Loe raamatut: «Проклятые огнем»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Бродячий монах прибыл в городскую тюрьму Бирикены на рассвете. Отпускать грехи перед смертью могли только эти сыны Единого, но из всех странствующих по городу в казематы соглашался прийти только отец Трутхари, вот и прошлось его ждать – иначе преступника можно было бы повесить еще до того, как встало солнце.
Зайдя в камеру, монах осенил преступника Знаком Единого и, прикрыв за собою дверь, дабы соблюсти таинство, тихо обронил:
– Покайся, дитя мое, ибо покрыли грехи тебя крылами своими…
Стандартная формулировка, надо сказать, подходила к этой ситуации мало – приговоренный, как назло, даже не потрудился встать с охапки соломы, на которой лежал до прихода монаха и сейчас, подложив руку под голову пялился на посланника Единого наглыми глазами – серым и зеленым…
Вышел отец Трутхари минут через сорок, низко надвинув капюшон на лицо и, в ответ на заинтересованный взгляд стражника только плечами пожал:
– Этот заблудший агнец не захотел каяться.
Заглянув через плечо монаха в камеру, Бобри разглядел, что приговоренный все так же лежит на брошенной на пол соломе. Лишь к стене отвернулся, укрывшись с головой своим ободранным плащом.
Честно говоря, тюремщик не до конца был уверен, что преступникам, – особенно таким, приказ о чьей смерти отдал сам инквизитор, – вообще стоит пытаться отпустить грехи, но, раз обычай требовал, приходилось с этим соглашаться.
За то время, пока монах находился в камере, его старую лошадь, тянувшую скособоченный возок, на котором и приехал посланник Единого, распрягли и сейчас как раз вели в конюшню, после небольшой прогулки по двору.
Отец Трутхари тронул Бобри за плечо и чуть слышно попросил:
– Запрягайте обратно. Я поеду.
Тюремщик удивленно покосился на него, но спросить не успел, вестник Единого продолжил свою мысль:
– В Зеленой долине умирает старый Ландгрим, я должен быть там, чтоб его душа не попала в когти Того, Кто Всегда Рядом.
Упряжь запуталась, и священнику пришлось ждать. Вот он и стоял, нетерпеливо постукивая по промерзшей за ночь земле носком истоптанного сапога.
Сапога.
Сапога.
А ведь монахи носят сандалии. Или ходят босиком…
Бобри понял ошибку самозванца одновременно с ним. Из- под низко надвинутого капюшона блеснули злые глаза, и прежде чем охранник успел закричать, лже- монах резко двинул его локтем поддых, сбивая дыхание, и рванулся ко все еще не запряженной кобыле. Из- под подпоясанной рясы посыпались пучки соломы, подсунутые под одежду для того, чтоб казаться толще.
Старушка Гретта перевидала многое. Когда- то она ходила под седлом, а потом хозяин, какой- то шварцрейтар, пожалев ее, не решился продать на бойню. Вот и выкупил кобылу отец Трутхари. Фальшивый монах, высоко задрав рясу, под которой обнаружились, кроме сапогов, еще и темные, перепачканные тюремным мхом, штаны с разрезами, одним прыжком взлетел на спину старой кобыле и резко ударил ее каблуками по бокам.
Видно, старые воспоминания все еще давали о себе знать. Лошадь, не ожидавшая такой наглости, как в далекой молодости взвилась на дыбы и, разметав пытавшихся удержать беглеца людей, проскакала к выходу из замка. Лишь копыта дробно отстучали по каменной мостовой…
***
Спустя неделю…
Адельмар Сьер себе места не находил. Приходской священник уехал в Кульмье, а странствующего, которого якобы видели на улицах Лундера, никак не могли найти. Тихий стук в дверь, и в кабинет шагнул мажордом – темноволосый юноша лет двадцати пяти. Склонил голову в коротком поклоне:
– Он прибыл, милорд.
Молодой лорд выскочил из кабинета, чудом не сшибив слугу.
Тот, Кто Всегда Рядом, полностью оправдывает свое имя. К Единому надо взывать долго, а обратись к Тому, и слуги его всегда готовы прийти на зов, попросив взамен такую малость – душу воззвавшего. Вдобавок, приходские священники часто отлучаются: людей много, а тех, кто отмечен милостью Единого, всегда мало. Вот и странствуют по городам вольного лорд- манорства Фриссии бродячие монахи – направляют и подсказывают. Один из них и прибыл сейчас по приглашению лорда Сьера.
