– Ой, нет-нет! Благодарю вас, но я ужасно объелась. Было так вкусно! И нам, наверное, уже пора.
– Вы не волнуйтесь, Витенька вас отвезет. Михал Михалыч здесь ночевать останется, утром поедет на работу, а мальчики сегодня… Ну, давайте просто посидим, поговорим? – Ирина Васильевна поспешно вытащила из-под столика деревянную табуретку, сколоченную на совесть лет этак пятьдесят назад, и любовно вытерла ее фартучком. – Вы присаживайтесь, я сейчас, только впущу своих собачек. Пусть погреются.
Притащились собаченции с обледенелыми лапами, улеглись голова к голове на свою подстилку и сразу же заснули, бедолаги. Запахло псиной. Неугомонная хозяйка все-таки зажгла горелку под ведерным чайником, хотя о чае с тортиком, кажется, и помыслить было страшно. Неприлично объевшуюся гостью уже и без тортика так клонило в сон, что она с трудом подавляла в себе желание переместиться с табуретки на краешек собачьей подстилки, и, чтобы ненароком не составить компанию Капралу и Мусе, стала развлекать себя разглядыванием реликтовых предметов и разнообразными фантазиями на тему, кто мог их смастерить или кто ими пользовался… Ого-го! Классный экземпляр! На самодельной, выпиленной лобзиком фанерной полочке с выжженными детской рукой кривыми ягодками и грибками красовалась старинная ручная кофемолка. Не иначе как раз на такой, обливаясь горючими слезами, мололи «дьявольские зерна» русские боярыни, когда Петр Первый насильно приучал их к европейским порядкам…
– Вы тоже считаете, что все это надо выбросить на помойку? – Хранительница древностей нахохлилась и, кажется, собралась обидеться.
– Нет, что вы! Наоборот. Я сама обожаю старые вещи и тоже очень трудно расстаюсь с ними. Потому что это – память. У меня дома есть старая-престарая, надколотая кружка. Эту кружку, полную каких-то необыкновенно вкусных, кисленьких конфет, подарил мне дедушка. Я болела корью, очень тяжело, с температурой сорок, очнулась, смотрю: дедушка приехал.
– Дедушка? Ой, как же хорошо! – Всплеснув ручками, жутко эмоциональная Ирина Васильевна прослезилась и заспешила подсесть к столику. – Мальчишки надо мной смеются, а мне хочется сохранить все таким, как было в моем детстве. Когда-то у нас на даче жили все-все родственники! И дедушки, и бабушки, и мамины сестры с детьми. Папины племянники из Свердловска. Папа у меня был военным, артиллеристом. Воевал на Халхин-Голе, против белофиннов и в Великую Отечественную…
Ведерный чайник сердито застучал крышкой и продолжал урчать и проявлять недовольство и после того, как хозяйка со словами «ах ты, старый разбойник!» выключила газ. Вернувшись к столику, она лукаво засмеялась:
– Конечно, кое-что не мешало бы выбросить на помойку! Но сейчас приходится жить экономно. Витеньку мы, слава богу, на ноги поставили, теперь Сереженьку надо выучить. Он учится на платном. Две тысячи долларов в год! А где их взять? Раньше, при советской власти, мы с Михал Михалычем жили очень обеспеченно. Работали на АЗЛК, он в конструкторском бюро, я в плановом отделе. В ресторан часто ходили, в театр, отдыхать к морю ездили по бесплатным путевкам… Да, были мы молодыми, о деньгах никогда и не думали, а теперь, когда пора бы уже и о душе подумать, у нас одна забота, где денег раздобыть. Мишеньке скоро шестьдесят три года, а он на двух работах. Водителем у двоюродного брата и еще преподает физкультуру в техникуме…
Словоохотливая Ирина Васильевна тут же, «к слову», переключилась на двоюродного брата, «очень богатого человека», и описала во всех подробностях его необыкновенный загородный дом… И детишки у него тоже необыкновенные! Михал Михалыч каждый день возит их на синем BMW в школу в Москву, после школы – на теннис, в бассейн и к преподавательнице по английскому… А пока детки в школе, заслуженный мастер спорта, надо понимать, свистит в свисток в спортивном зале какого-то техникума.
