Катарина

Следующий раз я удивилась на очередной прогулке в октябре. Когда термометр показывал около двенадцати градусов по Цельсию, у Артура вдруг пошли слезы. Нет, он не плакал и не ревел навзрыд. Он продолжал улыбаться и с интересом рассматривать узкие городские улочки Эрдинга, а слезы продолжали бесконтрольно бежать по щекам. Я запаниковала тогда, пытаясь успокоить мальчика и выяснить причину, чем же он был так расстроен. Но Артур спокойно сообщил мне, что у него с самого детства аллергия на холод. Я недоуменно покосилась на него, но значения не придала. Тогда на протяжении всей дороги он периодически вытирал надоедливые слезы, когда они уже окончательно перекрывали взор прозрачной пеленой.

Помню спросила тогда саму себя: разве существует аллергия на холод? Но с каждой прогулкой, и по тому, в какой степени учащались осенние дожди и понижалась температура за окном, я убеждалась в этом все чаще. Так жалко мне было бедного мальчика, ведь он не мог контролировать избыточное слезотечение и никак не мог противостоять ему, разве что и вовсе не выходить на улицу. Каждый раз при виде его заплаканного личика и светло-голубых глаз, утопающих в слезах, я сама едва сдерживала себя. С тех самых пор я никогда не выходила из дома без парочки хлопковых платков в сумочке.

Но некоторые ритуалы Артура не поддавались никакому объяснению и напрочь вводили в ступор. Прежде чем лечь в кровать, он обязательно должен был постучать три раза по изголовью, шесть раз по стене и девять раз постучать кулаком по изножью, а после проверить не спрятались ли под кроватью кровожадные монстры. Когда мальчик нервничал, он вставал на цыпочки и плавно перекатывался с носка на пятку несколько раз подряд (я никогда не считала сколько это длилось, но скорее всего он мысленно отсчитывал определенное количество, и число это наверняка было кратно трем), при том одновременно напевал мотив гимна нацисткой Германии без каких-либо слов.

А любовь его к динозаврам была безгранична. Каждый день недели был строго расписан: в понедельник он читал вслух про Мегалозавров, по вторникам и пятницам про Гилеозавров, по средам и четвергам были Игуанодоны, а все выходные занимало чтение романа Артура Конан Дойля «Затерянный мир». Он знал об этих гигантах все, что только можно, знал наизусть каждую строчку романа и восхищался тому, как прекрасно автор описывает хищников. Я же мысленно ужасалась подобному отталкивающему описанию кровожадных динозавров с упоминанием огромной кровавой пасти и безобразной кожи с нелицеприятными волдырями, а также тому, кого они предпочитали на обед.

С обучением у него и вовсе было туго. Бедный профессор Шмидт мог несколько часов подряд разъяснять Артуру наипростейший пример, а тот лишь глупо улыбался и ритмично постукивал подушечкой указательного пальца по столу. Терпению старика Шмидта можно было позавидовать. Но Артур Шульц был не так прост, как казалось, и несмотря на то, что простейшие примеры давались ему с непосильным трудом, то со сложными задачками и уравнениями он справлялся на раз два. Это удивительное явление ничем не подкреплялось и совершенно нам всем было непонятно. Как мог шестилетний мальчик за пять минут решить задачу, с которой обычный взрослый справляется только спустя несколько минут тяжелых подсчетов и долгих дум? Я практически сразу же заметила, что с неточными науками у Артура была беда, а вот к точным наукам он проявлял больший интерес, и уж тем более дружил с цифрами и как-то по-особенному с ними обращался.

Впрочем, он не воспринимал свои победы как радостное событие и не обращал внимания на похвалу учителя. А когда у него не получалось прочесть парочку страничек из учебника анатомии или истории, решить простейшую задачку или ответить на вопрос профессора – мальчика накрывало какое-то страшное безумие. Он рычал как зверь, мог встать и со злостью разбросать учебники по всему саду, разорвать ненавистные тетрадные страницы, а мог и вовсе начать биться головой об стол как умалишенный. Когда я впервые столкнулась с подобным его поведением, то замерла как вкопанная, совершенно не зная, что же нужно было делать. Но профессор Шмидт жестами подсказал мне заключить мальчика в объятия. И действительно, практически сразу же после моего прикосновения, Артур обнял меня в ответ, и стояли мы так на заднем дворе минут пятнадцать. Теперь же как только я слышала рев из комнаты или беседки, тут же подрывалась с места и бежала к мальчику. Стоит признать, что ни один член семьи не был в силах успокоить его в приступах гнева. Эта роль по странному стечению обстоятельств отводилась лишь мне одной.

