25. Ксения, Москва, список 5
Во-первых, Саша траву любил. Под травой я какая-то вялая, тревожная. Как пожилая рыба в хозяйственном отделе. Я больше по алкоголю. Траву не люблю. И Сашу под травой я не любила. Саша под травой превращался в рыхлую версию себя, липкий, медленный, говорливый. Лицо напоминало кусок масла в жару. Покурит, разляжется на ковролине в комнате и смотрит Ютуб, бесконечную хронику падающих людей. Хуже, если Саша начинал вещать. Радио Саша-ФМ. От Сашиного вещания было не скрыться, как от «Иронии судьбы» в Новый год. Саша вещал только про высокие материи. Про мультивселенные. Про Пятно Эридана. Про своё место в искусстве – отдельная авторская передача. Эта тот самый Саша, из которого часто не вытянешь ничего кроме мелодичных мычаний. Да, если Саша начинал играть, то напоминал гифку на повторе – один залипающий аккорд. Минут этак 70. Саша обещал бросить курить. И даже бросил после свадьбы. Но как мы помним, когда у меня начало всё получаться – стал опять. Уходил туда и прятался. Прятался в траве.
В алкоголь Саша падал необратимо и самозабвенно. Полбокала? Саша не слышал о таких дистанциях. Он был настоящим марафонцем. Орал и пел с друзьями до четырёх. К девкам приставал, будто я не видела. А потом схлопывался в себя как мышеловка. Огрызался, искал ссоры. Это от отца, оправдывал Саша своё пьянство наследственностью. Мне нельзя алкоголь, с гордостью за свою сознательность говорил Саша. Я под алкоголем злой, говорил Саша, опуская водник. Под травой вся его злость переносилась назавтра, как кредит – с процентами. Саша веселился в долг у себя завтрашнего. На утро был раздражённый и вялый. Усиленно искал ссоры.
После тура Саша приезжал злой, не выспавшийся. Курил и не хотел никого видеть. Из квартиры его было не вытащить. Зачем нам в кафе или бар, если можно поесть дома, вопрошал он. Обустраивал себе нору из Ютуба и пледов. Но если я куда-то уходила – злился, что он один. И как всегда – не напрямую. Например, говорил, что пытается лечь пораньше, а я где-то шатаюсь. А если уговоришь выйти с ним в свет – целый спектакль. Замкнётся, ни с кем не говорит, сидит с лицом, как старая брюква. Буркает что-то, листает старый айфон. Зато после вечера – если, конечно, досидит до конца, Сашу было не остановить. Да этот лицемер. Да та тупая… В Москве родились, поступили на свои журфаки через маму-папу, и теперь учат нас жизни. Они за МКАДом не были. Саша всегда гордился тем, что он знает, как за МКАДом. Где живут искренние и добрые люди. А в Москве все злые. Счастье, если мы доходили до метро, не поссорившись.
А пойдёшь без него – всю душу выпотрошит через аймессадж. Придёшь домой, а он никакой. Удутый. Улыбается. Утром раздражённый. Говорит, я его не ценю. Мои новые друзья его презирают. Высмеивают его и его музыку. А это мои единственные друзья в Москве, говорю. Какие есть. Не твои поволжские. Я теперь не чувствую себя одинокой. Ах, ты всё время чувствовала себя одинокой? Ну и понеслось-поехало.
Чего он от них хотел? Чтобы они признали его творчество? Но это же невозможно, он же понимал.
А когда через них у меня начало что-то получаться… Я сразу испортилась. Омосквилась. Изхипстерилась. Прожанжачилась. Зачем ты стала эти свитера бесформенные, зачем висок выбрила, не идёт. Не мог просто признать, что у меня в Москве получилось.
Саша категорически не хотел ничего нового. Ни друзей, ни музыки, ни айфона. Любую перестановку мебели воспринимал как посягательство на государственный строй. Новый светильник из Икеи обозвал космическим ишаком. Светильник от обиды сгорел под утро. А я просто хотела как-то освежить нашу затхлую жизнь.
