Loe raamatut: «1000 боевых вылетов. «Ночной ведьмак»»

Несколько слов о человеке, написавшем эту книгу

Я читаю выписку из вахтенного журнала научной дрейфующей станции «Северный полюс-6»:

«24 октября самолет Михаленко привез корреспондента «Комсомольской правды» и корреспондента радио, которых поселили в домике доктора. С ними прибыли семь молодых, но бородатых физиков-аспирантов. По этому случаю показали фильм «Семь грешников»…

Это произошло в 1958 году. Корреспондентом «Комсомолки» был Альберт Пономарев, радио представлял я. Тогда и состоялось наше знакомство с Константином Фомичом.

Всесоюзное радио командировало меня в Арктику для сбора материалов о полярниках. Побывать в Арктике и не быть на полюсе?! Мы решили добраться туда любым путем. Но прыжок на крышу планеты, казалось, совершить невозможно: самолеты шли до предела загруженные, и, хотя нас было всего двое, никто не мог взять нас к себе на борт. Уже теряя надежду попасть на полюс, мы подошли к последнему самолету.

– Возьмите… – Самые жалобные ноты звучали в наших голосах. – На полюс…

– Сколько вас?

– Двое.

– Многовато. Около двухсот килограммов. Что же, мешок картошки и два ящика капусты придется снять…

Только в полете я узнал, что предыдущий диалог происходил с командиром корабля Константином Фомичом Михаленко. И не знали мы тогда оба, что этот короткий разговор станет началом большой многолетней дружбы.

Полет оказался сложным, и было не до интервью. А когда стало «до него», экипаж уже собирался в обратный путь. Но Михаленко обещал мне интересное интервью, и свое обещание выполнил, притащив мне объемистую рукопись. Это были рассказы о его недавнем путешествии и полетах в Антарктиде.

После я читал и другие его рукописи. Все они, как правило, неповторимы, уникальны по содержанию, увлекательны по изложению и просто талантливы по исполнению. Отрадно, что все они в дальнейшем становились книжками. Самое характерное, может быть, самое ценное, что в каждой новелле, в каждом рассказе или повести Константина Фомича встают не вымышленные герои, а живые люди, с которыми столкнула его нелегкая профессия полярного летчика, увлеченность художника и виденье киношника.

Человек сам по себе удивительной, неповторимой биографии, он не перестает восхищаться теми, кто рядом с ним, с кем сталкивают его Арктика, полеты, жизнь.

Эта книга, как и все предыдущие, биографична, хотя Константин Фомич, как обычно, рассказывает в ней больше о своих боевых, мужественных товарищах, чем о себе. Но не стала ли биография его друзей – тех, с кем он прошел годы войны и десятилетия освоения Арктики, – и его собственной биографией?

Настоящая книга – это рассказ не об одном человеке, посвятившем себя служению небу Родины – тяжелому, грозовому в годы войны и мирному, чистому, но не менее опасному арктическому небу наших дней, – это рассказ о славной семье советских летчиков, достойным членом которой является и автор этой книги.

Недавно мои знакомые удивились, узнав, что я написал сценарий документального фильма. В этом жанре я выступил впервые.

Что же меня заставило обратиться не к «своему» жанру и принять самое деятельное участие в съемках документального фильма?

Прежде всего желание рассказать об интересном человеке, достойном подражания, о моем друге – Герое Советского Союза, полярном летчике, писателе, художнике, кинооператоре… Герое, которого я так хорошо знаю и называю не вымышленным именем, а его собственным – Константин Фомич Михаленко!

Лев Аркадьев, кинодраматург

От автора

В юности я мечтал о карьере военного летчика. Мечта моя сбылась, и я стал им в грозные военные годы.

Первые боевые вылеты, первые успехи и открытия, неудачи и разочарования и опять открытия – все это прелюдия к навыку, начало приобретения опыта. Через два года войны меня уже называют в эскадрилье «стариком». Не за седину, не за преклонный возраст, просто друзья увидели, что ко мне пришел опыт, пришли знания, умение летать в любую погоду и поражать любые цели. С той поры и я сам начал считать себя настоящим летчиком.

