Loe raamatut: «Там за Широкой Рекой»

1

Где-то далеко-далеко, отсюда не увидать, да за тридевять земель протекает река. Широка река да глубока. Прямо за ней раскинулся лес. Тёмный лес, страшный, сосны в нём такие высокие, что верхушками до облаков достают. А за лесом возвышается медная гора, а за той горой стоит Тридесятое царство.

Сказывают, как в Тридесятом царстве счастливые Царь с Царицей радовались появлению на свет малютки Царевны. Малышку назвали Софьей. И пир в её честь гремел на всё царство, прибыли колдуны да духи из Тёмного леса, привезли подарки волшебные.

Леший подарил сокола ясного, наказал охранять Царевну Софью от всех бед. Кощей подарил девочке зоркий глаз да ум такой, какой никаким колдовством не запутать. А Баба-Яга, словно чуя беду, склонилась над колыбелью и прошептала:

– Сердце твоё большое и чуткое всегда дорогу домой найдёт, голос твой звонкий и певучий любой бой остановит, в руках твоих лёгких любое дело будет спориться, да будет так, – и, положив заговорённую куколку-мотанку, отошла к другим гостям.

Водяной со своею женой, Хозяйкой медной горы, подарили ларец с бусами из самоцветов. Переливались они всеми цветами радуги.

– Хороша царевна, – говорил Водяной, склонясь над колыбелькой, – вырастет, невестой нашему Огнедару станет, правда, Азовушка?

Он повернулся к жене. Та улыбнулась: малышка и правда была чудо как хороша.

Пир отгремел, гости разъехались кто куда. Царь с Царицей отправились спать.

В ту ночь чёрные тени напали на Тридесятое царство. Командовал ими Колдун Крахобор. Заполонили тени весь Тёмный лес, захватили дома, селились в сердцах людей и везде, куда только могли дотянуться. Люди, потеряв надежду, бежали из Тридесятого царства за Реку, чтобы спастись от Крахобора и влияния его теней.

Царь бросил все силы на защиту от этой напасти, не боялся он ни теней, ни Крахобора самого. За ночь Царю удалось отогнать теней подальше от городов и деревень. Но беды Тридесятого царства только начинались.

Наутро пропала Софья.

Горевало всё Тридесятое царство. Птицы петь перестали, ветры затихли. Няньки лили слёзы в три ручья. Безутешная Царица сразу побелела и лет на десять постарела. И виделось ей, что Солнце стало светить не так уже ярко, как раньше. Царь на уши поднял всю дружину. Весть о беде облетела Медную гору и докатилась и до Тёмного леса. Даже Водяной и Леший сбили ноги да изгоняли своих слуг в поисках. Не было нигде маленькой Софьи.

Но сказ совсем не о том, как Тридесятое царство горевало о потере Царевны Софьи.

***

В одной из деревень жила одна славная женщина. Её звали Людмилой. Однажды Людмила отправилась в лес одна, а вернулась с девочкой на руках. Была у девочки той кукла обережная, кем-то с заботой и любовью смотанная. Дочку она назвала Марфой в честь бабушки. Жили они мирно и ладно, и всё в той деревне спокойно было и тихо. Людмила была женщиной честной, и все её уважали. Могла и в поле помочь, и с родами, и совет хороший дать. В травах толк знала, умела с их помощью любую хворь выгнать.

А дочка её, Марфа, была так ладна собой, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Ясноокая, ростом невелика, но статная, аки царица. Глаза у неё были синие-синие, словно небо в ясный день. Косы цвета солнца закатного, до пояса. И мастерица на все руки. Особенно хорошо получалось шить да разными камнями да бисером вышивать. Как только в деревне замуж кто собирался, так сразу к ним за платьями да советом бежали.

Носила Марфа с собой всегда мотанку обережную, что Людмила нашла ряюом с ней в лесу. Когда грозы пугалась или тревожилась перд чем, достанет из передника, прижмёт к груди, просьбу свою шепнёт, ей легче и станет. Все страхи и тревоги в миг улетучивались.

Молва ходила по округе, что Марфа ведьмовать умела, секреты колдовские знала, хи́тра была злобная, уж так она могла собою любого очаровать, голосом ласковым, взглядом тёплым. Да как видел её кто из соседних деревень, сразу слухам переставали верить. «Ведь не может быть, – думали они, – чтобы такая девица была хи́трой».

Что Марфа хи́тра, люди верили еще и потому что дружила она с девочкой Ладой. Про её семью дурная слава ходила среди деревень. Злые люди говорили, что бабка её в куриных яйцах змеят выращивала. Правда это или нет, никто не скажет уж.