Когда Адельмар буквально влетел в комнату, монах сидел, общипывая длинными узловатыми пальцами кисть дорогого винограда и неспешно бросая ягоды в рот. Заслышав шаги хозяина, гость резко обернулся и, следуя этикету, скинул с головы капюшон.
Под капюшоном обнаружилось молодое лицо, окруженное кудряшками светлых волос. Острые, тонкие черты лица, придавали путешественнику сходство с лисою. Вдобавок, похоже на то, что прежде чем прийти в лоно Храма, монах участвовал в подпольных боях – нос был сломан в паре мест. А довершали картину насмешливые глаза разного цвета: один – серый, второй – зеленый.
В кресле монах сидел чуть боком, словно что- то мешало ему, да еще и ряса чуть топорщилась сбоку, словно мужчина что- то скрывал под нею, но Адельмару было сейчас не до изучения пришельца.
Полновластный правитель горного лорд- манорства Ругеи на миг замер в дверях, а затем быстрым, решительным шагом направился к монаху. Тот, наоборот, даже не потрудился привстать с кресла: лишь плавно поднял руку с тонким серебристым кольцом, разрисованным тайными знаками, и коротким, рваным движением осенил вошедшего Знаком Единого. Лорд Сьер поморщился, остановившись в паре шагов от странника: у Адельмара привычно зазвенело в ушах – обычная реакция на Знак. Но, по крайней мере, это подтверждало, что монах настоящий – а то в последнее время развелось столько самозванцев…
– Рад видеть Вас в Лундере, отец… – хрипло начал Адельмар.
Губы посланника Единого тронула легкая улыбка:
– Отец Мадельгер, сын мой.
Честно говоря, лорда Сьера всегда слегка коробило подобное обращение: монах явственно был моложе его лет на десять, да и бродячие посланники Единого обычно происходят не из дворянского сословия. Но сейчас приходилось терпеть. Ради Селинт. Ради ее спасения.
– Отец Мадельгер, – согласился мужчина. – Вы с севера или с юга?
– Это имеет значение для нашей веры?
Правитель Ругеи опустил глаза под насмешливым взглядом монаха:
– Ничуть, отче. Просто я никогда не понимал северную моду на имена, связанные с войной. Хотя сокращение «Гери» меня устраивает, – удержаться от того, чтобы хоть чуть- чуть, но поставить монаха на место, Адельмар все- таки не смог.
– Я с юга, сын мой. И оно не устраивает меня, – в голосе пришельца явственно звякнула сталь.
А этот бродяга был не так уж прост, как казался…
Впрочем, уже через мгновение разноглазый подлил в голос елея:
– Но ведь ты позвал меня не затем, чтоб узнать, откуда я, сын мой?
– Вы правы, не за этим, отец Мадельгер, – Адельмар попытался вспомнить о добродетели смирения.
Монах удовлетворенно кивнул:
– Твоя душа блуждает в потемках, – ласково начал он. И видно было, что пришелец повторяет заученные слова, не задумываясь об их содержании. – Ты хочешь услышать слова Единого, данные нам милостию Его и…
– Нет!
Короткое резкое слово оборвало медоточивые речи, и монах замолчал на полуслове, подобно телеге, сбившейся с наезженной колеи.
– Простите?..
– Идемте со мной, отец Мадельгер.
И дворянин направился к выходу из комнаты.
– Скримсл! – зло и тихо ругнулся монах.
Лорд, не расслышав, обернулся на пороге:
– Вы что- то сказали, отец Мадельгер?
– Ничего важного, сын мой, – сладко улыбнулся пришелец. – Я лишь возблагодарил Единого, что он направил мои стопы туда, где я был нужен…
Мажордом, ожидающий окончания разговора за дверью, при виде хозяина склонил голову в поклоне.
– Как госпожа? – отрывисто спросил лорд Сьер.
– Все по- старому, милор… – мужчина на миг запнулся, покосился на вышедшего из приемной монаха и почему- то уточнил: – Она сейчас одна. Его – в течение часа не будет.