– Вы извините меня, я вас совсем заговорила! Намолчусь одна за неделю, потом никак наговориться не могу. Скука такая! Ну, ничего… – Ирина Васильевна весьма загадочно улыбнулась и, оглянувшись на дверь, придвинулась поближе. – Я вам открою одну тайну. Только вы меня не выдавайте! Мальчики не знают. Мы с моими собачками тоже не даром хлеб едим. Охраняем соседнюю дачу. За целых двести долларов в месяц! А работа совсем нетрудная. В девять часов вечера свет зажжем, чтобы воры думали, что хозяева дома, в восемь утра выключим. Ну, и посматриваем еще. Раза два ночью гуляем у них на участке. Он за нашим домом. Очень удобно. Конечно, иногда страшновато бывает, особенно по понедельникам, когда все соседи разъедутся, но у меня теперь есть мобильник, так что в случае чего…
Заскрипели деревянные половицы, и бесстрашная Ирина Васильевна испуганно вздрогнула, обернулась на дверь и приложила палец к губам. Когда на кухне появился Виктор, ее лицо выражало полнейшую безмятежность.
– Сынок, может, чайку?
– Нет, спасибо.
Сынок достал из холодильника пакет с соком, налил в стакан и удалился. Проводив влюбленным взглядом своего противного Витеньку, Ирина Васильевна глубоко и с гордостью вздохнула:
– Витя у нас молодец! Самостоятельный. Купил себе прекрасную квартиру, сделал евроремонт. Джакузи там всякие, пол с подогревом… – С восхищением перечислив все «диковинки» в стодвадцатиметровой квартире на двадцать пятом этаже «очень престижного дома, откуда открывается великолепный вид на Москву-реку», восторженная Ирина Васильевна перевела дух и вдруг, ни с того ни с сего, покрывшись еще более густым румянцем, стала перебирать складочки на фартуке. – Жениться, вот, только Витя никак не женится. А пора бы! Двадцать девять лет уже… Я-то думала, он не женится, потому что сейчас просто нет хороших, приличных девушек, а, оказывается, такие есть…
Смешная, она долго не могла побороть охватившее ее смущение. Но чего не сделаешь ради счастья любимого сына? Отважно вскинув голову, Ирина Васильевна посмотрела «приличной девушке» прямо в глаза:
– Наш Витенька очень хороший! Добрый, отзывчивый. Он просто кажется таким… сухарем. Это все из-за банка. Устает, должность очень ответственная, люди кругом разные, а он у нас с детства был очень ранимым мальчиком… Молчун, конечно, но ведь это не беда, правда? Был бы, как говорится, человек хороший. Вы со мной согласны, Танечка?
Хотя насчет доброты и отзывчивости имелись большие сомнения, вежливость требовала покивать в ответ. Ирина Васильевна тут же радостно подскочила, вероятно, решив, что пора от слов переходить к делу.
– Сейчас все вместе будем пить чай! Витенька, ты где, сынок?
Чаепитие с домашним тортиком, размером со шляпную коробку какой-нибудь Комиссаржевской, плавно перетекло в ужин и повторилось с клубничным вареньем. Только в половине одиннадцатого вся раскрасневшаяся компания наконец-то выползла на бодрящий морозный воздух. Барбосы крутились под ногами, прыгали на Сережку, лизали ему щеки – переживали, что он уезжает. Парнишка чесал за пушистыми ушками, кидал мячик и скакал вместе с собаками. К Виктору, пока он не спеша протирал стекла своего черного джипа, псины не подскочили ни разу.
Швыркова утянула Сергея на заднее сиденье и тем самым не оставила «независимым» никакого выбора.
– Обязательно приезжайте в следующее воскресенье! Будем ждать! – раз сто прокричала Ирина Васильевна.
– Девочки, приезжайте! – вторил ей Михал Михалыч. – Виктор, ты не очень гони!
Развернувшись на площадке за домом, джип выехал в открытые хозяином ворота, попетлял по темным дорогам, выскочил на шоссе и понесся в город. Через минуту на спидометре было сто двадцать километров. На скорость, если честно, было наплевать, дико раздражало молчание Виктора. Мог бы, между прочим, спросить: ничего, что я так быстро еду?
– А нельзя ли помедленнее? Меня после ста укачивает.
Банкир сбросил скорость, но ответом не удостоил… Ну и черт с тобой!
