Loe raamatut: «Нормально»
© Крапива, 2024
ISBN 978-5-0064-4097-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Соня. Парк
Что хорошего могло произойти в в московском парке февральской ночью 2009 года? Ваши варианты? Спрашиваю, потому что мне придумать не удалось. Для плохого куда больше вариантов. У Сони их тоже было навалом, когда она смотрела на эту будто
перекопанную поляну. А вот выбрать лучший из них мешала боль в голове и кровь из раны на затылке, медленно стекавшая за воротник и противно щекотавшая шею. Кое-где, в свете, падающем из окон ларька, снег был подозрительно красным.
– Красиво…
Соня дёрнулась и повернулась на голос. Голос обнимал и топил в своей густоте, завораживал. Его обладатель, высокий, симпатичный парень смотрел вперёд: на ларёк, на снежное-месиво, на кровь. Но Соня понимала, что именно здесь красиво – она поймала себя на том, как мысленно выбирает краски для этого пейзажа.
– Я слышал крики, – продолжил он, – Тебя досталось?
– С чего ты взял? – спросила грубо. Рука невольно потянулась к ране на затылке. Голова раскалывалась. Проблема была только в том, что Соня помнила примерно ничего.
– Прикалываешься? – спросил парень.
Соня пожала плечами. Как на такое отвечать?
– Сколько времени? – ответила вопросом.
– Два двадцать.
Ага, не помнила ничего за примерно восемь-девять часов. И судя по мерзкому вкусу во рту, причина не только в ударе, но и в алкоголе. Каком, где? Приехали. «Привет, я Соня, мне восемнадцать и я алкаш». Стыд, еще более мерзкий, чем вкус во рту.
– Ты вообще в порядке? – снова заговорил парень.
«И чего привязался?» Возможные ответы на этот вопрос вызвали только страх. «Черт!»
– А ты чего спрашиваешь? Сам-то что здесь делаешь?
– Живу рядом. Гуляю, когда не спится. Ты?
– Не знаю, понял? В общагу иду, – она махнула в сторону трёх двадцатиэтажных крестов, возвышающихся за деревьями. В конце концов, это единственно возможный ответ.
– В общаги после двенадцати и до шести не пускают, – сказал утвердительно. На что он намекает?
– Хочу чай, – заявила Соня и ступила наконец в вязкую жижу разрыхленного снега.
Сразу очнулись органы чувств и приятного в этом не оказалось. Боль в голове усилилась, спина была мокрая и продрогшая, болели бедра и руки, саднило челюсть. Соня чувствовала себя бездомной забулдыгой, а не студенткой лучшего вуза страны. Как будто в приёмной комиссии ошиблись и вот это – настоящая Софья Донская, а то, что она показывала обычно, – фальшивая маска.
– Чёрт!
Ноги не справились, поехали и она рухнула бы снова, если бы загадочный незнакомец не поддержал её.
– Чёрт! – она уже забыла о нём.
Соня была бы рада встретить его в других обстоятельствах, и поэтому тоже злилась, злилась и пыталась быть отвратительнее, чем чувствовала себя.
– Слушай, ты! Иди, куда шёл!
– Сюда и шёл, – он ничуть не смутился, – И, пожалуй, побуду рядом, пока общаги не откроются.
Соня набрала воздух, чтобы ответить, но ничего не придумала и просто зашагала дальше, дошла до палатки и забарабанила в стеклянное окошко.
Ничего не произошло.
– Я Семён, кстати.
– И что?
– А ты?
– А я лейтенант Коломбо, – она снова застучала в окошко, – ну кто-нибудь! Эй!
Что-то затрещало, заскрипело, и окошко ларька открылось.
– Чё надо? – с заметным акцентом выплюнула взъерошенная мужская голова.
– Что тут произошло? – спросила Соня.
Голове вопрос не понравился.
– Я сплю, откуда я знаю! Вы для этого тарабанили?! Я сплю! Идите куда шли!
– Чаю чёрного два стакана. Сахар? – Соня повернулась к Семёну.