Закончилась война. Я стал пилотом гражданской авиации. В первом же полете вдруг понял, что мне все надо начинать сначала. И я стал учеником. Благо учиться и перенимать опыт было у кого. Рядом со мной работали прославленные асы полярной авиации, имена которых мне были знакомы еще в юности. Герои Советского Союза И. П. Мазурук, И. И. Черевичный, В. Н. Задков, Герои Социалистического Труда Н. В. Зубов, А. И. Мохов, Б. С. Осипов, О. А. Куксин и многие другие служили для меня образцом, примером для подражания. Они терпеливо открывали передо мной новые и новые страницы Неизведанного, приобщая меня к Умению и Мастерству.

Прошло немало лет, прежде чем я позволил себе называться «полярным летчиком».

Эта книга – не просто мемуары. Это документальная повесть о мужестве и мастерстве моих фронтовых друзей, о любви к летной профессии и верности своему долгу моих товарищей по Арктике. Это повесть о воздухе и самолетах, о неизведанных просторах, раз изведав которые уже никогда не забыть, о хороших, добрых и сильных людях, которые провожали меня в небо и встречали на земле.

И если молодой читатель, прочитав эту книгу, найдет в ней героя, достойного уважения, а может, и подражания, я буду счастлив.

В книге сохранены все истинные географические названия и имена людей. Лишь некоторые из них по независящим обстоятельствам мне пришлось изменить.

Приношу искреннюю благодарность моим фронтовым друзьям – однополчанам Николаю Кислякову, Льву Овсищеру и Ивану Шамаеву за помощь в создании этой книги.

К. Михаленко

Выбираю профессию

Если человек объясняет избрание своей профессии случайностью, не верьте ему! Вся предыдущая жизнь подготовила его к этому, и лишь какой-то незначительный случай, может быть, и вычеркнутый из памяти, внезапно определил его судьбу, и человек целиком отдается любимому делу, думая при этом, что избрал он его совершенно случайно.

С детства меня манило небо. Не нежностью красок, не грозным величием облаков, не золотом закатов и не прелестью зарождающегося утра, нет! Манило своей непознанностью, беспредельной высотой и непонятной упругостью, которая свободно держала птиц и бумажных змеев.

Первый полет запомнился на всю жизнь. Закончился он печально. Старик-сосед не понял стремления мальчишеской души познать непознанное. Мое появление в его саду, по-видимому, навело его на практические рассуждения (шла пора созревания яблок) и еще более практические мероприятия: старик отстегал меня крапивой… А дома мать поставила в угол, наказав за уничтоженный зонтик: не получился из него парашют, он вывернулся наизнанку, едва мои ноги отделились от крыши!..

В моем сердце еще не успел зародиться страх. Наоборот, неудачный «полет» вызвал новый прилив энергии, и, стоя в углу, я обдумывал план освоения на этот раз уже дедушкиного зонтика.

Но не всем планам суждено сбываться. Через день меня отвели в школу, и новые впечатления на какое-то время отдалили планы освоения неба.

Первый школьный год пролетел незаметно. В таком же стремительном темпе пролетали второй, третий, четвертый, пятый. И здесь непознанное властно вошло в класс в образе чудаковатого весельчака учителя физики. Ах, сколько различных «почему» приходилось объяснять нашему доброму физику! А сколько дополнительных вопросов вызывали его ответы! И, по крупицам отдавая свои знания, он осторожно лепил наше неорганизованное сознание, развивал способность многое познавать своим умом. И как-то незаметно пришло главное для меня: почему летает самолет, планер? После уроков я оставался в школе и старался постичь это самое «почему». Тогда же началось строительство моделей самолетов. И кто бы мог предположить, что для многих из нас это было первым шагом на длинном пути освоения неба.

Увлечение моделями прошло в один день. Раз и навсегда. Как-то вдвоем с приятелем Мишей Толкачевым, сияющие и переполненные гордостью, мы тащили в школу модель самолета «Максим Горький», по тем временам машины высшего класса. Неподалеку от школы нас остановили два военных летчика. Они с любопытством осмотрели модель, похвалили нас, и тут же один из них спросил:

– Как, хлопцы, наверное, мечтаете стать летчиками?

