Вера Константиновна обиделась. Поджала губы, замолчала. Только отступать было не в ее правилах: отставив чашку, она зло стукнула кулачком об кулачок.
– Откуда в тебе, Славка, этот нигилизм? Как будто ты не мой сын! Вместо того чтобы заниматься демагогией, поехал бы со мной в воскресенье и воочию убедился, насколько я права. Я настоятельно требую, чтобы ты поехал!
Слава отреагировал на «настоятельное требование» очередным смешком и преспокойно потянулся за вторым куском пирога. Никогда не участвующая в жарких баталиях невестка тем временем подумала, что совсем неплохо было бы в воскресенье всем вместе, втроем, съездить в Болдино: и самим посмотреть, и Вере Константиновне доставить удовольствие. Однако в ответ на ее вопрошающий взгляд Слава затряс головой и сделал страшные глаза – мол, ни за какие деньги!
Расстроенная веселой непробиваемостью сына, Вера Константиновна нервно курила свой вонючий «Беломор» и не замечала всех его насмешливых гримас. Немножко успокоившись, примирительно улыбнулась:
– Славк, так поедем со мной в воскресенье?
– Я уже имел удовольствие как-то сопровождать тебя, впечатлений хватило надолго. Это не для белого человека! – Иногда невероятно бесчувственный, Слава не желал замечать, что Вера Константиновна уже сердится, что она болезненно воспринимает его шуточки и подтрунивание.
– Вера Константиновна, а можно с вами поеду я?
Экскурсионный «львовский» автобус был на удивление полон. Заспанные дядьки, длинноволосые парни в красных водолазках, женщины с хозяйственными сумками и их детишки школьного возраста, несмотря на ранний час, пасмурную, холодную погоду, в восемь утра уже с нетерпением поглядывали в окошки. Ближе к выходу разместились запыхавшиеся пенсионеры, заводские ветераны труда, в парусиновых кепочках и с палочками.
Свекровь усадила невестку на переднее сиденье, над которым висела табличка «Место для экскурсовода», пересчитала всех по головам, чтобы никого не потерять в дороге, велела шоферу закрыть двери и трогаться. Взяла в руки микрофон и, дождавшись, пока смолкнут голоса, начала:
– Дорогие товарищи! Сегодня наш путь…
Вступление полусонная невестка знала почти наизусть, но, чтобы не обидеть Веру Константиновну, сделала вид, будто внимательно слушает. Сама же размышляла о всяких глупостях. Еще вчера вечером, собираясь на сегодняшнюю экскурсию, она опять пожалела, что у нее нет джинсов. Хороших, дорогих «супер-райфл», как у Славы. Ведь джинсы – это и красиво, и модно, и удобно. Только их очень трудно достать. Не хочется просить Женьку, чтобы она снова просила Надю, а та, в обмен на дефицитную обувь, через каких-то знакомых доставала джинсы… Целая история! Но если все-таки получится, к джинсам очень подойдет батник в мелкую красно-белую клеточку и новый, только что связанный голубой свитер – когда холодно… Еще бы джинсовую юбку или сарафанчик, босоножки на высокой платформе. Как у Женьки, «подарок Вилли Брандта»…
Погруженная в приятные размышления, она, тряпичница, и не заметила, как автобус миновал черту города и выехал на узкое, разбитое шоссе. Во всех сумках, будто по команде, отчаянно зазвенело, и по этому поводу из задних рядов раздался дружный мужской хохот.
Бедная Вера Константиновна, читая пушкинских «Бесов», подпрыгивала вместе с автобусом и вдобавок сражалась с микрофоном, который хрипел, отключался или выдавал такой громкий звук, что свистело в ушах. Потеряв терпение, она выключила микрофон и перебралась в середину автобуса, где и продолжила декламировать. Женщины слушали внимательно, лица мужчин были тупо напряженными. «Осень», известная многим со школьных лет, вызвала гул одобрения, и свекровь не без удовольствия поклонилась во все стороны.
– Товарищи, какие у вас есть вопросы? Я с удовольствием отвечу на них.
Спрашивать экскурсанты стеснялись и отводили глаза, когда на ком-нибудь из них останавливался приветливый взгляд Веры Константиновны.