О чем или о ком шла речь отец Мадельгер так и не понял, впрочем, следующий короткий жест Сьера относился именно к нему:
– За мной.
…По женской половине замка всполошно метались служанки. Кто- то нес охапку пожженных тканей, кто- то волочил тяжелые кадки, кто- то тащил ведра, наполненные пеплом. Одна из девушек, несущих воду, промчалась мимо монаха, наполненная кадка угрожающе заколыхалась, чудом не выплеснув часть своего содержимого на подол его рясы, и разноглазый пугливо дернулся в сторону.
–Что случилось?! – лорд Сьер клещом вцепился в руку пробегающей мимо служанки, несущей на металлическом совке пылающие жаром головешки.
Девушка испуганно ойкнула и, чудом ничего не рассыпав, присела в неуклюжем книксене:
– Госпожа…
– Что с ней?!
– Она… Она опять… – глухо всхлипнула служанка.
Лицо Адельмара залила неестественная бледность, и мужчина, не разбирая дороги рванулся куда- то вперед. Снующие горничные словно и не заметили происшествия: даже та служанка, руку которой выпустил лорд, не поспешила за ним, а побежала куда- то по своим делам.
Отец Мадельгер перевел дух. Кажется, про него забыли.
И в это время тишину распорол женский крик. Истошный, рвущийся из глубины души, он донесся откуда- то из глубины коридора, оттуда, куда убежал встревоженный хозяин замка…
Монах окончательно понял, что здесь ему делать нечего. Резко развернулся и… нос к носу столкнулся с молчаливо следовавшим за хозяином мажордомом.
– Вам туда, отче, – на лице слуги не дрогнул ни один мускул.
– Вы… Ты что- то перепутал, сын мой, – ласково начал разноглазый, не обращая внимания на то, что мажордом всего на несколько лет его младше. – Посланцы Единого не принимают родов и…
– Вам туда, отче.
– Но…
Странно все это, очень странно. Чересчур молодой мажордом, умудряющийся как- то не смотря на свой юный возраст, хранить ледяное спокойствие, чересчур нервный правитель, чересчур испуганные слуги…
– Вам туда, отче,
Монах резко, по- гвардейски, развернулся на пятках и, напряги мадоржом слух, он бы услышал что- то вроде проклятья…
Идти по коридору пришлось недалеко – благо, дорогу отцу Мадельгеру показывал все тот же мажордом. Пришлось подняться на второй этаж, завернуть за угол… И остановиться перед тяжелой металлической дверью, казавшейся совершенно инородной в этом месте. Соседние двери были сделаны из дорогого моренного дуба, украшены резьбой и золочением, некоторые закрывались плотными шелковыми драпри… Эта же створка была склепана из отдельных пластин и установлена явственно наспех. Всю ее покрывал нагар, кое- где виднелись потеки застывшего металла, грубо сделанные окошки внизу и вверху двери служили для наблюдения за… За чем? Что скрывалось в сердце замка?
Сейчас дверь была приоткрыта, изнутри комнаты слышались взволнованные голоса, и тянуло запахом гари.
– Вам туда, отче, – флегматично повторил мажордом.
Бродячий монах вздохнул, что- то пробормотал сквозь зубы – слуга предположил, что это была краткая молитва, – и решительно шагнул вперед.
…Когда- то это была небольшая дамская приемная – на стенах еще виднелись обугленные остатки дорогих тканей, в дальнем углу дымились обломки туалетного столика, на полу чадил скатанный в тугой рулон дорогой ковер, усыпанный угольками, а в центре, в переливающемся синевой пентакле лежала без движения девушка в свободной рубахе из каменного льна…
Монах опустил взгляд на нарисованные на каменном полу знаки, созданные водной магией, и поспешно отвел взор – у него мгновенно заломило в висках.
Впрочем, все равно оставались вопросы. Конечно, нет сомнения, что пентакль, начерчен только потому, что того требует необходимость. Но с другой стороны, магия? Здесь? В самом сердце Ругеи? Впрочем, сказать что бы то ни было по этому поводу отец Мадельгер не успел: отчаянный крик, подобный тому, что раздавался раньше, сорвался с губ девушки: лицо ее исказилось болью, тело выгнулось дугой, так что сейчас она касалась пола лишь пятками и затылком, а от тела пошла нестерпимая волна жара – даже водный пентакль не мог удержать того, что скрывалось в его сердце….