Что за вопрос! Кто из мальчишек не мечтает стать летчиком! Но тут судьба, если не считать падения с крыши и крапивного нравоучения, преподнесла мне первый удар. Тот же летчик сказал:

– Вот этого, – кивок головы в сторону Миши, – хоть сейчас в авиацию. А ты (это мне) слабоват. Фигура не та. Не подходишь, брат, для летчика.

Неужели это судьба? Неужели моя неказистая фигура – препятствие на пути к небу? Нет! Надо что-то придумать…

Так пришло увлечение спортом. Плаванье, лыжи, футбол, гимнастика и бокс – спорт как предпосылка к старту в авиацию.

Занятия в восьмом классе школы совпали с первыми уроками в школе планеристов. Кстати, при поступлении в нее никто не заинтересовался моим возрастом. Солгать, сказать, что мне восемнадцать, как того требовали условия приема, я бы не смог, но, по-видимому, никто не мог предположить, что мне только пятнадцать: фигура уже была «та».

Весна 1936 года наступила в Белоруссии необычно рано. Жара, установившаяся в середине апреля, продолжалась весь май и июнь. Мы уже окончили теоретическую подготовку, изучили планер. Две зеленые птицы, собранные нашими руками, готовы подняться в небо. И все наши мечты там – в небе! Но инструктор-планерист Якубович даже не подпускает нас к «ангару» – так мы называем сарай, где хранятся планеры.

– Не, хлопцы. Сдадите экзамены – тогда и полеты. От так, хлопцы!

Экзамены… Русский и белорусский языки и… конструкция планера. Тригонометрия и… теория полета. Химия и… штурманская подготовка. Все смешалось вместе. А экзамены за восьмой класс школы надо сдать не ниже «хорошо». Таково условие начальника планерной школы. Иначе нам не подняться в небо. Наконец и экзамены позади. Теперь – в воздух!

Далеко за городом, рядом с полями совхоза «Прудок», вздыбился пологими холмами пустырь – городская свалка мусора в недалеком прошлом, а теперь наш планеродром. Внизу, у подножия холмов, извилистая зелень широкой поймы Сожа. Но мы стараемся не глядеть в сторону реки. Пусть себе плещет прохладными волнами. Пусть! Мы идем по дороге к небу. Руки на амортизаторе, под ногами кустики чахлой полыни и пыль. Пыль кругом.

– На амортизаторе!

– Есть!

– Шагами! Растягивай!

Пот смешивается с пылью, запах резины – с горечью полыни.

– Раз! – Старшина группы отсчитывает десятки шагов. – Два! Три! Четыре! Пять!

Амортизатор натягивается, кажется, до предела, каждый шаг вперед уже дается с трудом.

– Старт!

Щелчок крюка-тормоза и легкое шуршанье крыльев, планер устремляется в воздух. Вот он набирает высоту, разворачивается к склонам холмов и, подхваченный восходящими порывами воздуха, поднимается выше и выше. У-ох! Какое счастье парить птицей в воздухе! Но голос Якубовича обрывает мечты:

– Э-эй! На амортизаторе!

– Есть!

– Шагами. Растягивай!..

Из-за школьных экзаменов наша группа несколько отстала от других. Поэтому Якубович и определил нас на амортизатор. Лишь к вечеру, когда закончат полеты курсанты других групп, настанет наша очередь залезть в кабину. Но команда инструктора «Старт!» прозвучит на этот раз при счете «два». Планер не взлетит, он только пробежит неуклюже сорок-пятьдесят метров, закачается и в клубах пыли, безжизненный, опустится на крыло. Это упражнение называется «пробежкой» – последнее упражнение перед настоящим стартом.

И вот он, первый старт! Первый настоящий взлет! Сила инерции вдавливает спину и голову в подушку. От возрастающего ускорения захватывает дух. Кажется, на миг утеряно сознание. Но так только кажется. Глаза четко видят приборы и землю. Приборов всего два: указатель скорости и высотомер. Но и за ними надо следить! А тут планер кренится, устремляется носом к земле. Скорее выровнять! Вот так! А земля приближается. Теперь надо взять плавно ручку на себя и выровнять планер на высоте одного метра. Пусть он несется над землей. По мере затухания скорости я чуть-чуть подберу ручку, и планер мягко коснется земли своей лыжей. Ниже! Еще чуть-чуть ниже! И вдруг удар… Планер тычется носом в землю. Трещит фанера, пыль забивает мне рот…

– Не-е, не летать тебе, хлопец, – предрекает инструктор, осматривая разбитый планер.