– Без сахара.
– Без сахара, – повторила Соня.
Они взяли сдвоенные пластиковые стаканчики с кипятком и пакетиками чая «Майский» и уже не видели, как внимательно продавец смотрел Соне вслед и как нервно набирал номер на мобильнике. Через несколько шагов в темноту Соня пронзительно зашептала:
– Он по-любому видел, что здесь происходило!
Семён ускорил шаг и потянул её за собой.
– Эй, ты чего?
– Он может защищать себя.
– Да отцепись ты! – они уже вышли за пределы освещенного круга, и Соня скинула с предплечья его руку.
– Слушай сюда, – она круто развернулась, вколовшись мокрыми ногами в снег, – Я не знаю, кто ты и что здесь произошло. Я не знаю, откуда кровь на моей голове и что я делала последние восемь часов. и я не хочу, чтобы первый встречный хватал меня и куда-то тащил. Ты меня понял?
Он держал её очень мягко, не сжимая, не причиняя боль, но само прикосновение обожгло. В этот момент она готова была убежать, ударить, продать душу дьяволу, лишь бы её никто не трогал. Никогда раньше Соня не замечала за собой этого. Как будто за последние восемь часов случилось больше, чем ей хотелось знать.
Семён поднял руки, будто сдаваясь:
– Кажется, ты не просто упала и ударилась, так? – он озвучил её мысли.
Соня сморгнула выступившую слезу и перевела тему:
– Почему ты сказал, что здесь красиво?
– Я бы хотел это нарисовать, – он пожал плечами, как будто ответ был очевиден, и спросил в ответ, – Как тебя зовут?
– Соня, – сказала она и пошла по дорожке прочь от поляны. Сделав три шага вперёд, она обернулась, приглашая его за собой, – Рисуешь?
Он догнал, сунул руки в карманы и пошёл рядом.
– Раньше рисовал. Сейчас редко. На работу устроился. В архитектурное бюро. Работа съедает всё время и силы. А ты?
– Так же. Только у меня учёба и.. – было что-то ещё, что-то ещё мешало ей рисовать. Если в первом семестре Соня регулярно заполняла скетчбук, а приезжая к родителям спешила расчехлить мольберт и кисти, то последние две недели рисовать не получалось вовсе, – И я думаю, надо сосредоточиться на учёбе. И рисование – это блажь. Не нужно никому.
– А тебе что нужно?
– Мне нужно как минимум кушать на что-то.
Соня шла, куда глаза глядят: петляла по пустынным скрипучим дорожкам, но автоматически выбирала только освещённые. Отпивала чай, поправляла сумку со вчерашними тетрадками, болтавшуюся в районе бедра. Он следовал за ней, отставая на полшага, отдавая ей право выбора маршрута.
– Давай до «травмы» дойдем, – предложил он, когда Соня во второй раз покачнулась на ровном месте.
– Да я поскользнулась просто.
Поняла, что боится всяких официальных лиц, особенно тхе, которые могли учуять перегар, особенно тех, кто считал себя вправе высказывать осуждение.
Соня не боялась Семёна. Страх окружающего мира начал заполнять её недавно. Как раз в последние две недели? Однако отсутствие воспоминаний внушало такой ужас, что она отбрасывала мысли об этом снова и снова.
Когда они догуляли наконец до общежития и часы на мобильнике показали время прощаться, он задал самый нежеланный вопрос:
– Что всё-таки там произошло, как думаешь?
Она отвернулась и сквозь стеклянные двери посмотрела на охранника, руками разглаживающего на себе форму.
– Стрелка какая-то, наверно. Бандиты. А я шла в общагу и под руку попала. Ну что… пока?
Семён не отвечал. Смотрел на неё печально, как юный Иисус на кресты на Голгофе, и чего-то ждал.
– Знаешь, дай телефон, – Соня протянула руку. Он вложил в неё мобильник.
Соня отвернулась, вбила в записную книжку свой номер и, раскрасневшаяся, вернула.