Саша любил старых друзей. Поволжских. Группу свою. Завалиться всем домой после репетиции и пить до утра. Одни и те же разговоры, песни. Рок умер, фолк умер. Народ измельчал, слушает дерьмо. Рэперов этих. Там же ни музыки, ни поэзии. А вот Щербаков. Да кто вообще знает, кто такой Щербаков (действительно), да хотя бы Вдовин. Все здесь были недооценёнными гениями. Соревновались в непризнаности. И ладно бы один раз, это интересно, кино, настоящий док, бери и снимай (я и взяла, ой давай не будем про это). Но когда изо дня в день. Саша переехал в Москву раньше меня, прожил тут почти десять лет, а новыми друзьями так и не обзавёлся. Не считая этой прошмандовки в дредах. И своей Алины. Виртуозка продюсирования, ага.
Помню, в один из наших откровенных вечеров он мне сам признался, что он не эпохой ошибся. Что даже если бы родился в семидесятые, он наверняка бы смотрел в ещё большее прошлое, и нашёл бы там какой-нибудь непопулярный, устаревший жанр и так же страдал. Что он вообще родился таким – смотрящим назад.
Да, Саша обожал всё это героическое, со сцепленными зубами. Чтобы преодолевать. Всё на серьёзных щах. Полюблю я какую-нибудь певицу Луну. Так Саша мне весь мозг вынесет, какая она примитивная, глупая, лживая. И какая катастрофа, что искусство превратилось в мем.
Он вообще простых не любил. Приедет и давай материть всех этих таксистов, проводников, попутчиков. Какие они все тупые алкаши и быдло. Ему мои жан-жаковцы – лицемеры и либерасты. А истинная Россия – быдло и алкаши. Саша, Саша. Его девки на концертах – ой, какой Саша Даль добрый. А Саша Даль – злой. Просто всё – в себе.
Вот главное. Я всегда всё говорила. Помолчу, но выскажу. Саша держал всё в себе пока не взрывался.
ЧАСТЬ 3
1. Саша Даль. Выходные
Щелчок зажигалки.
Тугое и шаткое равновесие пластика. Долгое выхождение из воды. Молочно-жёлтые небеса. Цветение под куполом. Взрыв в слоумо. Медленно скрутить крышку с чёрным пеплом. Поклониться сожжённому растению. Втянуть жертвенный дым. Обжигающую, плотную струю. Ледяное молоко в лёгкие. Словно бежать в декабре, сдавать школьный норматив. Подержать свинцовую тяжесть в груди – подольше. Выдохнуть блеклое – призрак вдоха. Выдыхая, нет, ещё даже вдыхая: ощутить, представить, ощутить, сначала представить, а потом ощутить, насколько накроет.
Мягкая волна, тепло, снаружи, изнутри, изнутри наружу снаружи внутрь плавная океан в Индии жадно ловить первые признаки выдумываешь или нет сначала будто просто резко встал головокружение от дыма потом укореняется прорастает на минуты часы вечер дни недели годы. И вот уже нашёл себя – точку на кухне, с улыбкой, залипнув, прибило, размазало, обволокло, пелена, всё такое мягкое, пять минут или полчаса. Но трек играет тот же, всего пять минут.
Саша проспал 12 часов подряд, и прямо до завтрака снова опускал водник, чтобы снова уснуть.
Щелчок зажигалки.
Выходные. Молочно-белые воскресения. Молочно-белые понедельники, чьи-то вторники, его – воскресения. Из чёрно-серого призрака в колпаке, из дыма, из всей плацкартной петли Мебиуса – живой. Путь до супермаркета на углу. Опять снег. Сникерсы. Твикс. Мороженое. Цветная гора на ленте. Поймать фокус у кассы, точку, я (?). Расплатиться молча, чуть не уйти с корзинкой. Пешком по своим следам, слегка заметённым. Спираль ступенек в маленькое царство покоя. Сон. Много сна. Просыпаться и просто лежать. Трещинки на потолке. Уцелевшие с развода книги – с любой страницы. Молочное небо за окнами. Редкое солнце. Карнизы, балконы. Голые ветви. Смотреть за вороной на проводе. Просыпаешься в середине суток, в безымянной части молочного водоворота – и плывёшь к ближайшей точке – утро, вечер, я. Завтрак в четыре часа дня. Ужин в пять утра. Щелчок. Сон. Много сна. Щелчок. Дневной свет. Только его – дневной свет. Не занятый ничем, ни репетициями, ни дорогой, ни городами – только его – дневной свет. Свободный дневной свет в окна. Господи, сколько света. Неделя встаёт и тянется над крышами. К подвигам и зарплатам. Он – вне. Он за скобками. До четверга. Выходные. Он вышел.