Что это – еще один щелчок по носу или судьба? Но я хочу летать. Хочу!

Полеты снятся мне даже по ночам. Во сне я летаю куда лучше. Даже без планера. Просто расставив руки наподобие крыльев. Это очень тяжело. От усталости ноют руки. И еще ни один полет не окончился благополучно. Всякий раз я падаю долго и мучительно. С замиранием сердца, со страхом, от которого бросает в пот. Неужели я трус? Нет! Я буду летать!

Каждый день приносит маленькие победы. Крылья планера будто срослись с моим телом. Мне кажется, что я их ощущаю. Планер уже послушен мне, я делаю весь допустимый пилотаж. Даже не верится!

А мечты устремляются дальше: в небе за рекой стрекочут самолеты аэроклуба – вот бы на самолет!

Сданы экзамены в школе, аттестат зрелости в кармане, близятся к концу и занятия в аэроклубе. Полеты давно уже не снятся, сплю как убитый. Засыпаю, едва успев коснуться головой подушки: усталость. Приехала государственная комиссия. Опять экзамены: конструкция самолета, двигателя, аэродинамика, аэронавигация, метеорология, конструкция приборов и, наконец, техника пилотирования. Кружится внизу земля, упругий воздух врывается в кабину, ласкает щеки, с шумом обтекает плотно застегнутый шлем. Самолет послушно выполняет фигуры: штопор, петлю, переворот, бочку и снова штопор.

– Отлично! – Это заключение комиссии.

Один за другим получаем свидетельства пилотов-любителей, и… девчата собираются в институты! Уже уехала одноклассница Галина Докутович, уезжает Полина Гельман¹. Ладно, это девчата, для них авиация – только спорт. Но вот уехал Борис Аронов, решил поступать в институт железнодорожного транспорта Миша Толкачев.

– А как же авиация, Миша?!

Он только разводит руками:

– Понимаешь, дома скандал…

– Сдался?! Черт с тобой! Мы не сдадимся! Правда, Стась?

Но и Стась Станкевич, преданнейший друг последних школьных лет, опускает глаза:

– Я тоже подал заявление в институт. Отец…

Вот тебе и на! Нет, я не сдамся! Решено! Подаю заявление в военное авиационное училище. Буду летчиком-истребителем!

Отчим мое заявление встречает более чем холодно.

– Летчик-истребитель? – переспрашивает он, и густые брови удивленно двигаются вверх. – А твое обещание матери? А ее желание? Разве ты забыл все это?

Выходит – забыл. Забыл ее предсмертное желание, забыл, что обещал ей и отчиму поступить в медицинский институт, стать врачом. Значит, не судьба мне стать летчиком. Вновь берусь за ненавистные учебники. Не спеша сдаю экзамены и втайне подумываю: а не провалить ли какой предмет? Нет, нельзя! Не смею! Ведь я дал обещание самому дорогому человеку – матери! Так что же, теперь всю жизнь прописывать порошочки, ставить клистиры?! Была бы жива мама, наверное, она поняла бы меня! А отчим? Я вспоминаю смешинки в его усталых глазах. Мне они нравятся, и я не хочу, чтобы они пропали. Отчим никогда не наказывал меня, даже если я заслуживал этого. Он не повышал голоса и не читал мне нравоучений. Просто глаза его делались строгими и немного печальными. От такого взгляда мне становилось не по себе. Нет, пусть смешинки всегда будут в его глазах. Так лучше.

Я приношу отчиму маленькую бумажку: «…студенту первого курса Белорусского государственного медицинского института… к первому сентября предлагается прибыть на занятия…».

– Сын! – Отчим распахивает голубые глаза-смешинки. – Как обрадовалась бы мама!..