Уже после недели, проведенной с Артуром, я начала подозревать, что он чем-то болен, вот только не понимала, чем именно. Задавать подобные неуместные вопросы фрау Шульц я не решалась. Мой немецкий оставлял желать лучшего, да и неизвестно как повела бы себя женщина в ответ на столь бестактные вопросы.

Первые несколько месяцев меня, откровенно говоря, настораживало, пугало, а иной раз и раздражало столь странное поведение Артура. Но ровно до тех пор, пока я окончательно не убедилась, что бедный мальчик болен какой-то неизвестной болезнью. Порою мне становилось настолько его жаль, что я ссылалась на недомогание и бежала в ванную комнату, чтобы как следует проплакаться. Он был настолько добрым ребенком, что сердце мое тотчас же сжималось от жалости и непонимания, почему судьба распорядилась ему родиться именно таким и страдать всю жизнь.

Он постоянно жалел дворовую собаку, стискивал в объятия соседских кошек, когда они прибегали к нам на ночлег. Ему было бесконечно жаль даже муху, которая вдруг угораздила в ловушку паука, и тут же принимался высвобождать ее из паутины. Мальчик мог часами наблюдать за муравьями, как пчелы опыляют прекрасные цветы на переднем дворе, как приставучие жужжащие мухи без конца окружали просторную белоснежную беседку, садились и нагло прогуливались по его учебникам и тетрадям. Он давал шанс на жизнь любому увядающему от знойной жары цветку, и до последнего не разрешал матери вырывать его.

Артур Шульц был невероятно добрым мальчиком с чистым сердцем и помыслами. Но порою в него словно вселялся бес, который тут же очернял все его добрые поступки.

Я начала подозревать шизофрению, но ведь я не профессор и не могла твердо в этом убедиться без знания характерных признаков. Было видно, как фрау осознавала весь ужас происходящего, но поделать ничего не могла. Она лишь слезно глотала его приступы гнева, уклонялась от предметов, которые он в нее кидал, и пыталась успокоить его, прижать к материнской груди и уберечь от посторонних злых глаз. Женщина прекрасно осознавала тот факт, что он вдруг заговорил спустя четыре года после моего появления – никак не умоляет и не решает кучу других проблем сына. Фрау Шульц сопровождала нас в самую первую прогулку по городу, чтобы показать мне районы, в которых разрешено было гулять Артуру, а в какие категорически нельзя было заходить. Генриетта также запрещала мне позволять мальчику общаться со сверстниками и незнакомыми взрослыми, вероятно, чтобы никто не углядел, что мальчишка отличался от обычных детей.

Общение со сверстниками у него тоже не задалось. Артур словно опасался их и наблюдал за ними лишь издалека. Я не вникала в подробности, не мое это было дело, да и, откровенно говоря, особо меня не интересовало. Я лишь должна была находиться с мальчиком с подъема и до позднего отбоя, следить за режимом дня, потакать желаниям и делать все возможное, чтобы он ни о чем не догадался. Чтобы он не догадался о том, что я не та, за кого себя выдавала. Впрочем, Артур не задавал много вопросов, и это определенно играло мне на руку.

Глава 7

Единственное свободное время у меня было во время занятий мальчика с профессором Шмидтом. Два с половиной часа перед обедом, иногда и три. Это время я могла посвятить отдыху, лежа на кровати, и бесцельно смотреть в высокий белоснежный потолок с лепниной. Но это было скорее редким исключением. Меня, как и Аську, в это время звала Тата, чтобы помочь похлопотать на кухне или зачастую постирать, накрахмалить и развесить постельное белье.