Щелчок зажигалки. Тугое и шаткое. Треск угольков. Вспыхивает! Угасает…
Под окнами проезжает маленькая машина-уборщик с трогательной мигалкой. Загребает мусор в невидимую пасть круглыми щётками, будто жук. Подъедает остатки выходных. Но он – вышел.
Посуда везде. Стаканы, чашки, тарелки – мигрируют с кухни, сюда, к столику у дивана, на пол, подоконник, подлокотник, полку. Великое переселение. Серпы и луны кофейных следов. Вырастает маленький Манхеттен в кофейных подтёках. Такой же полузатопленный город ожидает и в раковине. Атлантида. Спасенье отложено до четверга. Выходные.
Щелчок зажигалки.
Обёртки. Сникерс. Марс. Твикс. Детское счастье. Мороженое. Когда вырасту, буду есть сколько захочу. Липкая плёнка в розовых и шоколадных следах. Фольгированная изнанка детской мечты. PP, пластик номер 5, треугольничек стрелок, сансара переработки. Коробки от пиццы, распахнутая пасть, картон в жирных следах на подоконнике – дразнит птиц. Корки засохшего теста. Опустошённая скорлупка Бигмака с листком салата на дне. Крошки – на груди, на простыне, на полу. Шкурки от шоколадок. Усыпают постель, несколько на кухонном столе, одна в туалете на машинке, пара в коридоре. Трупик МилкиВэя. Сладкая оскомина. Царство быстрых углеводов. E202, глутамат натрия, сахар.
Щелчок зажигалки.
Поляна. На кухне, среди хлама на столе, окружённая кольцом пустоты. Листок А4. Алтарь. Перевёрнутый лайн-ап, изнанка песен со сгибом поперёк. По этому желобку растекается коричнево-зелёная смесь из табака и. Словно след голоса на звуковой дорожке. Начинается тонко-тонко, потом дорастает до утолщения и снова тонко-тонко. Симметрия. Галактика в профиль – два рукава, балдж в середине. Нормальное распределение. Нормальное. Маникюрные ножницы, полупустой рукав сигареты. Вечно теряющийся колпак. Крышка с дырой, закопчённая фольга в дырках. Прикрытый пачкой от лишних взглядов – зелёный с синевой кусочек в зип-локе, о котором не думать. Жирный. На половине. До четверга – хватит. Нарезать маникюрными. Покрутить-помять цилиндрик сигареты, разбавить табаком. Загрузить в колпак бесчувственными от струн пальцами. Аккуратно, не роняя лишних крупинок в воду, накрутить на водник. Поджечь, вытянуть. Опустить. Священнодействие.
Где-то по квартире скитается она. Они движутся как небесные тела и иногда находят друг друга. Вступают в непрочный союз, гравитационную пару, кто кому спутник – не разберёшь. Но он вечно теряет её, отвлекается, оставляет в постели, на кресле, на кухонном стуле, в ванне, и так же случайно находит, подбирает, с брошенного аккорда, лениво выискивает отзвуки мелодий, так легко отвлечься, уйти в заумь, в голову, в чужое, вот она, вот – он наигрывает хрупкую, невесомую вещь, пока она не становится сильней и уверенней, вытаскивает её из выходной нирваны, («гениальная!»), словно рыбу на лодку, бежит за айфоном, чтобы записать на диктофон, набегу понимая, что это «Polly» Нирваны.
Полли. Лучшая гитара осталась в Туле. Надо написать. Потом. Есть время до четверга.
Щелчок зажигалки.