Но Лада пропала с год назад. Ушла из деревни, да исчезла. Мужики, что ловили в тот день рыбу, говорили, что спрыгнула она в Широку Реку, да утопла. Да так быстро ко дну пошла, что и вытащить никто не успел. «Была бы хи́трой, выплыла бы» – судачили по деревне. Посудачили, да быстро забыли.

Однажды Людмила сама сильно захворала. Да так, что ни с постели встать, ни даже говорить не могла. И никто не мог сказать, что с ней такое приключилось: в один момент слегла и всё. Не помогали ни молитвы, ни травы, ни заговоры. Марфа обратилась даже к лекарям из соседних деревень, но все разводили руками.

– Отойдёт она скоро, как пить дать, отойдёт, – шептали соседи. Марфа делала вид, что не слышит злых слов, а у самой сердце болело за мать. Днём она ухаживала за Людмилой, а ночами горько плакала. Прижимала к груди свою куклу обережную и молилась всем богам, каких знала, призывала все силы, но никто не слышал её мольбы.

И как-то раз приехала к ним в деревню ярмарка. Шумная, яркая, из-за синего моря. Уговорив соседку приглядеть за матерью, Марфа пошла туда в надежде найти лекарство.

Чего только там не было! И самоцветы разные, и ткани заморские, травы – и целебные, и ядовитые, но тех, что могли её матушке помочь, не было. Среди разного пёстрого народу девушке стало так тревожно, что достала она по привычке оберег свой и прижала к груди, словно успокаивая. И тут Марфа увидела в самом конце ярмарки средь купцов и шутов сгорбленную старуху, что зеркалами торговала. Сидела она совсем одна, никто к ней не подходил.

И каких зеркал у неё только не было: и большие, и маленькие, и простые в берестяной оправе, и златом-серебром, самоцветами украшенные.

– Подойди ко мне, дитя, – проскрипела старуха, когда Марфа приблизилась, – я стара и почти слепа. Не откажи старушке, встань рядом.

Девушка повиновалась. Она быстро спрятала мотанку в передник.

– Знаю, знаю твою беду, – старуха взяла Марфу за руку, – да её ещё можно отвести от вашего дома.

– Правда, и как же? – в душе девушки затеплилась надежда, но тут же угасла, ведь старуха произнесла:

– Там, за Широкой рекой, да в средине Тёмного леса бьет ключом живая вода. Она полумёртвого на ноги поднимет, а если слепому в ней умыться, снова зрячим станет.

– Живая вода? Вы бы, матушка, ещё цветок папоротника раздобыть приказали, – в досаде Марфа хотела уж было уйти от сумасшедшей старухи, но та сжала её руку, неожиданно сильно притянула к себе и зашипела:

– Да другим средством ты мать свою не отпоишь, и ничем больше ей не поможешь. А я тебе зеркальце дам, которое к роднику-то дорогу укажет, – и протянула девушке зеркальце, богато украшенное камнями да золотом.

– Но матушка строго-настрого запрещает подходить к реке, а вы говорите идти за реку, да ещё и вглубь леса!

– Смотри сама. Можешь мне и не верить, но мать ты тогда схоронишь. Она у тебя уж тридцать ночей лежит, три ночи ей осталось. А зеркальце ты себе оставь, хорошая вещь, славная, дорого стоит, поди пригодится. Только ни в коем случае не потеряй, не разбей и никому не отдавай.

Только старуха руку её отпустила – Марфа побежала домой. У ворот ярмарки обернулась, а старухи и след простыл, словно и не было никогда.

Дома соседка сказала, что Людмила совсем плоха. Марфа посмотрела на бледное исхудавшее лицо матери и бросилась прочь из деревни. Бежала она к реке, и всяк, кто попадался ей на пути, останавливал её, отговаривал.

А как тут не отговаривать, когда у той реки да в лесу за ней волки рыщут, люди пропадают? Но Марфа не слушала никого. Двух смертей не бывать, а одной не миновать. Перед её глазами стоял образ матери. И во что бы то ни стало нужно было её спасти, даже если сама она сгинет в Лесу.

Но чем ближе она подходила к реке, тем чётче в её голове звучал мамин голос: «Никогда не ходи к реке, это опасно, там Водяной и русалки разные обитают». И так страшно ей стало, что ноги сами идти отказывались.

А река была так широка, что орлу лететь – не перелететь. А течение было настолько быстрое, что голова шла кругом от одного только взгляда на воду. И как же через неё перебраться-то? Не поплывёшь же, да и не умела никогда…

А сердечко её так и билось, аки голубка в клетке. Что-то было за Рекой, что манило и звало туда, да только так просто туда не попасть.