Надо же! Оказывается, достаточно было мысленно послать его к черту, чтобы молчун разговорился: «Позвони мне», – и положил на колено визитную карточку.
Как ни сгорала Анжелка от любопытства, сначала она должна была запереть дверь на все замки, подергать за ручку и посмотреть в глазок – нет ли погони…
– Понравился тебе Виктор?.. Нет?! – У Анжелки чуть не отвалилась челюсть. – Ты чего? Классный мужик! Высокий, богатый! Смотри, какой у него «лэнд-крузер»! Улет!
– Не морочь мне голову, Анечка. Давай-ка выкладывай, к чему такая конспирация?
– Сейчас, подожди, только в туалет сбегаю!
Ждать было некогда. Ехали, по слезным заверениям, «как бы только туда и сразу обратно», и прогуляли весь день! А к завтрашним экзерсисам с молодежью младшего школьного возраста требовалось набрать кучу вопросительных и отрицательных английских предложений, распечатать и разрезать на карточки…
Принтер выдал последнюю страничку. Красота! Полужирный курсив шестнадцатым. Теперь не грех и потрепаться на сон грядущий.
Швыркова – в голубом неглиже – валялась поверх одеяла и со злостью подпиливала ноготь на большом пальце.
– Ноготь сломала на этой чертовой даче.
– Почему чертовой? Нас там принимали по высшему разряду… – Кожаное кресло за энное количество «у.е.» сделало «пу-у-уф!», и ответом ему был сладкий-пресладкий зевок «о-о-оффф!»… – Сережина мама такая гостеприимная.
– А чего ей еще делать-то?
– Ох, и нахалка ты, Анечка!
Анжелка захихикала и кокетливо повела смуглыми плечиками:
– Мы когда с Сережкой познакомил
ись, я ему сказала, что я Аня. Я всегда, когда на улице знакомлюсь, себе имя придумываю. Если парень не понравится, я ему после навру какой-нибудь телефон, и привет горячий! Бегай давай, ищи по Москве! А если встречу где, обратно хорошо. Какая, грю, я вам, молодой человек, Аня? Или там Даша… Меня совсем по-другому звать. А тут, с Сергеем, у нас как бы пошло. Он все: Анечка, Анечка!..
Швыркова так артистично изобразила своего стеснительного Сережку, что еле удалось сдержаться, чтобы не повторить: «Анжелк, тебе надо было поступать в театральный!» И опять, как и в прошлый раз, посетила грустная мысль, что природа – бездумная расточительница, которая часто одаривает талантами тех, кому они вовсе и не нужны.
– Короче, имя у меня по жизни деревенское! В Москве так не называют. Смотри, как у нас девчонок звать… – Отбросив пилку, Анжелка начала загибать пальцы с белым, покойницким, маникюром. – Две Дашки… три Сашки, Лизка, Ксюха… потом Сонька еще есть Тимофеева… Анька, кстати, Коростылева, Катька, Настя Минская… кто еще?
– Дуня Фильштейн.
– Не-е-е, Дуня – это круто! Нам не надо. Короче, я теперь буду Аня! Ты меня так и зови давай. В принципе я бы и фамилию поменяла.
– На Каренину?
Крошка не поняла юмора – с серьезным видом затрясла головой:
– Не, мне такие не нравятся. Лучше, как у Насти, Минская, или там Высоцкая. Но в паспорте я ничего менять не собираюсь. Вдруг с отцом чего случится? Убьют там или сам помрет. Иди потом доказывай, что я ему дочь, когда наследство делить будут. Набегаешься!
Обалдеть! Кажется, и подумать страшно, что с твоим отцом может что-нибудь случиться, а Швыркова рассуждала о наследстве! И с кем она собиралась его делить? С матерью? С младшим братом? Кому и что собиралась доказывать?.. Славные, судя по всему, у нефтяника домочадцы.
Анжелкиного отца вдруг стало ужасно жалко. Смешно, конечно, – что его жалеть? – но, вместе с тем, существуют же чувства, не поддающиеся рациональному объяснению? Это у Швырковой все элементарно: между делом, походя, предала отца, допилила ноготь и сладко потянулась.
– А ты этому Виктору здорово понравилась! Я видела, как он на тебя, когда за столом сидели, смотрел. Телефончик не спросил?
– Банкир дал свой. Он в кармане д
убленки.