В тот день Танька позвала на кухню не только меня, но и Лëльку с поля, чтобы начистить ведро картошки и помочь разделать две курицы, которые ребята зарубили еще утром. Мясо на нашем столе было редким исключением даже для хозяев и его наличие означало одно – скоро прибудут гости. За все десять месяцев, что я там жила, гости нас посещали лишь дважды, не считая парочки коротких визитов офицера Мюллера. Полноценные визиты были нанесены знакомыми помещиками фрау Шульц, и лишь при них я бежала переодеваться в красивые дамские платья и наспех сооружать изящную укладку. Но даже при всем параде ни разу не была участником застолья.

Гертруда – горбатая седовласая старушка – уже вовсю хлопотала: мыла большое количество кастрюль, фарфоровых тарелок и чашек после завтрака и приводила кухню в порядок, а помещении вовсю раздавались немецкие песни по радиоприемнику. Когда я вошла, Танька только-только надела поварской фартук и спрятала густые черные волосы за тоненьким платочком в красный горошек. За мной тут же подоспела Ася.

– Вы как раз вовремя, – в спешке проговорила она, вручая нам потрепанные фартуки. – Нам нужно управиться за пару часов.

– К чему такая спешка? – недоуменно спросила я, завязав поварской фартук на талии.

– Що я пропустила? – воскликнула Ольга с легкой отдышкой в груди, наспех забежав в кухню. Благодаря постоянному пребыванию на солнце, ее загорелое лицо было усыпано светлыми веснушками, а в прошлом рыжеватые волосы превратились в отголоски светлой ржавчины. Она тут же подвинула старушку за раковиной и принялась намывать черные от земли руки. – Кстати, девки, мне нужна будет допомога одной из вас. Как тильки закончим с готовкой, так сразу побигти в сарай.

– Генри сказала, что к обеду прибудут гости, – сообщила Тата, поставив увесистое ведро картошки на лавку. – Кто именно не уточнила, но строго на строго приказала помочь Гертруде накрыть на стол.

Мы с Аськой взяли по ножику и принялись чистить картофель, Танька в это время уже общипывала курицу.

– Тю, ну що ти будешь делать, опять этот картофан! Когда он уже закончится наконец! – Оля недовольно всплеснула влажными руками, небрежно вытерла их об фартук и принялась разделывать вторую более крупную курицу. – Надеюсь, що Сашка нас решил навестить наконец. А то уж как месяц не был… Нет! Даже больше, уж как шесть недель!

При упоминании офицера Мюллера все внутри сжалось. Я еще не забыла нашу первую встречу в городе, где Артур привлек ко мне внимание, и я была вынуждена подойти к немецким офицерам. Мне оставалось только надеяться, что Мюллер не доложит об этом фрау Шульц…

– Ой, а ти-то все дни считаешь до приезда свого коханого, – упрекнула Танька, подавив смешок. – Лучше бы работой голову заняла, больше проку было бы.

– А я и так пашу как проклятая! – обиженно воскликнула Лëлька. – Все дни считала, коли основний сезон врожаю закинчиться. Сил моих бильше не було! А за скотиною прибирати кому понравится?!

– Добре, добре, верим мы тебе. Фрау же сказала, что на зиму отстраняет тебя от полевых работ, за скотиною будешь тильки прибирати, – спокойно разъяснила Тата. – А ближе к весне опять вернешься к хлопцам.

– Ох, як я скучала за хлопотами по дому! – устало выдохнула Ольга. – Тута все-таки работенка-то не пыльная, по вуха в грязи не стоишь. Все бы отдала, щоб на месте Катруси очутиться! Ходи себе с малым туди-сюди, потакай его желаниям, та в город виводь. Красота!

– А ты не обесценивай чужой труд. Мы твой не обесцениваем. Видим тебя уставшую без задних ног и все прекрасно понимаем, – отозвалась я, согнувшись над мусорным ведром с картофельными очистками. – У соседа всегда трава зеленее, да яблоки слаще.

– Вот-вот, – уклончиво согласилась Татьяна, закончив общипывать наседку.