Айфон. С веткой от угла к углу на экране. Где-то в квартире, в одной из трёх Вселенных: кухни, комнаты, санузла. Может, под пакетом от чипсов на столе, может, под диваном или за стиральной машинкой, в которой томится и протухает постиранное бельё. Но где-то он есть – на предусмотрительном авиарежиме, за которым – плотина неотвеченных. После. Есть время до четверга.
Щелчок зажигалки. Он курит сигарету прямо в постели, сладко затягиваясь до голливудского потрескивания, и ему хорошо. Он стряхивает пепел в ближайший стакан. Он смотрит в колонну мартовского солнца, косо врезанную в паркет, космический танец пылинок. Кто-то их населяет, что там за миры, может, мы и есть в бесконечном фрактале. Он смотрит ниточку от непотушенного окурка в пепельнице – перевёрнутая пирамида дыма, накарябанная от руки неотрывным серым карандашом. Кто-то же нарисовал её. Он спит, ест и ходит в туалет – когда хочет. Вышел до четверга.
Вот он в центре уютного хаоса, в смятых простынях с ноутбуком, двигаются по орбитам обёртки, книги, крошки, грязные стаканы, гитара. Все соцсети на паузе, он не заглядывает в тревожно пухнущую папку входящих, он только листает мемы в пабликах. Он смотрит Ютуб.
Пьяные студенты с воплем прыгают на стол в солнечной Калифорнии, сметая стаканчики с пивом. Саша смотрит. Подтянутая девушка ставит не тот режим на беговой дорожке и слетает на пол, теряя штаны в душном спортзале. Саша улыбается. Скейтбордист ломает доску о перила и падает пахом на железо, катится по ступеням в пасмурном утре. Саша морщится. Красотка танцует на шесте перед камерой, тот загибается и падает с ней, сбивая плазму, пугая кошку в уютной квартире. Саша смеётся. Мяч летит в лицо ребёнку, сбивает с ног в американской осени. Саша морщится. Деловая фифа не замечает стеклянной двери, стукаясь в неё всем телом где-то в Европе. Саша смеётся. Отец, уперевшись лбом в палку, крутится на месте, отрывается, бежит загибаясь в бок, падает в канадский сентябрь под дружный хохот, в которым слышен и Сашин голос. Штангист, шатаясь, поднимает штангу и вот-вот – тут он всегда перематывал – двое на океанском пляже бегут навстречу, обхватив большие резиновые шары – те при столкновении выскальзывают в бок, стук голов, один отлетает, другой падает. Саша выдаёт сочувственное «оу!». Подросток перепрыгивает замёрзший канал, но долетает только одной ногой, второй уходит под взломанную воду. Саша довольно смеётся. Неисчислимый велосипедист вновь неудачно прыгает через трамплин, перелетает через руль, велосипед бьёт его сверху во всех штатах Америки. Модель на фоне океанской волны, волна сметает её – с ног, с неё –лифчик, дерзкую улыбку, оставляет детскую беспомощность, а ю окей?! Саша машинально смеётся. Торт на мексиканской свадьбе падает на пол вместе со всеми яствами, под разочарованное «оооуу». Саша искренни вторит им, но вспоминает про мороженное в морозилке. Баскетболист цепляет кольцо в прыжке и увлекает всю стойку до хруста щитка о раскалённое лето. Саша смотрит. Женщина на самокате летит с горки, теряет равновесие («ноу-ноу-ноу-ноу»), едет лицом по асфальту, разметав волосы, задрав ноги, пока мучительно не перекувыркнётся в Средней Америке. Саша смотрит. Дрон падает на дождливую палубу яхты, а потом под воду – О ноу!