– Селинт!!!
Нзнакомка не услышала отчаянного крика Адельмара. Поселившаяся в ней саламандра стремилась вырваться наружу, она жгла тело, не способное долго держать в себе огненного духа, она уничтожала все на своем пути…
– Селинт!!! – мужчина рванулся вперед, он уже не думал ни о чем.
– Она не слышит вас, милорд, – ровный голос мажорджома подействовал не хуже холодного душа.
Дворянин замер, чудом не пройдя линий пентакля, не разорвав магический круг, медленно опустил голову.
– Можешь идти, Бертвальд.
– Как угодно, милорд…
Если бы мажлордом не ответил, отец Мадельгер и не догадался бы, что тот исполнил приказ – слишком уж тихими были его шаги.
Лорд- манор стоял, грызя губу и не отрывая напряженного взгялда от извивающейся впароксизмах боли девушки. НА бледном лице мужчины выступил пот…
Девушка медленно опустилась на пол, расслабилась, словно растеклась по камню…
Лишь тогда Адельмар решился отвести от нее взгляд:
– Отец Мадельгер, я понимаю, здесь немного странная обстановка, но поймите меня, у меня не было выхода. Как бы то ни было, я надеюсь, что вы изгонете саламандру и тогда мы сможем решить вопрос относительно пентакля. Я надеюсь Храм пойдет навстречу и изгнание…
– Нет.
В первый момент Адельмар не понял:
– Что вы сказали, отче?
Монах заговорил, отводя глаза и пытаясь спрятать чувства за кривой улыбкой:
– Я понимаю, зачем вы… зачем ты позвал меня, сын мой, но помочь в твоей беде не могу, – он словно и не обратил внимания на слова о пентакле.
– Почему?!
– Я… Я не могу…
– Что за чушь вы несете, отец?! Вы же посланник Единого! Вы же его посланник, верно?! Настоящий посланник, я имею в виду! Я почувствовал ваш Знак! Вы… посланник Единого! Вы можете изгонять саламандр и…
– Я не могу! – взорвался разноглазый. – Я не умею! Я… Меня приняли в лоно Храма совсем недавно и…
– Но вас учат этому сразу! И ваш Знак…
– Я не умею! Поймите… Пойми, сын мой, я еще не рукоположен на столь важное дело и потому не могу…
– Вы должны, отец! – Адельмар и сам не понял, когда он вцепился в ворот рясы бродяги. – Это ваша обязанность! Вы были в Дертонге, вас должны были учить этому!
Монах судорожно одернул рукав, скрывая видневшуюся на левом запястье крохотную метку Единого:
– Я был там ребенком! Я не умею! Я не могу ничем помочь вам… помочь тебе, сын мой! Не могу, понимаешь, не могу!
– Или «не хочу», – зло выдохнул Адельмар.
– Не могу. Не умею.
Лорд Сьер замер, словно только что понял, что он поднял руку на посланника Единого, медленно разжал кулаки, отступил на шаг…
– Простите меня, отче, – хрипло выдохнул он.
– Ничего, сын мой, – выдавил слащавую улыбочку монах. Вышло это с большим трудом. – Я все понимаю. И Единый простит тебе эту нагло… Эту страсть. Он видит, что сердце твое в смятении… Я могу идти?!
И, пожалуй, именно этот вопрос и решил все.
– Конечно, отче, простите мне вспыльчивость мою… Может, легкий обед сможет загладить мою вину?
– Ничего страшного, ниче… Обед?! О, конечно, сын мой, с превеликим удовольствием!..
…Дико болела голова. Во рту пересохло, на языке чувствовался противный привкус металла, а в ушах звенело.
Мадельгер медленно открыл глаза. Это ж надо так вчера напиться! Если Росперт узнает – насмешек не оберешься. Конечно, он же у нас самый лучший – и пьет, не пьянея, и фехтует, как Тот, Кто Всегда Рядом, и вообще…
Где- то высоко виднелся каменный потолок, покрытый пятнами копоти. Странно, вроде бы ни в одном кабаке уже давно по- черному не топят, это же в конце концов, не север Дертонга. Откуда здесь сажа?