– Вам что же, товарищи, неинтересен был мой рассказ?
– Интересно, интересно! – закивал головой старичок-пенсионер, а женщина, рядом с которой грыз пряник белобрысенький мальчик в пионерском галстуке и пилотке, покраснев от смущения, спросила: – Не скажете, а сколько у Пушкина было детей?
Еще несколько вопросов тоже касались личной жизни поэта. В особенности всех интересовало, изменяла или не изменяла Пушкину жена. Вера Константиновна, не вдаваясь в подробности, со снисходительной улыбкой еще раз повторила, что, по ее мнению, нет, и объявила перерыв на двадцать минут…
– Ну, как, Инуськ?
– По-моему, замечательно!
– Спасибо. Сделала перерыв, нельзя говорить долго, у слушателей притупляется восприятие. Что ж так трясет? – Подпрыгнув вместе с ойкнувшей невесткой, Вера Константиновна вцепилась в сиденье и засмеялась: – Дороги у нас все такие же паршивые, как во времена Пушкина и Гоголя! Свято храним традиции!
За спиной чувствовалось сильное оживление: басовитые, веселые голоса, шуршание бумаги и отчетливое позвякивание бутылок и стаканов. После перерыва лица мужчин приобрели осмысленное выражение, а глаза потеплели.
Ближе к усадьбе на дороге, размытой дождем и разъезженной экскурсионными автобусами, грузовиками, мотоциклами и тракторами, пассажиров бросало из стороны в сторону, но им это, похоже, нравилось: женщины игриво повизгивали, а навалившиеся на них мужчины, уже сильно навеселе, самодовольно гоготали.
Выпрыгнув из автобуса, свекровь перекинула сумочку через плечо и запахнула потуже короткий синий плащик.
– Какая же сегодня холодрыга! Зря мы с тобой тоже бутылку не прихватили.
Пейзаж был унылым и однообразным: степь, лесопосадки, приземистые деревянные избы, темные, холодные лужи со следами мазута. Обычная российская провинция. Не добавляли радости и серые тучи, которые гнал ледяной северный ветер. Одноэтажный дом с мезонином, небольшой парк со старыми, еще не распустившимися деревьями, серый пруд с мостиком странно не соответствовали написанным здесь стихам.
Вскоре за не умолкавшей ни на минуту Верой Константиновной бродили лишь пенсионеры с палками, мальчик в пилотке и собственная невестка, которой было ужасно жаль свекровь, а еще больше – Пушкина. Знал бы Александр Сергеевич, сколько здесь толчется всяких зевак, интересующихся подробностями его личной жизни, он бы перевернулся в гробу! И самое обидное, все эти зеваки считали, что Пушкин – такой же человек, как они.
На большой поляне начинался праздник, и свекровь повела свою престарелую, глуховатую компанию послушать приехавших из Москвы известных писателей.
Поближе к трибуне было уже не пробиться, и, чтобы разглядеть гостей праздника и, возможно, увидеть среди них и дядю Леву Левитеса, пришлось встать на цыпочки. Дяди Левы, к сожалению, не было, но лицо пожилого поэта с зычным голосом показалось знакомым… Должно быть, это Павел Антокольский.
В толпе началось какое-то непонятное движение. Только получив удар в бок и еле удержавшись на ногах, она, разиня, сообразила, куда ринулся народ.
– Автолавка приехала! Колбасу привязли!
С горки катил крытый грузовичок, а за ним неслись мальчишки на велосипедах, бежали, стараясь обогнать друг друга, раскрасневшиеся женщины в платочках и шустрые ребятишки в огромных резиновых сапогах. Из трещавшего трактора с прицепом вывалилась целая бригада подвыпивших, грязных мужичков.
– Вера Константиновна, что же это за безобразие? Сейчас будет выступать сама Римма Казакова, а они помчались за колбасой!
– Эх, Инка! Людей тоже можно понять. Жрать-то хочется. Им сюда «чайной» колбаски и привозят только раз в год, в день рождения Пушкина.
Пришло время уезжать. Свекровь поставила продрогшую невестку стеречь тех, кто уже сел в автобус, и помчалась разыскивать остальных «пушкинистов». Фигурка в синем плаще мелькала то в парке, то на поляне, то около рощи. Наконец затолкали в автобус последнего красномордого дядьку – он отчаянно упирался и, мотая кудрявой головой и весело матерясь, грозился заночевать у Пушкина, если ему не нальют еще стакан.