И вспомнила Марфа про зеркальце, что старуха на ярмарке дала. Достала его из передника, начала в руках вертеть да рассматривать, и вдруг из зеркальца пегий заяц выскочил да заговорил человеческим голосом:

– Беги за мной, я к Лесу тебя проведу.

Марфа и испугалась, и удивилась, но всё же последовала за ним. Долго ли, коротко ли, но добежали они до моста. А был этот мост добротный, на века сделанный. Марфа готова была поклясться, что никакого моста через реку здесь отродясь не видела. Самые смелые на лодках переплывали реку, да мало кто возвращался с другого берега.

Остановилась, а заяц её подгоняет: «Да бежим, бежим же!» И бегут они дальше. Уже у самого Тёмного леса Марфа подумала, – а не повернуть ли назад, ведь если она пропадёт в лесу, то как же матушка… А заяц всё подгонял и подгонял: «Бежим, быстрее бежим!»

Густые кроны деревьев закрывали небо, заросли шиповника да ежевики искололи все ноги, да подол её платья цепляли. Девушке мерещилось, что где-то в траве ползают змеи, с деревьев за ней наблюдают хищные птицы, а по её следам мчатся страшные звери.

А заяц бежал всё быстрее и быстрее. Девушка еле поспевала за ним. Но вдруг он остановился перед избушкой на курьих ножках об одном окошке и молвил:

– Дальше я тебя провести не смогу, извини, теней ужас как боюсь. К Бабе-Яге за помощью обратись, она знает, как дойти до родника с живой водой, – и прыгнул обратно в зеркало, словно и не было.

Марфа подошла к избе, и, вспомнив, как Людмила рассказывала старые сказки, сказала:

– Избушка, избушка, встань, как тебя мать поставила, повернись к лесу задом, а ко мне передом. Как мне в тебя войти, так и выйти.

Избушка медленно со скрипом повернулась передом к девушке. На крыльце сидел большой чёрный кот. В глазах его чёрных все звёзды ночного неба сияли, во взгляде чувствовалась тяжесть времён, что были до него, и что будут после. Он встал, потянулся и, словно приглашая Марфу, скрылся в избе. Девушка пошла за ним.

Внутри было тепло, светло, чисто и вкусно пахло выпечкой. На стенах висели пучками целебные травы, некоторые Марфе были даже знакомы. На полках стояли баночки, одни пустые, а в другие что-то было налито, а в третьих были заготовлены глаза, языки и уши разных животных. Посреди дома стояла печь, а на ней в котле кипела вода.

– Ты кто и что тебе надобно здесь? – услышала Марфа позади себя. Обернувшись, она увидела молодца. Да такого, каких ни в её деревне, ни в ближайших не отыскать.

– Я к Бабе-Яге пришла, – пролепетала Марфа, опустив глаза в пол.

– Нет её. Уж год как сгинула со свету. Может, я тебе чем помогу?

– А ты кто? – Марфа начала молодца разглядывать. Уж очень он был красив: высокий, чернобровый, а глаза зелёные, аки два малахита. Чёрные волосы вились кудрями.

– Я внук Бабы-Яги, хозяин топей, Огнедаром меня зовут. Ну, говори, кто ты и зачем пришла?

– Я Марфа из деревни, что за рекой. Я просто так пришла, ни за чем, – молодец был так строг, что Марфа смутилась или даже испугалась его.

– Врёшшшшь, – зашипел из-за печки кот, – врёшшшь, правду говори!

– Баюн, цыц! – Огнедар бросил на кота суровый взгляд, и тот спрятался снова.

Душа девушки вся задрожала.

– А если я правду тебе не скажу, меня ты не выпустишь?

Огнедар покачал головой. И тогда Марфа упала перед ним на колени и взмолилась о помощи. Всё выпалила – и про матушку, и про старуху на ярмарке, и про источник с живой водой, что посередь леса ключом бьёт. Огнедар выслушал её и сказал:

– Не помогу я тебе. Возвращайся домой к матери и никогда больше сюда не приходи, – лицо его стало бледным и суровым, а глаза холодными.

– Ну пожалуйста! Мне этой воды нужно всего на один глоток, – слёзы ручьём лились по Марфиному лицу.

Не знала она, глупая, что живая вода отнимает годы жизни у одного заречного, у здорового и отдаёт их другому, больному. Да Огнедар не стал о том говорить, не действовали предостережения на заречных людей. Понадеялся он, что Леса Марфа испугается.