Мужчина поморщился от острой вспышки боли и, решив, что думать он будет потом, когда полегчает, медленно повернул голову…
Похмелье как рукой сняло. Даже головная боль, что гнездилась в висках, показалась маленькой, легкой и несущественной по сравнению с тем, где он сейчас находился – потому что рядом с ним, в искусно вырисованной водяной магией пентаграмме лежала уже виденная ранее девица в рубахе из каменного льна.
– Скримслова пучина… – глухо простонал монах.
Сесть удалось с трудом. В голове что- то звенело и булькало – странно, вроде бы не били… Но в любом случае, последнее, что Мадельгер мог припомнить, это то, как он согласился на любезное предложение лорда Сьера. И ведь говорил Росперт, что чревоугодие – зло! И ведь вляпывался уже из- за этого в неприятности – чего стоит история с Кайо! Так нет! Захотелось остаться на «легкий обед»! Это ж надо быть таким идиотом!
Мужчина сдавленно застонал, оперся спиной о стену и прикрыл глаза – от одного взгляда на синие линии пентакля начинало мутить – благо, начертанная на полу фигура занимала не всю площадь комнаты и позволяла сидеть, вытянув ноги.
– Очнулись, отец Мадельгер? – знакомый голос полновластного правителя Ругеи звучал откуда- то сверху и сзади.
Мужчина медленно приоткрыл глаза, поднял голову – в одно из окошек в металлической двери как раз и заглядывал в комнату Адельмар.
– Вашими молитвами, – хрипло простонал монах.
– Моими? – дворянин недоумевающе заломил бровь. Но дверь, похоже открывать не собирался.
Хотя проверить стоило.
– Выпустите меня.
– И не подумаю. Кстати, отец Мадельгер, а с каких пор вы перешли на «вы»?
Пришлось вспоминать навыки:
– Сын мой, ты забываешь, что я путешествовал по многим городам, а везде разные нравы и обычаи… Но ни один из этих обычаев не разрешает запирать посланника Единого и удерживать его!
Голос Адельмара был ровен и спокоен – видно, период переживаний уже прошел:
– Я предлагал вам помочь мне по добру. Вы не захотели.
– Да не могу я!
– Прекратите ломать комедию, отец Мадельгер! – гневно оборвал его тюремщик. – Все знают, что посланники Единого способны изгонять саламандр, вселившихся в человеческие тела! А раз способны, то делайте!
– Я…
– Не знаю, почему вы отказываетесь, но предупреждаю сразу! Вы и сами знаете, что саламандра может жить в человеческом теле не больше месяца, а после этого погибает, уничтожая своего носителя. Короче, другого монаха в Лундере нет, и вряд ли появится в ближайший год. У вас ровно месяц, чтобы спасти Селинт. Вы либо выйдете отсюда вместе с ней, изгнав саламандру, либо умрете вслед за нею!
Окошко захлопнулось.
Мадельгер встал, оглянулся… На металлической двери отпечаталось человеческое тело – похоже, несчастную не сразу заперли в пентакле, и она некоторое время буйствовала в этой комнате, пытаясь выбить собою дверь…
– Твою ж мать… – тихо простонал мужчина.
***
За месяц до этого…
– Ты идиот.
– Я знаю, – в голосе Мадельгера проскользнули нотки иронии. – Кстати, где там Кайо? Кайо!
Его собеседник – обнаженный до пояса, крепко сложенный мужчина лет тридцати на вид, осторожно коснулся бинтов, туго обхватывающих грудь, и с тяжелым вздохом откинулся на тонкую подушку:
– И все равно собираешься идти? – на вопрос он не обратил ни малейшего внимания.
– У меня нет выбора, Росперт, и ты это прекрасно знаешь.
– Выбор есть всегда, – нравоучительно сообщили ему в ответ. – И ты тоже это прекрасно знаешь. Вот сейчас – на кой тебе идти в Ругею? Подожди пару месяцев, я поправлюсь, и вместе отправимся искать подходящего нанимателя!
Под потолком кружилась надоедливая муха, а за окном, не замолкая, орали коты – что ни говори, а постоялый двор, в котором временно застряли Мадельгер и Росперт был отвратительным, но особо выбирать было не из чего. Последнее жалование оба приятеля уже давно потратили, и сейчас оставались в «Серой лани» исключительно из милости хозяина.