– Ой, да що вы опять умничать начинаете! – отмахнулась Оля. – Не это я имела в виду и вообще… Ай, да ну вас!

Она махнула рукой в нашу сторону и молча продолжила общипывать добротную курицу, а мы с Таней и Асей тихо хихикнули в ответ.

– Знаете що я заметила? – спустя какое-то время спросила Ольга, словив наши заинтересованные взгляды. – Як бы це кощунственно не звучало, но я считаю, що наш принудительный труд в Германии ничем не отличается от добровольного в Союзе. Тот же двенадцатичасовой рабочий день и та же пропаганда в свободное от работы время, как и у самих немцев… К тому же условия работы здесь для нас як рабов лучше, чем в Союзе для обычных свободных людей. Работа на ферме лично для мене легше, чем такий же, рабский труд в колхозах. Поверьте, мне есть с чем сравнивать, я на колхозе все життя пропрацювала.

– Лëлька, ти как що ляпнешь, так хоть стой, хоть падай! – рассердилась Танька.

– А що це не так? Я не права? – удивилась Оля, вскинув руки.

– Я в поле не пахала, а училась себе спокийно в педагогичний институте, получала стипендию в целых пятьдесят рубликов, даже родителям деньги умудрялась пересылать. Жила соби в Одессе и горя не знала! – восторженно сообщила Танька. – Так що говори за себя, Лëлька!

– Ну, не знаю, мне нравилось жить в нашей деревне, – призналась Ася, беззаботно пожав плечами. – Я со всеми с удовольствием дружила и общалась. Мы ходили на мероприятия, гуляли, вместе собирались поступать в институты…

– Вот именно! Тильки дружила, а пахать в колхозе, не пахала! – тут же отозвалась Лëлька.

– Мы с сестрой с четырнадцати лет пахали в поле, – сообщила я. – Помогали больной матери справляться с тяжелыми нагрузками, чтобы она не надорвала спину. Пахали и никто из нас не жаловался. А по поводу пропаганды, так она везде есть. На верхах должны быть уверены, что ты за родину до последнего биться будешь.

– Яка ти, Картуся, всегда знайдешь що сказати! – упрекнула Ольга, укоризненно взмахнув указательным пальцем. – Знаешь чому ви с сестрою не жаловались? Та тому що життя иншого не знали!

– Хочешь сказать, после войны здесь останешься? – с недоверием спросила я, с подозрением сощурив веки.

– Тю, а шо такого? – удивилась Лëля, прижав ладонь к груди. – Выйду замуж за немца, и буду жити-поживати, та горя не знати!

– Да тебе, простой советской девке, немцы жизни не дадут здесь! – воскликнула я.

Ольга раздраженно махнула рукой в мою сторону как от надоедливой мухи, и как ни в чем не бывало продолжила общипывать курицу.

– Катька, у тебя есть сестра? А що ти молчала? – удивилась Тата, оглянувшись в мою сторону. – Неужто вас разлучили?

Я опустила голову и громко выдохнула, стараясь не разреветься об одном упоминании Аньки.

– Нас привезли сюда вместе, но ее увели на работы в прачечную, – призналась я, молясь, чтобы голос не дрожал.

– Та ти що?! Господь с тобой! – воскликнула Татьяна, прикрыв губы ладонью. – Когда мы приехали сюда, родных не разделяли. Либо всей семьей на производство, либо по одному на фермы.

Я отстраненно пожала плечами, продолжив гипнотизировать взглядом картофельные очистки в металлическом ведре.

– А ти що за ней не пошла? – поинтересовалась Оля.

– Представитель прачечной сказал, что заплатил за определенное количество человек и больше ни одного брать не намерен, – сообщила Ася, спасая меня от участи пересказывать события того страшного дня.

Я благодарно кивнула ей, и подруга расплылась в добродушной улыбке. Спустя какое-то время молчаливой работы, я набралась смелости задать девчатам вопрос, который интересовал меня все эти месяцы.

– Девочки, кто-нибудь из вас в курсе что за болезнь такая загадочная у Áртура? Я все никак не решаюсь спросить у фрау.