Моментально сорвавшись с места, Анжелка умчалась в коридор, обшарила чужие карманы и притопала, игриво помахивая визитной карточкой:
– На!
АКБ «Альтаир»
Борисов Виктор Михайлович
Начальник Департамента
– Позвонишь?.. Нет?.. Почему???
– Большая радость общаться с этим занудой! Короче говоря, господин Борисов В.М. – герой не моего романа.
– Неужто уж этот твой… как его там?.. на красных «жигулях», лучше, чем Виктор?
Серые глаза сделались стальными.
– Как сейчас дам сумкой по башке!
– Ты чего?.. – Анжелка ощетинилась, но тут же поджала хвост. Стало быть, вспомнила один весьма малоприятный для себя эпизод.
По вытаращенным глазкам и по-поросячьи радостному визгу: «Ой, Таньк! Тебя! Тебя!» – несложно было сообразить, кто побеспокоил обзевавшуюся над конспектом студентку в столь поздний час… Ага, устал ждать бедняжка!
– Таня? Это Виктор… помнишь?… на даче…
– На даче? Нет, что-то не припоминаю… Ах, как же, как же!
– Встретимся?
– Когда, сейчас?.. Нет, пожалуй, поздновато. Я почти сплю.
Виктор процедил «до свидания», и в трубке послышались короткие гудки. И распрекрасненько! Зачем, собственно, он нужен?
Анжелка – ушки на макушке – придерживалась абсолютно иного мнения: «Ну, как, Таньк? Как?» – видимо, уверенная, что Танька ночей не спит, только и ждет, когда владелец «лэнд-крузера» осчастливит ее своим вниманием.
– Никак. Какие могут быть встречи в двенадцатом часу?
– И чего? – Швыркова, увы, не оценила лениво-пренебрежительного тона. – Ну, ты прям как из деревни! Вся Москва до утра гуляет! Заехал бы за тобой, сходили куда-нибудь! В ночной клуб или в казино! – Возмущению не видно было конца. – А когда еще позвонит, чего он сказал?
– Как будто ты не слышала!.. Кстати, Анжелк, а что это ты так возбудилась? Глаза горят, руки трясутся. Неужели тебя так возбуждают холодные мужчины? В таком случае я с удовольствием уступлю тебе Виктора. Скажу тебе по секрету, так сказать антерну, я предпочитаю экстравертов. Интроверты вгоняют меня в ипохондрию. Жут-чаай-шую!
Анжелкин рот сложился в большую букву «о»… Как и было задумано. Пусть не лезет со своими дурацкими советами и комментариями!
11
Виктор, чье имя уже настолько стерлось в памяти, что даже притворяться не пришлось, переспрашивая: кто-кто? – слово в слово повторил: «Это Виктор… помнишь?.. на даче» – и опять, как и месяц назад, предложил встретиться. Судя по лаконичности и сдержанности, единожды отвергнутый банкир страшно боялся снова услышать «нет»… И напрасно! Время было еще «детское», настроение – отличное, постдепрессивное, на подъеме. Свежие впечатления отнюдь не помешали бы. Интересно все-таки, как тусуются начальники департаментов?
– Что ж, давайте встретимся в восемь у моего подъезда… Пока! – Положив трубку, неразумная, она моментально пожалела о содеянном: хороша будет Танюша в ночном клубе или в казино! Ого-го! Бархатная юбочка, голубая блузка индивидуального пошива и корявые зимние сапоги. Туфли, черт бы их побрал, отдыхали в стенном шкафу у Жеки.
Вместо юбки – брюки! Тогда и сапог будет почти не заметно… Черные брюки от непогоды снизу побелели. А для чего горячая вода и утюг?
Как любит говорить в таких случаях Жека, фиг с маслом! Экипировка оставляла желать много лучшего. Однако, если есть воображение, можно с легкостью представить себя в чем-нибудь шелково-бриллиантовом. Главное – не забывать об этом весь вечер…
Передняя дверца «лэнд-крузера» распахнулась раньше, чем захлопнулась дверь подъезда. Виктор перегнулся на заднее сиденье и протянул шуршащий букет.
С ума сойти! Никто и никогда не дарил ей таких серьезных цветов! Хотя их полно в Москве, на каждом углу, – важных, надменных роз, на толстых, метровых стеблях, от зеленовато-белых до вот таких, темно-вишневых, бархатных, – до этой минуты они казались цветами из чужой, непонятной жизни.