Да-да, конечно: о май гад! а ю окей? айм файн, гиенистое а-ха-ха-ха-ха лучших друзей за кадром или напуганное О. Майн. Гад. или Чизес Крайс, или самодовольной айгад ит, айгад ит. Саша обожал смотреть фэйлы накуренным, сразу после тура. Он смотрел их не ради чужих неудач. Не только ради них. Это была нарезка с городами, лужайками, квартирами, частными домами, и он, обкуренный, легко падал – то в зиму, то в лето, то в Канзас, то в Бразилию. Он ощущал весенний холодок, последнее осеннее солнце, запах листьев, снег сноубордиста, тёплое озера. Это было пятнадцатисекундным трипом, личным телепортом. Он прыгал по американским газонам, рекам и скейтпаркам. А если местность была скучной, то в конце всегда ожидала развязка, экшн. Когда он приезжал очень уставшим, его больше радовало чужое падение, чем само путешествие. Это осознание – у других тоже не клеится. Сейчас он больше ждал падения. Иногда он загадывал своих ненавистных знакомцев. Он смотрел на велосипедиста – что обречён упасть по самим законам жанра, в который попал – и загадывал, что это – знакомый удачливый исполнитель. А вся поездка – выпуск следующего альбома. И вот велосипедист-исполнитель зарывается, взлетая слишком высоко по рампе и падает вниз с провалившимися песнями, так ему. И вот эта толстуха на шесте – тоже он. И этот ребёнок. И тот.
Когда ему надоедали бесконечные подборки фэйлов, когда он утолял первый голод, он открывал ММА или бокс. Он обожал смотреть эти поединки не ради самого сражения, но ради тысячи мелочей вокруг. Лица зрителей за секунду до нокдауна. Напряжённый лоб рефери, когда бойцы в клинче. Отчаянные крики жён и родственников, когда их любимый пропускал удар. Или как сходятся бойцы с разной техникой, и меняют стратегию во время боя. Как касаются руки перед началом – один обычно идёт, подняв руку повыше, демонстрируя свою открытость и честность – так явно, что ему перестаёшь верить. Как некоторые дерутся со злобой, некоторые с уважением, как дразнят друг друга ложными ходами, опущенными руками, как не замечают кровь из рассечения, как зрители аплодируют, когда подмятый боец в партере находит силы и переворачивается, оказываясь сверху. Как один точный удар может внезапно решить весь бой. Как выигравший по очкам после боя надевает футболку своего клуба. А проигравший, распухнув от рассечений, уже понимает, что проиграл и не надевает. Он всегда болел за проигравших. Всегда – за претендента, а не чемпиона.
Он успевал выбрать своего фаворита, пока бойцов представляли, он всегда выбирал более сдержанных, с честными правильными лицами. Он боялся, что в жизни они могут оказаться подлецами. Но если они начинали выигрывать, он начинал сопереживать другому. Он всегда болел за андердогов. До того, пока они не оказывались сверху. Он мог разделить победу со своим фаворитом, только если она была внезапной, от неожиданного нокаута, уже почти проигравшего бойца. В Ютубе были такие подборки, но он специально не смотрел их. Не радовал себя этим. Пусть это придёт само. Он всегда болел за проигравших. Он мог болеть за явного фаворита, только если весь зал был против него. Иногда он ставил на бойца всю свою судьбу и возможный успех, представляя, что боец – это он, а его соперник – эпоха. Он видел бой, где боец не сдавался до последнего, падал весь в крови, но вставал снова, пропускал один за другим, но вставал снова, и весь пол октагона был в размазанной крови, и его соперник был в его крови и растерян от этого упорства. Он пинал этого упрямца по ногам, так что левая покрылась багровыми пятнами, и боец её подволакивал. Он разбил ему всё лицо. Он валил его снова и снова, но тот вставал. И тогда побеждающий поднимал руки, чтобы зал поаплодировал несдающемуся сопернику. И зал ревел от восторга. И этот упрямый боец так и не упал, и проиграл по очкам, и они с победителем ещё долго обнимались после боя, выражая друг другу своё уважение под одобрительный гул стадиона.
И несмотря на сочувствие проигравшему, ему нравилось, как победитель, перепрыгивая борт октагона, бежит к своей семье, целуют неожиданно некрасивую толстую жену, поднимает на руки растерянного, но гордого ребёнка.
