Чудесно улыбаешься со сна, скрываясь в теплой ласке одеяла, а до твоей щеки лучом достала смеющаяся яркая весна, и завтрак ждет, и кружка молока, и кто-то тихо в ванной напевает, ты счастлива – счастливей не бывает, и, словно шарик с гелием, легка.
Ты расплетаешь зимнюю косу
И вынимаешь яркие браслеты,
И на балконе ты сидишь, раздета,
И держишь кружку с чаем на весу;
Весна звенит в тебе, и знаешь что?
Мне кажется, пришла пора смеяться,
И глупостям наивно удивляться,
И в шкаф убрать бесцветное пальто.
От подушки аромат
Горных травок и мелиссы,
И ладони близко-близко,
И не нужно разнимать.
До июня три шага,
Одеяло сбилось в кучу,
По щеке гуляет лучик,
И не хочет убегать.
В бликах солнечных стена,
Пахнет с кухни пирогами.
Мы и не предполагали,
Чем закончится весна.
Млечный путь втяни ноздрями,
Ритм сансары убыстряя,
Ты разомкнут, краток, странен:
Гррррромовой раскат.
Никому не быть тобою,
Птичьей трелью, жгучей болью,
Перечеркнутой судьбою;
Ты – моя строка.
Над асфальтом пляшет воздух,
Звезды, знаки, перекрестки,
Превращаться в птицу поздно:
Перьев не сыскать.
Повод к жизни – слово ""завтра"",
Поворот на юг внезапный,
Торопись, иди на запах,
Чувствуешь пока.
Снег
Падал сверху,
И снегом пах ее воротник,
Вы шли.
Гуляли -
И были в целом мире одни,
Но он был лишним,
И зря в картине мира возник,
Он был тогда и там,
Но в неверной роли.
А снег летел,
На ладони падал,
Скрипел во мгле,
Вы шли и шли,
И ложились тени
Под каждый след,
И воздух был -
Чем губы ее теплей,
И по ботинкам мокрым
Бежали разводы соли.
Сто лет назад,
Не с ним,
И не с ней,
И в другой стране,
Случился полночный
Белый
Безумный снег,
И снег (спустя эту сотню лет)
Где-то в нем, на дне.
И иногда (с годами – реже)
Немного больно.
На Невский,
Сквозь низкую облачность,
Срывая со струн проводов
Аккорд,
Опустится сложенный мною
Игрушечный самолетик
Из хрупкой белой бумаги.
На крыльях – слова о главном,
Не высказанные вслух.
Коснется брюшком скатерти
Рядом с кофейной чашкой,
И – разобьет на части
Твою
Одинокую
Тишину.
Растаял снег, и травы поднялись,
И воробьи купаются в пыли,
И ноги не касаются земли,
И воздух сладок.
Блестит на листьях тополя роса,
И небо все в пушистых полосах,
И крови в венах хочется плясать,
Нестись куда-то.
На теплых досках так легко лежать,
Густым прозрачным воздухом дыша,
И катится над крышей солнца шар,
Уже к закату.
Прости меня, мой милый, добрый мир,
Заполненный спешащими людьми,
Прости меня, пусти меня, прими
Меня обратно.
Касаясь кистью неба ноября,
На рисовой бумаге пишешь вязью,
И капля пота щиплет угол глаза,
И иероглифы ложатся в ряд;
Душа твоя бела, как первый снег,
И пальцев бег протяжен и уверен,
Ночник горит, и за прикрытой дверью
Спит мир.
И – улыбается во сне.
Ты смотришь на желтое солнце, плывущее к западу
Над городом тянется тонкая пряжа дыма,
Насыщенны, словно в детстве, цвета и запахи:
Дыхание счастья мгновенно и непостижимо.
Есть воздух – дышать, есть дороги – и это в кайф.
Богатство твоё не отнять.
Никому.
Никак.
Последний снег сойдет еще нескоро.
Не унывай, уставшая душа,
Не забывай смотреть цветные сны.
Капели в наши стены не спешат.
Да вот же мы, смотри, наш славный город.
Мы выжили.
Добрались до весны.
Настоящее сердце – редкость в наш сверкающий век соблазнов,
Вместо неба в алмазах – стразы,
Слишком много случайных связей.
Слишком – грязно.
Равнодушия бич плетёный
Оставляет на коже раны,
И отрава вранья желанна,
И экраны больны рекламой.
Всяким хламом.
За окном темно-серый сумрак, на столешнице чай остывший,
Слышишь – падают капли с крыши?
Не сдавайся, покуда дышишь.
Ты – отыщешь.
Что тревожит тебя – в пыль сотру, да отдам ветрам.
Ведь любой колдунье известно: печаль – зола.
Бесполезно противиться. Я уже здесь. Пришла.
И на доброе слово свою обменяю нежность.