Вдали за запотевшим окном посверкивало. Будто канонада, прокатился гром, потемнело, и хлынул дождь.
– Что, Инуська, замерзла? – Неунывающая Вера Константиновна придвинулась поближе и, чтобы согреться, стала энергично тереть свои маленькие, покрасневшие руки и стучать кулачком о кулачок. – Смотри, как мы поехали вовремя! А то пришлось бы наших пьяниц извлекать из мокрых кустов. Ничего, скоро угомонятся, буду рассказывать дальше.
Бодро вскочив, она взглянула в блокнотик, и тут раздался истошный женский вопль:
– Остановите автобус! Человеку плохо!
Шофер резко затормозил, зашипела задняя дверь. Два пьяных патлатых парня, громко икая и приговаривая: «Что ж ты, дядь Коль, …твою мать, опять так нажрался? Тебе ж б… сегодня в ночную!» – поволокли под холодный, проливной дождь того самого красномордого, который собирался заночевать у Пушкина.
Не успела насквозь промокшая троица плюхнуться на заднее сиденье, как снова зазвенели стаканы. Вера Константиновна нервничала: из всех экскурсантов ее слушала одна невестка. Свекровь замечательно читала отрывки из «Евгения Онегина» и, с вдохновением рассказывая об этом великом произведении русской литературы, приводила так много интересных подробностей, что потрясенной невестке в конце концов стало стыдно: закончив филологический факультет, она не знала и десятой доли того, что знает бывшая актриса-травести.
– Товарищи, теперь я перехожу к рассказу о трагической дуэли на Черной речке…
– Бабк, может, хватит уж тебе трепаться? Спать больно охота!
Наглое заявление из глубины темного автобуса получило всеобщую поддержку – экскурсанты дружно расхохотались.
– Ну, что же, товарищи, отдыхайте! – Вера Константиновна вернулась на «место для экскурсовода» и тихонько засмеялась: – Вот пьяницы проклятые! Каждый раз одна и та же история.
– Зачем же вы ездите с ними?
– Ох, Инуся! Надо же просвещать народ. Это мой гражданский долг. Ничего! Что-нибудь да застряло у них в голове. Вот тебе было интересно, только честно?
– Мне – очень!
– Так почему же ты думаешь, что другим – нет? Если из всего автобуса наберется хотя бы несколько человек, которым было интересно, значит, я старалась не зря. – Внимательно посмотрев на огорченную невестку, Вера Константиновна обняла за плечо и зашептала: – Хочешь новый анекдотик?.. Армянское радио спрашивают: дойдет ли верблюд из пустыни Кара-Кум до Москвы? Армянское радио отвечает: дойдет. Если в Горьком не сожрут… Ничего, да? Но, по-моему, вряд ли он, бедняга, и до Горького доберется. Помнишь, как голодные болдинцы чуть не сшибли тебя с ног? Думаю, они бы и от верблюжатинки не отказались!
Прижавшись друг к другу и согревшись, они всю обратную дорогу не переставая хихикали под мощный храп просвещенного народа.
Веселого было много, но и грустного не меньше. Однако, приезжая домой, в Москву, особенно часто в первый год, пока заочно заканчивала институт, она рассказывала маме лишь о тех эпизодах своей жизни, которые укладывались в формулу «семейное счастье». А на что жаловаться? Ведь ей, Инусе, не блиставшей никакими особыми талантами, не отличавшейся ни глубоким умом, ни выдающимися внешними данными, удивительно повезло в жизни: красавец муж, умный, образованный, замечательная свекровь, хорошая квартира и денег вполне хватает. Правда, временами хочется выть от одиночества, но в этом виновата она сама. Если бы она не была такой бесхарактерной дурочкой, которую за хорошее поведение обещали свозить на Байкал, сейчас рядом щебетал бы пятилетний малыш, мальчик или девочка – все равно.