Разноглазый только хмыкнул:
– Ага, только за эту пару месяцев мы помрем с голоду. Я спустил последние гульдены на твое лечение, а у нас еще и Кайо на шее висит. Вдобавок ты не даешь продать свою клячу. А между прочим, за нее можно получить не менее пяти крейцеров1!
– Ты издеваешься?! – вспыхнул Росперт. – Рейтар – и без лошади?! Если вы, босоногие ландскнехты, можете себе позволить разряжаться как петухи и бегать по земле, то мы…
– То вы носите траур, как общипанные вороны, и не спускаетесь со своих кобыл на твердую землю, – отрезал его собеседник. – Да где ж этого мальчишку носит?! Кайо!
Росперт ухмыльнулся:
– Он изображает, что не подслушивает разговора. Кайо! Киндеритто, где ты?!
Оглушительно заскрипела дверь, и в комнату боком, с трудом удерживая поднос с едой, вошел мальчишка лет десяти на вид.
– И ничего я не подслушиваю! – обиженно буркнул он, опуская свою ношу на стул. – Меня учили, что подслушивать нехорошо.
Росперт ухмыльнулся во весь рот:
– Вот видишь, какой честный оруженосец нам попался! Он никогда не подслушивает под дверью, верно, киндеритто?
– Верно! – горделиво вскинул голову мальчишка.
Разноглазый ухмыльнулся и подвинул стул с принесенной снедью приятелю, а сам лишь отломил небольшой кусок от краюхи с хлебом:
– Просто поражаюсь… Кстати, Росперт, я все никак не пойму. Что за «киндеритто»? Что это вообще такое? – задумываться, откуда мальчишка взял еду при полном отстуствии денег ландскнехт не собирался.
Его приятель приосанился – точнее попытался это сделать, потому что из- за бинтов ему даже шевелиться удавалось с трудом:
– Так я же происхожу с юга Дертонга, а это обычное слово….
– Росперт, ты идиот! – с набитым ртом прочавкал разноглазый. – От того что ты добавишь к нашему, фрисскому слову «киндер», уменьшительную частицу «– итто» – оно не станет от этого дертонжским! И…
– Мойя йесть нэ поним- мать, о чем ви говорит! – заносчиво сообщили ему в ответ. – Ми ест дертонжец. Ми ест коренной жит- тэль сосэдний королефстф и фэээрноподданный Ее Фэличестф!
– Угу, – согласно кивнул разноглазый. – Поэтому ты наемничаешь здесь, во Фриссии, и поэтому у тебя типично дертонжская фамилия Барнхельм. Дертонжистей некуда.
– Одуванчик, завянь, – ласково посоветовал ему приятель.
И сказал он это совершенно зря…
– Я сто раз просил не портить моего имени! – взорвался Мадельгер. – Да, мое имя имеет южно- фрисские корни, но это ничего не значит! Оно не переводится! Оно не изменяется! И тебе никто не давал права называть меня Одуванчиком, Лопухом, Аиром или Горечавкой!
Кайо, привыкший к тому, что разноглазого очень трудно вывести из себя, замер, пораженно глядя на мужчину. Он совершенно не ожидал подобной вспышки гнева.
А Росперт словно и не удивился. Смерил приятеля долгим взглядом и вздохнул:
– Обожаю, когда ты перечисляешь все варианты своих прозвищ… Может, все- таки ну ее, эту Ругею, а?..
…«Ну ее» – не удалось, денег у приятелей так и не появилось, и уже на следующий день Мадельгер отправился в путь. У ландскнехта – наемного пехотинца судьба одна: жизнь от войны до войны, от боя до боя… Ну или от найма до найма.
Последний договор истек с неделю назад, и Мадельгер с Роспертом, поучаствовав в нескольких боях, неплохо заработали. Но тут, в самой последней стычке, буквально за день до истечения годового контракта Росперта ранили… И все деньги ушли на лекаря.
Знакомцы из одной с Мадельгером компании говорили, что это бред. Ну не может ландскнехт дружить с шварцрейтаром. Нет ничего общего у пехотинца с конником, но… Судьба как- то познакомила их на поле боя, судьба руками одного спасла жизнь другому, и судьба, конечно, удивительным образом, в одно время раз за разом прекращала контракты у обоих и заставляла наниматься к одному и тому же хозяину. Ну как тут не подружиться?