Семён улыбнулся, но не менее печально.
– Позвони, – сказала Соня чуть слышно, – если не с кем будет шарахаться по ночам.
Потом отвернулась и убежала на свет. Начинался февраль.
Зарина. Выбор
На противоположном берегу в порывах мокрого снега мутнел Белый дом. Зарина дрожала на набережной, сжимая в кармане мобильник. Выключить экран не смогла – там на оранжевом фоне чернела СМС: «Жду решения 1 марта». Ветер лепил пощёчины. Отрезвлял.
Только позавчера Айнур позвал замуж и бросил её одну в Васильевке, в пятнадцати километрах от Казани. Когда он ушёл, Зарина долго стояла в снегу, глядя на полуразрушенный деревянный дом – всё, что осталось ей от отца, помимо склонности к полноте. Пришлось вызывать такси и просить маму заплатить, хорошо, что она не стала задавать вопросов.
Выйти замуж в восемнадцать? Здесь, напротив Дома правительства, Зарина хохотнула. Как это отличалось от всего, о чём она мечтала. Но почему-то защемило сердце – от неожиданности ли, от радости или от чувства собственной важности.
Зарина выдыхала пар в сторону своей мечты – Белый дом загадочно молчал.
Айнур предложил выйти замуж с условием. Или он, или учёба в Москве. В конце концов какая разница, где учиться, верно?
Зара достала телефон из кармана, нажала ответить, но остановилась. А вот хрен! Неверно!
Большим пальцем правой руки она надавила на шишечку от ручки на среднем – результат бесконечной подготовки к экзаменам. Дни, ночи, утра, вечера, выходные – задачи, курсы, дополнительные занятия. Отказ от любимого тенниса и, как результат, предательски взбухшее тело. Но у всего этого был смысл, от которого теперь Айнур требовал отказаться.
Где-то громыхнуло. За спиной проехал грузовик. Зарина закашлялась – никак не могла привыкнуть к воздуху. Выключила телефон, убрала в карман и пошла к метро – мечты мечтами, но завтрашние пары сами к себе не подготовятся.
Ближе к полуночи, уже лёжа в кровати, Зарина ещё раз открыла ту СМС. Долго смотрела на неё, но ответ так и не придумала.
Хотела задать Айнуру вопрос, но сумела выдавить его только на стену группы Вконтакте «Мусульманки»: «Чем девушке прилично заниматься в жизни, кроме мужа и детей?»
И обновила статус на странице: «Тоскливо, когда парень твоей мечты любит не тебя, а свои фантазии о тебе». Подумала немного, заменила «тоскливо» на «хреново» и хлопнула крышкой ноутбука.
Утром увидела сообщение, но читать не стала. Целый день мучилась, но только к вечеру смогла заглянуть к себе на страничку. Увидела отправителя – сжала зубы. Айнур не написал.
Видел ли он статус? Зарина потёрла глаза – слишком много информации для первого дня в семестре. Наклонила голову и посидела так несколько минут. Когда подняла – за окном было уже темно. Зарина включила видавшую всякое настольную лампу, покачала головой из стороны в сторону. Справа, из трещин рамы, тянуло февралём. Наконец взялась читать сообщение от не-Айнура. Рядом с кружком аватарки стояло имя Миша Горин.
«Прости, что пишу тебе, – писал Миша. – Мы не знакомы. Я увидел твой вопрос в группе и решил ответить, а твой статус… Я подумал, что тебе сейчас непросто и поэтому ты не можешь определиться, кем тебе быть. Если хочешь рассказать, что случилось, я буду рад тебя выслушать».
Зарина перечитала сообщение трижды: смыслы поддавались с трудом.
«Привет! Я с незнакомцами не общаюсь».
«Спасибо за внимание))», – добавила ниже, будто маминым голосом.
Неожиданно сразу прилетел ответ:
«Не за что, красавица! Знай, если понадоблюсь – буду рядом».