Как она могла тогда послушать Славу и совершить страшное преступление – убить своего ребенка?! А на Байкал они все равно не поехали тем летом. Слава отправился с друзьями-альпинистами в горы. Оттуда он привез великолепные фотографии: компания довольных жизнью бородатых мужичков на фоне искрящихся на солнце снежных вершин. Слава, безусловно, впереди – красавец в альпинистском снаряжении. Девушки на снимках отсутствовали, но, скорее всего, они поджидали смельчаков у подножья горы…
Выключив свет на кухне, она отодвинула выгоревшую до бледно-желтого занавеску с оборочкой и посмотрела вниз, в темноту дождя… Уже половина одиннадцатого, и никого!
Какая же тоска! Домашнее хозяйство давно не радует. Не хочется больше никаких новых занавесок, никаких рецептов, надоело стоять по очередям, надоело убираться, надоело шить и вязать. Трехстворчатый гардероб забит платьями, юбками, брюками, сшитыми долгими одинокими вечерами на новой машинке «Веритас», кофточками и свитерочками. Только зачем все это? Куда в них ходить? В театре «имени Веры Константиновны» пересмотрен весь репертуар, в другие театры идти одной, без Славы, который до позднего вечера занят непонятно чем, как-то уж совсем унизительно. В компанию? Хватит с нее компаний! Начинаются танцы, и в полумраке, при свечах, все кафедральные девицы, будто из чистой дружбы, виснут у Славы на шее.
Пора бросить все и уехать в Москву! Навсегда покончить с тупым, бессмысленным существованием, со скукой, ревностью, Славиным равнодушием и начать новую жизнь, пусть и не очень радостную, но свою собственную. Завтра же она соберет чемодан и уедет!.. Нет, завтра не получится, надо допечатать статью. Тогда послезавтра!.. Послезавтра нужно обязательно забрать Славин костюм из химчистки.
Чертова химчистка! Собираясь туда, она нашла в кармане пиджака очередное анонимное послание какой-то студентки: Станислав Андреевич! Вы удивительный! Необыкновенный! Я понимаю, что мое чувство останется без взаимности – Вы женаты, но я Вас люблю! И буду любить до самой смерти! Несчастная студентка третьего курса. Не студентка несчастная, а жена, она разорвала записку и заплакала: вдруг это чувство уже взаимно? Почему Слава возвращается все позже и позже? Кто без конца звонит и бросает трубку, если к телефону подходит не он?
В свете фонаря промелькнула маленькая фигурка в синем плаще. А где же Слава? Наверное, обнимает сейчас ту самую студентку…
– Приветик! Ты что это в темноте? – Свекровь на ходу включила свет и потащила в ванную мокрый плащ. – Забыла зонтик в театре, автобуса не дождалась, поперлась пешком и вымокла как собака. Организуешь чайку горяченького?
Кружка с чаем и вазочка с брусничным вареньем стояли на столе, но Вера Константиновна ни к чему не притронулась.
– Инусь, что с тобой происходит? Опять заскучала? Сядь, давай поговорим.
– Давайте.
– Я давно собиралась сказать тебе… – Свекровь задумалась, словно в смущении отвела глаза, и она похолодела от страха, решив, что сейчас Вера Константиновна наконец сообщит ей о том, о чем, должно быть, знают все, кроме доверчивой, наивной жены. Видимо, в эту минуту у нее было очень глупое выражение лица, потому что Вера Константиновна передразнила, скорчив смешную рожицу. Потом с тяжелым вздохом покачала головой. – Ох, Инка! Нельзя молодой девке целыми днями греметь кастрюлями! С тоски ведь подохнешь! Давай-ка устраивайся ты на работу.
– На работу? – Такого разговора она никак не ожидала. – Но Слава же не хочет, чтобы я работала.
– Слава! А кто он такой, чтобы распоряжаться твоей жизнью? Чертов эгоист этот Слава, и больше никто! – Вера Константиновна в сердцах стукнула кулачком о кулачок, с возмущением закурила и резким движением руки разогнала дым. – Сколько я боролась с ним! Но что поделаешь, если гены такие крепкие! Копия – Андрюшка. Главное – собственные интересы, а что интересует других, на это глубоко наплевать! Конечно, этот барин Славка будет против! Чертов аристократ! Не успеет ворваться в дверь – пожалуйте! – жена ему бульон с клецками подает! Фрикассе на одном колесе! Статьи его гениальные по десять раз перепечатывает! Ботинки чистит! – Необычайно взволнованная, Вера Константиновна подскочила за пепельницей и со всей силы шваркнула ее на стол. – Надо с этим кончать! Ведь ты и из Славки делаешь морального урода!.. Ладно, Славку я беру на себя. Сколько лет прошло, как ты закончила институт?