Он смотрел ММА как порно, перематывая прелюдии с выходами бойцов, если напряжение в нём было велико и рвалось наружу. Или, наслаждаясь прелюдиями, если оно сидело в нём глубоко и его надо было вытащить, выманить. Как это делали бойцы, выманивая, раздёргивая соперника. И так же, как в порно, он копировал имена понравившихся бойцов, и искал другие видео с ними. А затем ему нравился соперник этого бойца, и он уже искал видео с ними. И так же было с порноактрисами, имена которых он открывал, когда смотрел бесконечные оргии, где 2-3 женщины услаждают одного мужчину. И через эти недолговечные союзы сотрудниц на видео, он узнавал новых актрис, заплетая свой венок из имён в поиске – от Ava Adams к Jose Aldo, от Jose Aldo к Nicole Aniston, от Nicole Aniston к Tony Ferguson, от Tony Ferguson к Asa Akira, от Asa Akira к McGregor. Оргазм, нокаут. Кровь, сперма, сквирт.
Он смотрел на женщин и так же, как в бойцах MMA, видел в них нечто большее, чем просто сексуальность, тело. В каждой была какая-то сверх-идея. В некоторых эта идея была закатана глубоко. Почти не видна за макияжем, гримом, силиконом, неестественными позами и вздохами. Индустрия сжирала их. Но другие горели. Они были естественны, свободны и казалось, что им нравится делать это на камеру. Они смеялись, дразнили, и делали это как-то искренне, почти по-детски. Секс стал не только их профессией, но призванием. Они могли быть чем-то большим, но сузились до размеров своей сексуальности. Индустрия сжирала их целиком.
Он был традиционен в своих предпочтениях. Естественно, ЖМЖ – банальная мечта. Местами – тривиальный фут-фетишизм, сиськи, задницы, оргии. Если возбуждение было сильным, нетерпеливым, он смотрел видео, где один мужчина занимался сексом сразу с пятью или шестью женщинами, но чаще он любил обычные тройнички. Они казались ему теоритически более вероятными, а потому возбуждали сильнее. Он даже представлял в жизни тех подруг и знакомых, которые могли бы пойти на это. Те ситуации в турах и городах, где это могло бы произойти, хотя понимал, насколько наивны эти фантазии. Он часто находил порноактрис, похожих на своих знакомых: мимикой, или формой лица, или просто взглядом, или вообще, чем-то неуловимым. Ему было легко это сделать. Он часто видел схожести в людях. Все, включая бывшую жену, говорили ему, что он просто плохо разбирается в лицах, если для него Хью Джекман и Роберт Дауни младший долго вообще были одним человеком. Но он знал, что наоборот – он чувствительнее к лицам. Он видит в людях те схожести, которые не видят другие. Потому в его памяти было много соответствий между порноактрисами и знакомыми девушками. Ему было стыдно составлять подобный список схожестей, поэтому он держал его в голове – полуразмытый, выпадающий. Он знал, что Peta Jensen похожа на Алину, а Karlee Grey на Ирку из Ростова. Сейчас его больше интересовала August Ames с глазами, как у Полли из Тулы. После нескольких видео он искал с ней нарезку, чтобы упасть в неё сильнее. (О том, что её нет в живых, он старался не думать). Если долго поискать, можно найти порно-двойника почти к каждой. Он не смог найти порно-двойника к бывшей жене. Может, он ещё не встретил. Он не искал специально.
Если он был мечтателен и нежен, он искал чувственные видео типа x-art или jomii, и проживал нелепые сюжеты прелюдий, ставя себя на место героев, к которому зашла соседка/грабительница/начальница/мачеха. Если он был зол и агрессивен – нырял в кастинги Вудмана или гэнгбэнги, или подборки пощёчин. Если возбуждение сидело в нём крепко и сильно, он включал видео PMV – динамичный монтаж под безвкусную музыку. За несколько минут перед ним проносились десятки девушек, планы сменялись по нарастающей, как города, концерты, плацкарты, и это было словно ещё одним туром, где его опять ввёл поток лиц и людей. Но всё это было только про одно. А потому было под контролем. А если он и терял контроль, то это было приятной потерей.
Если же хотел реалистичности и новых лиц – он открывал бесконечные Webcam, где вибраторы девушек работали сильней от суммы донатов.