В круге тусклого грязно-жёлтого света Зарина рассмеялась и прикрыла глаза рукой. Тёплое и жуткое расплылось в сердце и от сердца.
Лиза. Гадание
Увлечённо следя за бегающими по лицу лектора морщинами, Лиза привычно прикидывала, может ли он быть её отцом.
«Таким образом, представляется, что математическая лингвистика находится в настоящее время в уникально благоприятном положении…»
Он подмахивал в такт словам кистью руки, будто приклеенной к бедру, и Лиза завороженно кивала на каждый взмах. Её объёмная чёрная шевелюра взлетала и опускалась, глаза цвета мха на холодной скале подёрнулись пеленой тумана.
«…по сравнению с другими математическими подходами в общественных и психологических науках, так как она может развиваться не просто как теория данных, а как исследование высоко абстрактных принципов…»
Первая лекция после каникул обычно самая волнительная: что там новенького приготовил для неё институт? Но сегодня Лиза уплывала. Вспоминалась ночь после экзамена по фольклору: первый в январе, он пришёлся на святки. Лиза предложила соседкам погадать и как главный специалист всё проводила. Последний раз она чувствовала себя настолько в центре внимания, когда поступила в Московский Университет. Последний и, пожалуй, единственный.
«…и структур, которые определяют характер мыслительных процессов человека. В этом случае рассматриваемые мыслительные процессы – это те, которые участвуют в организации одной специфической области человеческого знания, а именно знания языка».
Лиза раздала задания: Зарина должна была купить свечи, от Сони требовался уголь и хлеб, все готовили кольца.
Свой скромный позолоченный крестик Лиза сняла ещё утром, Зарина считала себя мусульманкой, а Соня не носила его никогда.
К вечеру Соня припасла ещё бутылку вина, но после неодобрительного взгляда Лизы, подмигнув, отставила в сторону: «На потом!».
Лиза готовилась очень тщательно: скрупулёзно отобрала и написала на четырёх листочках предсказания. Общие приговоры выучила наизусть. Заранее помыла и наполнила водой кастрюльку. За полчаса до полуночи разложила в центре комнаты казённый плед в красно-чёрную клетку.
Соня и Зарина, чтобы не заснуть, смотрели на ноутбуке «Сумерки» и хихикали. Лиза пыталась читать, но всё время отвлекалась: то вслушивалась в звуки фильма, то чувствовала, как холод из-за окна проникает в сердце. Оно иногда пропускало удар, другой. И снова начинало биться как ни в чём не бывало, только чуть-чуть быстрее, чуть-чуть тревожнее. Она знала: сегодня должно произойти что-то важное для каждой из них.
Волновалась. Сжимала в руке колечко, подготовленное для гаданий. Тонкое, посеребрённое, с чёрточками, напоминавшими Лизе жар-птицу, оно досталось ей от единственного в жизни парня. Тот наверняка давно забыл о девчонке из летнего лагеря, с которой танцевал медляки, но для неё всё тепло того лета исходило из железочки, с трудом налезавшей на мизинец.
Несмотря на волнение, Лиза задремала. Проснулась, когда девчонки загремели чашками. Из сна в комнату потянулись бесы и чёрты. Запахло холодом.
Лиза выключила свет, и наконец все трое сели на колени вокруг пледа с кастрюлькой. По кругу горели свечи, ещё до начала гадания вызывая на воде жутковатые образы и многообещающие знаки.
Лиза накрыла кастрюлю бабушкиным вафельным полотенчиком, положила сверху кусочки засушенного хлеба, разломила палочку художественного угля, пожертвованного Соней. Пропела, посыпая солью:
Хлебу да соли долог век.
Боярышне нашей боле того.
Кому мы спели, тому добро.
Слава!
«Слава!» – шёпотом повторили соседки. Лиза, воодушевившись, собрала в протянутую руку колечки подруг и бросила в воду. Перстень с овальным камнем бирюзы от Зарины весело булькнул. Сонино массивное витое кольцо из тёмного серебра – свет свечей не отражался в нём, медленно покрылось тёмной водой.