– Семь, кажется.
– Вот видишь! Но ничего, вспомнится. Одним словом, почему бы тебе не пойти работать по специальности, в школу? Замечательная специальность – учитель! Благородная, творческая. Учитель, по сути дела, – тот же артист. Что же дома-то киснуть?
– Нет, Вера Константиновна, что хотите, только не в школу! Учительницы из меня не выйдет, честное слово. Вы же знаете, я слабохарактерная.
– Надо ломать характер! Хотя я считаю, что для школы у тебя вполне подходящий характер. Ты добрая, трудолюбивая, аккуратная. Была бы ты злая и вредная, я не посылала бы тебя в школу – пожалела бы бедных детей. Я готова тебе помочь. Могу дать тебе несколько уроков ораторского мастерства… – Вера Константиновна машинально отхлебнула остывшего чая, задумалась и, усмехнувшись своим мыслям, взглянула серьезными, очень умными глазами. – Самое простое, Инуся, – это плыть по течению. Но, поверь мне, ничего хорошего из этого не получится. Все в жизни надо завоевывать. А еще я тебе так скажу: если ты будешь занята настоящим делом, тебе скучать будет некогда… и всякие глупости не будут лезть в голову.
Они отлично поняли друг друга, от смущения запылали щеки, но желание еще и еще раз услышать от мудрой, знающей жизнь, искренней Веры Константиновны, что Славины романы – всего лишь плод ревнивого воображения, оказалось сильнее.
– Вы уверены, что это глупости?
– Да ну тебя! – Вера Константиновна выразительно отмахнулась – полная чушь! – и все-таки посчитала необходимым посмотреть прямо в глаза. – Ты же знаешь, как Славка увлечен своей чертовой наукой!
В соседней школе у Веры Константиновны был «блат» – пожилая директриса обожала театр и благодаря Вере Константиновне не пропускала ни одной премьеры. Кроме того, эту самую школу закончил когда-то Слава. О выдающемся мальчике с восторгом вспоминал весь педагогический коллектив.
Заходя в школу, она, Инуся, нет, теперь уже Инна Алексеевна, и сама первым делом встречалась взглядом с сероглазым, красивым мальчиком, запечатленном на фотографии, которая вместе с другими снимками висела на большой красной доске с золотыми буквами «Выпускники-медалисты нашей школы».
Для начала дали пятые и шестые классы, невозможных баловников! Вернувшись домой после уроков с головной болью, она всю вторую половину дня плакала и переживала, что из-за своего мягкого характера никак не может справиться с шалунами-мальчишками: мальчишки подкладывали ей кнопки на стул, натирали доску парафиновой свечкой, стреляли бумажными пульками в девочек и в портрет Льва Толстого.
К вечеру, наплакавшись, горе-учительница садилась проверять тетрадки с синими каракулями или занималась сама, потому что позабыла все, чему учили в институте. На уроках дрожала от страха: вдруг ребята зададут какой-нибудь сложный вопрос? Особенно трудно было с правописанием наречий, страдательных причастий прошедшего времени и кратких прилагательных – где пишутся два «н», где одно?
Честное слово, она очень старательно готовилась к урокам! И все-таки опозорилась на уроке литературы в девятом классе, сама же вызвавшись заменить заболевшую учительницу: рассказывая ребятам о Гоголе, перепутала Николая Первого с Александром Первым. Славе о такой непростительной ошибке она не сказала бы ни за что – засмеет, а Вере Константиновне призналась.
– Ох, и насмешила ты меня!.. Ну, хватит тебе рыдать, перестань! Не плачь, Инуся, прекрати, я прошу тебя! Хватит, не реви. В конце концов, по большому счету, ни Александр, укокошивший собственного папашу, ни тем более Николай Палкин не стоят того, чтобы из-за них так убиваться.