– И ты, отец, рад?

Он не отвечает. В его глазах слезы. Слезы печали, вызванной невосполнимой утратой, и радости, что исполнилось желанное, что впереди что-то очень хорошее. Он верит в счастье!

Значит, судьба.

Изучаю анатомию. Грызу латынь. Постигаю химию, эмбриологию, гистологию, знакомлюсь с терапией, хирургией и вдруг по-настоящему увлекаюсь ею. Вступаю в студенческий научный кружок, дежурю в клинике травматологии даже за товарищей. Чертовски интересно! Решено: буду хирургом!

А свободное время по-прежнему отдаю лыжам, плаванью, акробатике и планеризму. Но теперь это только спорт. Только спорт?

Участвую в студенческих лыжных соревнованиях (гонка на 50 км), показываю приличные результаты и… Назавтра приглашение в ЦК комсомола Белоруссии, где предлагают написать заявление о зачислении добровольцем в формирующийся лыжный батальон.

Зачислен на должность санинструктора первого эскадрона с присвоением воинского звания старшина (четыре треугольника в петлицах) – видимо, учли медицинское образование.

Вскоре заканчивается советско-финская война 1939–1940 годов. Я возвращаюсь в институт, старательно наверстываю все пропущенное за это время – впереди летние каникулы!

Случайно узнаю о предстоящих планерных соревнованиях и не могу отказать себе в удовольствии подняться в небо! Устанавливаю какой-то республиканский рекорд на продолжительность полета, но не принимаю его серьезно – спорт! Однако кто-то замечает мое увлечение планеризмом, и меня вновь вызывают в ЦК комсомола Белоруссии:

– Стране нужны летчики!

Вот так сюрприз! А как же воля матери, мое обещание отчиму и, наконец, мое желание?! Но для комсомольца «хочу» – на втором плане после «надо».

Перед военным училищем заезжаю домой. Страшно говорить, но надо. Отчим долго молчит. Осуждает?

– Наверно, там рассудили правильно, – наконец говорит он. – Время-то какое? В мире неспокойно. Видно, придется еще воевать, и стране нужны летчики… Ты мечтал об этом. Наверно, ты станешь хорошим летчиком.

Отчим опять надолго умолкает, склонив лицо к газете.

– Смотри! – Он вновь поднимает глаза. – Германия-то. Что творит Германия?!

Через его плечо заглядываю в газету и вижу набранное крупным шрифтом через всю страницу: «Германия захватила Польшу!».

Случай, облаченный в мундир писаря военкомата, направляет меня в Харьковское военно-авиационное училище. Только в Харькове выясняю – училище штурманское. Вот тебе на! Так я мог попасть в любое училище, даже в пехотное.

Иду к начальнику училища с просьбой перевести в другое – лётное. Где там! Армия. Дисциплина. Вот так! Успокаиваю себя, что училище все-таки авиационное. Могло быть и хуже.

Харьковское военное училище. В коридорах портреты его выпускников – героев Халхин-Гола и войны с белофиннами. Робеем перед обилием орденов воинской славы и зубрим по двенадцать часов в сутки. В тяжелые сны врывается противный писк морзянки и нудный голос дневального: «По-одъем!»

– Становись! Направо равняйсь! Смирно! Товарищи, сегодня утром фашистская Германия вероломно напала на нашу Родину…

Это не сон. Это страшная действительность. Это война.

Полыхает небо разрывами зениток и прожекторов. Рвутся бомбы впереди эшелона и по сторонам. Эвакуируемся. Ползем на восток, в глубокий тыл.