Кому вынется, скоро сбудется,
Скоро сбудется, не минуется.
Пробубнила Лиза четыре раза. Повторила: «Не минуется. Не минуется. Не минуется».
Где-то прохрипела птица. Заскрипело окно. Лиза не глядя выбрала один из четырёх листочков, разложенных на паркетной досочке за ней. Глянула одним глазом, поняла, что пока записывала, всё запомнила.
Идет кузнец из кузницы,
На нём вся одежда в заплатах.
Под каждой заплаткой
По сто рублей, по сто копеек.
За рекой мужики живут богатые,
Гребут жемчуг лопатами.
Кому вынется,
Тому сбудется,
Не минуется.
Напевала, рассматривала подсвеченные лица соседок. О чём им думается? Хочется ли получить себе это предсказание? Соня мрачно разглядывала узоры света на воде. Зарина посмеивалась в темноту. Лиза-то точно хотела себе именно это предсказание, мешала воду, но старалась не схватить своё кольцо специально. Тянула время.
За столом сижу,
Я на чашу гляжу,
Я пятернёю вожу.
Я твоё кольцо ищу.
Цапнула что-то под полотенцем всей пятернёй, как Смеагорл Кольцо Властелина на дне реки. Достала. Раскрыла ладонь. Мигнула Жар-птица в свете свечки.
– Моё, – прошептала.
«Моё!» – крикнула про себя. Сжала колени, чтобы не запрыгать по комнате. Но медленно положила листочек рядом с собой, взяла следующий. Запела бодрее, прерываясь иногда голосом от волнения, подпирающего горло снизу:
Сокол летит из улицы.
Соколинка из проулочка.
Слеталися, целовалися,
Сизыми крылами обнималися.
Да кому мы спели, тому добро.
Кому вынется, скоро сбудется.
Заводила рукой над кастрюлькой, над полотенцем, надо всей своей жизнью. «Теперь всё будет лучше» – думала, загадывала. Аккуратно подхватила следующее кольцо. Достала перстень с камушком.
– Поздравляю, Зарина. – Лиза положила листочек у коленки побледневшей Зарины.
В следующий раз шарила за спиной ещё дольше – знала, что осталось всего два предсказания. Надеялась, что худшее не достанется никому, но и чувствовала свербение любопытства: а как оно сбудется, если выпадет?
Медленно подняла с пола листик, провела им по воздуху, приблизила к глазам. Не могло быть по-другому. Прочитала дрожаще:
Идёт смерть по улице,
Несёт блины на блюдце.
Тронет за плечо,
Поцелует горячо.
Кому вынется,
Тому и сбудется.
Тому сбудется,
Не минуется.
Снова завертела рукой над кастрюлькой. Колебались свечи, уже порядком прогоревшие и затопившие комнату запахом парафина. Смаргивала иногда стоявшая рядом с Соней – фитиль запутался в липкой жиже и с трудом цеплялся за свою яркую жизнь.
Кольцо оставалось только одно, но Лиза боялась доставать его – будто высказанное предсказание сильнее неминуемого. Наконец выдохнула, поймала витое тяжёлое кольцо. Вытащила. Вручила молчащей Соне.
Соня улыбнулась, приняла, вернула судьбу на палец. Оглядывалась вокруг, наслаждалась.
– А теперь сжигаем, – прохрипела Лиза, – и пепел – в воду.
– Подожди, а что там четвёртое? – Соня. Хотела знать, что могло вместо смерти быть, наверное.
Лиза не стала отвечать. Просто взяла последний листочек, развернула и внимательно, следя за словами на бумаге, прочитала:
Саночки-самокаточки,
Куда вы катитесь,
Туда и укатитесь.
Сидит воробей на пяти жердях.
Куда поглядит, туда и слетит.
Кому вынется,
Тому сбудется,
Не минуется.