Короткие весенние каникулы показались длинными-предлинными. Первого апреля она с радостью помчалась в школу, соскучившись без своих замечательных ребятишек и новых подружек – учительницы пения Елены Ивановны и географички Ольги Викторовны. После уроков так приятно всем вместе попить чайку в школьном буфете! Поболтать на отвлеченные темы или обсудить сложные педагогические вопросы, например, как убедить Сидоркина из 6-го «Б» не вырезать ножом на последней парте неприличные слова и не курить в туалете.
В школе пригодились все кофточки, юбочки, платья. Даже одиннадцати-двенадцатилетние девочки восторженно шушукались, когда, красиво одетая и с модной стрижкой под Мирей Матье, она входила в класс. Подружкам из других классов девчонки хвастались, что их Инна Алексеевна – самая-самая симпатичная из всех училок.
Мужская часть педагогического коллектива была весьма немногочисленной, но неожиданно нашелся страстный поклонник – очень пожилой учитель математики, говорят, еще успевший закончить нижегородское реальное училище, лысоватый Степан Александрович Терентьев, которого мальчишки прозвали Тетеревом. Каждое утро, направляясь на урок с журналом под мышкой, он считал своим долгом кокетливо сощурить глаза и многозначительно прошептать: «Сегодня, Инна Алексевна, вы еще прекраснее, чем вчера!» Поскольку Степан Александрович был сильно глуховат, его тайные признания звучали довольно громко, и вся учительская покатывалась со смеху.
В общем, все было бы замечательно, если бы с каждым годом, месяцем, днем, проведенным среди милых, умненьких детишек, не становилась все более навязчивой, а потом и маниакальной мысль о собственном ребенке.
Забыв былую застенчивость, глупый стыд, раздражительная, непохожая на саму себя, она ходила от одного врача к другому. Весь душный июль выдавшегося на редкость жарким лета провалялась в больнице. Закончилось тем, что не было ночи, чтобы не снились кошмары: белые халаты, гинекологические процедуры, голые младенцы, мучительные роды. Разбуженный стонами и криками, Слава спросонья ужасно злился: тебе давно пора лечиться у психиатра! Дождливыми осенними ночами, и в самом деле безумная, она уже и спать не могла.
Однажды утром в учительскую ворвалась посвященная во все страдания Ольга Викторовна и, задыхаясь от нетерпения, радостно зашептала на ухо, что знакомая знакомой ее знакомой, которую все врачи в один голос уверяли, что у нее никогда не будет детей, поехала в Москву, в платную поликлинику на Арбат, к доктору медицинских наук Кузьмичкиной и на днях прекрасно забеременела!..
Доктор медицинских наук Кузьмичкина – белый квадрат с ярко-красными губами – взяла конверт с пятьюдесятью рублями, сверх тех, что были заплачены в кассу, и небрежно сунула в ящик стола. Не обращая ни малейшего внимания на дрожащую в ожидании приговора пациентку, доктор наук продолжала беседовать по телефону, видимо, с маклером насчет обмена своей двухкомнатной «хрущевки» в Зюзино на трехкомнатную квартиру у метро «Аэропорт». Наговорившись про потолки три метра, дубовый паркет, широкие подоконники, лоджию и раздельный санузел, Кузьмичкина поднялась и ушла. Вернулась сердитая и принялась с раздражением заполнять медицинскую карту. Услышала про аборт и брезгливо скривила кроваво-красные губы:
– Надо было головой думать, а не другим местом.
По Арбату, как по трубе, гулял ноябрьский сырой, резкий ветер. Сопротивляться ему не было ни сил, ни желания – не все ли равно? Ветер занес в темный, пустынный переулок, и из глаз брызнули слезы.
От троллейбусной остановки до родного дома она летела, как сумасшедшая, теперь, когда не осталось никакой надежды, охваченная желанием наконец-то поделиться с мамой всеми своими тайными обидами, горестями и бедами и, пока не вернулся с работы папа, поплакать вдвоем на диване в угловой комнате…
– Где же ты так долго, Инусь? Я уже начала волноваться. А у нас тетя Галя Балашова и Женечка. Ты прости, мы не дождались тебя и сели ужинать. Мой ручки, дружочек, и присоединяйся.