Как говорилось ранее, бросить приятеля на произвол судьбы Мадельгер не мог, деньги ушли на лекаря. Росперт должен был поправиться через пару месяцев, но жить- то на что- то надо было, и разноглазый не придумал ничего лучше, как оставить раненого на попечение Кайо, а самому проехать в Ругею, наняться на месяц, полтора, на службу – солдаты всегда нужны – и подзаработать. А как Росперт выздоровеет, можно будет уже вместе искать новые контракты.
Ну и кто ж знал, что в этой проклятой Бирикене, до сих пор памятуя о нанимавшихся к ведьме бандах, так не любят ландскнехтов? Причем, похоже, здесь это было поставлено на поток – в тюрьме никто даже не потрудился узнать имени пленника
***
После разговора с пленником Адельмар развил бурную деятельность. Как раз была пятница, жалобный день, а потому можно было наконец со спокойной совестью заняться проблемами, вопросами, обращениями… И не думать, что где- то там находится Селинт… Не чувствовать, как каждый раз при воспоминании о ней сердце заходится новой болью…
И не размышлять, в конце концов, о том, как придется оправдываться перед Храмом, когда иерарх узнает, что правитель горной Ругеи запер и насильно удерживает бродячего монаха. И уж тем более, не задумываться о том, как придется, в случае, еслис Селинт все разрешится благополучно, обьяснять монаху наличие водяной пентаграммы. И за одно, мага, ее создавшего.
– …А потом она украла у меня корову!
– А она потравила мне весь урожай! Ведьма!
Если первую половину жалобы Адельмар благополучно пропустил мимо ушей, а потому сказать, с чего начался спор с коровой, не смог бы даже под угрозой личного общения с Тем, Кто Всегда Рядом, то тут ему пришлось вернуться с небес на землю и повнимательней прислушаться к жалобщицам.
– Сама ведьма! Ваша милость, да посмотрите ж на нее! Она в сороку обращается, и молоко у коз ворует!
– А ты гвозди на сковороде жарила!
– А ты…
– Молчать! – рявкнул Адельмар, выпрямляясь в неудобном кресле.
Слушание жалоб проходило в специальной приемной. Здесь все было таким же, как при отце – деревянные панели на стенах, инкрустированные золотом, стол, покрытый зеленым сукном… и жалобщики, как и десять лет назад заполняющие залу – как это было в Бруне – каждую пятницу и внимательно слушающие, чем же закончится каждый суд.
Обычай жалобного дня уходил корнями в далекую древность. Так уж повелось в горном лорд- манорстве Ругее, что каждую пятницу любой человек мог прийти и поделиться своей печалью с правителем, попросить о помощи. Традиция прерывалась лишь во время правления ведьмы – пусть она погибла почти пять лет назад, но имя ее до сих пор было в Ругее под запретом. Ведьма, да и ведьма. Все знают, о ком речь.
Мелкие жалобы и проблемы можно было спихнуть подчиненным, более крупными надо было заниматься самому, да только не было до недавнего времени в Ругее крупных проблем. До недавнего времени. А точнее до сегодняшнего дня.
Обвинение прозвучало. И если еще пятнадцать лет назад на него никто не обратил внимания – мало ли кто ведовством занимается – то сейчас было совсем другое время…
Грозное рявканье лорда заставило жалобщиц – двух женщин лет сорока на вид, запнуться на полуслове и испуганно уставиться на Адельмара.
– Молчать, – ровно повторил мужчина, ерзая на месте. Кресло тоже осталось от отца – тот считал, что неудобства позволят не расслабляться и лучше прислушиваться к каждой беде.
Женщины смотрели на него как кролики на удава.
Лорд Сьер, наконец, смог усесться так, чтобы у него не затекала спина, и перевел ровный взгляд на жалобщиц. Да не были они похожи на ведьм, не были! Ни одна, ни вторая. Обычные сварливые бабы, не поделившие какую- то корову, и можно было плюнуть на все, забыть, но… Обвинение прозвучало. Не обрати на него внимания сейчас, и завтра уже по Лундеру побегут шепотки, что лорд равнодушно отнесся к зернам колдовства, вновь зарождающегося в Ругее. Обратит внимание на Ругею Храм. Приедет из Бюртена, столицы Фриссии, храмовый проверяющий.