Тому сбу…
Хотела повторить ещё раз, но раздался стук в дверь, запнулась. Кого принесло в час ночи? Соня заулыбалась ещё шире: интересно ей. Прокричала, пожалуй, слишком громко:
– Открыто!
В дверь просунулась голова. Вытянутое лицо с густо подведёнными глазами, длиннющие волосы с вплетёнными в некоторых местах тонкими косичками. Девушка хотела что-то спросить, но увидела обстановку, подняла брови, проскользнула внутрь целиком, прижала спиной дверь.
– Как у вас тут… Приятно! – улыбнулась со знанием дела. – Я – Яна.
– Тебе только что дальняя дорога выпала, Яна, – засмеялась Соня.
Яна поразила Лизу: её невероятно длинные волосы, бледные глаза, горевшие из колодцев подводки, ехидные губы. Руки, оголённые до самых плеч, несмотря на холод в коридорах, были узорно изрезаны. Шрамы зажили в разной степени – узор, видимо, наносился постепенно. Но это точно был узор.
– Нравится? – подмигнула Яна, заметив Лизин взгляд. – Я и другим помогаю освободиться. Без дополнительных веществ.
Зарина непривычно нахмурилась.
– Ладно, пойду, – чутко среагировала Яна. И повернулась к Лизе, – обращайтесь, если что. Я из четыреста шестьдесят четвертой.
Тому сбудется,Не минуется.
Упрямо закончила Лиза, и они принялись сжигать свои предсказания, заливая их воском.
Лектор повысил голос, вырвав Лизу из воспоминаний.
«Самая увлекательная теоретическая проблема в лингвистике – это проблема открытия принципов универсальной грамматики, которые, переплетаясь с правилами конкретных грамматик, дают объяснения явлениям, которые кажутся произвольными и хаотическими».
В тетради Лизы вместо конца последней строки красовалась косая линия, уходящая за горизонт листа.
Прозвенел звонок. «Продолжим через пятнадцать минут» – объявил лектор.
Лиза пыталась вспомнить, как его зовут. Александр Владимирович? Сергей Александрович? Всё путалось. Как воск, который они лили в пепел предсказаний.
Лиза первая сожгла листок и полила его ошмётки воском. Но всё, что она увидела в воде – потёки воска и грязь. Как отмывать потом от всего этого любимую кастрюльку? Хотелось заплакать. Взяла себя в руки. Пришлось выдумывать.
– Я вижу себя, – напела и подлила ещё воска, – меня обнимает отец. Ведёт куда-то.
Соня вытянула шею, пытаясь заглянуть за край. Лиза схватила не до конца остывший кусок воска и бросила его на вафельное полотенце. Обожглась, конечно.
– Твоя очередь, – двинула кастрюлю Зарине, подальше от Сони.
Зарина немного подпалила листик и бросила в воду. Она выглядела напряжённой. С самого начала ей эта идея нравилась меньше всех. Она считала себя мусульманкой. И хоть не придерживалась обрядов и законов, чувствовала себя неуютно, так напрямую нарушая предписания.
Зара чуть полила листок воском и замерла.
– Что? Что там у тебя?
– Дом, – зачарованно протянула Зарина, – мой дом. Дача. Мне её отец оставил.
– У тебя отец умер? – сочувственно вскинулась Соня.
Зарина только повела головой: «Не важно». Достала аккуратно листик с налипшим воском, истекающий водой, и осталась с ним сидеть.
– Можно я его пока оставлю? – спросила Зарина, не поднимая головы. Лиза только кивнула завистливо и посмотрела на Соню.
Та взялась за кастрюльку с энтузиазмом. Даже рукава закатала.
Тщательно выжгла бумажку, наклонив вниз, потом перевернула, дожгла, бросила. Обильно залила воском. Повертела головой, как будто разглядывая полотно Рембрандта. То в одну сторону наклонит, то в другую.
– Думаю, это холст в раме. Пустой.
И как она это увидела?
– Что это значит? – хмуро спросила Лиза.
– А это уже к тебе вопрос, – рассмеялась Соня. – Моё дело – картинки!
