отстегнув бронезаслонку у Тафони на груди, Коробов вынул из робота блок питания. Тяжеленный, до станции не допереть. Беспомощно оглянувшись, великий планетолог углядел неподалеку густой кустарник. Багровея от натуги, он допер блок до кустов и бросил в самую гущу ветвей. Пошерудил листву руками, скрывая прореху. Авось, незаметно. Подскочив к Тафоне, Коробов, сдвинув на место, закрепил бронезаслонку и юрким майкулем припустил к станции. За восемь лет он ни разу не бегал с такой скоростью.
Ворота оставались открытыми – слава богам! И своим, и местным… У ворот суетились встревоженные сотрудники.
– Бегом! – донеслось до Коробова. – Капсуляция через две минуты! Угроза утечки! Пулей!!!
Планетолог припустил еще резвее. Господи, не взрыв, а всего лишь утечка! Какая чепуха… Целостность реактора на станции внушала большую безопасность, нежели дикая саванна. С нерабочим снаряжением он не собирался оставаться за периметром ни секунды. А у реактора столько степеней защиты, что скорей та пальма сама придет на базу, нежели сквозь эту его защиту просочится хоть один микрорентген. Нагоняют панику…
За спиной лязгнули ворота. Все остальные сотрудники явились раньше него, на всем острове не осталось ни единого человека с Земли. Началась капсуляция, на нее энергии не требовалась – барьер питался от собственного источника.
Пока над стацией вырастал силовой купол, Коробов думал о Тафоне. Ведь заржавеет, дуралей. И блок может прийти в негодность… Ну тут уж ничего не попишешь, после починим.
Барьер сомкнулся.
– Сэр.
– Что там, Ральф?
– Троп не отвечает.
Капитан Адамс, начальник экспедиции Норд, стремительно подошел к вахтенному. То есть, как не отвечает? Что еще за новости?
– Аварийный канал?
– Молчит, сэр.
– Дай картинку. Есть картинка?
– Пока есть.
Адамс посмотрел на экран. С высоты Троп выглядел неповрежденным. Но суета – и приличная – имела место: персонал вручную закрывал все ворота. Вручную! Энергии нет? Реактор сдох? А почему тогда ворота закрывают? Неужели капсуляция? Капитан потянулся за коммом.
– Стась, Михаил, пройдите в рубку, – и уже вахтенному: – Что они передавали в последний раз?
– Авария у энергетиков, жертв нет. Ничего фатального, но появилась угроза утечки.
– Сколько там наших?
– Пятеро, сэр. Двое по обмену, трое – по своим делам. Сегодня должны были вернуться.
Адамс потер подбородок. Потом вдруг повнимательнее вгляделся в экран.
– Что это там? – он показал на сияющую точку. Ральф тоже придвинулся к экрану почти вплотную.
– Понятия не имею, сэр… Явно какое-то оборудование. В рубку вошли двое сотрудников с Тропа. Адамс развернулся к ним:
– Похоже, господа, наше сотрудничество несколько затянется. Ваша станция цела, но капсулируется на неопределенный срок.