Тетя Галя рассказывала что-то смешное, и мама с Женькой хохотали. Им было весело.
– Добрый вечер.
– Инуся, рыбка моя, прекрасно выглядишь! Иди, я тебя поцелую… У-у-у, ты моя ласточка! Давай докладывай нам, как ты там живешь в своем Горьком.
– Спасибо, все хорошо. А вы как? Как Вики?
Сразу погрустнев, тетя Галя отложила надкушенный пирожок и с тяжелым вздохом пожала плечами:
– Да как Вики? Ты же знаешь, выгнала она своего Нилыча. Между нами, девочками, говоря, ну что это за мужик, у которого то голова болит, то, извиняюсь, жопа? Ладно бы еще был человек хороший, а то ведь полное дерьмо! Бездарь, ревнивец, скряга! Так обидно, что девочка потратила на него свои лучшие годы! Главное – детей не завела. Ты ж понимаешь, рыбка моя, какие могут быть дети, когда мужику восьмой десяток и он после двух инфарктов? И перспектив в этом смысле, боюсь, уже никаких. Сейчас появился у Вики какой-то оператор с Научпопа. Говорят, дико талантливый и парень очень неплохой, но пьяница, так что лучше ты меня и не спрашивай!
– Вы не огорчайтесь! Зато у Вики интересная, творческая жизнь.
– Я тебя умоляю! Какая творческая жизнь? Кому сейчас нужны актрисы с ее внешностью? В кино нынче одни дуньки и матрены, и чем страшней, тем лучше. В театре тоже беспросветный мрак. Сплошные интриги. Одним словом, гадюшник. – В своей обычной манере обвиняя в неудачах Вики кого угодно, только не ее саму, сегодня тетя Галя возмущалась как-то вяло, неохотно, без прежнего пафоса. Чувствовалось, что Вики для нее – больная тема.
– А дядя Володя как, здоров? Передавайте ему, пожалуйста, привет.
– Спасибо, рыбка моя. Здоров, как коров!.. И вам того же! – Не подверженная долгому унынию, тетя Галя лихо махнула рюмочку и захрумкала огурчиком. – Я как раз перед твоим приходом рассказывала, как мы с Балашовым сказочно провели время в Тбилиси у его друзей. Ты там никогда не была? Обязательно поезжай со своим красавцем мужем. Но лучше без мужа! – Игриво подмигнув маме: – Нинуль, там такие мужики! Стон! – она так выразительно закатила подкрашенные глазки, что и самый несчастный человек на свете не смог бы удержаться от смеха.
Любительница и похохотать, и поесть, тетя Галя слопала под завязавшийся по ее инициативе веселый женский спор, кто интереснее, усатые, темпераментные брюнеты или томные блондины, еще несколько пирожков, подчистила салатник, мисочку с маринованными подосиновиками и печально завздыхала, когда мама поставила на стол блюдо с курицей. Наконец, расхохотавшись сама над собой и отмахнувшись – эх, была-не была! – подцепила куриную ногу.
– Умру, но сожру! Нинуля, ты жаришь курицу бесподобно! Заявляю тебе это со всей партийной прямотой! А в Грузии мы жрали такие шашлыки! Уж и не знаю, что там лучше – шашлыки или мужики!.. Ха-ха-ха!.. Ах, я забыла рассказать тебе, Нинуль! Одна старая грузинка научила меня гадать на кофейной гуще. У тебя есть молотый кофе? Сейчас, бабы, расправлюсь с цыпочкой и предскажу вам судьбу на ближайшую пятилетку. Лучше любого партсъезда!
Счастливая Женька, у которой есть сын, кудрявенький, хорошенький Илюша, ничуть не боясь гадания, с готовностью подскочила:
– А как заваривать, в турке? Мамуль, где у нас кофе?
– В правом шкафчике, Женечка. Но на мою долю не вари. Боюсь, не усну.
– Жек, я тоже не буду.
– Инуся, рыбка моя, так не годится! Поддержи компанию! Не волнуйся, я всегда предсказываю исключительно позитив.
– Я не волнуюсь… Ну, хорошо, Жек, свари и мне.
Женька постаралась – кофе получился густым, жгучим, действительно колдовским.