«В тыл, в тыл! – перестукивают колеса. – В тыл!» Станции забиты составами. Повсюду масса людей с одинаковыми серыми, измученными лицами. Эти люди в один миг лишились крова, простых земных радостей и превратились в безликую массу беженцев. Во внешности тех, кто эвакуируется на восток со своими предприятиями, больше уверенности. У них есть какие-то планы, есть обязанности. А беженцы-одиночки подавлены не только тяжестью вынужденного путешествия, но и своим одиночеством. Они способны говорить только о личном горе…

Нам стыдно смотреть на этих людей, стыдно сознавать, что и мы сами, здоровые парни, движемся на восток вместе с беженцами. Стыдно, будто мы спасаем свою шкуру. А скупые сводки Совинформбюро гасят искорки надежд, заставляя тревожнее сжиматься сердце: все новые и новые города оставляет наша армия…

И опять летаем. Бомбим мишени учебными бомбами. Стреляем из фотокинопулемета. Изредка достается малюсенькая ленточка в три десятка патронов для стрельбы по конусу – болтающейся за хвостом буксировщика полосатой сосиске. Эх, настоящую бы ленту, по настоящему врагу! Так нет же, учебные самолеты, учебные полеты, учебные цели на учебных полигонах… Украинские степи сменила тайга, вместо привычного Донца – Енисей, и все равно… учеба! А на западе не прекращаются бои. Фашистские армии уже рвутся к Москве.

Но вот приехала государственная экзаменационная комиссия. В классах тишина: экзамены. Извечные билеты с вопросами. И старые как мир шпаргалки. А за окнами громыхают эшелоны: красные теплушки спешат на запад, на восток идут поезда с ранеными…

…Двенадцать отличников, выпускников училища, направляются в действующий полк. Каждый из нас уверен, что стоит только нам попасть на фронт – и тут же изменится ситуация всей войны в нашу пользу! Скорей бы на фронт!

А пока… От училища до вокзала пять километров. Наш жиденький строй сопровождает старший лейтенант Клюев.

Для меня образ Клюева тесно переплетен со всеми воспоминаниями об училище. Мне кажется, что училище и Клюев неразделимы. Не будь Клюева, незачем существовать и училищу. Клюев – это все! Это наша жизнь, наш распорядок, наша совесть и… Одним словом, без Клюева не было бы военного училища – это точно!

С раннего утра до позднего вечера сопровождает нас его пронзительно-скрипучий голос, указывая на все дозволенные и недозволенные действия курсанта, – сопровождает, напутствует, взбадривает или отчитывает. Клюев вездесущ. Он в казарме и столовой, он поджидает нас в коридоре учебного корпуса и сопровождает на марше, он на аэродроме. Такая уж должность у старшего лейтенанта – заместитель командира авиаэскадрильи по строевой части. Это его обязанность – сделать из нас, бывших рабочих, колхозников, студентов, – из «шпаков», как любит говорить Клюев, – настоящих людей. В его понимании только солдат с отличной выправкой и веселым взглядом – настоящий человек.

– Становись! Р-р-равняйсь! Смир-р-но! – самые любимые слова Клюева.

Правда, иногда он бывает многословен, и тогда в его лексиконе появляются более обширные фразы вроде: «Грудь вперед! Живот убрать! И не шевелись!» Однако это лишь дополнение к излюбленной команде: «Смирно!»

Клюев жил неподалеку от нашей казармы, в доме комсостава. В скверике рядом с домом часто появлялась его жена – худенькая, болезненного вида женщина с маленькой дочкой. Леночка, трехлетнее создание, еще не понимала значения субординации, не вникала в тонкости воинской дисциплины и детским сердцем тянулась ко всему неизведанному, интересному. Наверно, интересны для нее были и мы, курсанты, с песней проходившие по улице. Леночка каждого из нас одаривала лучезарной улыбкой, что явно шло вразрез с правилами Клюева. Мы не оставались в долгу перед Леночкой, у каждого из нас была с ней самая искренняя дружба. Вообще, казалось, это улыбчивое создание только и ждет ласкового взгляда, чтобы тут же ответить задорным смехом.

И вдруг первая бомбежка, и нет уже худенькой жены Клюева, нет Леночки… У старшего лейтенанта лишь покраснели глаза да, кажется, немного опустились плечи.

– Смир-рно!

Клюев в последний раз придирчиво осматривает строй уже бывших курсантов.

– Р-разойдись!

Мы толпимся у станционного буфета. Тонко звенят бокалы с шампанским.

Гудит паровоз. Мы подносим руки к пилоткам и щелкаем каблуками. По уставу. С особым шиком. Как учил Клюев. А он просто обнимает нас за плечи и целует. Это не по уставу. Почему на глазах Клюева слезы?