– Благодарю вас.
– Куда поедем? Ты что предпочитаешь – рыбу или мясо?
– Все что угодно, только не макароны.
– Тогда итальянский ресторан отменяется.
Лукавая улыбка, спрятанная в букет, тут же и погасла: темно-вишневые розы с изысканно загнутыми лепестками совсем не пахли. Ну ни чуточки!
«Лэнд-крузер» полз в потоке машин, запрудивших бульвары, со скоростью инвалидной коляски, Виктор безмолвствовал, розы не пахли. Спрашивается, и зачем все это?
Не доезжая до Кропоткинской, джип свернул направо, углубился в лабиринт темных, таинственных переулков и, выскочив из кромешной тьмы, застыл у ворот старинной дворянской усадьбы, расцвеченной гирляндами лампочек. Со слабой улыбкой, по-видимому, означавшей «возьмешь на обратном пути», молчун забрал букет и опять положил на заднее сиденье. Кислая физиономия завсегдатая шикарных заведений не сулила ни веселья, ни простоты в общении, так необходимой сейчас новичкам. На душе стало ужасно волнительно и стеснительно.
«Если теряешься в непривычной обстановке, ищи смешное! – гласила одна из заповедей Бабверы. – Смешного полно везде. Его порождает несочетаемость. Распахни глаза пошире и найдешь». Грустные глаза распахнулись, и – пожалуйста! – швейцар у дверей, наряженный а ля Людовик Четырнадцатый, кивнул типично русским красным носом и одарил вновь прибывших широкой железнозубой улыбкой.
Чтобы вновь не закомплексовать среди зеркал и бронзы бельэтажного гардероба, следовало, пожалуй, и на Виктора взглянуть с иронией… Получилось! В двубортном костюме он здорово напоминал военного на параде: отутюженностью, минимумом эмоций и неестественно прямой спиной. Будто аршин проглотил! Скосив в зеркало черные глаза, банкир чуть пригладил волосы, чуть поправил часы на левом запястье и, едва коснувшись, взял свою «даму» под локоток. По широкой мраморной лестнице, доставшейся современным господам в наследство от крепостников восемнадцатого столетия, Виктор шествовал на полшага сзади. Ну, просто первый бал Наташи Ростовой!
В умопомрачительном зимнем саду тихо звучала музыка, журчал фонтан, белели беседки, увитые плющом и лиловыми бугенвиллеями. Волшебные, не виданные прежде картины заворожили, и насмешливое настроение уступило место романтическим фантазиям на сказочные сюжеты: белокурая принцесса прибыла на раут в загородный дворец… Нет, лучше так: хорошенькая сероглазая актриса исполняет главную роль в пьесе из жизни высшего общества викторианской эпохи. Изящная леди с легким вздохом опускается в белое кресло, обводит скучающим взором интимную беседку и, вся в своих мыслях, скользит невидящими глазами по карте с названиями ликеров, вин, десертов…
– Так что будем есть?
– А?.. Ой, извините, я задумалась… Не знаю. Я в ресторане впервые в жизни.
Брови потрясенного флегматика приподнялись не меньше чем на полмиллиметра.
Несведущей и в напитках «леди» он заказал для начала мартини с соком, себе – рюмку текилы. Любительница иностранных словечек, но темная, как из Зимбабве, она повторила про себя новое слово, чтобы запомнить его навсегда.
Салат из креветок с дыней и авокадо, расплавленный камамбер с клюквой, шампиньоны в бренди – казалось, открытиям не будет конца! Легкое белое вино, поданное к лососю под соусом из тропических фруктов с лимоном, имбирем и мятой, настраивало на легкую беседу, однако Виктора, по всей вероятности, изрядно утомляли даже лаконичные ответы на кокетливо-простодушные вопросы: а это что? Его утомляли, а кое-кого, между прочим, уже начали раздражать: ну и зануда! Можно подумать, не банкир, а ведущий двухчасового ток-шоу, у которого язык не ворочается до следующей передачи! Или этот: поезд номер восемьсот пятьдесят шестой приходит на двенадцатый путь. Повторяю…
Гипотеза – а что, если «ранимый Витенька» просто дико смущается и поэтому тормозит? – показалась нелепой, но от нечего делать можно было ее и проверить – попытаться разговорить зажатого.