– Мы и сами не знаем, – призналась Тата, пожав плечами. – Не наше это дело.

– Та шизофреник он обыкновенный! Еще и шибко избалованный! – коротко заключила Лëлька. – У нас в деревне була парочка таких мужиков дивакуватих, так от них все шарахалися. Один був уж очень агресивний, чуть що за топор хватался, а другий наоборот був блаженний какой-то. Черт разберет, що у них в голове творилося.

– Що ты несешь, Лëлька? – раздраженно отозвалась Тата. – Ты своих деревенских алкашей-то с дитиною не путай!

– А що це не так?!

– Та ни що! – воскликнула Татьяна, бросив в сторону подруги укоризненный взгляд. – Работай давай!

– Ася, можешь как-нибудь осторожно поинтересоваться у Амалии? – тихонько спросила я так, чтобы Тата и Оля не услышали мой голос. – И, если получится, разузнай, что произошло с его кузиной, отчего она умерла? Это не срочно, но все же…

Подруга неуверенно кивнула и поджала губы, чем дала мне призрачную надежду приоткрыть наконец эту завесу тайны.

Спустя пару часов фрау Шульц спустилась к нам на кухню и лично мне приказала побросать всю готовку и отправиться в спальню, чтобы переодеться в платье и сделать подобающую немецкому обществу прическу. На недоуменные взгляды девчонок я лишь слабо пожала плечами и молча вышла из кухни. На все у меня ушло не больше двадцати минут: я успела смыть следы земли с рук и лица, переодеться в синее платье с длинными рукавами, которое так подчеркивало мои голубые глаза, и соорудить на голове аккуратный высокий пучок, хоть и с третьего раза. Обув туфли, которые являлись постоянным виновником моих мозолей, я направилась к овальному зеркалу в нашей спальне.

Ну чем не истинная немка?

За дверью послышались неторопливые короткие шаги, сопровождаемые непрерывным счетом. Я до сих пор гадала зачем Артур считал каждый свой шаг на территории дома. Недоумевала и тому, почему и другие действия он сопровождал счетом: сколько раз возьмет в рот ложку, откусит яблоко, расчешет пшеничные волосы, сколько понадобится коротких вдохов, чтобы полноценно восстановить сбитое бегом дыхание…

Я громко выдохнула, наспех поправила платье и последовала к двери.

– Китти, Китти, Китти! – раздался ожидаемый звонкий голосок Артура. – Китти-Митти!

– Что случилось? – спросила я, выходя из спальни.

Мальчик уже был при полном параде: коричневый пиджак, поверх белоснежной рубашки, такие же коричневые шортики на подтяжках и белые гольфы с черными туфлями. Вероятно, об этом уже позаботилась фрау Шульц.

– Маменька сказала, что нам пора выходить встречать гостей! – воскликнул Артур, перепрыгнув через последнюю ступеньку на лестнице. В конце он трижды похлопал рукой по поручню. – Они прибудут с минуты на минуту!

– Ты сегодня очень красивый, Артур, – честно сказала я, мимолетно улыбнувшись.

Мы шли по длинному коридору усадьбы, а Артур, по обычаю, удерживал мою руку своей влажной прохладной ладонью и перешагивал через какие-то только ему видимые препятствия на старинном паркете. Я и вправду желала хоть чем-то приободрить мальчика, ведь уже тогда осознавала, что ожидала его совсем не легкая жизнь.

– Спасибо, спасибо, спасибо, – пробормотал он и трижды кивнул, как наивный двухлетний мальчишка. – А ты всегда красивая, Китти-Митти. Я знаю, что ты многое из прошлого не помнишь, но ты всегда была такой.

Я искренне улыбнулась и слегка сжала его небольшую всегда прохладную и влажную ладошку. Было больно осознавать, что я выдавала себя за ту, кем не являлась, тем самым косвенно обманывая Артура. Но в то же время и вовсе недоумевала, как он узнал во мне ту самую горячо любимую кузину.

– Артур, Китти, скорее! – свойственным строгим голосом скомандовала фрау Шульц, когда мы вышли на крыльцо дома. – Господа уже здесь!