Сквозь листву и звездную пыль долгий путь лежал,
Но легко на запах было (к тебе!) бежать,
Лишь дрожало вбитое в пень острие ножа,
И летела луна меж ветвей в глубине безбрежной.
так бывает, когда паровозный гудок по спине, а тебе нереально, как будто в горячечном сне, и неважно, что ночь, и неважно, что холод и снег, только стылые рельсы неслышно поют под перроном
за окошком купе тот, кого ты полжизни искал,
одеяло под локтем, и плещется чай о стакан
но сорвавшимся камнем по насыпи мчится тоска
и с размаху в висок: он теперь для тебя посторонний
посторонний
совсем
навсегда
для тебя
посторонний
Засыпаешь с чувством, что завтра – уже весна,
Что со срезов кровли падают капли света,
Шарфик – в сумке, очки отысканы и надеты,
Пахнет мартом; сквозь небо солнце летит, звеня,
Заплетает в ткань облаков лоскутки огня…
…а потом, за весною сразу, наступит лето;
То прекрасное лето, которое – только нам.
Ты криво скроен, без лекал, зато с ресурсом на века, и жизнь отправлен прожигать. В груди торчит меридиан, как вертел. Темна дорога, далека, и над плечом горит закат, и нет ни шанса отыскать ни кабака, ни бардака.
Ни смерти.
Шальная от роду судьба – дурной башкою по столбам, и свёрнута к чертям резьба, и на болту судьбу ты эту вертишь. Да, славно грязи похлебал, полынь и соль в пяти хлебах, и ты в толпе, и ты – толпа.
И нет ни дома, ни петли.
Ни смерти.
На прохладной ладони августа – карт колода.
Сдвинуть пальцем, достать одну: десятка червей.
Целы все сердца, ни одной дыры на просвет.
Долго плакать о черных днях не в твоей природе.
У судьбы еще авансов припасено -
Никакого баланса Газпрома на все не хватит,
Звездопад ежегодный уже на подходе, кстати,
Значит, будем глядеть на небо ночами вновь.
Март припадает к твоей руке,
Хитро смеется из-под ресниц,
Мечет из форточки крики птиц,
Звонко трясет с барахлом пакет,
Бледен, но колок, смешон, но скуп
На комплименты и фонари,
Первой струною дрожит внутри,
И разгоняет твою тоску,
И улыбаешься снова ты,
Не понимая – кому? куда?
Март убегает по крышам вдаль,
Всем облакам расчесав хвосты.
Ты – не живая вода.
Ты – больше.
Ты воздух в груди,
Ты движение крови в жилах.
Ты – правильный ключ для моей заводной пружины.
Вторая кожа.
Ты не живая вода.
Ты – больше.
Ты звездный росчерк
В небе над теплой крышей,
В твоих ладонях дом незаметно дышит.
Храни нас, Боже.
Возвращаться назад нельзя.
День вчерашний, как лист бумажный,
Кистью беличьей разукрашен,
Сложен птичкой и небом взят,
И теперь на ветрах лежит,
Распахнув золотые крылья.
Что бы ни было, пусть уж – было.
Не сломало, не вышло. Жить.
В замок с башнями и мостом,
И березкой, в бойницу вросшей,
Теплым пледом, и чаем с ложкой,
С прикроватной лампы звездой.
Ожидания – отпусти;
Вот лекарство от трещин в прошлом.
День вчерашний, похоже, прожит,
И не стоит по нём грустить.
Ещё одна зима идёт к концу,
Весна – к началу.
Уже и не заметить по лицу -
Печали,
И так отчетлив негатив
Рассвета,
И капли с крыш, и полпути -
До лета.
Апельсиновый свет фонаря за обмерзшим окном отражается в ярких боках новогодних игрушек. На четвертом десятке осознанно быть непослушным; замечать чудеса в упаковке рутины дневной.
Видеть в драной гирлянде – боа для похода на бал, в зажигалке – магический жезл, призывающий пламя, в ламинате – блестящий вощеный паркет под ногами, и алмазный бокал подносить вместо рюмки к губам.
Каждый волен решать для себя, где граница мечты, где дорога сквозь шубы в шкафу, приводящая в сказку. Хочешь – видишь искусственный елочный пластик, весь в поддельных игрушках, и сам над собою грустишь.
А не хочешь – проснись и лети.
Живи наизнанку – душой наружу, и это со временем станет оружием, доспехом, штандартом, защитой от стужи, последним из благ мирских. Не нужно бояться, твой мир не разрушат, о боли не помни, советов не слушай, все нервы – наружу, все тайны – наружу, себя самого – в куски. Взорвись, но потом – остынь.
Сквозь джинсы печет нагретая солнцем крыша.
Гляди, как в бездонной чаше дневного неба
Плывет самолет, оставляя пушистый след,
Дыши и молчи, становись хоть чуть-чуть светлей.
И глупые мысли гони синевой целебной,
С приклееным в самом центре светилом рыжим…
…ты выжил.
Tasuta katkend on lõppenud.