– Как стремительно летит время! Смотрите, уже и зима кончилась. Скоро весна. А там, глядишь, и лето красное. Вы где предпочитаете проводить отпуск? На даче? В гамаке под яблоней? Или вам больше по душе сафари?
– На даче я бываю по выходным. В отпуск обычно езжу к морю.
Взглянув исподлобья, «говорун» снова вернулся к рататую из баклажанов, и появилось большое желание оставить парня с рататуем наедине. Мешало чертово воспитание: неудобно, родители Виктора так радушно принимали их с Анжелкой!
При воспоминании о его родителях у «приличной девушки» кусок застрял в горле: она вдруг почувствовала себя участницей какого-то отвратительного, циничного действа, какого-то пира во время чумы!.. Как же она могла забыть «лавку древностей»? Как могла отправиться в ресторан с этим монстром Виктором и позволила втянуть себя в поедание на пару с ним рататуев и прочей дребедени? Ведь в это самое время, в девять часов, Ирина Васильевна, облачившись в клокастую шубу и солдатскую шапку-ушанку отправляется вместе со своими собачками в дозор, на соседний участок. В темноте, проваливаясь в снег, ковыляет между тревожно гудящих сосен. Заметив, что дверь приоткрыта, трясясь от страха, поднимается по ступенькам в чужой, мрачный дом, запускает Капрала вперед и старается не думать о том, что собаку там может поджидать смерть. И ее саму, кстати, тоже. Она думает о двухстах долларах… Ужас! «Мальчики ничего не знают!» Ясно, не знают. Сережка – инфантильный дурачок, а Виктор – мерзавец! Он ничего не желает знать!
Никогда она не завидовала Анжелке, а сейчас обзавидовалась: почему Таня Киреева не Швыркова Анжела?! С каким непередаваемым восторгом она дала бы сейчас этому Виктору сумкой по башке и убежала! Или запулила в его постную физиономию мясом молодого оленя под соусом фламбе с можжевеловыми ягодами! Так было бы гораздо честнее, чем выдавливать из себя вежливые улыбочки… Но больше она ни к чему не притронется!
И не притронулась. Виктор расправился с олененком, промокнул губы изумрудной салфеткой и опять посмотрел исподлобья.
– Куда поедем? К тебе или ко мне?
Вопросики «ранимого» так органично вписались в общий контекст, что даже развеселили: надо же, какая цельная натура! Герой нашего времени. Самоуверенный, бездушный, запрограммированный. Все по схеме: розы – ресторан – постель. Без лишних слов.
– Никуда.
Виктор скривил губы и уничижительным взглядом прошелся по голубой блузке, сшитой Инусей два года назад.
– И почему же?
– Нипочему же…
Черный «лэнд-крузер» пролетел мимо. Хотя, вполне возможно, это был и какой-то другой «крузер», – охваченная сумасшедше радостным, пьянящим чувством освобождения, она не взглянула ему вслед. Вспомнила о темно-вишневых розах, оставшихся на заднем сиденье, и усмехнулась: понятно, почему они не пахли – они тоже были без-душ-ными. Ведь «душа» и «душистый» – однокоренные слова.
А ночь надвигалась дивная! По-весеннему теплая, сырая, призрачно туманная. Синеватый воздух казался таким густым, что хотелось разрезать его на большие кубики и сложить из них причудливый воздушный замок.
На Гоголевском бульваре притормозил знакомый с детства, бабушкин, тридцать первый троллейбус. Подхватил еще одну пассажирку и вместе с ней понесся дальше.
12
Одетая, как полярник на зимовке, Жека энергично жестикулировала дымящейся сигаретой, вразумляя бомжистого вида старуху, которая вопила со слезой в голосе:
– Эта манка у тебя на прошлой неделе семнадцать двадцать стоила! А сегодня уже семнадцать пятьдесят! Заворовалась совсем! Креста на тебе нет!
– Я вам сто раз повторила: это была другая партия!
– Раньше у нас была одна партия, так и порядок был! А теперь дерете со старого человека семь шкур! Демократы проклятые!
Преисполненная желанием поддержать «демократку» тетеньку, племянница прибавила шагу, подхватила Жеку под руку и запечатлела на ее ледяной щеке по-родственному горячий поцелуй.
– Доброе утро, теть Жень!