Я коротко кивнула Амалии, которая стояла по правую руку от матери в прекрасном воздушном платье из белого хлопка. В подобном одеянии и элегантным высоким пучком из пшеничных волос она была похожа на ангела, спустившегося с небес, не хватало разве что крыльев за спиной. Амалия держала спину ровно как солдат, за счет чего казалась еще выше, хотя она и была относительно высокого для девушки роста. Она одарила меня дружелюбной улыбкой и тут же принялась разглядывать приближающиеся машины гостей.

Два автомобиля, которые спешили к усадьбе по главной дороге, приближались с каждой секундой. В одном из них справа от водителя я уловила мужчину в черной офицерской форме с ярко-красной повязкой со свастикой на левой руке. Я уже хотела было ужаснуться, как вдруг одна из машин подъехала к дому, и из нее вышел офицер Мюллер. Он поправил привычный серый китель и одним движением руки опустил на голову фуражку с козырьком, на которой был изображен враждебный серебристый орел.

При виде него я опешила. Во-первых, была практически уверена, что к фрау вновь пожалуют местные помещики, никак не офицеры. А, во-вторых, уже давненько не видела Мюллера и пыталась забыть о его существовании после нашей последней встречи. И, в-третьих, все еще опасалась, что он расскажет нашей фрау о том, как я непозволительно поступила тогда в Эрдинге – осмелилась заговорить с офицерами на немецком языке посреди оживленной улицы.

Но мои худшие опасения подкрепились еще больше, когда из второй машины вышел Кристоф Нойманн – тот самый офицер в черном одеянии, член партии НСДАП, который чуть было не рассекретил мое истинное происхождение.

– Фрау Шульц, рад встрече, – поприветствовал Кристоф, окинув всех присутствующих коротким взглядом.

– Добрый день, фрау Шульц, фройляйн Амалия, юнгер манн… фройляйн Китти, – Мюллер отдельно обозначил каждого члена семьи и напоследок остановил любопытный взгляд синих глаз на мне.

– Здравствуйте, господа! – добродушно воскликнула фрау. – Рада, что вы почтили нас визитом! Гер Нойманн… штурмбаннфюрер, хочу представить вам свою дочь – Амалия Шульц. Пару недель назад она закончила школу невест.

Амалия коротко кивнула, выдавив натянутую улыбку. Офицер окинул ее оценивающим взглядом с ног до головы и позволил себе короткую усмешку.

– Рад встрече, фройляйн Шульц, – он кивнул ей в ответ, продолжив испепелять ее хищным взглядом бледно-зеленых глаз.

– А это мой сын Артур и племянница Китти.

Фрау указала в нашу сторону и любопытный взгляд Кристофа поутих.

– Ваш сын и племянница не нуждаются в представлении, – высокомерно выдал он, вздернув подбородок, и пряча руки за спиной. – Мы познакомились, кажется, несколько месяцев назад, верно, Алекс?

Он обернулся в сторону товарища и тот коротко утвердительно кивнул. А я нервно сглотнула слюну, ощутив, как из-под ног уходила земля. Еще с минуту я мысленно переводила его слова, но все они сходились к одному. Фрау недоуменно оглянулась в мою сторону быстро-быстро моргая, а на устах ее играла нервозная улыбка. Но женщина все же тактично промолчала.

– Что ж, тогда пройдемте в дом!

Она указала в сторону двери и первой вошла в дом, за ней последовали Амалия и мы с Артуром, а затем и офицеры, как по команде поснимавшие головные уборы.

– Маменька сказала ты будешь обедать с нами, – по секрету шепнул мне Артур, когда мы зашли в столовую.

Я испуганно округлила глаза и хотела было отказаться, как вдруг встретилась с настойчивым взглядом фрау Шульц, которая слегка кивнула головой в сторону стула, соседствующего с Артуром. Затаив дыхание, я впервые присела за стол помещиков, выпрямив спину по примеру Амалии.