– Пейте спокойно, девочки…Теперь левой рукой возьмитесь за ручку и переверните чашку от себя на блюдце, немножко подождем и будем гадать.
С видом заправской гадалки тетя Галя долго изучала застывшие разводы в Женькиной чашке и в конце концов разочарованно поджала губы.
– Ты, видимо, слишком быстро перевернула, все смазалось… Инуся, твоя очередь… – С каждым прищуром остреньких зеленых глаз и взлетом тонких, подрисованных бровей ямочки на щеках тети Гали становились все глубже… – Вот тут, кажется, все ясно… Да! У тебя, Инусечка, в ближайшем будущем родится ребенок, и это будет девочка! Можешь не сомневаться. Поздравляю заранее!
– Спасибо.
Как удалось не расплакаться? Конечно же, весь этот спектакль с гаданием имел одну-единственную цель – морально поддержать «бедненькую Инусечку». Если у женщины в тридцать с лишним лет нет ребенка, то именно ребенка ей и надо нагадать. Интересно, своей Вики Галина тоже так гадает? Или жалеет девочку?
После крепкого кофе сон в ту ночь совсем не шел, и, лежа на Женькином диване в угловой комнате, она перечитывала свой детский дневник с наклеенной на обложке трогательной незабудкой, пытаясь вспомнить, что волновало маленькую Инусю в те минуты, когда ровненько, бисерными буковками она записывала в «общую» тетрадь ту или иную «сокровенную» мысль… Женька не боится собак и гусей. Не боится нырять в озеро. Это потому, что она маленькая и не умеет думать…
За окном зашуршали колеса машин. Свет между шторами стал серым. Выключив настольную лампу, она спокойно закрыла глаза, впервые не боясь погрузиться в больничный кошмар, – между сомкнутых ресниц, все приближаясь, поблескивало на солнце Плещеево озеро. Молодая, в пестром сарафане, мама сидела на мостках рядом с бабой Катей, а папа, стоя по пояс в воде и поддерживая сильной рукой, учил плавать старшую дочь. Она барахталась, захлебывалась, но изо всех сил, упрямо била по воде руками и ногами. И вдруг почувствовала, что папиной руки уже нет, а она плывет! Ощущение было таким невероятным, что от изумления она чуть было не пошла ко дну. Вынырнула и закричала громко-громко:
– Мамочка, баба Катя, смотрите, я плыву!
Девочка родилась в августе. В открытое окно палаты на втором этаже доносился далекий звон колоколов, и она – мама Инуся! – прислушивалась и улыбалась: должно быть, сегодня какой-то праздник. Но даже если и не праздник, все равно воскресенье, а кто родился в день воскресный, получает дар чудесный! Ставшая панически суеверной – то и дело постукивающей по дереву и сплевывающей через плечо, – сейчас она уже ласково нашептывала в подушку то имя, которое так долго боялась произнести вслух: Лиза, Лизанька, Лизочек, Лизок…
– Инка! Киреева! Выгляни в окошко, дам тебе горошку! Эй, Инуська! Бабка Вера пришла! Тебе пожрать принесла!
Размахивая над головой букетом ситцевых флоксов, Вера Константиновна приплясывала на площадке под окнами роддома. Увидела невестку в окне второго этажа и, выронив авоську с передачей, вытерла глаза рукавом:
– Инуся…
– Вера Константиновна! У меня все хорошо! Девочка большая, здоровенькая, похожа на Славу!
– Я всегда в тебя верила! Ты у нас очень талантливая! – Вера Константиновна засмеялась сквозь слезы, подбежала поближе и ловко метнула растрепанный букет прямо в руки. – Слышь-ка, а давай назовем ее Танечкой?
– Танечкой?.. Что ж, хорошо, пусть будет Танечка.
Вполне возможно, ее безоговорочное согласие и повлияло на весь дальнейший ход событий. Первое, что она заметила, вернувшись с Танечкой из роддома, – разбросанные повсюду труды великих педагогов: от Яна Амоса Коменского до Макаренко и доктора Спока. Мало того, уже составлен список детской литературы на ближайшие десять лет, закуплены в большом количестве кубики, карандаши, акварельные краски, пластилин, альбом для гербария, – словом, все, что необходимо для всестороннего образования ребенка. «Будем формировать гармоничную личность!»