– Привет, Танюха! Я тебя давно поджидаю. Ух, ты моя раскрасавица! – Жека обхватила, закружила и зашептала на ухо: – Видала, какой у меня классный контингент! Сейчас, подожди, айн момент… – Нырнув в палатку, она протянула старухе пакет манки. – Вали отсюда по-быстрому!
– Спасибо, спасибо, милая! Дай бог тебе здоровья! – Бабка воровато запихала пакет в сумку и, по-деловому оглядевшись, затрусила к овощному ларьку.
– Вот, паразитка! Представляешь, Танюх, их тут целая шайка! Весь рынок поделили и собирают дань. А потом – на станцию, торговать. Предпринимательницы чертовы! И все жалуются, что у них пенсия маленькая. Наглые такие! Как танки!.. Ладно, фиг с ними, сейчас палатку закрою и айда прибарахляться!
На вещевом рынке было зловеще темно от кожаных курток, черных спортивных сумок, «итальянской» обуви орехово-зуевского производства и множества темпераментных торговцев, выдержанных в той же цветовой гамме. Появление юной блондинки вызвало очень нездоровый ажиотаж: усатые дядьки с недвусмысленно горящими глазами норовили схватить за руку, обнять, накинуть на плечи кто кожаную куртку, кто дубленку, кто шубу из норки.
– Иды суды! Красавиц, иды суды! Шуба подару! Вай, какой красывый!
– Отвалите, ребята! Да отстаньте же от девушки! Отвалите, сказала! – Жека кокетливо смеялась, очевидно, считая пробежку по кожаному ряду приятным развлечением. Как ни печально было это осознавать, тетенька полностью адаптировалась в рыночной среде.
На солнышке, навалившись грудью на пластмассовый стол, тосковала новая Жекина приятельница – бесформенная, одутловато-мрачная личность в надвинутой на глаза желтой шапке. Этакая бледная, непропеченная ватрушка.
– Привет, Любань! Как жизнь?
– На букву «хе». Но не подумай, что хорошо!
К счастью, Жека пропустила «юмор» мимо ушей.
– Любань, это, вот, моя Танюшка. Подбери ей что-нибудь. Она сама тебе скажет. А я побежала! Народ уже наобедался, сейчас снова рванет за харчами!
– Будет сделано… – Так называемая Любаня смерила покупательницу лениво-недовольным взглядом и вдруг, выпучив глаза, упала животом на стол: – Женьк! Жень-ка!!! Ты не забудь мне сахарку мешочек оставить! По дешевке!
– Обязательно!
«Ватрушка» опять погрузилась в состояние тоскливой задумчивости: мешок сахара определенно навел ее на какие-то тягостные размышления. Наконец, обреченно вздохнув, шмыгнула носом, и мясистый гундосый нос взлетел вверх:
– Сорок четвертый?.. Размер, говорю, у тебя какой?
– Мне кажется, тридцать четвертый. Или тридцать шестой.
– Ну, это ихний… – Не слезая с табуретки, Любаня выволокла из-под стола грязный картонный короб. – Во! Водолазки. Не хуже фирменных, а стоят в пять раз дешевле. Тебе еще уступлю. А хочешь, там посмотри… – За ее спиной и на двух других стенках закутка висело челночное турецко-китайское барахло. – Копайся хоть до вечера. Сегодня народу мало. После Восьмого марта покупатель, блин, совсем не идет. Пропили все на хрен! Теперь только в апреле очухаются.
Водолазки – белые, красные, розовые – были совсем ни к чему. Из всего развешенного однообразного многообразия более или менее приличным показался темно-зеленый свитерок. Хотя зеленый цвет не являлся самым предпочтительным, не мешало на всякий случай выяснить, хау мач.
– А ско… – Обернувшись, она онемела.
Прямо напротив, у прилавка с бельем, тетка, по габаритам превосходящая борца сумо, напялив поверх футболки кружевной лифчик, пыхтела, как паровоз, пытаясь застегнуть его толстенными, негнущимися руками…
– Слышь, мужик, помоги давай!
Продавец некоренной национальности – то ли таджик, то ли узбек, – раскладывающий женские трусы, с готовностью подскочил, застегнул крючки на слоновьей спине, одернул исполинский лифчик со всех сторон и, подняв зеркало, застыл с улыбкой ловко прикидывающегося идиотом восточного хитреца.