Меня одолевали смешанные чувства: во-первых, я ощущала себя не в своей тарелке, а, во-вторых, было дико непривычно и боязно сидеть напротив Алекса Мюллера и Кристофа Нойманна по левую руку. Было жутко страшно лишний раз взглянуть в их сторону, а в особенности словить любопытный и будто бы в чем-то подозревающий взгляд офицера Нойманна. Ко всему прибавлялось еще и незнание самых простых правил немецкого столового этикета, которое могло выдать меня с потрохами. Поэтому я мельком поглядывала за членами семьи и повторяла за ними каждое движение.

Я старалась скрыть нервную дрожь рук, удерживая столовые приборы, и похоже, это заметила зоркая фрау. Об этом свидетельствовал ее строгий и хмурый взгляд в сочетании с едва заметным покачиванием головы. Она знала, что мне было страшно, но этот страх лишь выдавал мое истинное положение в немецком обществе.

Всю трапезу немцы молчали. В столовой раздавался лишь звон приборов и тихое тиканье напольных старинных часов позади. Я чувствовала себя настолько неуютно, что едва ли притронулась к запеченной в масле курице и жареному картофелю с небольшими кустиками брокколи. Подобная традиция немцев – молчать во время еды – никак не укладывалась в голове. Ведь во время завтраков, обедов и ужинов в нашей кухне стоял гул звонких голосов. Мы с ребятами делились анекдотами, рассказывали небылицы и просто приятно проводили время.

На протяжении всего обеда я ловила на себе хмурые и даже обеспокоенные взгляды офицера Мюллера. И хоть он взглянул на меня от силы раза три, мне было достаточно, чтобы провалиться сквозь землю от смущения. Нойманн также не отставал от товарища и поочередно оглядывал сначала Амалию, а затем и меня… словно какой-то товар на прилавке… И так на протяжении всего обеда. Сложно было пересилить себя и направить взгляд на белоснежную скатерть. А еще труднее было взять кусок мяса и тщательно прожевать его. В тот день я по-настоящему познала выражение «кусок в горло не идет».

Не обделял офицер вниманием и Артура, когда тот вытворял странные для неподготовленного человека вещи. К примеру, стучал кулаком три раза по столу перед едой, считал каждую ложку, которая отправлялась в рот, окружил себя шестью кусочками хлеба по три ломтика и ел поочередно каждый из них. Фрау тихо одергивала сына, оправдывая его поступки перед Нойманном обыкновенной детской шалостью.

Впервые Кристоф заговорил, когда Лëля унесла пустые тарелки, а Тата подоспела с чаем.

– Горничные у вас больно необычные, – подметил он, зорко наблюдая за Татьяной. – Остарбайтеры?

– Вы очень наблюдательны, гер Нойманн, – осторожно ответила фрау Шульц, убирая белоснежную салфетку с колен.

– Почему они не носят нашивки? – укоризненно спросил мужчина, прочистив горло. – Вы воспринимаете их за членов семьи, фрау Шульц, или хотите проблем?

Душа моя вмиг ушла в пятки после вопроса. Голос его звучал грубо и уверенно, от того он и производил впечатление человека, которому лучше не перечить.

Фрау тут же побледнела и смутилась, но виду старалась не подавать.

– Я подумала, что… что девочки работают не в городе, а на ферме и здесь…

– Вам не нужно думать, фрау Шульц, за вас уже все придумали. Правила на то и созданы, чтобы им подчиняться. А кто не подчиняется… сами знаете, что ожидает.

Женщина растерянно кивнула. Она опустила взгляд на стол и еще больше выпрямила спину. А спустя пару минут, решив сменить тему, тихо спросила:

– Как обстоят дела на Восточном фронте?

Кристоф показательно прокашлялся в кулак, и устремил твердый взгляд в сторону Генриетты.

– Давайте не будем терять время, фрау Шульц. В наши дни оно как-никогда ценно, – настойчиво объяснился офицер Нойманн. – Исходя из этого, предлагаю перейти сразу к делу. Как вам известно, мою дивизию могут в любой момент отправить на фронт, поэтому я намерен жениться на вашей дочери в самое ближайшее время. Амалия из хорошей семьи, подходит мне по статусу, внешне весьма недурна, да и, к тому же, благополучно закончила обучение в школе невест.