Приедет и увидит мага воды.
И Бертвальда.
И Селинт.
И какая разница, что там будет с самим Адельмаром из- за того, что он позволяет всем им жить в Лундере, какая разница?!
Но Селинт… Селинт…
– Повторите, что вы сейчас сказали, – голос правителя звучал ровно и спокойно.
– Она… корову мою…
– Дальше, после этого…
– В сороку? Обращается? – в голосе женщины зазвучали вопросительные нотки.
– Вы понимаете, уважаемая, – вкрадчиво начал Адельмар, – что обвиняете свою соседку в государственном преступлении?
– Так и она меня! – женщина сорвалась на визг. Страх поселился в ее глазах, руки непроизвольно начали теребить застиранный фартук. – Она первая начала!
– У вас есть доказательства?
Закон Ругеи прост, но суров. Оговоришь невиновного – на тот свет вслед за ним отправишься.
Вместо ответа жалобщица кинулась ему под ноги:
– Не погубите! Не ведьма она, и я не ведьма! Слово злое сорвалось!
Адельмар, сохраняя каменное выражение лица, перевел взгляд на вторую спорщицу:
– А вы что скажете, уважаемая?
Пришел черед второй жалобщицы падать на колени:
– Не погубите, милсдарь! Не ведьма я! Корову забрала, было дело, она сейчас в сторожке подле Затопленной гати, но не ведьма я! Не колдовала вовсе! И она не ведьма!
Адельмар почувствовал, как спадает с него страшное напряжение. Можно забыть и о храмовом проверяющем, и о собственных страхах….
Надо только разрешить эту небольшую проблему.
– Бертвальд!
Услужливый мажордом, стоящий за креслом, склонился в поклоне:
– Да, милорд?
– Пошли нескольких кнехтов к Затопленной гати, пусть заберут корову.
Женщины начали переглядываться, подбирать юбки, собираясь встать на ноги…
А вот наказать их все- таки надо, чтоб в следующий раз неповадно было. В Ругее таким шутить нельзя! Да и… лишний раз проверить не помешает.
– А этих двоих – на испытание.
Спорщицы замерли, перепугано глядя на лорда. Слишком уж хорошо было известно, что после испытаний редко кто остается жив…
– Огнем? Водой? – в голосе Бертвальда не было ни нотки сочувствия.
Правитель Ругеи выдержал долгую паузу, наблюдая, как перепуганные жалобщицы копошатся на полу.
– Весами. Пройдут – на год под руку Храму.
Та, что обвинялась в превращении в сороку, истошно завопив, кинулась к молодому лорду, вцепилась ему в руку, принялась целовать…
Адельмар с трудом вырвался и брезгливо оборонил:
– Все вон. Перерыв – час.
По толпе слушателей прошел недовольный гул – жалобный день и так начался не с утра, а гораздо позже, ближе к полудню, – но возмутиться в полный голос никто не посмел.
Мужчина дождался пока за последним из просителей закроется дверь, и склонил голову, запустив пальцы в темные волосы и опершись локтями о столешницу. Сердце колотилось, как птица в клетке, словно собиралось разбиться о ребра и вылететь наружу. Конечно, можно говорить, что весь сегодняшний суд был добр и справедлив… Но ведь он сам сейчас ходил по острию клинка. А если бы это действительно оказались ведьмы? Если бы они не решились взять обвинения назад? Если бы происходящим в Ругее заинтересовался Храм?
Чуть слышно скрипнула дверь:
– Я отдал все распоряжения, милорд.
– Ты свободен, Бертвальд.
Короткий поклон:
– Как угодно, милорд.
– Иди. И пусть ближайший час меня никто не беспокоит.
– Как угодно, милорд.
Дверь мягко закрылась, и Адельмар остался наедине со своими мыслями.
Некоторое время он сидел без движения. Затем встал, медленно прошел по кабинету. Лорд Сьер искренне пытался подумать о прошедшем суде, поразмыслить верно ли он поступил, но мысли вновь и вновь возвращались к Селинт…
Мужчина остановился около стола, снял с шеи небольшой ключик на цепочке, открыл им резную шкатулку, стоящую на столе и достал оттуда плетенку из нескольких узлов.