Он перепрыгивал от одной к другой, и вдруг замечал какую-то жизненную деталь. Такое же моющее средство на кухне, или звук самолёта на фоне, или диалог веб-моделей, где они буднично спорили о будущей позе так же, как Саша спорил с Алиной, какой пост соберёт больше лайков. И всё это отзывалось в нём, и он уже падал в их мир, и ему было плевать на секс, и он просто рассматривал жизнь с экрана.
Не то, чтобы он смотрел только такие видео – секс и бои. Он мог включить какой-нибудь фильм, или читать книгу или листать мемы. Сосредоточиться на одном было трудно. Всегда хотелось чего-то ещё, и он снова курил.
Когда он только приезжал из туров, он не знал, за что браться, как молодая мать, впервые оставившая ребёнка у родителей. Он хотел сразу всего. Он так хотел расслабиться, что не мог расслабиться. Иногда он выбирался в ленту.
Он не открывал входящие, и отметки на фото, а просто переходил на другие страницы. Он был аккуратен, но даже там натыкался на это. Репосты, фото, отметки.
Концерт Уриевского в Самаре. Восторженный отчёт о феерическом выступлении на 300 человек от их общей поклонницы и фото с кумиром. Усталые счастливые лица.
Новый релиз Вдовина – вышел вчера, лайков несколько сотен. И комментарии – как же пронзительно, точно, до мурашек, новый этап.
Большой тур знакомого поэта – 30 городов, первая половина – солдауты.
Кто-то запостил статью «Гидры» – «Подборка современных фолк-исполнителей, которые доказывают, что авторская песня имеет право на существование в 21 веке». Саша, заранее морщась, кликнул на статью. Пролистнул быстро до конца, убеждаясь, что его нет. Половина, естественно, девушки. Даже три из пяти. Всем, естественно, нет и 30. Все «иронично осмысляют советскую травму и не боятся собственной сутулости». Большую часть музыкантов Саша даже не знал.
Стараясь отвлечься, сбежать, он кликнул на страницу девушки с милой аватаркой, пролистал её стену и увидел на сцене ДК Волжского какого-то знакомого барда. А через секунду понял, что это он сам.
«Смешанные впечатления после концерта. Вроде песни те же, а не трогает… Может, мы переросли. А может, Саше самому не очень нравилось».
Скролл к комментариям.
«Да, мне тоже так показалось. Как будто ему самому в тягость всё. Новые песни вообще не зашли»
И ещё ниже, от какого-то ехидного задрота – ссылка на заметку «Уездного города», – поволожского аналога The Village, «Афиши», «Гидры» (в ней теперь работает его бывшая жена) в одном лице. Портал про красивое потребление, кофейни, важнейшие концерты и новости феминизма – «Поволжский бард сорвал афишу известного рэпера Ги…». Саша испуганно кликнул, ужаснулся, скользнул по короткому тексту. После неудачного концерта/пришло всего/выместил злость на афише легендарного/задержан полицией/видео попало в сеть от рэп-объединения «анти…»/рэпер перепостил в сториз, но никак не прокомментировал/старая музыка пытается хоть как-то заявить о/ дискредитирует себя ещё больше/пытались связаться с бардом, но он/Саша закрыл, машинально навёл на список лайкнувших пост про концерт. Увидел в нём бывшую жену, навёл на список лайкнувших комментарий со статьёй. Она же и ещё какая-то надменная хипстерша, а, журналистка, что была на концерте, Саша рывком встал с кровати, стукнулся мизинцем о ножку, чертыхнулся, как-то незаметно шагнул в кухню, найдя себя уже выпускающим дым над водником. С трудом отыскал телефон – конечно, под поляной, хотел посмотреть сразу, но сначала переворошил всю квартиру – написал Алине – под барабанной дробью уведомлений после включения –
«Алина, я хочу отменить тур. Оставшиеся города. Прости».
Щелчок зажигалки, ещё один водник, щелчок, сигарета, перечитать статью? нет, лучше пойти купить пива или коньяк и колу, звук смс, отставший от общего града уведомлений – Алина.
«Ты дома? Я к тебе сейчас приеду!»