Лицо фрау озарила тревожная и растерянная улыбка. Она нервозно поправила идеально уложенные волосы и вновь натянула дежурную улыбку.

– Но как же… как же так быстро… Ведь нужно подготовиться…

– Об этом не беспокойтесь, мои люди обо всем позаботятся, и разрешение на брак от партии будет у меня на руках в ближайшие пару недель, – уверенно изрек мужчина. – От вас будет требоваться красивая невеста в подобающем виде. И позаботьтесь, чтобы свадебное платье выглядело достойно, на церемонии будут лучшие фотографы Мюнхена, и наши фотографии будут печататься во всех газетах Баварии, как минимум неделю. К слову, вступим в брак мы не в церкви, а на новых церемониях, возглавляемых членами партии. Я позвоню вам, чтобы сообщить о дате и месте проведения церемонии.

Бедняжка Амалия была так бледна. На мгновение мне показалось, что она вот-вот лишиться чувств. Генриетта же старалась стойко держаться, как и подобает немецкой женщине. Воздух в помещении сгущался и накалялся каждую секунду. От напряжения он был такой плотный, что его можно было потрогать руками. От волнения я сжимала вилку в ладони с такой силой, что кулак тотчас же побелел, а мышцы руки изнывали от боли и напряжения.

– Полагаю, ваше молчание означает полное согласие, – заключил Кристоф, встав из-за стола и поправив черный офицерский китель. Вслед за ним встали и все присутствующие, включая меня. – Фройляйн Шульц, могу ли я надеяться на прогулку с вами по вашей чудной ферме? Я хотел бы поближе познакомиться и с вами, и с вашими владениями.

Бледная как лист бумаги, Амалия покорно кивнула и приняла руку офицера Нойманна. Вскоре они покинули столовую и фройляйн Шульц с громким вздохом сожаления обессиленно уселась на стул.

– Не думала, что так скоро буду выдавать дочь замуж, – сдавленно произнесла она. – Алекс, я очень надеюсь, что он достойная партия для нашей Амалии.

– Не сомневайтесь, фрау Шульц, – одобрительно кивнул Мюллер. – Кристоф он… один из самых влиятельных людей Баварии. К тому же, имеет хорошую репутацию в партии. С ним Амалия не пропадет.

– Маменька, ты обещала мне сегодня прогулку по Мюнхену! – вдруг спохватился Артур, который все это время не проронил ни слова.

– Ох, я и совсем забыла, – Генриетта обессиленно опустила голову на руки. – Алекс, дорогой, не мог бы ты сопроводить Артура и Китти в Мюнхен?

По спине пробежали неприятные мурашки, и я замерла в томительном ожидании.

– У меня сегодня внеочередной выходной, так что вполне могу отвезти их в город и привезти обратно, – произнес офицер так, словно отдал очередной приказ.

– Ура! Ура! Ура! – торжественно воскликнул Артур, подпрыгнув на месте. – Китти-Митти, мы едем в Мюнхен!

Я слегка потрепала мальчика по пшеничным волосам и выдавила слабую улыбку.

– Благодарю тебя, – выдохнула фрау, по-матерински погладив мужчину по спине. – Не знаю, что бы я делала, не будь тебя рядом.

– Вам нельзя думать о плохом, – отозвался Мюллер со слабой улыбкой на устах. — И чтобы хоть как-то приподнять вам настроение, хочу оповестить, что со дня на день ожидается корреспонденция с фронта.

– Бог мой, какая радость! Я буду с нетерпением ждать писем от Фридриха и Áльберта с хорошими вестями! – женщина одарила офицера сдержанной улыбкой, а затем приобняла меня и сына. – Пойдемте я провожу вас до машины.

Я едва успела поправить миниатюрную шляпку и надеть длинное серое пальто, как Артур тут же потянул меня за руку к выходу из дома. Мюллер помог залезть мальчику в закрытый автомобиль на заднее сиденье, и тут же протянул мне руку с раскрытой ладонью. Я гордо вздернула подбородок, схватилась за дверцу машины, и без чьей-либо помощи села рядом с Артуром.