Мизансцены отвратительнее не доводилось наблюдать, кажется, ни разу в жизни. О времена! О нравы! Папа правильно говорит: народ утратил всяческие ориентиры. Скорей бы сбежать из этого паноптикума!
– Сколько стоит зеленый свитер?
– Это «эмка», тебе не подойдет. Тебе «эску» надо, а они, блин, у меня кончились. Погоди-ка… эй, Луизка! Луизк! Погляди за товаром! Мы к Наташке смотаемся! Пошли!
Вроде стационарная особа, а понеслась так, что и не догонишь! Оборачивалась на бегу потным, взволнованным лицом и сопела: «Щас-щас!»
– А, вон она! Наташк! Хайль Гитлер! У тебя еще немецкие зеленые «эски» есть?
– Закончились.
– Во, блин!
Наташка оказалась гораздо приятнее и цивилизованнее.
– Не расстраивайтесь, девушка, сейчас мы вам обязательно что-нибудь подберем. У меня дочка такая, как вы.
Спустя полчаса в большом пакете лежали черное платье без рукавов, с широким поясом и эпатажным названием «коктейльное», свитер цвета… такого, как если в кофе набухать молока, и широкие летние брюки – здесь «молока» было поменьше…
– Как вам мои приобретения, теть Жень? Обмоем? Чайком с тортиком?
– Классный прикид, Танюха! Но насчет обмыть категорически непрохонде. Торгуем сегодня до упора. Приезжай в следующий выходной. Я без тебя жуть как скучаю!
* * *
Холодно, зараза! Ух! И покупатели, паразиты, все куда-то провалились!.. Еще чуток потоптавшись, она заползла в палатку и врубила рефлектор. Через час пора домой сваливать. Жалко, конечно, что обманула Танюху, но что ж поделаешь, раз Алик обещал заглянуть на огонек.
Еще придет ли? Капризный стал! Ночевать не остается. Короче, хрен его знает, что у мужика на уме! Вроде и не отваливает окончательно, но и сильно нежных чуйств тоже не проявляет. Так, самую малость – чтобы подруга с крючка не сорвалась. А она, идиотка, от такого джигитского хладнокровия только еще больше заводится. Страшное дело!
Думала ли она еще прошлым летом, что может снова так влюбиться? Да никогда в жизни! Тем более в этого усатого Мухаммедыча! Кто бы сказал – рассмеялась в лицо!
Шастал по рынку в белой рубашонке, здоровалась, но называла исключительно по имени и отчеству. Как большое начальство. А тут, понимаешь, захотелось арбузика, что б он провалился, черт полосатый! Углядела из палатки, что народ арбузики прет, и тоже рванула. Выбрала здоровенный, темно-зеленый, звонкий, с сухим хвостиком. Мужик, все из той же усатой компании, положил на весы, крикнул: восемь кило двести – и назвал цену. Только мы и без него считать умеем! Трехзначные числа перемножаем без напряга. Решил напарить девушку на десять пятьдесят! Сейчас! Высказалась, естественно, а шакал давай базарить – арбуз отобрал, кинул обратно на кучу.
– Нэ хочэш, нэ бэры, иды отсуда!
– Ах ты, паразит!
Но с этими сволочами связываться – себе дороже. Плюнула и потащилась к себе в палатку. И вдруг нарисовался Мухаммедыч – свеженький такой, веселенький, все в той же надутой ветром белой рубашечке:
– Кто нашых дэвушек обыжаэт?
Как тут было не повести плечиком, не блеснуть глазками? Блеснула и давай объяснять, что не могла ошибиться.
– А, это ты? Знаю, знаю, мне ребята гаварыл, что ты харашо считат умэеш! – Взял из руки полтинник, отдал шакалу и скомандовал: – Давай самый балшой!
– Спасибо! Что вы к нам редко заходите, Али Мухаммедович? – Спросила, конечно, чисто из благодарности, не вкладывая никакого особого смысла.
Приперся в тот же день! А в палатке и так повернуться негде от мешков с сахаром – сезон. Ну и… то бедром кадр прижмется, то вроде как приобнимет, сам пошучивает, а глазки, ох, как посверкивают! Она уж и позабыла, как это бывает, когда мужик с тобой заигрывает, и сама развеселилась – почувствовала себя молодухой.